Текст книги "Звезды под дождем (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

И только на лестнице, где никто уже не смотрел вслед, Валька кинулся через три ступеньки. Вниз. Вниз. Вниз…

Он так и не заплакал. Он толкнул низкую дверцу раздевалки, сорвал с крючка шапку, пальто. И только тут заметил, что свободна у него лишь правая рука. Левой рукой он все еще стискивал галстук.

Валька стал разжимать кулак. Пальцы словно окоченели и разгибались медленно.

КРЕПОСТЬ. ВАЛЬКА, ПОЖАЛУЙСТА, ВСТАНЬ!

Валька плечом отодвинул тяжелую дверь, и морозный воздух резанул ему лицо. Валька остановился на крыльце.

Что же делать дальше?

Та упрямая сила, с которой он держался в пионерской комнате, теперь покинула его.

Валька медленно спустился с крыльца, прошел вдоль школы, свернул в переулок и зашагал наугад, не думая о дороге и доме.

Что же будет дальше? Завтра?

Нет, он ни капельки не жалел, что не отдал галстук. Никаких сомнений тут не было, но и просвета не было тоже.

Чего он добился? Завтра, наверно, все повторится. Ну опять галстук не отдаст. Ну и что? Носить его все равно запретят, если считается, что исключили.

Самое страшное, что никто не поможет. Кто может дать защиту?

А может быть, кто-нибудь защитит? Кто?

Где-то в этом городе живет Сандро, старый Валькин вожатый. Но где его найдешь? Забыл Валька летом взять адрес. Так глупо получилось…

Кто еще?

И вдруг Валька понял, кто поможет. Оксана Николаевна. Она всегда понимает. Надо пойти и все рассказать. Прямо сейчас надо пойти, еще не поздно.

Путь до большого зеленого дома на углу Пушкинской показался ему очень коротким и знакомым. И лестница в доме, и дверь, и даже коричневая кнопка звонка в белом колечке. И поэтому вдруг поверилось Вальке, что все сейчас решится, все будет хорошо. Он смело вдавил кнопку, и звонок за дверью словно взорвался с резким рассыпчатым треском. Валька вздрогнул и замер, испуганный своей решительностью и этим оглушительным звонком. Но за дверью уже дергали запор, и вот она открылась. Валька увидел Сережку.

Того Сережку, который отказался голосовать за Валькино исключение.

«Брат», – подумал Валька даже без удивления, а просто с досадой: как он не догадался в школе. Они с сестрой так похожи…

Еще скользнула мысль, что он, Валька, видно, долго бродил по улицам, если Сережка успел прийти из школы и даже переодеться.

Наверно, брат Оксаны Николаевны удивился. Он несколько секунд смотрел на гостя и моргал. Потом смутился и шагнул в сторону, чтобы пропустить Вальку.

Ничего не сказал.

– Здравствуй, – поспешно и растерянно пробормотал Валька. И тут же понял – глупо здороваться, если только час назад виделся с человеком. И вообще все получилось так глупо и противно. Даже уши начали гореть под шапкой. Зачем он пришел? Какой помощи он хочет? Чтобы Оксана Николаевна пошла уговаривать завуча?

Ему показалось, что Сережке известны его мысли, страх его и слабость. И Валька понял, что не переступит порога.

– Оксана Николаевна дома? – спросил он, отчаянно желая, чтобы дома ее не оказалось.

– Она скоро придет, – как-то виновато сказал Сережка. – Ты подожди. Заходи…

– Нет, я пойду, – пряча глаза, ответил Валька. Было неловко скрывать за пустыми словами главную свою большую тревогу, и оба они понимали это. «Что там было после меня?» – хотелось спросить Вальке, но он знал, что скорей умрет, чем спросит. Вместо этого он сбивчиво и торопливо сказал совсем другое. И даже обрадовался, что нашел такие спасительные слова: – Я только спросить хотел… Мы договаривались с Оксаной Николаевной… Один мальчишка с вами на каток хотел ходить. Ему когда можно прийти?

– Да. Я знаю, – оживился Сережка. – В воскресенье можно. Утром. – И глянул на Вальку с простодушным удивлением: значит, из-за этого ты и пришел?

– Я передам ему. Я пошел, – сказал Валька.

На лестнице он попробовал даже засвистеть что-то веселое, но не получилось.

Теперь уже не виделось никакой надежды.

