Текст книги "Звезды под дождем (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Андрюшка стоял перед коробкой на коленях. У него было очень серьезное лицо. Словно он увидел не цветные стеклышки, а разбитую и ссыпанную в коробку радугу. Валька выбрал ему две стеклянные пластинки – рубиновую и ярко-зеленую.

– Вот вам для сигналов. Хватит?

– Хватит…

Валька ногой задвинул коробку под кровать.

– Пойдем.

Андрюшка послушно поднялся. У дверей он оглянулся, но разноцветные бабочки уже улетели с потолка…

Три вечера подряд в большом дворе светились сигнальные огни парохода и кипела шумная морская жизнь. Валька иногда садился в сторонке на расколотую бетонную балку и слушал, как Андрюшка отдает команды. Команды были смешные, а голос вовсе не капитанский, но экипаж судна подчинялся.

Валька не понимал, почему капитаном выбрали Андрюшку. Почему именно его, а не задиристого Тольку Сажина, или не громкоголосого Юрку, или, в конце концов, не Ирку-скандалистку. Андрюшка редко бегал, не суетился и никогда не кричал. И если даже случалось что-то очень важное, он не подпрыгивал и не орал, а рассказывал неторопливо и негромко. Не всем сразу, а кому-то одному.

Почему же его сделали капитаном? Из-за костюма, что ли?

Андрюшка носил тогда матросский белый костюмчик с голубым воротником и алым якорем на кармашке. А под матроску он, несмотря на жару, натягивал еще настоящую тельняшку. Тельняшка была не очень широкая, но длинная. Внизу она выползала из коротких штанов большими полосатыми языками. Андрюшке приходилось каждую минуту заталкивать их обратно, и он тратил на них уйму времени. Но и в этом случае не терял спокойствия.

Когда пароход шел к дальним берегам, Андрюшка стоял на палубе, чуть расставив ноги и обняв себя за плечи. Он покачивался на упругой доске и негромко ронял краткие распоряжения.

Валька таким и нарисовал его. Только уже не на палубе.

Он изобразил Андрюшку над его владениями. Владения лежали у маленьких стоптанных сандалет и назывались Песчаным городом.

Правильнее было бы сказать: «Песочный город», но это звучало бы плохо. Будто песочный торт или песочное печенье.

И назвали его Песчаным.

Город появился после того, как был израсходован запас батареек для сигнальных фонарей и пропала корабельная мачта. Кто-то унес ее, чтобы сделать антенну для телевизора.

Утром к Вальке пришел Андрюшка. Нерешительно встал у открытой двери.

– Ты чего? – спросил Валька. Андрюшка помолчал и негромко сказал от порога:

– Здравствуй, Валька… Знаешь что, Валька? Те твои стекла тебе зачем?

Валька посмотрел на него с интересом:

– А тебе?

Андрюшка теребил выползший язык тельняшки.

– Там песок привезли… Ночью дождик был, песок теперь мокрый. Можно город построить, – задумчиво сказал он. – С разноцветными стеклами был бы хороший город.

Стекла Вальке были ни к чему. Просто он привык, что они есть. Такие прозрачные, яркие, как разноцветные огоньки. Стало немного жаль.

– Мы поиграем и отдадим, – вдруг пообещал Андрюшка. – Мы не потеряем.

– «Отдадим»… – проворчал Валька. – Не смеши… Тащи их из-под кровати.

От радости Андрюшка потерял выдержку. Подскочил к Валькиной кровати и поспешно брякнулся на пол – коленки и локти словно деревяшки стукнули о половицы. Он вытянул коробку, и разноцветные бабочки взлетели к потолку.

– Можно все взять? – шепотом спросил Андрюшка. Золотистые глаза его сияли.

– Можно.

У калитки Андрюшку ждала вся компания: Павлик, Юрка, Толька Сажин, Ирка-скандалистка и два пятилетних малыша.

Андрюшка сошел с крыльца и оглянулся на Вальку: «Пойдешь?»

Валька немного подумал и пошел.

Конечно, он шагал в стороне от шумной ватаги, и никто не мог сказать, что ему, Вальке Бегунову, захотелось повозиться в песке с дошколятами и первоклассниками.

Взрослых не было видно в Андрюшкином дворе. Валька оглянулся и вместе со всеми подошел к песочной груде. Она была насыпана у стены, в тени, и песок еще не высох после ночного дождя.

