Текст книги "Звезды под дождем (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Оксана Николаевна улыбнулась.

– «Валя» не звучит, да?

– Меня все Валькой зовут. Лучше.

– Ты любишь рисовать, да?

Валька быстро сказал:

– Откуда вы знаете?

– Ну… ты так рассматривал картину… Говорил о ней…

Валька пожал плечами.

– Я просто хотела узнать, как ты относишься к урокам рисования. У вас ведь новый учитель.

– Чер… – Валька чуть не сказал «Чертежник». Так все звали нового учителя, потому что в старших классах он вел черчение. – Юрий Ефимович. Он недавно.

– Ведь он должен быть вашим классным руководителем.

– Хорошо! – оживился Валька.

– Постой. Разве Анна Борисовна вам не говорила?

– Не говорила.

– Странно… Может быть, он не согласился…

Валька насторожился:

– Почему?

– Видишь ли, честно говоря, он педагог молодой. Он хороший художник, но в школе недавно. А вами даже Анна Борисовна недовольна.

«Далась ей Анна Борисовна!» – подумал Валька.

– Чем она недовольна? – буркнул он.

– Ну, вам лучше знать… В общем, я, кажется, зря тебе сказала.

– Думаете, я болтать буду? – обиделся Валька. – Никому я ничего не скажу.

– Хоть огнем жги? – улыбнулась она.

Боль резко толкнулась в пальце.

– Кто меня будет жечь огнем? – хмуро сказал Валька.

– Да, пока наоборот. У тебя от мороза нос побелел. Самый кончик.

Валька отогревал правую руку в кармане. Он не стал ее вытаскивать, а поднял левую – вместе с сумкой – и начал оттирать нос кулаком. Сумка тяжело раскачивалась и толкала Вальку в грудь. Он рассердился и стал тереть сильнее.

Оксана Николаевна твердо сказала:

– Сейчас пойдем к нам. Будем пить чай и греться. С Сергеем познакомлю.

«И зайду!» – весело решил Валька. Он вдруг подумал, что никогда не видел, как живут учителя.

Оксана Николаевна жила в зеленом крупнопанельном доме на углу Пушкинской.

Они поднялись на третий этаж.

– Подожди, я возьму ключ.

Она позвонила в соседнюю квартиру. Маленькая, словно игрушечная, старушка моментально открыла дверь и покачала головой.

– Нет? – спросила Оксана Николаевна.

– Нет, Ксаночка. Не был. Заходи.

– Спасибо. Я попозже. – Она отвернулась к Вальке и огорченно объяснила: – Безобразие. Сережка не оставил ключ. Старая история.

– Может, он во дворе? – сказал Валька. – Там ребята в хоккей играют.

– Не играет он в хоккей. Такой тихоня… И растяпа, как видишь. Наверняка пошел к приятелю с марками возиться. Теперь не дождешься.

Старушка вздохнула и бесшумно закрыла дверь.

– А второго ключа нет? – спросил Валька.

– Второй ключ мама случайно увезла. Она уехала к бабушке в Кунцево… Ну, пусть он придет! Я ему устрою!

Валька всегда чувствовал себя скверно, если при нем ругали кого-нибудь. Чтобы изменить разговор, он поспешно спросил:

– Кунцево – это где?

– Под Москвой. То есть уже в Москве, район такой. Не слыхал?

Валька покачал головой.

– Я там в школе училась, – успокаиваясь, объяснила Оксана Николаевна. – Мы все тогда считали, что Кунцево – знаменитое место. Из-за Багрицкого. Ты читал его «Смерть пионерки»?

– Нет.

– Да ну? Отличная поэма.

– Не люблю я стихи, – честно сказал Валька.

– Ну и напрасно… А что любишь? Про шпионов?

Можно было промолчать. Но тогда она подумала бы, что

Валька в самом деле больше всего любит читать про шпионов.

Он тихо сказал:

– Про корабли. Про море…

– У Багрицкого очень много про море. Замечательные стихи. Он ведь одессит… Но «Смерть пионерки» мне больше всего нравится.

Чуть прищурившись и глядя мимо Вальки, она вдруг негромко сказала:

Над больничным садом,

Над водой озер

Движутся отряды

На вечерний сбор.