Валька побрел к дому. Но что делать дома? Не все ли равно теперь… Он очень устал. Увидел скамейку на пустыре и сел.

Это был пустырь за Андрюшкиным домом. Вернее, уже не пустырь, а молодой садик: из-под снега торчали тощие прутики осенних саженцев.

Валька привалился к спинке скамьи и взял пригоршню снега. Снег был сухой и сыпучий, как песок. Совсем не холодный.

«Никто не поможет», – подумал Валька.

Даже мама и отец не помогут. Ну что они сделают?

До сих пор при любой беде можно было найти у них защиту. Даже если очень виноват или несчастен, можно было прижаться к отцу и спрятаться от всяких бед.

Один такой случай Валька помнит удивительно ярко.

Был солнечный летний день. Хороший день, потому что все ждали папу. Он должен был вернуться из командировки. Все радовались, и пятилетний Валька радовался. И, наверно, эта самая радость заставляла его прыгать, хохотать и вертеться под ногами. И он довертелся: зацепил на краю стола фаянсовую пепельницу и грохнул на пол.

Стало тихо-тихо, и день потемнел.

Поникший Валька стоял над черепками и не понимал, как это случилось: было все хорошо и вдруг в одну секунду стало плохо.

Он чувствовал, что совершил ужасное дело. Это была любимая папина пепельница – смешная собака с розовой пастью. Она казалась такой же вечной и прочной, как дом, как деревья, как земля. И такой же нужной. Она была всегда, эта веселая собака.

И вот – черепки. Из-за Вальки.

Самое страшное было то, что никто не закричал на Вальку, не потащил в угол, не назвал разбойником и хулиганом. Только Лариса деревянным голосом сказала:

– Так, допрыгался. Приедет папа – он с тобой побеседует. Помнишь его ремень?

Валька помнил. Это был широченный ремень с желтой пряжкой и аккуратными круглыми дырками в два ряда. Папа никогда не носил его, он точил на нем бритву. Это был ремень для бритвы.

Неужели не только для бритвы?

Придавленный несчастьем, Валька вышел во двор и забрался на чердак. Здесь пахло землей и сухим деревом. Солнце пробивалось пыльными полосками. По железной крыше стучали клювами воробьи, а за старым сундуком скреблись мыши.

Валька просидел в тесном углу целый час. Или целый год. Он слышал разные голоса: и радостные, и тревожные. И молчал. А потом ему прямо на колено опустился мохноногий щекочущий паук, и Валька, вздрагивая, полез к выходу. Будь что будет. Лишь бы не остаться навсегда в этом сумраке с паутиной и мышиной возней.

Медленно двигая ногами, он пошел в дом. Остановился на пороге и стал смотреть в пол.

– А, явился, преступник, – сказали ему. Валька глянул туда, где раньше лежали черепки. Черепков уже не было, а на их месте стоял рыжий мохнатый конь. Ростом с большую собаку Пальму. На блестящих зеленых колесах. Как настоящий.

Но зачем он здесь, этот конь? При чем здесь конь, если Валька грохнул пепельницу?

И что сейчас будет?

– Валька, – услышал он голос, от которого немного отвык.

И увидел отца.

– Валька, глупый…

Валька зажмурился и бросился к нему. За помощью, за прощеньем. И, прежде чем уткнулся в знакомый жесткий пиджак, он успел крикнуть:

– Я больше не буду разбивать твоих собак!

И, уже подхваченный большими руками, всхлипывающий и счастливый, он повторил, прижимаясь щекой к отцовскому плечу:

– Не буду разбивать…

– Эх ты, малыш, – тихонько сказал папа. – Ну, перестань.

Валька приоткрыл глаза, посмотрел вниз и сквозь мокрые ресницы увидел блеск золотистой конской гривы.

Но сейчас не заплачешь, не уткнешься в пиджак. Потому что дело не в фаянсовой собаке. Разве помогут слезы?..

Конечно, дома придется все рассказать. Это неприятно, но не страшно. Лишней беды от этого уже не будет, и помощи тоже. А что делать в школе?

За домом, за снежным валом сугробов слышались ребячьи крики. Там Андрюшка вел с Толькой Сажиным бой за крепость. Один раз крики стали особенно громкими, потом хрипло затрубил горн, однако сигнал оборвался на половине.

Вальку не трогал шум сражения. Не удивила и наступившая тишина. Он сидел, не чувствуя холода, и не собирался вставать и идти.

И когда вдруг появился перед ним Андрюшка, Валька сразу не понял, что ему надо.

