Текст книги "Звезды под дождем (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Уже третий год Петр Евгеньевич строил большую модель фрегата «Южный ветер». Фрегат с метровыми мачтами стоял на телевизоре и на первый взгляд казался вполне готовым. Но на самом деле работы оставалось еще много: нужно было сделать и укрепить сотни мелких деталей.

Кирилл не увлекался этим делом, как отец. Во-первых, терпения не хватало, а во-вторых, это все-таки модель. Вот если бы настоящий корабль построить!.. Но помогал отцу он охотно. В свободные вечера они усаживались перед фрегатом и дружно занимались оснасткой. Отец вытачивал тоненьким напильничком лапу бронзового якоря или спицу крошечного штурвала, а Кирилл особым узлом ввязывал в ванты ступеньки из ниток – выбленки. Это у него здорово получалось.

Они работали и о чем-нибудь разговаривали. А иногда пели морские песни. Папа сипловатым баском, негромко, а Кирилл сперва тоже тихонько, а потом от души…

Однажды Кирилл спросил:

– Папа, ты с детства кораблями увлекаешься, а почему на «Сельмаше» работаешь? Почему не стал судостроителем?

– В нашем-то городе? Бред какой… – сказал отец, разглядывая под лампой узорчатую крышку для кормового фонаря.

– Почему в нашем? Поехал бы куда-нибудь. Ты же был неженатый…

– Не мог я после школы. Мама, твоя бабушка, болела. Ну и пошел я на «Сельмаш». Сперва для заработка, а потом понравилось. Люди хорошие были вокруг, расставаться не хотелось. Знаешь, повезло мне с людьми, до сих пор радуюсь…

Он надел крышку на фонарь и полюбовался работой. Потом сказал:

– Между прочим, комбайны тоже корабли. Наверно, сам видел, как они по хлебам идут. Будто по волнам. И штурвалы…

– Видел, – согласился Кирилл.

Но комбайны были все-таки сухопутными кораблями. А Кирилл думал о парусниках. Он предложил:

– Давай построим яхту. Хотя бы маленькую, на двоих.

– А что! Это идея. Вот только время выбрать…

Но яхта – не модель, время не выбиралось. Хорошо, что судьба улыбнулась Кириллу и привела его на улицу Осипенко…

На следующий вечер после разговора Деда с племянницей, который невольно подслушал Кирилл, отец попросил:

– Помоги мне бегучий такелаж на фок-мачте провести. Я понимаю, у тебя сейчас не те масштабы, но уважь престарелого отца.

Кирилл уважил. Они протягивали через крошечные блоки суровые нити и сосредоточенно сопели. Потом Кирилл спросил:

– Папа, а почему у нас нет машины?

Отец так удивился, что запутался в нитках и встал.

– А собственно… Что за бред? Ты почему это спросил?

– Ну… просто.

– Странно… – Отец сунул пальцы за подтяжки и попытался приподнять себя. – Раньше ты об этом не спрашивал. Позавидовал кому-то?

– Да просто так подумал. Можно было бы всем поехать путешествовать…

Отец заходил из угла в угол.

– В принципе это мысль. Я и сам как-то думал… Но видишь ли, машина – это деньги, а у нас все как-то… на более важные вещи. И потом, с машиной столько хлопот: гараж, запчасти, техосмотры…

Он встал за спиной у Кирилла и смущенно произнес:

– Тогда у нас вот таких вечеров, пожалуй, не будет.

– Мы бы в гараже вдвоем возились. Тоже хорошо, – тихо сказал Кирилл.

– Неужели это так важно? – спросил отец.

Чтобы он не расстроился совсем, Кирилл засмеялся:

– Да ты не думай, что я так уж о машине мечтаю. Я только вспомнил. Про тебя говорят, что ты важная фигура, а важной фигуре, по-моему, полагается иметь «Волгу».

– Ну, во-первых, у меня есть служебная. А во-вторых… кто это говорит?

– Ты не знаешь. Женщина одна… Да не о тебе и разговор-то был, а обо мне, – успокоил Кирилл. – Она сказала: «Отец – фигура, а сын – обормот».

– Ну, это другое дело, – с облегчением вздохнул отец. Но потом все-таки спросил: – А собственно, почему ты обормот?

Кирилл вскочил со стула и крутнулся перед отцом на пятке.