– Это наша Желтая гора, – доверительно прошептал Вальке маленький тихий Павлик. – На ней будет город.

– Надо сперва начертить улицы, – сказал Толька Сажин и сосредоточенно сдвинул брови, похожие на черные кляксы.

– Надо сперва хоть один дом построить, – заметила Ирка.

– Какой? – сухо спросил Сажин.

– Хоть какой, – глядя в небо, сказала Ирка.

– Ин-те-ресно… – произнес Толька и поднял левую бровь-кляксу. – Кто это будет строить дом, если никто не знает, где будет улица?

– Интересно, кто это видел улицы без домов? – въедливо произнесла Ирка и сжала губы.

– Увидишь, – пообещал Сажин и прищурился.

– Да ну? – сказала Ирка.

– Ну вы! – встревоженно начал Андрюшка. – Хва… – и не кончил.

Они сшиблись, как всадники на полном скаку, и, сцепившись, рухнули на песок.

Они коротко и зло сопели.

Они вздымали локтями песочные фонтаны и взбрыкивали худыми ногами.

– Вот бешеные, – горестно прошептал Павлик и отступил на два шага.

Стриженый толстощекий Юрка страшно округлил глаза и заорал:

– Прекратить!!

Все это случилось в несколько секунд. Валька даже не успел ухватить и раскидать рассвирепевших архитекторов. Они сами отлетели друг от друга, как резиновые куклы.

Они сидели в двух метрах друг от друга и дышали часто-часто. Ирка прижимала языком разбитую нижнюю губу. Толик осторожно трогал царапину, которая тянулась от уха до подбородка.

– Заработала? – деловито спросил Толька. – Еще хочешь?

– А ты? – коротко осведомилась Ирка. – Бамбес. – Она хотела сказать «балбес», но мешала губа.

– Кончили? – тихо спросил Андрюшка. Они взглянули на него и разом вздохнули.

Андрюшка отвернулся и объяснил Вальке:

– Каждый день так. Иногда два раза в день.

– Разве так строят города? – с досадой сказал Валька. – Надо же план.

Он разорвал коробку из-под стекол и карандашным огрызком на куске картона изобразил старинный многобашенный город. Бросил картонку Андрюшке и отошел подальше.

Он опять устроился на треснувшем бетонном блоке, уже теплом от солнца.

А на Желтой горе шла работа.

Вырастали круглые башни. Ощетинивались зубцами стены. Поднимались купола главного дворца.

Ирка-скандалистка и Толька Сажин выводили арку больших крепостных ворот. Они трудились рядышком, щека к щеке. Толькина царапина припухла и порозовела, а Иркина губа вздулась и повисла, как оторванная подошва. К ней прилипли песчинки. А ворота с башнями по сторонам получились неплохие.

Андрюшка сидел на корточках в самой середине города. Он мостил цветными осколками центральную площадь. Он не просто так покрывал ее кусочками стекла, а, кажется, хотел выложить какой-то узор. Но узор, видимо, не получался. Андрюшка хмурился и покусывал губу.

Валька мог бы подойти и помочь, но чувствовал, что Андрюшка не обрадуется. Валька знал, как это плохо, если за спиной появляется непрошеный советчик или зритель.

Андрюшка встал, шагнул, как Гулливер, через городскую стену и в раздумье стал смотреть на город.

Он стоял, обняв себя за плечи и наклонив голову. Матросский воротник на правом плече вздыбился до уха. Лицо у Андрюшки было очень сосредоточенное и немного обиженное: «Не получается почему-то…»

Валька взглянул и почти машинально попробовал пальцем острие карандаша: «Хорош? Годится?»

На куске картона он осторожно вывел контур маленького острого подбородка. Потом легко прочертил две скобки – получилась нижняя губа приоткрытого Андрюшкиного рта. Верхнюю губу Валька наметил одной тонкой черточкой. Он знал: лишние штрихи никогда не усиливают сходства. Главное – точность.

Андрюшка стоял не шевелясь. Будто догадывался, что это очень нужно Вальке. А Валька уже несколькими линиями набросал отросшую Андрюшкину челку и провел короткие черточки бровей. Нос у Андрюшки совсем простой: Валька поставил над верхней губой маленькую скобку – и все.