– Валька, встань…

Боже мой, что людям надо? Все только и знают: Валька, Валька, Валька! Оставьте Вальку в покое!

– Ну, Валька… – Голос Андрюшки звучал жалобно и требовательно. Валька тихо сказал:

– Уйди.

– Ну, Валька. У Павлика идет кровь.

У кого-то идет кровь. А при чем здесь он?

– Валька…

Однажды тоже не хотелось вставать. В лагере. Он до двенадцати просидел у костра, а в три надо было подниматься на встречу солнца. А его как свинцом придавило. Но кто-то сказал: «Солнце всходит в три тридцать…» И Валька вскочил. Ведь в самом деле – солнце должно взойти через полчаса. Его не остановишь. Надо встать.

Валька шевельнулся. Потому что в Андрюшкиных словах прозвучало то же требование немедленного подъема. Ты сидишь, а у кого-то беда. Кровь идет. Пусть у тебя хоть тысяча несчастий, но у кого-то – еще одно.

– Ну, Валька. Ну, пожалуйста, встань.

Встань, Валька. Это так же обязательно, как восход солнца.

– Почему у него кровь? – сказал Валька и поднялся. Рывком.

Штурм был горячий, и Павлик, маленький горнист крепости, заиграл боевой сигнал. Он забыл, что у старого горна металлический, а не пластмассовый мундштук.

Была сорвана с губ кожа. Ребята сгрудились у столба под фонарем и бестолково топтались вокруг раненого горниста. Павлик не плакал. Он только наклонил голову, чтобы кровь не пачкала пальтишко, и испуганно смотрел, как черные капли дырявят снег.

– Надо же было догадаться… – сказал Валька. Торопливо схватил пригоршню снега и прижал к губам Павлика.

От ладони и от теплой крови снег таял, превращаясь в кашицу.

– Он даже не заметил сперва, что губы примерзли, – сказал Толька Сажин.

– Домой надо, – сказал Валька. – Здесь ничего не сделать.

– Домой нельзя, – объяснила Ирка-скандалистка. – Дома ему попадет.

– За что попадет? Что ты чепуху городишь! У человека беда, а ему попадет.

– Нет, правда, – тихонько сказал Андрюшка. – Его всегда за такое ругают.

– Порядочки… – процедил Валька. – А ну, дайте платок. У кого есть?

Платок нашелся у Ирки. Валька приложил его к губам горниста, но тонкая ткань быстро промокла. Валька снял шарф и прижал его к платку.

– Держи так. Пошли ко мне.

Мысли о сегодняшней беде слегка отодвинулись, дав место тревоге за малыша-горниста. Они всей толпой ввалились в тесную кухню.

– Тихо вы… – прикрикнул Валька. Дома еще никого не было. Он сдернул с Павлика пальто и валенки и уложил его в комнате на диван. Вверх лицом. Кровь шла уже не так сильно.

Потом он включил электрочайник.

Малыши сидели в кухне притихшие. Запотевший горн стоял на столе.

– Что теперь с ним будет? – шепотом спросил Толька Сажин и смешно приоткрыл рот.

– Наверно, жив останется, – сказал Валька. С теплой водой он вернулся в комнату. Павлик лежал спокойно, только часто моргал.

– Больно?

Павлик помотал головой.

– Немного потерпи, если будет больно.

Он действовал осторожно и быстро. Убрал платок и куском бинта начал смывать кровь с подбородка и щек. От вида крови слегка мутило, но это были пустяки.

Главное то, что он, Валька, ожил. Если бы не этот раненый горнист, он до сих пор сидел бы на проклятой заледеневшей скамейке, не зная, что делать. Это просто здорово, что в такую минуту он оказался нужен. Хорошо, что пришел Андрюшка и потребовал: «Встань!»

И, как награда за то, что он все-таки встал, к Вальке пришло спокойствие.

Конечно, это было не настоящее спокойствие. Мысль о том, что же будет завтра, не уходила.

Но не было страха.

И не было беспомощности. Словно снежные стены крепости-малютки могли защитить Вальку от всех бед за то, что он спас ее раненого бойца.

– Все, – сказал Валька. – Полежи теперь немного. Больше ничего не сделать. Рот ведь не забинтуешь.

Павлик слегка улыбнулся.

Валька взял его пальто и валенки, вынес на кухню и мокрой щеткой начал стирать с них бурые кровяные капли.