– Наверно, из-за такого вида. Мама тоже говорит… Потому что босой все время.

– Подумаешь, – сказал Петр Евгеньевич. – Я в твоем возрасте тоже в башмаки не залезал. Босиком приятнее.

Кирилл был вполне согласен с отцом.

Сначала постоянно бегать босиком было трудновато, но потом понравилось. Кирилл теперь не только видел землю, но еще как бы пробовал ее на ощупь: шелковистую траву, нагретый песок у озера, прохладные лужицы на асфальте, которые оставила поливальная машина, горячие чугунные ступени на старинном мостике через овраг, бархатную пыль тропинок. Если даже закрыть глаза, все равно будто все это видишь.

А потом прибавилось еще одно праздничное ощущение – ребристая твердость новеньких педалей. Отец подарил велосипед – авансом в честь еще неблизкого дня рождения.

У Кирилла и раньше был велосипед – старенький, расхлябанный «подросток». Но он совсем рассыпался в прошлом году. А отец купил оранжевый складной «Скиф» – легонький, компактный, с мягким седлом и рулем, как у гоночного мотоцикла.

Кирилл тихонько замычал от восторга.

– Это пока вместо машины, – серьезно сказал отец. – Сгодится на ближайшие годы?

Кирилл нежно сказал:

– Лошадка моя… Да он в тысячу раз лучше машины.

Глава 5

Велосипед, как хорошая лошадь, требует ухода. Например, лошади надо время от времени менять подковы, а велосипеду заклеивать камеры. Этой работой Кирилл и занялся, вернувшись из школы в тот злополучный день, когда случилась история с кошельком. Мама ушла, а Кирилл снял с велосипеда шины…

Антошка вел себя благородно: тихо посапывал и смотрел свои младенческие сны. Но когда Кирилл поставил на место заднее колесо и подтянул конуса, Антошка, видимо, решил, что не стоит слишком баловать братца. Завозился и захныкал.

Кирилл мягко подскочил к деревянной кроватке, катнул ее туда-сюда и замурлыкал песню про серого кота. Антошка еще раз хныкнул нерешительно и опять засопел.

И в это время раздался длинный звонок.

Кирилл тихо помянул черта и прыгнул в переднюю. Распахнул дверь. На пороге стояла Женька Черепанова.

Она уже переоделась после школы и была теперь этакая принцесса в желтом мини-платьице, розовых гольфах и бантиках. Подумаешь, воздушное создание…

– Трезвонишь, как на пожаре, – злым шепотом сказал Кирилл. – Ребенок в доме.

– Ой, прости, пожалуйста, я забыла.

Кирилл молча пошел в комнату. Женька двинулась за ним.

– Пыль с улицы можно бы и не таскать в комнату, – заметил Кирилл.

Черепанова стала торопливо расстегивать белые сандалетки. Потом осторожно, словно кошка на горячую железную крышу, ступила розовыми гольфами на колючую циновку из морской травы. Сразу видно, не ходила босиком девочка.

Проснувшийся Антошка не ревел, но и спать не собирался. Пускал пузыри и беззвучно улыбался с видом полностью счастливого человека. Женька на цыпочках подошла следом за Кириллом.

– Ой, какой хорошенький…

Хорошенький Антошка деловито распинал пеленки и выдал крутую прозрачную струю. Женька неловко хихикнула.

– Салют наций, – сказал Кирилл. – В честь прибытия ее высочества Евгении Черепановой с официальным визитом… Ну-ка подвинься, пеленки буду менять.

– Может быть, тебе помочь? – нерешительно спросила она.

– Может быть, ты умеешь? – ехидно сказал Кирилл.

Он перетащил Антошку на тахту, убрал все мокрое, взял из стопки на тумбочке сухие пеленки. Антошка терпеливо переносил «переодевание».

– С чем пожаловала, мадемуазель Черепанова? – поинтересовался Кирилл. – Впрочем, ясно: донос на гетмана-злодея Петру Евгеньичу от Кочубея. То есть от Евицы-красавицы. «Товарищ Векшин, пожалуйте в школу, ваш сын ведет себя безобразно…»

– С тобой, Кирилл, в самом деле что-то неладно, – гордо произнесла Черепанова.

– Переходный возраст. Мальчик превращается в юношу.

– В грубияна ты превращаешься…

– В грубияна – это что, – печально отозвался Кирилл. – Дело хуже. Воровать начал!