Самое трудное – это, конечно, глаза. Особенно когда их почти не видно в тени ресниц. Валька, чуть дыша, вывел тонкие полумесяцы опущенных век. Аккуратно прочертил уголки глаз. Несколькими точками отметил ресницы. А потом волосяными штрихами прорисовал окруженные светлыми ободками зрачки – так осторожно, словно он был хирург и проводил острием по живому глазу. Он не мог ошибаться. Ведь у него не было резинки.

И, может быть, хорошо, что ее не было. Осторожность помогла Вальке. Он отложил карандаш, взглянул на Андрюшку, потом на рисунок и увидел: похож. Как ни смотри, а похож.

Сходство редко удавалось Вальке, и теперь он очень обрадовался.

Нужно было обязательно закончить рисунок. Карандашик заплясал на картоне. Валька рисовал Андрюшку в полный рост. Тонкая шея, сбитый воротник матроски, мятые штаны, клок тельняшки, маленькие ладони на узких плечах, сандалета с отскочившим ремешком на правой ноге. Левая нога почти до колена была закрыта крепостной башней.

На остроконечной башне рубиновым светом горел маленький стеклянный осколок…

Взрослые все чаще проходили недалеко от песочной кучи. С любопытством поглядывали на растущий город, а заодно и на Вальку. Валька встал, сунул картон под рубашку и зашагал домой. Андрюшка посмотрел вслед, но окликнуть, видимо, не решился.

Дома Валька взял резинку и убрал из рисунка все лишнее. Торопливые короткие штрихи заменил точными легкими линиями, и портрет сделался гораздо лучше. Выразительнее.

Валька осторожно перенес его на папиросную бумагу, а с нее – на альбомный лист. Потом достал черную тушь и обвел карандашные линии тонким пером. Особенно долго он колдовал над лицом Андрюшки, боясь изменить даже самую крошечную черточку.

Кажется, вышло как надо.

Маленький тонкий Андрюшка в задумчивости стоял над Песчаным городом. Впрочем, город получился не очень хорошо. Контур крепостных зубцов и башен был слишком ломаным и небрежным. «Если прорисовать ворота и бойницы, будет лучше», – подумал Валька. Но сделать ничего не успел. Взглянул на часы и охнул: было время обеда, а он еще не сбегал за хлебом…

Уже после двух часов, когда мама и отец снова ушли на работу, Валька взял альбом. Но распахнулись двери, и без стука шагнул в комнату Андрюшка.

– Валька… Кто-то разломал наш город.

Он сказал это тихо, почти виновато. Но глаза у него были совсем не робкие. Потемневшие. Какие-то требовательные глаза…

Город лежал в развалинах. И площадь, недавно блестевшая стеклянными узорами, была перепахана и полузасыпана песком. А по песку, по склонам Желтой горы, как следы чудовищного змея-хищника, вились узорчатые отпечатки велосипедных шин.

Все ребята были уже здесь. Горластый Юрка теперь стоял, крепко сжав губы, и колотил себя по колену смятой тюбетейкой. Два пятилетних малыша – Витька и Борис – одинаково приоткрыли рты и смотрели на развалины опасливо и удивленно.

Андрюшка опустился на корточки и начал молча выбирать из песка цветные осколки. Потом спросил:

– Валька, теперь тебе их обратно отдать?

– Ну что ты! – торопливо сказал Валька. – Зачем они…

Маленький Павлик неслышно подошел к Вальке и объяснил:

– Нас позвали обедать, и мы все пошли. А кто-то приехал и все сломал… Почему?

Валька не знал почему. Он отвел глаза и посмотрел на Ирку. Ирка-скандалистка молча плакала. Так плачут упрямые мальчишки, когда какая-нибудь беда все-таки доведет их до слез. Иркины слезы падали на утрамбованный подошвами песок и оставляли следы, похожие на крошечные лунные кратеры. Валька машинально подумал, что когда-то уже видел такие следы капельных ударов.

Он услышал мягкий шорох тормоза, оглянулся и увидел велосипедиста.

Вернее, сначала увидел лишь колеса. У Вальки хорошие глаза. Он издалека разглядел узор на передней шине. «Он», – подумал Валька.

Тогда он посмотрел на хозяина велосипеда.

Это была знакомая личность. Витька Волощук, с непонятным и ласковым прозвищем Козлик. В прошлом году он учился в той же школе, что и Валька, только не в четвертом классе, а в пятом.

– Это он, – чуть слышно сказал за спиной Павлик.