Андрюшка следил за ним напряженно и молча.

– Что ты меня так разглядываешь? – поинтересовался Валька.

– Я не разглядываю… Валька… Нет, я так…

Что-то тревожило его. И, чтобы как-то отвлечь Андрюшку от беспокойных мыслей, Валька сказал:

– Я договорился, с кем тебе на каток ходить… С моими знакомыми. В общем, можно покупать коньки.

– Хорошо, – откликнулся Андрюшка, но как-то рассеянно.

Тихонько вошел Павлик.

– Кровь уже не идет, – сообщил он.

– Ну и порядок. Только иди сразу домой, а то губы на морозе обветреют. И горячего не ешь сегодня…

Он проводил ребят на крыльцо.

– До свидания, Валька! – крикнул уже от калитки Андрюшка.

– До свидания! – громко ответил Валька и прислонился затылком к заиндевелому косяку. Ему казалось, что холод прояснит мысли и поможет во всем разобраться.

Но большого холода не было. Вечер стал пасмурней и мягче.

Это снова двигался на Урал атлантический ветер. Еще не пришли облака, но воздух уже потерял прозрачность, и звезды расплывались в мутноватой влаге обмелевшего неба. И только на юго-востоке, пробивая туманную пелену, чисто и гневно сиял Юпитер.

У калитки послышались шаги. Валька знал, что это не Андрюшка и не его друзья. Им незачем было возвращаться. И родители должны были вернуться позднее. Кто же? Валька не хотел видеть никого. И, не отрывая глаз от яркого Юпитера, он крикнул коротко и зло:

– Кто идет?

СНЕГ ИДЕТ. ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОГО ВОВКИ

Это был Сашка. Он не ответил. Он молча поднялся на крыльцо, поколотил ботинок о ботинок, стряхивая снег, и мимо Вальки прошел в дом. И уже из сеней сказал:

– Ну, заходи, – будто к себе приглашал.

Валька зашел следом. Он не злился на Сашку. Он хорошо помнил тот рывок двери и со звоном сказанные слова: «Валька, не отдавай!» Но простить предательство он не мог. Все равно не мог. Сашка был сейчас не враг и не друг, а будто посторонний человек. Вроде электромонтера, который заходит раз в год, чтобы проверить, в порядке ли провода и пробки.

– Родителей дома нет, – спокойно сказал Валька. – Но ты не бойся, Бестужев, оставь записку. Я передам.

Сашка неторопливо снял пальто и бросил на спинку стула. Потом снял запотевшие очки и стал протирать их концом шарфа. Это был очень взрослый жест.

– Дурак ты, – произнес он негромко и как-то лениво.

– Почему? – так же тихо спросил Валька.

Сашка пожал плечами. Потом он надел очки и глянул на Вальку сердито и требовательно.

– Скажи, почему ты решил, что я потащу эту записку к вам домой?

– А куда? – спросил Валька и почувствовал, что глупеет.

– Куда… Ну не все ли равно куда? В печку, в мусорный ящик. Съел бы, в конце концов… Ну почему ты сразу решил, что я гад?

Валька помолчал.

– Сегодня все кувырком, – сказал он, морща лоб. – И ты… Не понимаю я…

– Я вижу, – усмехнулся Сашка. – Кроме тебя, наверно, никому в классе такая дурацкая мысль в голову не пришла… Ну, выкинул бы я записку – вот и все. Я лучше хотел сделать. Чтобы он ее ни с кем другим не послал.

– Но это же глупо, – искренне сказал Валька.

– Ну и пусть… Я хотел, чтобы тебе лучше было.

– Он бы все равно узнал. Проверил бы.

– Когда бы он еще проверил!..

– Да сразу бы… Знаешь, Сашка, ты записку все-таки отдай. Так лучше будет.

– А нет ее, – сказал Сашка.

– Порвал?

– Он ее забрал.

– Кто?

– Чертежник. Я вышел из школы, а он идет навстречу. Вот сейчас, вечером. И говорит: «Постой, Бестужев. Я догадываюсь, что ты еще не успел передать записку». А я злой был и говорю: «Совершенно правильно. Некогда было». А он говорит: «Дай мне ее, пожалуйста». Я говорю: «Я ее, наверно, потерял». – «А ты поищи, – говорит, – постарайся. Если нужно будет, я ведь, – говорит, – могу и другую написать». Я отдал и ушел.

– Интересно, зачем он так?