После этого Женька долго молчала. Кирилл перетащил Антошку в кроватку.

Женька наконец сказала:

– А ты… почему дома? Сам говорил, что на кухню пойдешь.

– Ах, какая неприятность! Мы думали, Кирилла нет, а родители на месте. Вот бы мы расписали им все его преступления!.. А мама возьми да скажи: «Посиди, Кирилл, с братиком, я сама схожу…» И все ходит где-то, хо-одит… Женьку ждать она не стала-а… А наш папа на заво-оде. У него конец кварта-ала-а…

Последние, так удачно сложившиеся фразы Кирилл протянул на мотив песенки о мишке, у которого оторвали лапу. Дело в том, что Антошка проявил твердое намерение завопить.

Удивленная Женька примолкла, а Кирилл негромко, но со вкусом спел Антошке про Каховку. Потом «От улыбки хмурый день светлей». Затем «Старого барабанщика». Женьки он не стеснялся. Все равно ему, есть она тут или нет.

Антошка опять задремал. Женька этим воспользовалась и прошептала:

– Ты хорошо поешь…

Антошка подозрительно зашевелился.

– Иди-ка ты в другую комнату, – тихонько, но сурово предложил Кирилл. – Сиди там и жди, если хочешь, родителей. Только зря. Мама и так позвонит отцу с автомата, я ей все рассказал. А отец с работы зайдет в школу.

Женька послушно направилась к двери, но с порога обиженно сообщила:

– Если хочешь знать, я не ябедничать пришла. Просто Ева Петровна сказала: если родители не пойдут, пусть Векшин сам явится за своим портфелем.

– Уже бегу. Изо всех сил.

– Теперь-то уж ни к чему, раз твой папа зайдет…

Кирилл с сомнением посмотрел на Женьку:

– Ты думаешь, папа потащит мой портфель?

– А… не понесет?

Кирилл пожал плечами:

– У него, по-моему, свой тяжелый.

– А что ты будешь делать?

– Ничего не буду, – честно сказал Кирилл. – Пусть Александр Викентьевич делает. Он ведь отобрал.

Женька долго и недоверчиво смотрела на Кирилла. Потом открыла рот, но Кирилл показал кулак: молчи!

В траве сидел кузнечик,

Совсем как человечек, —

торопливо начал он.

Было, однако, поздно. Антошка взревел на высоких нотах, сделал паузу и начал выть не умолкая.

Теперь оставалось последнее средство. Кирилл выпрямился, опять покатал туда-сюда кроватку и решительно пропел вступление. Антошкин рев сделался в два раза тише. Кирилл начал первый куплет. Антошка еще сбавил звук и наконец совсем притих. Будто понимал суровые слова о грозе и последней дороге…

Второй куплет Кирилл пел тише и сдержанней. Антошка начал засыпать под печальный, но решительный мотив. Когда песня кончилась, он посапывал, как до прихода Женьки.

Кирилл поднял глаза от кроватки и только сейчас вспомнил про Черепанову. Она стояла у косяка и странно смотрела на Кирилла. Хотела что-то спросить, но он приложил палец к губам. На цыпочках прошел мимо Женьки в другую комнату. Здесь было их с отцом государство.

Женька вошла следом и прошептала:

– Это что за песня?

Кирилл усмехнулся:

– Колыбельная для брата… Закрой дверь, а то опять разбудишь.

Женька послушалась и снова спросила:

– А все-таки… откуда эта песня? Кто сочинил?

– Много будешь знать… – буркнул Кирилл. Сел к столу и взял том Конан Дойла с рыцарским романом «Белый отряд».

Женька не стала обижаться. Опять сказала:

– Ты хорошо поешь. Зря ты не ходишь в хор.

– Вам же Ева Петровна объяснила: из ложной принципиальности и глупого упрямства.

– Ну и правильно объяснила… Все назло делаешь. Волосы зачем-то отрастил, а они тебе вовсе даже не идут.

– Ну уж это ты врешь! – Кирилл вместе со стулом повернулся к Женьке. – Волосы как раз «идут». Они мне уши закрывают. Уши-то у меня как у слона!

– Глупости какие!

Кирилл сказал с чудовищно серьезным видом:

– Совсем не глупости. У меня из-за них такая душевная драма была в третьем классе…

– Какая драма? – удивилась Женька.