Витька, улыбаясь, смотрел на Вальку:

– Привет, Бегунец! Ты разве тут живешь?

– Это он, – злым шепотом сказала Ирка. Валька быстро оглянулся. Строители Песчаного города стояли позади почти ровной шеренгой. Они смотрели на Вальку с напряженным ожиданием. Валька знал, чего они ждут.

Руки у него противно ослабли: Валька не умел драться. Не встречал он еще в жизни таких врагов, с которыми надо сходиться один на один и драться всерьез. Были, конечно, короткие стычки, были общие свалки, в которых больше шума, чем дела, но там не требовалось ни уменья, ни особой смелости.

– А я, понимаешь, уже две недели здесь живу, а знакомых не вижу. Тоска – как на кладбище! – весело продолжал Козлик. Он смеялся. Он был рад, что встретил Вальку. Хоть не очень хороший знакомый, но все-таки из одной школы. Козлик прыгнул с седла и положил велосипед.

Валька криво улыбнулся и стал подходить к Витьке. Позади он услышал шаги: кто-то двинулся следом. Андрюшка?

– Привет… – сказал Валька Козлику.

Шаги оборвались – Андрюшка отстал.

– Что, новая машина? – Валька кивнул на велосипед.

– Отец вчера купил, – охотно объяснил Козлик. – Еле-еле я его сагитировал.

У него было круглое белобровое лицо и коротенькие светлые волосы. Они торчали косичками, как частые рожки. Может, поэтому он – Козлик?

Переднее колесо велосипеда медленно вертелось, и по спицам прыгали солнечные искры.

За спиной у Вальки было молчанье.

– Ну как ездит? – проговорил Валька.

– Люкс! Как по воздуху!

– А по песку? – хрипловато спросил Валька. – Тоже как по воздуху?

– Тянет и по песку. Один раз только забуксовало, там, на ихней куче. Прямо на ихних домиках. Ладно хоть шины на стеклах не пропорол.

– Ты, – медленно сказал Валька, – гад…

Козлик очень удивился. Он даже не рассердился сначала. Он подумал, что Валька шутит. А когда увидел, что шутки никакой нет, попросил:

– Повтори!

И выпрямился. И стал выше Вальки на полголовы. У него были голубые колючие глазки и длинные мясистые руки. И повторять было незачем.

Валька размахнулся и неумело, из-за плеча, ударил кулаком по Витькиному носу.

– Ух ты… – изумленно сказал Козлик. Он уже развернулся для ответного удара, но вдруг заморгал, поднес к лицу ладонь и зажмурился. Из носа густыми струйками текла очень темная кровь.

Козлик басовито заревел. Это было неожиданно и непонятно. Валька даже испугался.

– В чем дело? – спросил кто-то негромко и резко. Рядом с Витькой встал невысокий сухощавый капитан милиции.

«Ну все», – уныло подумал Валька.

– В чем дело? – повторил милиционер.

И вдруг взорвались тонкие ребячьи голоса. Словно гомон потревоженных воробьев. И можно было в этом шуме разобрать, что во всем виноват бандит и разрушитель Витька Козлик, а Валька ни в чем ни капельки не виноват. А можно было и ничего не разобрать. Но капитан понял. Он посмотрел на Витьку, поморщился и, сдерживаясь, приказал:

– Марш домой! Сию же ми-ну-ту… Там поговорим. – Он повернулся и зашагал прочь. Цок-цок-цок – щелкали по асфальту каблуки.

Витька Козлик, не глядя на Вальку, потащил к подъезду велосипед.

– Это отец его. Он ему покажет, – задумчиво, но без сочувствия сказал Павлик.

– Так ему и надо, – беспощадно заключила Ирка.

У Вальки противно вздрагивали локти. Однако дело закончилось как надо. Можно было уходить…

Он вернулся домой и с удивлением продолжал вспоминать о своей случайной доблести. А минут через десять снова пришел Андрюшка.

– Та картинка, где город… – начал он. – Ты унес. Разве она тебе нужна?

– Нет. А тебе?

– Может быть, мы снова построим.

– Возьми. Там, на столе.

Андрюшка шагнул к столу и странно затих там.

– Это я? – Он смотрел на раскрытый альбом, который Валька забыл убрать.

– Мало ли кто… – проворчал Валька.

Андрюшка навалился на стол грудью.