– Я не знаю. Я только заметил, что к школе он не один подошел, а, по-моему, с Ракитиным. А потом Олежка назад повернул. Или мне показалось…

– Да нет, не показалось, наверно… – начал Валька, обрадованный внезапной догадкой. И вдруг замолчал. Разве об этом надо было говорить! Ведь Сашка – с ним. Это в тысячу раз важнее всяких историй с записками. «Я хотел, чтобы тебе лучше было…» А он-то, чурбан безмозглый…

А если Сашка не простит такую обиду?

– Я знаю, – глуховато сказал Валька. – Ты теперь думаешь, что я дурак и… вообще…

– Конечно, – подтвердил Сашка. – Я поэтому и пришел. Мне очень нравится беседовать с «дураками и вообще».

Валька облегченно передохнул.

Сашка зевнул и сообщил:

– Приказано мне завтра, конечно, в школу без родителей не являться. За срыв…

– И что теперь делать?

– Ничего не делать. Сказал отцу, вот и все.

– А он?

– А он… Расспросил сначала. Потом прогнал: «Что ж ты к Вальке не идешь, дома торчишь?» Будто я сам не собирался… Да, еще я забыл рассказать. Лисовских с Равенковым поругались. Тот вышел из пионерской, а Петька говорит: «Ты больше у нас не показывайся. Галка с тобой больше никуда не пойдет, с таким крокодилом». Все захохотали и ушли…

Валька снова вспомнил полутемный коридор, высокую фигуру Равенкова, вспомнил все, что случилось, и тоска опять уколола его.

– Что же теперь будет? Сашка…

– Да, наверно, ничего, – спокойно сказал Сашка. – А что может быть? Галстук-то ты не отдал. Вот если бы отдал, тогда действительно…

– Ну, не отдал… Все равно они проголосовали. Значит, исключили.

– Ну да, исключили, – усмехнулся Сашка. – Кто же выгонит человека из пионеров, если ребята против? Ведь отряд против. Это все-таки наш отряд, а не Анны Борисовны. И не она тебя в пионеры принимала.

– Меня принимал отряд барабанщиков, – хмуро и твердо сказал Валька. – На рассвете.

– Ну, я знаю… – Сашка вдруг внимательно и резко взглянул на друга. – Ты говорил. Ну и что? Знаешь, ты все-таки сам виноват. Ты все время где-то… – Он покрутил ладонью над головой.

– В мечтах? – понял Валька.

– Ты не обижайся. Но когда только барабанщики да паруса на уме, можно еще не так влипнуть. А ведь не барабанщики тебя сегодня выручали. И не паруса…

Валька помолчал.

– Выручали и они, – наконец сказал он и все-таки немного обиделся. – Ты ведь тоже еще не знаешь…

Ведь в самом деле, не знал Сашка про крепость и про то, как Андрюшка сказал: «Валька, встань». А маленький Андрюшка и большие паруса – это так связано. И барабанщики…

– И все-таки… – тихо и упрямо сказал Сашка.

– Ну ладно… – сказал Валька.

Сашка натянул шапку:

– Ты меня проводи.

Они медленно шли к Сашкиному дому. Уже не было звезд, и сыпал снег. Западный циклон прогнал пронзительный холод, и, казалось, весь город вздохнул спокойно и дремлет теперь под медленным мягким ветром. Деревья вновь развешивали белые кружева. Ступени Сашкиного крыльца были сплошь под снегом.

– До завтра, – сказал Сашка. И вдруг неловко протянул ладонь.

Это было их первое рукопожатие. В последний миг между ладонями скользнула колючая снежинка, но тут же превратилась в теплую каплю.

Валька шагал по улице. Он не торопился домой, шел просто так. Иногда он поднимал лицо, и снежинки щекотали ему лоб и щеки. Скоро снег пошел мелкими хлопьями. В газонах, среди веток низкого кустарника он застревал пушистыми клубками, и казалось, что там прячутся крошечные зайчата.

А под одной из берез Валька увидал на снегу портрет. Крона дерева защищала его от снегопада. Нарисован был тонконогий урод с мрачным лицом и руками-граблями. И стояла подпись: В о в к а.

Валька пожалел неизвестного Вовку, перегнулся через штакетник и пальцем нарисовал на его лице улыбку.

Потом тронулся дальше и, сам не зная как, вышел к школе.

Подошел к крыльцу. Маленький ветер крутил у ступеней снежинки и какие-то клочки бумаги.