Заслоняют свет они

(Даль черным-черна),

Пионеры Кунцева,

Пионеры Сетуни,

Пионеры фабрики Ногина.

Та-та, та-та, та-та! Тра-та-та! – отдалось в Вальке. Было что-то очень знакомое в этом ударном ритме.

– А еще? – вырвалось у него.

Рухнула плотина

И выходят в бой Блузы из сатина

В синьке грозовой.

Трубы. Трубы. Трубы

Подымают вой.

Валька стоял и молчал. Будто слушал шаги уходящего отряда.

– Вот так, Валька, – сказала Оксана Николаевна. – Ну а что будем делать?

– Не знаю…

– Ты уж извини. Так получилось… Звала в гости, а получилось вот что. Пойду к соседке. Буду сидеть и жаловаться на современных детей. Она это любит ужасно.

– Тогда и я пойду, – сказал Валька и протянул сумку. – До свиданья.

– До свиданья. Но ты потом заходи… А Сережке вместо катка будет сегодня мытье посуды.

«Почти как у Андрюшки», – подумал Валька. И остановился.

– Оксана Николаевна, – нерешительно сказал он, – вот вы на каток… и ваш брат… часто ходите?

– Ходим, – сказала она. – Ну, не очень часто, а когда время есть. По воскресеньям – обязательно.

Валька переминался с ноги на ногу.

– Хочешь с нами? – вдруг спросила она. – В самом деле, давай. С Сережкой познакомишься…

– Да нет, – сказал Валька. – Я на коньках не привык. Я на лыжах… Есть один мальчик. Один мой… знакомый.

– Твой товарищ?

– Ну… да, товарищ. Только он в первом классе. Ему коньки хотели купить, а потом забоялись одного на каток пускать…

Оксана Николаевна смотрела на него очень внимательно. Валька почувствовал себя так, будто ему велели: «Бегунов, дай дневник! Я напишу, чтобы родители пришли в школу».

Он сказал:

– Ему очень хочется на коньках кататься. Он даже ревел потихоньку.

Все так же глядя на Вальку, Оксана Николаевна ответила:

– Понятно. Знаешь, нельзя, чтобы человек ревел. Даже потихоньку. Ты меня с ним обязательно познакомь.

– Спасибо, – сказал Валька и почувствовал, что сегодня у него весь день будет хорошее настроение. – Я познакомлю. Спасибо. До свиданья!

Валька вернулся к бригантине. Надо было идти стричься, но он вернулся к витрине с нарисованным парусником, потому что тот берег в себе какую-то загадку.

«Надо смотреть внимательней», – сказал себе Валька. Но сосредоточиться не мог. Потому что думал сразу и о парусах, и о малыше Новоселове, который так и просился в альбом, и об Оксане Николаевне. Здорово получилось: шел с учительницей, а говорил о таких вещах, о которых обычно говорят с мальчишками. Словно Валька и не ученик ее, а просто хороший знакомый. Или младший брат. Как ее Сережка…

Этому Сережке, конечно, совсем неважно, что его сестра учительница, и он зовет ее просто Оксана и швыряет в нее снежки, когда они вместе идут на каток, и дурачится с ней. Так же, как Валька с Ларисой, когда она приезжает на каникулы.

Лариса поет Вальке хорошие песни о людях, идущих через тайгу, о кострах и звездах. Песни негромкие и чуть-чуть печальные, но смелые. А Сережке сестра, наверно, читает стихи. Хорошие стихи. Сразу запоминаются.

Рухнула плотина

И ВЫХОДЯТ в бой

Блузы из сатина

В синьке грозовой.

– В синьке грозовой… – сказал Валька, пристально глядя на картину, и увидел вдруг, что за парусником, на горизонте, встает грозовая синева. На море и на небо легла тревожная тень совсем недалекого шторма.

Соединение слов и краски сделало удивительную вещь. Вальке показалось, что картина качнулась ему навстречу.

Он увидел, что написана она вовсе даже не плохо.

Просто художник не знал, какие бывают бригантины, и выбрал парусную развалину, старое пиратское корыто. И он здорово изобразил неуклюжесть и скрипучесть этого корыта, шероховатость облупившихся бортов и тяжелую силу вздувшейся парусины.