– Правда, я… – сказал он шепотом. – Ну и ну…

Он долго смотрел на рисунок. Потом выпрямился и выцарапал из тесного кармана штанишек складной ножик-малютку.

– Давай меняться, Валька. Давай, а? Он хороший, только кончик обломанный. Но его подточить можно. Я сам могу подточить.

Он держал на ладошке свое сокровище с коричневой ручкой из пластмассы и смотрел на Вальку почти умоляюще.

Что-то случилось с Валькой: он засмеялся и осторожно вырвал из альбома листок. Взял ножик и опустил в карман Андрюшкиной матроски. Протянул рисунок:

– Возьми ты его, если надо… Меняльщик. Догадался тоже… Я же еще могу сделать.

Конечно, он снова мог перевести Андрюшкин портрет в альбом с картона и папиросной бумаги. Но теперь, когда рядом был живой Андрюшка, рисунок не казался Вальке удачным. Так себе…

Андрюшка свернул листок в аккуратную трубку:

– Я, Валька, пошел.

– Подожди, я с тобой. А то Козлик повстречается да навешает тебе блинов.

– Тю! Навешает… Я скажу, что ты ему тогда еще не так навешаешь.

«Гм», – самокритично подумал Валька.

– Его теперь никто бояться не будет, – добавил Андрюшка. – И вообще…

Что такое «вообще», Валька понял через два дня. Он случайно услышал, как совершенно незнакомая маленькая девочка кричала какому-то большому парню:

– Только приди еще, ходуля! Валька Бегунов тебе ка-ак д-даст!

«Поздравляю вас, товарищ Бегунов», – ехидно подумал Валька. И вдруг он встревожился: а что, если Андрюшка начнет всем рассказывать не только о Вальке-защитнике, но и о Вальке-художнике? И рисунком начнет хвастаться? Этого еще не хватало!

Но ничего такого не случилось. Валька решил, что Андрюшка потерял или забросил рисунок.

А оказывается, что он не потерял и не забросил. Вывесил Валькино произведение на стенку и радуется.

Валька натянул шапку.

– Надо мне идти. До свиданья.

– Постой, постой. – Андрюшкин отец взял его за локоть. – Ты давай раздевайся. У нас уже чай готов.

– Разве у вас починили водопровод?

– Водопровод? Да его и незачем чинить. Все в порядке. Временами только давление ослабевает, но это пустяк. На минуту.

– Ну да, на минуту… – угрюмо сказал Андрюшка.

Отец покосился на него и с усмешкой объяснил:

– У этого товарища свои соображения. Ты думаешь, он зачем с ведром на улицу отправился? Чтобы показать, какой он большой и самостоятельный. Мало того. Случилась вещь вообще небывалая: уже два вечера подряд он моет посуду. А зачем ему это надо? Для авторитета? Ничего подобного. Дело в том, что этот товарищ желает иметь коньки на ботинках. А его бесчувственные родители коньки покупать не спешат, потому что боятся отпускать его одного на каток…

Андрюшка сполз со стула и полез под кровать за тапочками. Из-под кровати он сказал:

– Мы бы с Юркой Померанцевым вместе ходили.

– Ох уж этот Юрка Померанцев! – со вздохом произнесла мама и обратилась к Вальке: – Жаль, что ты не катаешься на коньках.

Она, оказывается, знала и это!

Андрюшка выбрался с тапочками в руках. Валька заметил у него на ресницах маленькие прозрачные капли.

«Скверное дело», – подумал он.

– Ну ладно, – торопливо заговорил отец. – Как-нибудь решим. До зарплаты о коньках все равно думать нечего.

– Все-таки я пойду, – сказал Валька. – Дома, наверно, ждут. У нас-то в самом деле нет водопровода.

Андрюшка поморгал, стряхивая капли, виновато улыбнулся и попросил:

– Ты, Валька, не забудь про крепость.

– Не забуду, – сказал Валька. Он осторожно просовывал в отсыревшую варежку руку с забинтованным пальцем.

– Порезал? – сочувственно спросил Андрюшка.

– Обжег. Да так, чепуха, – отмахнулся Валька.

УТРО. ПАРУСА

После завтрака мама спросила мимоходом:

– Надеюсь, ты не забыл?

Валька сделал невинные глаза:

– О чем?

– О парикмахерской, радость моя, – сказала она. – Просто поразительная у тебя память.

Валька поскреб в затылке.