Валька поднял клочок и разобрал отрывки слов: «… прид… рисовани… альб…»

Он сразу понял, что держит в руках обрывок записки Чертежника. Видимо, прямо здесь, не отходя, Юрий Ефимович разорвал ее.

Валька поискал глазами и заметил еще два клочка. А больше не нашел. Видимо, ветер уже разнес их по всему кварталу, а снег припорошил и спрятал от глаз. И теперь, наверно, никто на свете не сумел бы отыскать все эти обрывки, сложить и прочитать записку.

– Вот и все, – сказал Валька. Повернулся и зашагал вдоль школы.

В коридоре нижнего этажа горел свет. Он падал из окон на заснеженный тротуар неяркими полосами. Чем дальше от школы, тем больше эти полосы расширялись. Они лежали на незатоптанном снегу, словно редкие желтые клавиши громадного пианино.

У последней полосы, на границе тени и света, маячила маленькая меховая фигурка.

– Андрюшка, – сказал Валька издалека. – Ты чего?

– А ты чего? – откликнулся Андрюшка. Он старался сказать это независимо, но получилось нерешительно и даже немного жалобно.

Валька подошел.

Андрюшка смотрел на него выжидательно и тревожно.

– Я гуляю, – тихо сказал Валька.

Андрюшка вздохнул:

– И я…

«Эх, ты!» – подумал Валька сразу про себя и про Андрюшку.

– Давно? – спросил он.

– Давно. Как ты, – честно сказал Андрюшка.

– Ну, пошли.

– Куда?

– Гулять, – усмехнулся Валька и протянул руку. Рука была без варежки.

Андрюшка сдернул вязаную рукавичку и вложил в озябшую Валькину ладонь свою ладошку – маленькую и горячую.

Так они и пошли, держась за руки, словно два маленьких мальчика. Никто не мог над ними посмеяться: улица была пуста, и только для Андрюшки и для Вальки горели фонари, окруженные светлыми облачками летящего снега.

– Завтра будет совсем тепло, – сказал Андрюшка. – По радио говорили.

– Западный ветер, – откликнулся Валька.

– Значит, будет липкий снег. И мы будем строить корабль. Из снега хорошо получится. Можно вот такие борта сделать. – Андрюшка вскинул над шапкой свободную руку.

– Ледокол? – спросил Валька.

– Ну нет… Просто корабль. С мачтами. Как у тебя в альбоме.

– А паруса? – сказал Валька. – Из снега ведь не сделаешь паруса.

– Не сделаешь, – вздохнул Андрюшка. – Ну, мы без парусов. Будто кругом шторм. Когда шторм, паруса убирают. Да, Валька?

– Не всегда, – сказал Валька. – Кое-что оставляют в любой шторм. Хотя бы кливер… Но на кливер можно найти материю.

– Валька… – нерешительно начал Андрюшка. – Знаешь что…

– Знаю. Нарисовать корабль, чтобы легче делать было. Правильно?

– Нарисовать, – согласился Андрюшка. – Только еще знаешь что?

– Что?

– Мы очень хотим, чтобы ты был у нас шкипер…

«Шки-пер», – без усмешки повторил про себя Валька.

– Будешь? – спросил Андрюшка.

– А кто хочет? – поинтересовался Валька. – Кто «мы»?

– Павлик, Ирка, я, Юра… Все.

– Даже Ирка? – усмехнулся Валька. – Ты, Андрей, врешь. Она сама метит в капитаны.

– Не вру, – Андрюшка вырвал руку. – Вот честное октябрятское. Хочешь, за звездочку возьмусь?

Звездочка была под шубой с тугими застежками.

– Ну все равно. – Андрюшка ухватился за шарф. – Видишь, за красное держусь. Значит, не вру… Будешь?

Глядя в снежную глубину улицы, Валька сказал:

– Буду.

– Правда?

– Я же сказал…

Видно, не совсем верилось Андрюшке, потому что был сегодня Валька немного странный.

– Честное пионерское?

Валька сбил шаг. Ноющая, как зубная боль, тревога опять всколыхнулась в нем.

Тогда Валька прищурился и глянул вдаль. Когда так смотришь, можно увидеть все, что угодно.

Валька увидел барабанщиков.

Их было гораздо больше, чем там, в лагере. Они стояли сомкнутым строем. Настороженно вскинув палочки. Готовые обрушить лавину боевого грохота. И за этой тревожной готовностью Валька был как за крепкой стеной.