Но еще лучше получились волны. Невысокие, пологие, они шли от горизонта прямо на Вальку. Это была зыбь, широкие водяные складки. Одной стороной они отражали еще светлое небо, а другой, обращенной к горизонту, – темноту шторма. Темнота была пробита неяркими бликами крутой и мелкой ряби, покрывавшей волны. В этом чередовании светлых и сумрачных полос заключалась главная загадка картины: казалось, что волны движутся, обгоняя и раскачивая неторопливую парусную громаду.

И Валька понял, что ему отчаянно хочется взяться за карандаш или кисть. Нарисовать корабль на оживших волнах. Свой корабль. Стремительный и легкий, настоящую бригантину. Это было желание радостное, как ожидание праздника. И Валька знал, что оно уже не исчезнет.

Оно не исчезло.

День был длинный, искристый, шумный. И весь этот день Вальку не покидала беспокойная, самая главная радость. Иногда он даже забывал, откуда эта радость, но где-нибудь на лыжном спуске вдруг снова, мгновенно и ярко, вспоминалось: а волны! А бригантина! И снег был ослепительно чистый, как громадный лист альбома, открытого для удивительных рисунков.

А потом пришел вечер с огнями, синевой и зеленоватым тонким месяцем среди черных антенн. Валька последний раз съехал с бугра и обессиленно бухнулся в снег.

Сашка Бестужев не сумел затормозить и налетел на него. Свалился, потерял очки и рукавицу.

– Не мог ты брякнуться в стороне? – спросил он, шаря в снегу. – Бесишься, как перед каникулами…

– Весело…

Сашка вытянул из снега очки, сунул их в карман, успокоился и произнес:

– Нечего радоваться. Завтра понедельник, а не воскресенье.

– Подумаешь, понедельник, – отмахнулся Валька и хотел промолчать, но не смог. – Вот если бы ты новую комету открыл, ты бы радовался?

– А-а… – сказал понимающий Сашка и больше не спрашивал. Наверно, стал думать о своей комете.

А Валька пошел домой, кое-как разделся и, будто подрубленный, грохнулся в кровать.

Но он уснул не сразу.

Сначала он просто закрыл глаза и вызвал свои корабли. Он устроил смотр всему флоту.

Ближе всех от берега шли маленькие парусники: одномачтовые шлюпы, полуторамачтовые йолы и кечи. Чуть подальше скользили легкие шхуны. Потом – бригантины и бриги, большие трехмачтовые шхуны и баркентины. А дале-ко-далеко, почти у самого горизонта, громадные, как облака, двигались трех-, четырех– и пятимачтовые барки и фрегаты.

Обгоняя эскадру за эскадрой, проносились узкие клипера с невесомыми грудами удивительно белых парусов…

И вдруг из этого бесшумного хоровода вырвался и пошел прямо на Вальку двухмачтовый парусник с высоко вскинутым бушпритом. Круто накренившись, он почти чертил волны длинным гиком грот-мачты.

«Вот она, моя бригантина», – подумал Валька. Но это была марсельная шхуна, потому что кроме прямых парусов она несла на фок-мачте косой гафельный парус.

Пологие волны шли к берегу, чередуя полосы света и тени. Сны уже наслаивались друг на друга, как прозрачные рисунки. Сквозь корабли Валька вдруг увидел маленького Игоря Новоселова, который держал целый букет эскимо и сосредоточенно думал, с какого начать.

«Не получил еще ангину?» – спросил Валька.

Новоселов заулыбался и протянул ему все порции. Но Валька не успел отказаться от щедрого подарка. Заснул.

ПАРУСА. ВАЛЬКИНЫ АЛЬБОМЫ

В среду после пятого урока Зинка Лагутина сказала:

– Бегунов, а я что-то знаю… – и хихикнула.

– Что ты знаешь? – поинтересовался Валька. Не терпел он Зинкину привычку загадочно хихикать и делать из пустяков тайны.

– Знаю, – сказала Зинка. – Ты сегодня опять сбежишь с репетиции.

– А Волга? – мстительно спросил Валька. Она захлопала глазами.

– Что Волга?

– Впадает в Каспийское море? А дважды два – четыре? А колеса – круглые?

Зинка подумала и сказала:

– Не остроумно.

Валька сердито давил коленом и старался застегнуть набитый портфель.

– Анна Борисовна говорила, что, если кто-нибудь на хор не будет ходить, она у того родителей вызовет, – сообщила Зинка.