– Повторяю: душевная. В театре. Я тогда первый раз в театр пошел самостоятельно, один. – Кирилл поднял к потолку глаза. – Ах, какой я был красивый! Красная рубашка в белый горошек, белый галстучек. Первые в жизни расклешенные брюки, ковбойский ремень… Весь театр на меня смотрел и ахал…

Женька тихо засмеялась, присела на уголке дивана.

– Не смешно, – печально сказал Кирилл. – Больше всех смотрела девочка. Очень красивая девочка, с черными глазами. Я потом таких красивых ни разу не видел… Ходила с мамой по фойе и все на меня поглядывала. А потом в зале на меня оглядывалась… Ну, и я тоже. Забилось мое бедное сердце.

– Ты будешь писателем, Кирилл, – сказала Женька.

– Я буду парикмахером и никогда не стану коротко стричь детей…

– Ну а что дальше?

– Дальше? Тяжело вспоминать… Ну, ладно. Кончился спектакль, они одеваются, а я кручусь рядышком, будто нарочно. И вдруг она маме говорит громким шепотом: «Посмотри, какие у мальчика громадные уши…»

Кирилл сделал траурное лицо и замолчал.

– А потом? – с улыбкой спросила Женька.

– Что «потом»… Пришел домой, сорвал галстучек и хотел отрезать себе уши. Но все ножи оказались тупые. Тогда я поклялся до гроба ненавидеть девчонок. А на сердце до сих пор трещина… Вот такие дела, товарищ председатель совета отряда…

Он думал, что Женька улыбнется, но она сидела с опущенной головой и машинально наматывала на палец русую прядку. Потом все же улыбнулась, но как-то не так. Слишком задумчиво. Исподлобья глянула на Кирилла и вдруг сказала:

– А какие мы смешные были тогда… Между прочим, в третьем классе я в тебя целый месяц была влюблена…

Кирилл вдруг почувствовал, что сейчас покраснеет. Однако взял себя в руки:

– Что же ты молча страдала? Счастье было так возможно… Хотя что ты во мне нашла? Я был заикой.

– Дурак ты был, – со вздохом сказала Женька. – И сейчас дурак.

«Сама», – хотел сказать Кирилл и вместо этого неожиданно спросил:

– Слушай, Черепанова, ты в самом деле думаешь, что я украл кошелек?

Она стала розовой, как ее гольфы и бантики на платье.

– Что ты глупости говоришь…

– Тогда зачем пришла? – тихо и серьезно спросил Кирилл. – Чтобы дураком назвать?

– Ну, раз Ева Петровна послала… Разве лучше, если бы кто-нибудь другой пришел? Могли столько наговорить…

– Ну и пусть. Мне все равно.

– Кирилл! – удивленно сказала она. – Ты, что ли, нисколько не боишься неприятностей с родителями?

Кирилл посмотрел на Женьку спокойно и снисходительно:

– Подумай сама, чего мне бояться, если я не виноват? У меня, слава богу, нормальные мама и папа, а не людоеды и не пугала.

– Ева Петровна скажет…

Кирилл перебил:

– Что скажет? Если все на свете Евы Петровны будут говорить, что я жулик, родители все равно не поверят. Они-то меня с пеленок знают.

– Она скажет, что ты грубил.

– Не грубил, а спорил. Меня вором называют, а я должен соглашаться?

– А что тебе мама сказала, когда ты… ну, рассказал про это?..

– Что она сказала? – Кирилл поднял глаза к потолку. – Ну… она сказала: «Кирюша, не забудь, что на плите кипит молоко… Соску вымой кипяченой водой… Не скучайте, я скоро приду…» Она в самом деле скоро придет. Подожди.

Женька встала.

– Зачем ждать? Я пойду…

– Как вам угодно, сударыня, – сказал Кирилл и вдруг почувствовал: не хочется ему, чтобы Женька уходила. Конечно, ничего особенного, но… лучше бы еще посидела. Наверно, просто скучно одному.

И он не огорчился, когда Женька обернулась на пороге и спросила:

– А это что за корабль? На фотографии…

Над письменным столом висел большой, тридцать на сорок, снимок. «Капитан Грант» был сфотографирован с кормы. Из-под ахтерштевня вырывалась бурная струя. В гака-бортном фонаре искрилось солнце. Верхушки мачт не вошли, зато нижние половины парусов – с люверсами, шнуровкой на гиках, блоками и частыми швами – получились рельефными, как на стереоснимке. Полотно туго выгибалось под ветром.