– Я не забыл. Но разве парикмахерские открыты по воскресеньям?

– Не валяй дурака, – последовал ответ. Мама стояла перед зеркалом и примеряла новый жакет с серебряными пуговицами и нашивками. Она работала бухгалтером в управлении железной дороги, и ей полагалась форма.

– Ты похожа на капитана дальнего плавания! В самом деле.

– Очень приятно, – сказала мама. – А ты похож на дикобраза.

– «Дикобраз» пишется с двумя «о»? – спросил Валька. – Или с одним?

– Валентин…

Валька вздохнул.

– Поразительная вещь! – возмутилась мама. – Человеку одиннадцать с половиной лет, а он боится стрижки, как младенец.

Валька обиделся:

– «Боится»! Времени жалко. На лыжах покататься хотел. Такой денек…

– Успеешь. Денек твой впереди.

– Папа, заступись, – попросил Валька. Отец выглянул из-за газеты.

– Еще чего! Чтобы и меня погнали в парикмахерскую? – Он осторожно погладил свою аккуратную лысину.

– Вот так всегда, – вздохнул Валька. – Нет чтобы поддержать, как мужчина мужчину.

– Иди, иди, мужчина, – сказала мама. – А то сама постригу.

И Валька пошел. На улице он сразу понял, что упирался зря: в такую погоду прогуляться по городу – одно удовольствие. Утро было искристо-розовым. Мороз поскрипывал, как тугое яблоко в крепких ладонях мальчишки.

Настроение у Вальки было солнечное. День начинался совсем не плохо: морозные звезды в окне, черные антенны-планеры на больших домах, Андрюшка и его родители, которые, оказывается, считают Вальку своим человеком…

Валька шагал и насвистывал, хотя при морозе это довольно трудно.

На автобусной остановке галдели и веселились малыши. Человек тридцать. Наверно, первый класс. Тут же была их учительница, совсем молодая, похожая на Валькину сестру Ларису, которая училась на геолога в Ленинграде. Учительница наводила порядок:

– Иванов! И-ва-нов! Зачем ты полез в снег?! Сейчас подойдет автобус, сию же минуту становитесь в пары!.. Андреев! Коля Андреев! Кому я говорю!.. Никто не смейте выходить на дорогу – там машины!.. Малеева и Ковальчук никуда не поедут, а немедленно пойдут домой, если не перестанут толкаться. Никуда не отходите… А где Новоселов? Новоселов Игорь!

Новоселова Игоря не было. Едва наметившиеся пары опять рассыпались.

– Ребята, кто его последний раз видел? Тише, отвечайте по порядку! Ой, да замолчите же вы!

– Шичас прыдет, – пробубнила толстая девчонка, до носа закутанная шарфом. – Он шкоро…

– Вон он идет! Вера Павловна, вот он!

– Ура, Новосел!

Валька оглянулся, охнул и остановился. Если бы он был девчонкой, то, наверное, завизжал бы от восторга. Новоселов был просто великолепен! Рыжая ушанка сидела на его голове удивительно лихо – боком. Она сползла ему на левую бровь, а с правой стороны открывала лоб. Одно ухо шапки торчало в сторону, как у веселого щенка, и пружинисто подпрыгивало. Шарф распустился и лежал на плечах широким зеленым кольцом. Тонкая шея Новоселова торчала из расстегнутого мохнатого воротника, словно из грачиного гнезда. На круглом лице его было написано блаженство. Осторожно нес он перед собой распечатанное эскимо. Через каждые два шага Новоселов радостно жмурился и розовым языком касался шоколадного бока. Он держал мороженое голыми пальцами, а пришитые к рукавам варежки раскачивались на тесемках, как маятники.

Вот схватить бы сейчас карандаш, встать бы с альбомом в тень, за выступ дома… Вот был бы рисуночек! Даже название придумалось сразу: «Нарушитель».

«Ну ладно, – подумал Валька. – Я его запомню, а дома сяду за рисунок.

А у Веры Павловны Новоселов радости не вызвал. Наоборот.

– Это что же такое?! В такой мороз! Кто тебе разрешил? Новоселов, перестань сейчас же! Где ты был? Я кому говорю!

Но бронебойная очередь запрещений и вопросов не задела Новоселова. Он приближался все так же медленно и молча. Остановился.

– Где ты его ухитрился купить? – отчаянным голосом спросила Вера Павловна.

