Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 7-я"

Автор книги: Владимир Востоков

Соавторы: Павел Кренев,Анатолий Марченко,Алексей Авдеев,Владимир Листов,М. Спектор,Иван Кононенко,Григорий Василенко,Николай Кокоревич,Николай Ермоленко,Янис Лапса
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Ой, извините, это... будильник! – воскликнула Хельги и полезла в свою сумку, откуда и шел этот неожиданный трезвон. – Знаете, очень боялась проспать...

Посмеялись над случившимся.

– Давайте отойдем отсюда подальше, там еще один наш друг ожидает, – предложил Ляпчихин и двинулся вперед, пропуская женщину перед собою.

Они, уже втроем, остановились в лесу.

– Вас дома не потеряют?

– Да нет, я к маме ушла, а дети уже большие.

– Что ж, это хорошо. Придется поехать в Таллин.

И галантные мужчины предъявили ей чекистские удостоверения.

Калью Кукк привычно шел на очередной допрос.

Конечно, жаль, что он назвал чекистам сестру Ханса Тоомла. Хельги неплохая бабенка, да и помогала всем, чем могла. Теперь, наверное, заграбастают и ее, разыщут все тайники в каменных оградах Кергу...

Думая о том, как умело он скрывает от чекистов правду, выдавая кое-что под давлением обстоятельств, Калью Кукк совсем не вспоминал брошенных в Швеции жену и дочь, отгонял мысли о матери, которой шел 67-й год. Хорошо, что он не стал искать встречи с нею...

– Итак, гражданин Кукк, – сказал следователь, – расскажите, с кем еще вы встречались на территории Эстонской ССР? Забыли? Может, расскажете о Роберте?

Шпион побледнел, резко выступающий вперед кадык его заметался снизу вверх. Кто мог сказать чекистам о Роберте?

Еще в разведшколе под Вашингтоном Ханс Тоомла рассказал ему однажды о своем друге детства Роберте Хамбурге. Сам Ханс воспитывался у тети Юли Йыхвикас, проживавшей в деревне Нылва, недалеко от Ярваканди, а Роберт Хамбург жил в полутора километрах от него – в деревне Аллика. Там в мальчишеских играх и подружились. В 1941 году оба служили в 183-м восточном батальоне, а потом встретились в Финляндии.

Когда они с Хансом Тоомла приехали в Таллин, первым делом пошли искать Роберта Хамбурга. Вначале к нему зашел Ханс, а потом они пригласили и Калью.

Узнав, что перед ним американские шпионы-парашютисты, Роберт доверительно рассказал им, как в 1944 году вернулся из Финляндии в Эстонию вместе с другими «эстонскими парнями», чтобы защитить родину от красных на рубеже Нарва – Чудское озеро. Но бои там развернулись жестокие, видно было, что гитлеровцы долго не продержатся, поэтому Роберт выбросил в лесу немецкую форму и спрятался. Потом, когда все поутихло и жизнь в Эстонии нормализовалась, он решился выползти на солнышко. Наговорил в милиции про свои скитания, и его не стали преследовать. Даже в техникум направили учиться молочному делу, и вот уже который год трудится он на Таллинском молочном комбинате, выдвинут на должность начальника цеха. Калью Кукк вспомнил, как еще при посещении деревни Нылва тетя Ханса, Юли Йыхвикас, сказала: «О, Роберт – большой начальник!.. Так вот этот «большой начальник» сразу согласился помогать американским шпионам, только не дал еще ответа, желает ли он уйти потом за границу, поучиться в американской разведшколе и вернуться в Эстонию уже профессионально обученным разведчиком...

А Донат Пупышев и Александр Ляпчихин ждали ответа.

– В изъятом у вас сообщении вы указываете, что «купили для сотрудничества автомашину». Так вы купили автомашину или у Хамбурга была своя «Победа»?

Врать было уже невозможно, и в конце концов шпион рассказал о завербованном ими резиденте по кличке Атс. Это они дали ему деньги на покупку «оппель-капитана», на этой машине ездили на первый сеанс связи с разведцентром, да и в последний раз использовали аккумулятор с его машины.