Алька Ветлугин, сидя на планшире, выбирал гика-шкот. Валерка был у бизани – из-за гакаборта торчала его голова. Юрок не было видно – они сидели низко. Саня стоял на палубе рубки, вцепившись в ванты, а Митька-Маус, как всегда, устроился на носу, у бушприта, над которым вздувались кливер и стаксель.

А Кирилл стоял у штурвала. Чтобы сделать снимок, Дед окликнул его с лодки, и Кирилл оглянулся. Лицо его было сердитым: рулевого не следует отвлекать на таком ходу, да еще перед поворотом…

– Это ты где? – опять спросила Женька. – Это по правде?

– А что, по-твоему? Декорация в драмкружке?

– Ну… я просто спросила. Это какой корабль?

– Крейсерский парусник типа «гафельный кеч» с бермудской бизанью и треугольным гаф-топселем, который в отличие от рейкового топселя крепится фаловым углом непосредственно к топу грот-стеньги, – отрапортовал Кирилл. – Все ясно?

Женька моргала.

Кирилл усмехнулся и продолжал:

– Водоизмещение одна и две десятых тонны, ход к ветру до сорока пяти градусов, район плавания неограниченный, крейсерская скорость около восьми узлов.

Насчет района плавания и скорости он подзагнул, но Женька все равно, конечно, ничего не поняла.

– Какой красивый. А кто его построил?

Кирилл вытянул руки и пошевелил пальцами. Женька округлила глаза.

Больше она не решилась расспрашивать. Только сказала:

– Штурвал какой интересный… Я думала, он со старинного корабля.

– А он и есть со старинного, – хладнокровно сообщил

Кирилл. – Восемнадцатый век. Английская лоцманская шхуна «Сэр Найджел».

– Ой, а где вы его взяли?

– Тебе что, выдать все морские тайны?

Глава 6

Штурвал делали втроем: Дед, Саня Матюхин и Кирилл. Дед на маленьком токарном станке вытачивал из буковых брусков фигурные спицы с рукоятками. Саня размечал и высверливал в дубовой ступице отверстия для спиц, потом навинчивал латунные накладки. Кирилл выпиливал тоненькой ножовкой дуги для обода.

Это была нелегкая работа. Приходилось пилить с большой точностью, иначе штурвал получился бы кривобоким, как на детсадовском рисунке. Кирилл справился, не испортил ни одной заготовки.

Кончив работать пилой, он выволок чурбан со слесарными тисками во двор. Стояла уже середина июня, и не хотелось торчать в мастерской.

На дворе было солнечно и тепло. По забору ходил соседский петух Дима и одобрительно посматривал на мальчишек. Высоко над крыльцом часто махал крыльями фанерный ветряк: его недавно смастерили и прибили там неутомимые Юрки. По желтым лакированным крыльям ветряка прыгали солнечные зайчики.

Алик Ветлутин, Валерка Карпов и Юрки мазали бесцветным лаком пайолы – решетки для нижней палубы, под которыми будет лежать балласт. На «Капитане Гранте» были поставлены мачты для пробы и натянуты ванты. Митька-Маус привязывал к вантам выбленки. Привяжет одну перед собой, поднимется повыше – и опять за работу.

Под самым клотиком грот-стеньги трепетал оранжевый флаг с двумя косицами. На флаге – ладошка в солнышке. Все как на парусе, только цвета наоборот: флаг – огненный, будто заря или походный костер, а ладонь и солнце – белые, как парус…

На зеленом дворе, под мелькающим веселым ветряком и похожим на огонек флагом, жило маленькое морское братство.

Спокойный и улыбчивый получился экипаж. Может быть, это вышло само собой, а может быть, в экипаже не случайно собрались люди, которым было хорошо друг с другом. Ведь приходили и другие – зимой, весной, в начале лета. Но, поработав денек-другой, они появлялись потом все реже и наконец исчезали с горизонта. А эти остались: семеро и Дед («Волк и семеро козлят», – сказал однажды Валерка Карпов, когда Дед ходил хмурый и ворчал на всех). И наверно, уже не только любовь к судну и мечта о походах держали их вместе.