Новоселов махнул в сторону гастронома:

– Тама… – Один глаз его был в тени шапки, а другой, синий и блестящий, преданно смотрел на учительницу.

– Не смей есть мороженое! Ангину хочешь получить?

– Не бросать же теперь уж, – рассудительно заметил Новоселов и нахально откусил почти полпорции.

В толпе заныли:

– Новосел, обжора…

– Дай лизнуть…

Новоселов щедрым жестом, не глядя, протянул эскимо. Оно прошло по рукам, как эстафетная палочка.

– Вера Павловна, вам оштавить? – пробубнила закутанная девчонка.

– Оставьте меня в покое, мучители, – скорбно сказала Вера Павловна.

Валька засмеялся и зашагал вдоль чугунной заиндевевшей решетки газона.

Парикмахерская находилась на улице Павлика Морозова. Последний раз Валька был здесь в середине октября. Моросил серый дождик, а к зеркальной витрине парикмахерской прилипли желтые березовые листья. На громадном стекле витрины белели надписи: «Мужской и женский зал. Стрижка, перманент, окраска волос, бороды и усов. Маникюр». Кроме того, там был изображен лупоглазый красавец с аккуратным пробором.

Но вот что значит не стричься два месяца! Оказалось, что за это время парикмахерская исчезла.

Не было синей вывески. Пропали белые надписи. Над знакомой дверью блестели незнакомые слова, составленные из трубчатых стеклянных букв:

МОЛОДЕЖНОЕ КАФЕ «БРИГАНТИНА»

А в витрине Валька увидел натянутый на раму холст, на котором был изображен масляными красками грузный трехмачтовый парусник. Очевидно, художник считал, что это и есть бригантина.

Валька не успел даже удивиться и подосадовать, что парикмахерской нет на старом месте. Парусник сразу привлек его. Не красотой привлек. Наоборот. Это была какая-то баржа, к которой добавили мачты с раздутыми, как пузыри, парусами. Видимо, художник разбирался в парусах, как Валька в кибернетике.

Оставалось пожать плечами и пойти на поиски другой парикмахерской.

А Валька стоял.

Все-таки картина чем-то привлекала. Было в ней среди разных нелепостей что-то верное и хорошее.

Что?

Не мог Валька понять.

Художник знал какой-то секрет, а Валька не знал.

Он зажмурился, подождал несколько секунд и широко распахнул ресницы. Нет, не помогло. Трехмачтовый парусник берег свою маленькую тайну.

Валька отвел глаза и тихонько плюнул с досады. Его прозрачное отражение в стекле тоже плюнуло и сморщилось. Валька глянул на него сердито. И тут заметил еще одно отражение – девушку в вязаной шапочке и в пальто с воротником, похожим на меховой калач.

Шапка и пальто были незнакомыми, а лицо – знакомым. Оно смотрело из стекла на Вальку весело и слегка удивленно.

– Ой, здравствуйте! – сказал он и обернулся.

– Здравствуй, – сказала она. – А я иду и вижу: кто-то знакомый на себя любуется.

Валька немного смутился.

– Я не на себя. Вот на него. – Он кивнул на парусник.

– Нравится?

– М-м… – Валька сморщил нос и помотал головой.

– Почему? А по-моему, ничего.

– Неправильно нарисовано, – сказал Валька. – Смотрите, написано: «Бригантина». Разве бывают трехмачтовые бригантины?

– Честное слово, не слыхала, – призналась она.

– Они всегда двухмачтовые, – объяснил Валька. – Бригантина – значит шхуна-бриг. На фок-мачте прямые паруса, на гроте – гафельный. И топсель. А стакселя! Они так никогда не раздуваются. Они же крепятся на штагах, а штаги…

Валька замолчал, потому что увидел: она смеется. Смеется и поднимает руку, словно хочет защититься от него вязаной варежкой.

– Бегунов, пощади! Я же ни капельки не понимаю…

Валька на секунду растерялся. Чтобы как-то закончить

разговор, он пробормотал:

– В общем, это, наверно, трехмачтовый барк, – и рассмеялся. В самом деле, получилось смешно.

Она сказала:

– Верю вам, капитан. Но… тебе в какую сторону?

– Хоть в какую. Мне одинаково.

– Я живу на Пушкинской.

– По пути, – соврал Валька. Почему-то ему не хотелось прощаться. Но о чем говорить, он тоже не знал и шагал, молча глядя под ноги.