Он переглотнул и обыкновенным своим голосом сказал:

– Честное пионерское… Знаешь, Андрюшка, пойдем потихоньку к дому. Согласен?

– Да, капитан.

И тогда Валька засмеялся.

Он засмеялся негромко. Не над Андрюшкиным ответом. Он вспомнил.

До сих пор он был просто спокоен. Но чтобы нормально жить, человеку мало спокойствия. Нужна еще какая-то радостная звездочка, чтобы она светила впереди. И Валька вдруг подумал, что, несмотря на все случившееся, его ждет альбом с незаконченным рисунком «Легенда океана». Мальчик на берегу и стремительный парусник в опасной близости от каменных плит. Они ждут, как и раньше, чтобы мучить и радовать Вальку…

Снег все сыпал и сыпал на тротуары и газоны. Однако портрет неизвестного Вовки рядом с большой березой был еще хорошо виден. Дерево охраняло его от снегопада.

Несмотря на улыбку, Вовка с волосами-рожками и загребущими руками был совсем несимпатичен.

Валька вытащил из кармана варежку и двумя широкими взмахами уничтожил кривые буквы.

– Зачем? – удивился Андрюшка.

– Так… – сказал Валька.

Какой-нибудь Вовка, наверно, и заслуживал такого портрета. Но на свете много тысяч Вовок, и они-то совсем не виноваты.

1966 г.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ БРАТА

Глава 1

Мама разбудила Кирилла в три часа ночи.

В это время он вел «Капитана Гранта» мимо желтого утеса, с которого палила из всех орудий могучая береговая крепость. Перед ее амбразурами вспухали белые дымы, а вокруг судна вырастали фонтаны от ядер.

Ядро грохнулось о рубку и разлетелось на зеленые и красные осколки.

– Это арбуз! – весело завопил Митька-Маус. – Арбузами стреляют! – Он высунул из-за рубки кудлатую голову.

– Уберешь ты свою несносную башку? – крикнул Дед.

«А почему не слышно выстрелов?» – подумал Кирилл и

услыхал:

– Кирюша, встань. Встань, помоги, пожалуйста. Может быть, у тебя он скорее уснет…

Еще не расставшись с веселым сном, Кирилл уже слышал, как за стеной вопит Антошка. «Ну, дает», – подумал Кирилл. Потряс головой, взглянул на маму и опустил с кровати ноги.

Мама виновато сказала:

– Не могу успокоить. Может быть, укачаешь его своим хитрым способом?

Кирилл снова тряхнул головой, разгоняя остатки разорванного сна: они, будто обрывки тумана, плавали вокруг. И Дед с Митькой словно все еще были здесь.

Антошка после нескольких секунд перерыва завопил с новой силой. Кирилл откинул одеяло и побрел в соседнюю комнату.

Спеленутый Антошка лежал в своей решетчатой кровати и орал вдохновенно и старательно. Что-что, а реветь этот человек умел и любил. Маленькое красное лицо его было сморщено, глаза крепко зажмурены, а беззубый рот открыт до отказа.

Нельзя сказать, что в такие минуты Кирилл ощущал нежную любовь к братцу. Но ни досады, ни злости он не чувствовал. Не то что два месяца назад. Тогда у Кирилла при Антошкином реве просто зубы стискивались. От беспомощности и отчаяния он сам готов был зареветь.

Однажды, когда мама ушла на рынок, а месячный Антошка проснулся и никак-никак не хотел успокаиваться, не затихал ни на руках, ни в кроватке, Кирилл замычал и швырнул ему в лицо скомканную пеленку. Антошка на секунду притих, а потом закричал еще громче. И такая обида почудилась Кириллу в этом крике, что он тут же назвал себя последним гадом, вделал себе кулаком по уху, опять схватил Антошку и начал у него, бестолкового и отчаянно орущего, шепотом просить прощения. А потом, не зная уже, что придумать, запел изо всех сил:

Дайте в руки мне гармонь —

Золотые планки.

И Антошка постепенно умолк. Успокоился кроха. А Кирилл, ласково и осторожно прижимая братишку, носил и носил его по комнате и все пел.