– Она это каждый день говорит, – сквозь зубы ответил Валька и приналег на портфель. Зинка опять хихикнула.

– Она говорит, что сама будет следить, чтобы никто не убежал с репетиции.

– Убегают из тюрьмы, – сказал Валька и щелкнул замком.

Зинка взглянула как-то сразу удивленно и хитро. И быстро проговорила:

– Ой, Бегунов, ой, какой ты…

– Какой?

Но Зинка уже шла к своей парте и, не обернувшись, покрутила над плечом растопыренной ладонью: такой, мол, странный…

Валька молча подхватил портфель. Зинка сказала:

– Я на хор, наверно, тоже не пойду. Лучше в кино. «Выстрел в тумане». Смотрел?

– Смотрел, – соврал Валька. – Дрянь.

Он вышел в коридор и зорко глянул по сторонам: нет ли завуча? Оставаться на репетицию и разучивать песенки о зимних каникулах совершенно не хотелось. Дома Вальку ждала «Легенда океана».

Он решил назвать так свой парусник. Шхуну, которую хотел нарисовать среди бегущих волн и рваных облаков – предвестников шторма. Шхуну, а не бригантину. Марсельная шхуна лучше бригантины. Ее нижний парус на фок-мач-те не заслоняет легкого и тугого переплетения снастей, и от этого все паруса кажутся приподнятыми и невесомыми. И судно выглядит стройнее.

Валька три дня думал о паруснике и не брался за карандаш. Боялся спугнуть свою «Легенду». Он знал, что так бывает: сядешь за рисунок раньше времени – и первая неудача прогонит радость.

Но сегодня Валька почувствовал: пора. Валька помчался в раздевалку.

И там он увидел Андрюшку.

Андрюшка, уже одетый, стоял у окна и скучал. Заметил Вальку и сдержанно заулыбался.

«Ждал, – понял Валька. – Целый лишний урок ждал».

Они вышли на улицу. Был теплый бессолнечный день, и на тротуары косо падал снег. Это с далекой Атлантики пришел на Урал влажный ветер, прогнал холод и принес мягкие снегопады.

– Мы уже сделали крепость, – сообщил Андрюшка. Почти совсем.

– Угу… – сказал Валька.

– Только ты пять зубцов нарисовал на башне, а получилось четыре.

– Можно и четыре, – сказал Валька. Он думал о том, следует ли рисовать шхуну с поставленным форбрамселем. Если близится шторм, брамсель должны убрать. Но без него парусник будет выглядеть гораздо хуже. Исчезнет его стремительность, его наполненность ветром.

«Оставлю», – решил Валька.

В конце концов, если упущено время и шторм подошел вплотную, верхний парус не убрать даже при желании. Пока не сорвет его ветер…

– Валька… – сказал Андрюшка. – Знаешь что, Валька? Нарисуй мне костюм…

– Ага…

– Ну Валька! Ты же не слышишь.

– Какой костюм? – Валька поморщился.

– На елку. Для утренника. Пиратский…

– Че-го?

– Пиратский костюм, – тихо повторил Андрюшка. – Как в «Острове сокровищ». Морской.

– Зачем?

– Ну для елки же, – с нажимом повторил Андрюшка.

– Да нет, зачем пиратский? Андрюшка… – И чуть-чуть Валька не брякнул: «Какой из тебя пират? Как ястреб из цыпленка». Но не сказал. Только губу прикусил, чтобы не поползла улыбка. Он представил щуплого Андрюшку в широченных сапогах с раструбами, в камзоле с отворотами, в тяжелых ремнях с громадными пряжками. И пара пистолетов за поясом. И, пожалуй, черная повязка на левый глаз… Кар-рамба!

А что! Смешно, но здорово!

– Все одинаковые костюмы делают, – сказал Андрюшка. – Я сперва хотел космонавтом нарядиться, а космонавтов будет двадцать семь! А больше никак не знаю. Балериной, что ли?.. Мама сказала, что, если ты нарисуешь, она костюм сделает. А без картинки не может.

– Нарисую, – согласился Валька. – Только завтра.

– Завтра я приду. А сегодня ты занят?

– Сегодня я чертовски занят, – серьезно сказал Валька.