Наверно, не только это… Потому что не куда-нибудь, а в экипаж принес Алик Ветлугин свой длинный фантастический роман про звезду Лучинор – об этом романе не знали ни Алькины родители, ни его приятели-семиклассники. И не где-нибудь, а именно здесь Кирилл запел наконец не стесняясь, также, как дома, любимые песни – старые песни, которые не разучивали в хоре и не пели в школе: «В далекий край товарищ улетает…», «Плещут холодные волны», «Море шумит…». Он драил тогда наждачной бумагой рубку и пел, а остальные примолкли, и только Валерка произнес шепотом, на этот раз без шутки: «Во артист…»

Потом, когда Кирилл кончил петь о парусах «Крузенштерна», Дед сказал:

– Хоть бы у тебя голос подольше не ломался, Кир…

– Я еще маленький, – Откликнулся Кирилл. – Мне только в августе будет тринадцать…

– У, младенец, – сказал Валерка, которому не было и двенадцати.

Валерка все время подшучивал над другими, и это ему прощали. А Сане Матюхину прощали излишнюю солидность и то, что он иногда любил покомандовать (он был самый старший после Деда, окончил восьмой класс). Здесь понимали друг друга.

Понимали неразлучных Юрок и не обижались, что у них есть свои, им двоим только известные секреты. Понимали и Митьку-Мауса, который боялся привидений, но без страха взлетал по вантам на стеньгу, когда заедало блок у топсель-фала (никого другого, более тяжелого, Дед не пускал на восьмиметровую высоту)…

Здесь, среди «детей «Капитана Гранта», у Кирилла словно сняли с души ограничители.

Раньше, в школе и во дворе, в пионерском лагере и когда гостил у бабушки, он знакомился с ребятами, играл, иногда ссорился, иногда бывал у них в гостях и звал к себе, но никогда не мог подружиться по-настоящему. Сначала стеснялся заикания (хотя никто над ним не смеялся), потом боялся своей стеснительности. В четвертом классе он вроде бы сошелся с Климовым, но летом Климов уехал, а после каникул стал каким-то слишком взрослым, и Кириллу было с ним неловко.

А в экипаже все оказалось иначе.

По правде говоря, друга, без которого жить не можешь, у Кирилла и здесь пока не нашлось. Но что поделаешь? Такой друг встречается, может быть, раз в жизни, да и то не каждому. А товарищи в экипаже были надежные: поймут, помогут, выручат и защитят…

Об этом Кирилл и думал, когда возился с деталями штурвала. Он устроился на ступенях крыльца, зажал чурбак между колен, укрепил в тисках деревянную дугу и начал обрабатывать ее рашпилем. Розоватая буковая пыль сыпалась на ноги, и казалось, что сквозь загар проступает новая, еще не обожженная солнцем кожа.

Штурвал собрали на шипах, шурупах и казеиновом клее.

– Ну, как получился наш малыш? – спросил Дед и поднял маленькое рулевое колесо на вытянутых руках.

Он и в самом деле был как новорожденный малыш, этот никогда еще не работавший штурвальчик. Буковые выпуклые спицы и обод были такого же беззащитного цвета, как ручки, ножки и плечи ребенка. Прямо хоть закутывай в пеленку, чтоб не простудился.

Но штурвал недолго оставался новорожденным. Дерево покрыли светло-коричневым лаком, и рулевое колесо сделалось одного цвета с экипажем «Капитана Гранта».

Его надели на четырехгранную ось, торчащую из белой переборки рубки слева от двери.

Кирилл не выдержал.

– Можно мне? – прошептал он умоляюще. Он просто не мог ждать, пока все покрутят штурвал.

– Ну, поверти, – сказал Дед.

Кирилл виновато улыбнулся и нажал на коричневые рукоятки. Он почувствовал, как натянулись, будто живые нервы, и прижались к блокам крученые стальные штуртросы. Он нажал чуть сильнее. Штурвал повернулся неожиданно легко, но в этой легкости чувствовалась работа. Живая работа корабля. «Капитан Грант» словно проснулся, ощутил напряжение в жилах, слегка попробовал силу мускулов…

– Ходит, ходит! – закричали из-под кормы Митька-Маус и Валерка. Это означало, что у ахтерштевня шевельнулась и начала поворачиваться туда-сюда красная тяжелая пластина руля.