В тот день было сделано открытие: лучше всего Антошка успокаивается под песни старшего брата. Мамины песни – тоже ничего, но действуют они когда как. А стоит запеть Кириллу – и горластый братец притихает. Ведь, казалось бы, совсем несмышленыш, а что-то чувствует, знает голос Кирилла. Он и песни стал различать, когда сделался постарше: одни просто слушал, под другие начинал дремать. А после большого рева успокоить и заставить уснуть его можно только одной песней. Совсем непохожей на колыбельную…

– Ну, чего трубишь? – сказал Кирилл. – Давай иди сюда. У, рева… Кто обидел Антошку? Что-нибудь страшное приснилось? Что в школу повели? Не бойся, еще не скоро… Мама, помоги его взять…

Антошка выдал новый вопль. Кирилл прижал его к груди, покачал, шагая из угла в угол, и запел про опаленные солнцем спящие курганы и про туманы, которые ходят чередой.

Антошкин крик стал потише, и в нем послышались вопросительные интонации. А к концу песни братец совсем затих. Но не спал, таращил глаза. Тогда Кирилл решительно спел музыкальное вступление и начал главную песню споследнего куплета:

Раскатилось и грохнуло

Над лесами горящими,

Только это, товарищи,

Не стрельба и не гром…

На третьем куплете Антошка засопел, словно убедившись, что ничего не страшно с братом, у которого есть такая суровая и непримиримая песня.

Кирилл с мамой уложили его в кроватку. Он спал так, будто и не плакал отчаянно десять минут назад. Улыбался какому-то своему крошечному сну. Светлые волосенки смешно топорщились. Сейчас он был милый, самый дорогой на свете Антошка…

Мама тронула губами макушку Кирилла:

– Спасибо, Кирик. Ложись, спи. Я еще посижу чуточку и тоже…

Но Кирилл вдруг понял, что не хочет спать.

– Мама, я такой голодный почему-то. Я чего-нибудь пожую?.. Ты не ходи, я сам.

На кухне он отрезал кусок от батона, отыскал в холодильнике банку с зеленым горошком. Насыпал горох на хлеб и вернулся в мамину комнату. Мама сидела у Антошкиной кровати.

– Ты чего не ложишься? – спросил Кирилл.

– Подожду немного. Вдруг он опять проснется.

– Я ему проснусь! – сказал Кирилл. Забрался с ногами на мамину постель и стал жевать, подбирая с одеяла упавшие горошины. Мама смотрела на него с непонятной улыбкой: то ли печальной, то ли, наоборот, – счастливой.

– Ох и худой же ты стал! И коричневый. Как индийский йог.

Кирилл сказал с набитым ртом:

– Непохоже. У индусов волосы черные, а у меня…

Мама села рядом и запустила ему в волосы теплые тонкие пальцы.

– А у тебя косматые. Когда подстрижешься?

– Лучше ты сама подровняй, а то в парикмахерской оболванят, как репку. У них со школой тайный сговор… Буду опять лопухастыми ушами махать.

Мама засмеялась:

– Ну, сколько лет подряд можно вбивать себе в голову эту чепуху? У тебя нормальные уши, даже симпатичные.

– У слонов тоже симпатичные.

Мама обняла Кирилла за плечи, качнула туда-сюда (он опять просыпал несколько горошин) и вздохнула:

– Ох, в самом деле, до чего же костлявый…

– Зато закаленный, – заметил Кирилл.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – торопливо сказала мама. – Не говори зря.

Она была немного суеверна. Видимо, все мамы немножко суеверны, когда дело касается сыновей.

– Ничего не «тьфу», – возразил Кирилл. – Ты летом переживала, а я даже ни разу не чихнул.

Все лето Кирилл проходил в майке, шортах и босиком. Только если шел в кино или библиотеку, надевал рубашку и сандалеты. Но это случалось не чаще одного раза в неделю. Дед сказал в конце весны, что в парусном деле нужны закаленные люди, и Кирилл закалялся добросовестно.

Мама сначала боялась. Говорила, что во всем надо знать меру, иначе можно и посреди теплого лета схватить воспаление легких. Вспоминала, как болел Кирилл два года назад. Кроме того, она утверждала, что ходить всюду босиком неприлично. На это Кирилл ответил однажды, что половина людей на Земле всю жизнь ходит босиком.

– Где это?

– В Индии, в Африке, на островах всяких… Если посчитать, знаешь сколько наберется!

– Но это же в тропиках!

– А здесь чем не тропики?

Лето выдалось сухое и жаркое. Ветер иногда приносил тонкий дым, который пощипывал глаза. Солнце делалось неярким и круглым – без лучей. Это горели где-то леса и торф.