Он с порога метнул в угол портфель и шагнул к столу, печатая каблуками мокрые следы. Как тугая струна, пело в Вальке радостное нетерпение. Хорошо, что на столе всегда стоят отточенные карандаши. Хорошо, что стол покрыт новым листом зеленой бумаги – еще без клякс, царапин и надписей. Первый набросок можно сделать прямо здесь.

Забыв снять пальто, Валька склонился над столом. Дотянулся до карандаша. Подумал секунду и острым грифелем вычертил гибкую линию форштевня. Мысленно он тут же продолжил рисунок до бушприта, легкого, словно вскинутое для атаки копье. А над бушпритом – три узких парусных треугольника: бом-кливер, кливер и стаксель…

… Знания о парусах приходили к Вальке постепенно и незаметно. Отовсюду. Из книжек, где были краткие морские словари. Из журналов, где нет-нет да и мелькнет снимок учебного барка или экспедиционной шхуны. Из фильмов, где снятые на киноленту модели в точности похожи на большие фрегаты.

Все люди читают эти книги и журналы. И фильмы смотрят. Но тут же забывают сложные названия ветров, снастей и парусов. Ведь главное – приключения.

А Валька не забывал. Он никогда не видел ни моря, ни парусов, но он любил их, как другие любят музыку, стихи или цветы. И умение отличить барк от фрегата или бриг от бригантины приносило Вальке радость. Такая же радость, наверное, бывает у скрипача, если послушен и легок смычок…

Валька радовался и сейчас: знал, что рисунок даст ему много хороших минут.

Он не будет торопиться. Сначала легкими линиями наметит корпус шхуны, а потом займется волнами. Сейчас ему уже не хотелось изображать мерное движение зыби. Он вздыбит позади судна лохматый гребень, раскачает море гривастыми валами, с которых срываются хлесткие клочья пены. И по темным волнам раскидает блики от пробившегося луча.

И потом уже, над неспокойным этим морем, построит Валька легкие силуэты мачт с кружевом снастей и стремительной парусиной фор-марселя. С узкими, как клинки, треугольниками кливеров.

Валька зажмурился и увидел свою «Легенду» отчетливо, словно на фотографии. Рисуй, как с натуры.

Но Валька отложил карандаш.

Чего-то не хватало в увиденной картине. Была у этой шхуны какая-то одинокость. Слишком много волн – и слишком маленький кораблик. Летит под ветром куда-то…

Куда? Кто его ждет?

«Никто», – подумал Валька и понял, что нужен человек.

Человек, который ждет.

И берег, и волны, которые взлетают у прибрежных камней.

Но какого человека нарисовать на берегу? Взрослых рисовать он почти не умел, да и не интересуют взрослых парусные корабли. Валька нарисует мальчишку. Немного помладше, чем он сам. Мальчишку, который сидит на причальной тумбе и смотрит, как возникает из тумана и волн летящий силуэт парусника.

Возникает и проходит мимо. Как Летучий голландец. Может быть, последний парусник на свете. Почти сказочный. Но настоящий…

Валька медленно стянул пальто. Он опять не спешил браться за карандаш – боялся спугнуть новую мысль.

«Только надо найти мальчишку», – сказал себе Валька.

Он открыл тумбочку письменного стола и оттуда, из-под старых учебников, вытащил свой альбом.

Это был не тот альбом, который Валька носил на уроки рисования. В том, в школьном, были изображены кособокие, старательно растушеванные кувшины, чучела уток, гипсовые завитки и уходящие вдаль рельсы (последний рисунок назывался перспектива). Под рисунками стояли отметки: четыре, четыре с минусом, очень редко пятерка, иногда тройка.

Рисовать кувшины и перспективы Вальке было лень. Кому они нужны? Учителя по рисованию (а они часто менялись) не говорили ему одобрительных слов. И никто, почти никто не знал, чтоВалька может на самом деле. Потому что почти никто не видел его второго альбома.

В нем Валька рисовал то, что любил: парусные корабли, фантастические города и своих приятелей-малышей. Корабли и города он рисовал давно, а ребят начал позднее, но они занимали много страниц.

Валька сам не ожидал, что так получится.