… Потом штурвал долго вертели все по очереди. Но наконец это надоело. Даже Митьке. И тогда Кирилл опять взял теплые выпуклые рукояти (их иногда называют шпагами)…

Потом он часто так делал: вставал к штурвалу и крутил его потихоньку. Ему нравилось ощущать, как по стальным жилам штуртросов передается в ладони послушная тяжесть руля. Он предугадывал каждый щелчок блоков, каждый короткий скрип оси. Он начинал чувствовать корабль.

Конечно, все это пока было на суше. Но каждую ночь Кириллу снилось озеро, и ветер, и округло натянутая дрожащая парусина. Он совершенно как наяву видел отход «Капитана Гранта» от причала. Ветер дует с бушприта, вдоль пирса; Дед, стоя на носу, отталкивается шестом; кливер и стаксель, хлопнув последний раз, выгибаются и встают неподвижно. Кирилл слегка поворачивает под ветер штурвал, нос идет все быстрее, «Капитан Грант» неохотно отрывает от пирса корму. Натянулись все паруса. Накренившись, кораблик набирает ход.

– Прямо руль…

– Есть прямо руль…

Начинает журчать, потом шумно вскипает струя за кормой. Через тросы, через твердые шпаги штурвала передается рукам еле заметная и чуть щекочущая вибрация руля…

А ветер, налетая сбоку, откидывает волосы и бьет в щеку водяной пылью…

Честное слово, Кирилл все это знал и чувствовал раньше, чем испытал на самом деле!

«Капитана Гранта» увезли в Ольховку на берег Андреевского озера (Дед попросил на заводе «МАЗ» и автокран). В Ольховке, у самой воды, жил отставной егерь, давний приятель Дедовой семьи. Если бы не это, пожалуй, не стоило бы браться за постройку: ведь не оставишь парусник на берегу без всякого присмотра. А тут все получилось замечательно: «Капитан Грант» встал у мостков рядом с рыбачьими лодками, как раз напротив окон егерской избушки.

Деревенские ребята сбежались поглазеть на корабль, будто приплывший из романа «Робинзон Крузо». Хорошие оказались ребята. Они помогли спустить «Капитана Гранта» и пообещали охранять его не хуже егеря, если им разрешат нырять с палубы и покатают. Дед разрешил и обещал покатать. После ходовых испытаний…

Затем все было в точности как в тех снах, которые видел Кирилл. Ветер дул вдоль пирса. Поставили паруса…

– Можно мне? – жалобно сказал Кирилл. – Можно, Дед? Я знаю как…

– Ну, давай, – сказал Дед.

… Потом наступил месяц плаваний. Экипаж постигал хитрости парусной науки. У Деда были права командира шлюпки (он раньше занимался в спортклубе ДОСААФ), но и он с такими парусами имел дело впервые. А остальные до этого плавали только на весельных лодках. Но время шло, к матросам приходило умение. Все реже «Капитан Грант» зависал носом к ветру на повороте оверштаг. Митька-Маус научился лихо выносить на ветер стаксель, помогая судну лечь на новый галс. Валерка освоил работу на бизани – маленьком кормовом парусе, который очень важен для маневренности корабля. Стал послушен ребятам тяжелый парус – грот…

Сначала ходили вдоль берегов и не решались ставить верхние паруса. Потом осмелели и стали чертить озеро вдоль и поперек, не убирая топсель и летучий кливер даже при четырех баллах…

У штурвала стояли все по очереди. Но Кирилл стоял чаще других. Он не лез без спросу и безропотно уступал место, если кто-то просил, но при первой возможности опять хватался за рукояти рулевого колеса. А если такой возможности долго не было, он смотрел так жалобно, что Дед говорил:

– Не мучайте вы человека, пустите к рулю. Сохнет ведь…

Ребята добродушно смеялись и пускали. А потом уже и не смеялись…

«Капитан Грант» был в меру послушен и в меру капризен. Но Кирилл знал, когда и как закапризничает корабль. Он научился угадывать каждый его рывок, каждое шевеление. Знал, что можно требовать от «Капитана Гранта», а чего нельзя. Он чувствовал его, как живого.

Бывали моменты полного торжества, когда при хорошем ветре, кренясь и вздрагивая, «Капитан Грант» набирал скорость и делался послушен самому маленькому шевелению пальцев Кирилла. Тогда Кирилл сливался с парусником в одно существо. Нервы его будто врастали в штуртросы и натянутые шкоты.И словно понему самому, а не по черной лаковой обшивке била тугая вода…

Наверно, так скрипач сливается со скрипкой, когда музыка захлестывает его целиком, когда он сам становится музыкой.