Перед тем как Роберт поехал в Москву за машиной, они встретились в лесу «Рюютли куузик» («Рыцарский ельник»).

– Мы дадим тебе письма, ты опустишь их в Москве, – сказал Ханс Тоомла своему приятелю, – но для того, чтобы оформить эти письма, нам нужны примус и кофейник.

Они дали Хамбургу сто рублей, и он, взяв один из их велосипедов, поехал в Ярваканди. Вернулся часа через три-четыре, поставил на землю новенький примус, а вместо кофейника – металлическую фляжку. Привез также консервы, хлеб, лимонад. Ушел где-то около восьми вечера. Дали ему деньги на покупку спортивных костюмов. Письма написать не удалось. Следующий раз Хамбург приехал к ним только 28 июня – к православному кладбищу в Кергу. На сверкающем «оппель-капитане» – на шпионские деньги купил в Москве.

30 июня он отвез Кукка и Тоомла к месту первого выхода в эфир и ждал их поблизости. 10 июля встретились на дороге в Ярваканди, у поворота на Кергу. Шпионы хотели поехать с ним в Таллин, но Хамбург отговорил – на дорогах начались проверки. Он привез им большую жестяную банку консервов без этикетки. 16 июля встретил шпионов на дороге Вилувере – Кергу, довез до Ярваканди.

– Здесь, ребята, вы должны выйти: я с девушкой. «Проголосуйте» мне на дороге, я возьму вас в машину как случайных попутчиков.

Так и сделали. С Робертом была красивая молодая девушка, которая доброжелательно отнеслась к подобранным по дороге попутчикам. На другой день по телефону условились встретиться 22 июля – опять на дороге Вилувере – Кергу

– Кличка Хамбурга – Атс?

– Нет, эту кличку мы дали двоюродному брату Хамбурга, сыну тети Юли Йыхвикас Яану...

Кукк опять врал. Он отлично знал, что еще 30 июня американский разведцентр, одобрив вербовку Хамбурга, дал ему эту кличку. Он все еще пытался увести следствие от резидента, от его сестры – Эрны Хамбург, проживавшей в деревне Аллика близ Ярваканди, он все еще будто бы не знал, где спрятаны черный дерматиновый портфель Ханса Тоомла, охотнее говорил про шпиона Сузи, которого ни разу не встретил.

– Вы передали Хамбургу фотоаппарат «Робот»?

– Нет, не передавали.

Но «Робот» уже был в руках следователей. Один из сотрудников КГБ, страстный фотолюбитель, обнаружил этот редкий фотоаппарат в комиссионном магазине. Сотрудник знал, что точно такой же был изъят у шпионов при их задержании. Нашли женщину, сдавшую аппарат на продажу. Она не стала ничего скрывать: обнаружила эту редкую заграничную диковинку в сарае, в кладке дров, решила продать и на вырученные деньги купить себе модные туфельки...

– А кто еще пользуется этим сараем?

– Да мой сосед – Роберт Хамбург.

Все стало на место.

21 октября 1954 года Роберт Хамбург поездом Москва – Таллин возвращался из столицы. Там он окончательно оформил все документы на покупку легковой машины «оппель-капитан», завтра он поедет к своим родным в Аллика и, может быть, в «Рыцарском ельнике» вновь встретится с Артуром и Карлом. Он уже давно знал настоящие имена не только друга детства Ханса Тоомла, но и его напарника Калью Кукка, удивлялся, почему Калью так и не съездил к своей старенькой матери, которой уже невмоготу справляться с хозяйством. Правда, надо проявить большую осторожность – друзья его не показывались уже несколько месяцев, прошли даже слухи о какой-то перестрелке на дороге Нымме – Рахкамаа, но Роберт считал, что его приятели просто затаились, пережидают, пока все нормализуется.

Он вышел на привокзальную площадь. День выдался пасмурный, холодила привычная для Эстонии сырость. Он остановился перед переходом и вдруг ощутил, что два крепких, здоровых парня в штатском зажали его с двух сторон. Один негромко сказал по-эстонски:

– С приездом, Роберт Хамбург!