В августе, когда зачастил к нему Андрюшка, Валька не думал, что это всерьез и надолго. Но проходили дни, и почти каждый из них начинался с Андрюшкиного появления. Иногда он приводил всю компанию. Шумная компания в Валькиной комнате вежливо притихала и смотрела на хозяина с почтением. «Валька, ты поможешь кирпичи притащить? Мы будем печку складывать», – говорил Андрюшка и смотрел уверенно и спокойно. Он никогда не сомневался, что Валька поможет. «Ты не знаешь, где взять во-от такой циркуль? Нам надо круг на земле начертить, мы будем цирк строить. Валька, нарисуй нам ракету. Мы ее из бочки будем делать».

Чаще всего они просили именно нарисовать. Потом по Валькиным рисункам они возводили свои сооружения: мосты через канаву, звездолеты, крепости и поезда. Не всегда это получалось, не хватало времени и материалов, и где-нибудь в середине дня Андрюшка появлялся снова. Исцарапанный, перемазанный, но спокойный и деловитый. Валька, а если крылья сделать не из досок, а из картона?..

Но однажды Андрюшка не появился. Прошел день, потом второй, и Валька почувствовал ревнивое беспокойство. Он прихватил альбом, будто идет порисовать на улице, и отправился к ним во двор. Вся компания дружно скакала по асфальту на одной ножке – играла в «классы». Почему вдруг в августе они вспомнили эту весеннюю игру?

Вальку малыши встретили радостными криками, но прыгать не перестали.

И тут он отчетливо понял, что они, в конце концов, без него обойдутся, а он без них не может.

С тех пор Валька стал приходить к ним с альбомом. Это было очень удобно: они занимаются своим делом, а он рисует.

Иногда Валька бросал карандаш, чтобы помочь малышам в каком-нибудь трудном деле, но они не часто обращались за этим. Они очень уважали Валькину работу. И если он просил их постоять и не двигаться, они послушно замирали в самых неудобных позах.

… Валька листал альбом. Среди набросков и законченных рисунков он хотел найти что-нибудь подходящее для новой работы, для Легенды океана. Какого-нибудь мальчишку, который сидит так, как сидят на берегу. Но очень скоро он понял, что это бесполезно. Каждый рисунок мог быть хорош сам по себе, но не годился, чтобы его использовали для другого.

Вот «Гладиаторы»: Толька Сажин вскочил на перевернутую бочку и отбивается деревянным мечом от наседающих мальчишек. Черные брови сведены к переносице, а волосы над лбом встали торчком, как гребень у бойцового петуха. Кажется, похоже получилось…

«Космонавты»… Все та же бочка, превращенная теперь в ракету. Четверо сидят в ней, а пятилетний Борька стоит в стороне и надулся: ему поручили руководить запуском с Земли.

«Первый снег»… Деревья и палисадники уже в пушистых оторочках, но на земле снега еще очень мало, и двое мальчишек скребут лыжами по замерзшим комкам. Это он Андрюшку и Павлика рисовал.

«Ирка и месяц»… Тонкая березка, узкий светлый месяц над ней и притихшая Иринка. Стоит, запрокинув голову. В ботах, в капюшоне. Конец октября…

И еще рисунки. Летние, осенние, зимние…

Постепенно Валька перестал стесняться своей дружбы с Андрюшкиной компанией. А вот рисунки эти не показывал никому. Наверное, так же прячут свои первые стихи начинающие поэты и так же какая-нибудь девчонка никому не показывает записку с приглашением в кино, полученную от мальчишки из соседнего класса… У каждого бывает своя тайна, и каждый имеет на нее право.

Валька слишком много любви вкладывал в свои рисунки и боялся, что кто-то скользнет скучным или насмешливым взглядом и спросит: зачем ты возишься с этой мелкотой? Неужели охота? А может быть, не спросит, но подумает.

Показать бы тому, кто обязательно поймет. Но кому? Учителя по рисованию менялись в школе буквально через каждые две недели, и ни один из них Вальке не нравился. Кроме последнего.

Недавно в классе появился Чертежник. Чертежником его прозвали старшеклассники, к которым он пришел немного раньше. Звали его Юрий Ефимович.

Он был высокий, русоволосый и очень молодой. Чуть сутулился, но иногда вдруг резко выпрямлялся, и тогда Вальке казалось, что на боку у него висит невидимая шпага. Говорил Юрий Ефимович, слегка запинаясь на звуке «р», и у него получалось временами вместо «рисовать, ребята» – «р-лисо-вать, р-лебята». Но это даже нравилось Вальке, так же как нравился его спокойный голос и какая-то особая точность и цепкость движений.