– Кажется, подорвала я свой авторитет, да? Учительница географии – и не знает, какие паруса на бригантине. Стыдно.

– Что вы… – неловко утешил Валька. – Это же необязательно. Паруса – это раньше было…

– Ну, не скажи, – возразила она.

Они свернули на улицу Качалова. Навстречу потянул ветер. Не сильный, но обжигающий лицо. В нем были миллионы игольчатых невидимых льдинок.

– Ой, я подниму воротник, – услышал Валька. – Подержи, пожалуйста, сумку.

Сумка была совсем не зимняя. Из белой клеенки с крупными черными кольцами. С такими летом ходят на пляж. Какой-то увесистый груз распирал клеенку острыми углами.

– Вот и все. Давай ее…

– Я сам буду нести, – сказал Валька.

– Она ведь тяжелая.

– Ну и что?.. И не тяжелая нисколько.

– Есть еще «лыцари» на Украине, – улыбнулась она. – Впрочем, неудачное сравнение. На Украину здесь не похоже, верно?

– А вы были на Украине?

– Только в Крыму. На раскопках в Херсонесе. Когда училась.

– Я думал, вы там жили, – сказал Валька.

– Почему? Разве я похожа на украинку?

Валька замялся:

– Нет… Не знаю. Только имя.

– А-а… Это дедушка виноват. Интересный был дедушка. Гоголя любил ужасно. Папу в честь Гоголя Николаем назвал, а когда я появилась, стал просить: пусть будет Оксана. Вот и получилась Оксана Николаевна Галина. Деду на радость, ученикам на горе.

– Не на горе, – сказал Валька.

Дальше целый квартал они шагали молча. У Вальки мерзли пальцы, и он часто перехватывал сумку из руки в руку.

– Понесем по очереди, – предложила Оксана Николаевна.

– Нет, я сам.

– Все-таки она тяжелая. Там две пары коньков с ботинками.

– Разве каток уже открыт? – удивился Валька. – Ведь рано.

– Я не с катка. Я от товарища, – сказала она. – Это мой бывший одноклассник. Знаменит тем, что великолепно точит коньки. Раньше мы к нему даже в очередь записывались. Важничал он ужасно. Объявлял часы приема.

Валька засмеялся:

– А сейчас?

– Сейчас у него всего два заказчика: я и Сережа, мой брат.

– Брат? – почему-то удивился Валька.

– Да, братишка, – сказала она. – Мой оруженосец. Мы с ним вместе на каток ходим.

– Наверно, большой уже… – полувопросительно заметил Валька.

– Да нет… То есть конечно. В четвертом классе. Кстати, в нашей школе учится.

Они опять замолчали. Хруп-хруп, хруп-хруп – скрипели на снежном тротуаре подошвы.

– Оксана Николаевна, – осторожно заговорил Валька, – а тот вопрос… не решился?

– Какой вопрос, Бегунов?

– Про классного руководителя. Вы у нас не будете?

– Ну что ты! У меня уже давно шестой «А».

– У-у, – сказал Валька.

– Вы разве не знали?

– Ничего мы не знали… А в шестом «А» все жулики. Они, говорят, у нас пять кило цветного лома свистнули, – сказал Валька. – Вы с ними наплачетесь.

– Ну, Бегунов! – воскликнула она и начала смеяться. Смех вырывался из-под воротника клубочками пара.

Валька не улыбнулся.

– А чем у вас в классе плохая жизнь? – спросила Оксана Николаевна уже спокойно. – Вами же сама Анна Борисовна занимается.

– Она занимается, – сказал Валька.

– А что?

– Ничего, – вздохнул Валька. – Занимается…

– Она очень опытный педагог.

– Ага, – сказал Валька.

– Вы, по-моему, просто не хотите ее понять.

– Наверно, – сказал Валька и отвернулся. Они проходили мимо большого магазина. За широкими окнами продавщицы развешивали гирлянды елочных шаров. В одной из витрин девушка в синем халатике прилаживала ватную бороду молодому симпатичному манекену: превращала его в Деда Мороза. Манекен терпел и натянуто улыбался.

– Бегунов… Да, послушай. Я ведь даже не знаю, как тебя зовут. Вернее, не помню. В школе всегда почему-то по фамилиям. Нехорошо.

– Валька, Валентин… ну, или Валя. – Он поморщился.