Кирилл никогда не пел, стоя за штурвалом, но внутри у него все пело…

Иногда Кирилл «испытывал нервы» у экипажа. На полном ходу он мчался к дощатому пирсу, грозя разнести его в щепки, и лишь у самого причала делал поворот. Паруса тяжело опадали, а «Капитан Грант» мягко подкатывал к мосткам округлым черным бортом с белой полосой.

Несколько раз Валерка и Алик не выдерживали и хватались за штурвал, чтобы отвернуть пораньше. Кирилл злился, а раз даже саданул Валерку локтем: что за манера лезть под руку рулевому! Валерка, к счастью, не обиделся, но Дед сказал:

– Грохнешь ты нас однажды, Кир.

– Не грохнет, – заступился Саня. – Он знает. А тренироваться на таких поворотах надо. Может быть, пригодится…

Потом в самом деле пригодилось.

Глава 7

От Кирилла Женя Черепанова сразу же отправилась в школу, чтобы сообщить, как выполнено задание. Или, вернее, не выполнено, потому что родителей Кирилла она не застала. И хорошо, что не застала. Что она могла им сказать? И как потом смотрела бы на Кирилла?

А с Кириллом разговор получился какой-то странный… и хороший. Вроде бы сердитый, а все равно хороший. И кажется, Кирилл не обиделся на нее всерьез. Значит, понял, что она не по своей воле…

А не все ли равно ей, Женьке, понял он или нет? Очень обиделся или не очень? Он же ей совершенно безразличен. Подумаешь, Кирилл Векшин! И насчет третьего класса она наврала. Почти… Мало ли что бывает в раннем детстве! -

Она про него и не думала раньше. Вернее, думала очень просто: «Этот Векшин такой скромный и покладистый». А потом, сегодня: «Этот Векшин стал такой нахальный…»

А он не тихий и не нахальный. Оказывается, он гордый.

Ну, что же, она тоже гордая…

Женя знала, что Еву Петровну следует искать в биологическом кабинете, и поднялась на второй этаж. Школа теперь немного напоминала детский сад. Пестрая, скинувшая форму малышня из продленки мельтешила в коридоре. С лестничной площадки ее успокаивала трубным голосом старший воспитатель Тамара Гавриловна. Но в закутке, где находилась дверь кабинета, было тихо.

Женя поежилась перед дверью. Биологический кабинет она не любила, хотя в нем всегда было светло и зелено. Не любила за многочисленные черепа, которые скалились с витрин. Звериные и человечьи. Особенно неприятной была витрина с шеренгой черепов, которые показывали происхождение человека: череп обезьяны, питекантропа, синантропа и так далее – до современного. И хотя черепа были гипсовые, добродушные и с неизменными самокрутками в желтых зубах (как самокрутки попадали в наглухо завинченную витрину, было многолетней школьной тайной), Женька все равно старалась на них не смотреть.

А через верхнее стекло высокого шкафа улыбался скелет.

Он будто говорил Женьке Черепановой: «Они гипсовые, но я-то настоящий. Гы-ы…» Он как бы намекал на ее отдаленное будущее…

Женя проскочила кабинет и оказалась перед закрытой дверью лаборантской комнаты. Ева Петровна обычно сидела там. Женька хотела постучать и в этот момент услышала голоса: один незнакомый мужской, другой – Евы Петровны.

Мужчина говорил быстро и почти весело. А может быть, нервно. В голосе у Евы Петровны звучала вежливо замаскированная досада.

– … Я уже поняла. Вы и директору сказали то же самое.

– И могу повторить, – так же весело откликнулся мужчина.

– Не надо, – сказала Ева Петровна. – Мне все понятно. Но я на вашем месте смотрела бы на вещи не так. Гораздо проще. И случись это с моим сыном, я бы ему…

– Я вас понял, – перебил мужчина. – Хотя, честно говоря, мне это странно слышать от учителя. Я ни разу в жизни сына пальцем не трогал. И, уверен, впредь никогда не трону. Подло это. Если я Кирилла ударю, мы же потом всю жизнь будем глаза прятать друг от друга.