На первый урок Чертежник пришел с глобусом и сказал:

– Давайте попытаемся изобразить эту штуку… Только обратите внимание, что глобус – это не просто шар на подставке. Это модель Земли. Планеты. С морями, горами и пустынями… Не знаю, как вам, а мне глобус всегда напоминает о приключениях и о космосе… Короче говоря, я не буду возражать, если вы нарисуете его летящим среди комет, облаков, спутников или в окружении какой-нибудь… ну, скажем, тайны.

Класс загудел.

– Думайте, – сказал Чертежник.

Валька нарисовал тогда громадный земной шар, который восходит из-за морского горизонта. А по морю, навстречу ему, скользит высокая трехмачтовая каравелла.

Море не получилось у Вальки, да и весь рисунок был поспешным и неудачным. Но Чертежник взглянул и тихонько сказал:

– Интересно…

«Может, показать ему все?» – подумал тогда Валька. Но было страшновато. И он решил посоветоваться сначала с Сашкой.

В старших классах Сашку, наверно, будут звать декабристом. Но пятиклассники о декабристах знали не очень много и звали Сашку просто Стужей. Фамилия у него – Бестужев.

Сашка – человек непростой. Иногда казалось, что у него до крайности веселый нрав, а иногда он становился задумчив или раздражителен. Кроме того, Сашка отличался рассудительностью в речах и небрежностью в одежде. Круглые очки у него всегда сидели «наперекосяк», руки пестрели чернильными веснушками, одна штанина казалась короче другой, а пуговицы на рубашке были перепутаны. Время от времени Сашкины родители спохватывались, отмывали его, обряжали в новый костюм какого-нибудь рижского фасона и приводили в порядок прическу. Сашка появлялся в школе – тонкий, изящный, похожий на юного скрипача. Но, верный своим привычкам, через несколько дней он приводил себя в обычный вид, а родителей в уныние.

Валька не обращал внимания на Бестужева. А их близкое знакомство началось с короткой и сдержанной ссоры. Случилось это в начале октября, в парке, куда пятый класс ходил на экскурсию.

Бестужев был не виноват. Виноват был скорее сам Валька. Когда все разбрелись по усыпанным листьями лужайкам, Валька повесил портфель на ветку. Не хотелось таскать лишнюю тяжесть. В портфеле среди учебников лежал заветный альбом. Валька принес его, потому что надеялся порисовать в укромном уголке. Укромных уголков не оказалось, и Валька отправился бродить по сухим шелестящим тропинкам.

А ветка в это время сгибалась и сгибалась.

Когда он вернулся к березе, портфель с отскочившим замком валялся в траве, а рядом стоял Сашка Бестужев и внимательно разглядывал Валькины рисунки.

И хотя пугаться было нечего, Валька в первую секунду испугался. От неожиданности. Потом разозлился и почувствовал жгучую обиду. Что же это такое, в самом деле! На висячий замок, что ли, портфель запирать? Он шагнул к Бестужеву и очень невежливо рванул альбом. Сашка вздрогнул, и очки у него перекосились сильней обычного. Опустившись на колено, Валька стал заталкивать альбом в портфель. Он ощущал противную дрожь, словно только что подвергся страшной опасности. Сашка неловко топтался у него за спиной. Наконец он сказал:

– Этот альбом валялся рядом с портфелем. Он все равно был открыт. Ветер перелистывал у него страницы.

– Какой любопытный ветер! – язвительно заметил Валька.

– В конце концов, тут не написано, что это твой альбом.

– Может быть, написано, что он твой? – спросил Валька и выпрямился.

Такой надписи не было, и Сашка нерешительно пожал плечами. Потом сказал:

– У тебя нервы слабые.

– Зато кулак крепкий, – с вызовом ответил Валька и понял, что брякнул глупость: во-первых, кулак не был крепким, во-вторых, драться сейчас было просто смешно и бесполезно.

Он поднял портфель и, не оглядываясь, пошел к парковым воротам.

Впрочем, на следующий день он уже почти не думал об этом случае. Вспомнил только тогда, когда поймал Сашкин взгляд. Взгляд был внимательный и немного виноватый. Валька отвернулся.

Когда Валька возвращался из школы, Бестужев догнал его. С минуту он молчал и шел, отставая на полшага. Потом сказал:

– Зря ты злишься.

– Я не злюсь, – сказал Валька. Он в самом деле не злился. Чего теперь злиться? Главное, чтобы этот очкастый, худой и почти незнакомый одноклассник не болтал всем про альбом. Но он, кажется, не болтун. – Я не злюсь, – повторил Валька. – Я только вчера разозлился. Думаешь, приятно, когда кто-то… – Он сбился. Хотел сказать «сует свой нос не в свое дело», но побоялся новой ссоры.

– … когда кто-то любопытный лезет куда не надо, – добавил Сашка. – Я знаю. Понимаешь, я удержаться не мог. Если бы обыкновенный альбом, а то такие рисунки замечательные…

Он сказал «замечательные» так просто, что Валька сначала даже не почувствовал похвалы. И только через секунду понял, Что услышал оценку. Причем отличную оценку. До сих пор почти никто не говорил Вальке, хорошо или плохо он рисует. Разве что Андрюшка и его друзья. Но им все казалось хорошо. Иногда, правда, родители видели его наброски парусников или рыцарских замков. Но, похвалив, они обычно спрашивали, выучил ли Валька уроки. Потому что карандашами сын забавляется еще с дошкольного возраста, к этому привыкли, а к тому, что он временами двойки хватает, привыкнуть трудно…

А Сашка взял и сказал «замечательно». И сразу видно, что искренне сказал.

Валька молчал. Ему и приятно было, и неловко.

– Я не люблю показывать, что рисую, – наконец проговорил он. – Начинают сразу спрашивать: это как, это зачем, а это что? Ну, в общем, плохо это как-то. Не знаю…

– Я понимаю, – откликнулся Бестужев. – Ну ладно, ты не беспокойся, Бегунов. Я будто ничего и не видел. И не скажу никому никогда.

Это «никому никогда» он произнес так просто и твердо, что Валька понял: отрезано.

Валька покусал губу, покраснел и спросил:

– А тебе… вот тогда, в альбоме, что больше понравилось?

– Да все, – сказал Сашка.

На следующий день они пошли домой вместе, хотя не договаривались заранее.

– Раньше я переулками ходил, – сказал Бестужев, – но эта дорога, пожалуй, ближе.

Они жили в квартале друг от друга.

Кроме этих возвращений из школы, они редко бывали вместе. Даже на переменах разговаривали нечасто. Но когда Валька остался на дополнительные занятия по немецкому, Бестужев целый час сидел в коридоре на подоконнике, ждал. А до дому идти было пятнадцать минут.

У Сашки было очень симпатичное лицо: серьезное, тонкобровое, остроглазое. Очки его не портили. Они словно отдельно от лица существовали. Когда Сашка начинал говорить о чем-нибудь серьезном, он очки снимал и, прищурившись, смотрел мимо собеседника. Словно разглядывал дальнюю мишень. Именно так он однажды сказал Вальке:

– Зайдем ко мне…

Они зашли, и Бестужев выложил перед Валькой какие-то блестящие стекла и картонные трубки.

– Вот. Завтра собирать начну, – сказал он, немного волнуясь.

– Что это?

– Да так… Вроде телескопа. Но ты никому об этом. Вдруг не получится.

Валька молча кивнул. Понял, что Сашка доверяет свою тайну в благодарность за альбом, который Валька уже показал ему.

Впрочем, он не очень верил, что Бестужев построит телескоп. Но Сашка построил.

Валька хорошо помнит, как впервые глянул в окуляр телескопа. В черном космосе среди бледных звездных точек висел светлый кружок планеты. С двух сторон от него, на линии экватора, горело по две колючих искры.

– Юпитер со спутниками, – сказал сзади Сашка.

Валька боялся вздохнуть. Юпитер медленно сползал к

краю видимого кружка неба. Шумел далекий поезд, дребезжало стекло открытой форточки, и Вальке вдруг показалось, что это сдержанно гудят громадные моторы, вращающие Вселенную.

– Ну и сила… – выдохнул он.

Но Сашка, сняв очки, сказал:

– Юпитер… Это всем известная планета.

– Ты хочешь открыть неизвестную? – спросил Валька.

Бестужев помахал очками.