Мелькнула мысль, что эти люди – от Ханса Тоомла, но его отвели в сторону и предъявили ордер на арест.

– За что, помилуйте! – воскликнул он негромко, но оперативная машина уже стояла рядом. Пришлось сесть в машину – опять между этими здоровяками.

В Комитете госбезопасности его привели в кабинет заместителя начальника следственного отдела капитана Ляпчихина. Вспоминая о первом впечатлении, Александр Иванович Ляпчихин говорит:

– Статный, представительный мужчина, шатен, с вьющимися волосами, одет безукоризненно. Сразу начал все отрицать – никого не знает, ни с кем не встречался, спросите о нем на молококомбинате – там его ценят за хорошую работу. Мы спросили, конечно. Родина простила ему службу в немецкой армии, дала профессию, образование – живи полнокровно, но первая же встреча со шпионами определила его выбор.

На допросах иногда присутствовал подполковник Донат Пупышев, постоянно интересовались ходом следствия руководители комитета Карпов и Старинов, но главный поединок с врагом вел капитан Ляпчихин.

– На какие средства приобрели автомашину «оппель-капитан»?

– Выиграл в мае 5 тысяч, взял 2 тысячи взаймы у двоюродного брата Хейнриха, остальное имел.

– В какой сберкассе получили выигрыш?

– На углу Тартуского шоссе и бульвара Эстония.

На первом допросе Хамбург рассказал о своей службе фашистам, но при этом подчеркивал, что дезертировал из гитлеровской армии, убежал в Финляндию, но там после взятия советскими войсками Выборга его отправили на Карельский фронт. Удалось опять бежать, переправиться в Эстонию, скрывался вначале от немецкой мобилизации, а потом от советской. Легализовался в сентябре 1946 года. Для достоверности признал, что за зимнюю кампанию 1941—1942 годов немецкое командование наградило его лентой...

На второй день после ареста капитан Ляпчихин встретил подследственного сообщением:

– Проверка показала, что ни одного выигрыша в 5 тысяч рублей названной вами сберкассой в мае этого года не было выплачено.

Кровь бросилась в лицо Роберту Хамбургу. А когда следователь поставил перед ним металлическую банку мясных консервов, купленную им для Тоомла и Кукка в Ярваканди, он уже не мог отпираться. Хотя попробовал, сказал, что впервые эту банку видит.

– Разве она не напоминает вам о встрече с вашим другом детства Хансом Тоомла в лесу? – спросил Ляпчихин.

Пришлось «вспомнить» и рассказать все, как было. И сестру Эрну пришлось назвать, которая активно помогала шпионам и ему, рассказать о всех встречах, о деньгах, о фотоаппарате «Робот», о шпионских заданиях.

Он еще пытался утверждать, что практически никаких заданий Тоомла и Кукка не выполнял, не верил в успех их дела, надеялся, что шпионы сами скоро уйдут за границу и про него никто ничего не узнает.

– Только веские, конкретные доказательства заставляли его говорить правду, – вспоминает Ляпчихин. – Но доказательств у нас уже было достаточно.

В декабре, когда весь клубок шпионских дел Тоомла, Кукка, Хамбурга и их помощников был распутан, следствие провело очные ставки. Бывшие соратники валили друг на друга вину, лишь бы облегчить свою участь, не заботясь ни о родных, ни о друзьях.

Хельги Ноормаа призналась, что хранила шпионское снаряжение, вещмешок и черный дерматиновый портфель шпионов с пачками крупных сумм советских денег. Брат и Кукк за верную службу подарили ей золотые часы и дали триста рублей, а еще триста рублей она взяла из пачки просто так – на непредвиденные расходы. Чувствовала себя хозяйкой шпионских ценностей.

Пакеты № 4, 5, 6, 7 предназначались американцами для агентов, разоблаченных советской контрразведкой. За несколько дней до задержания Калью Кукк вскрыл один пакет – в нем оказалось десять тысяч рублей. Взял себе сотню, остальное положил в портфель. В трех изъятых при задержании пакетах оказалось 45 тысяч рублей, а всего шпионы привезли 82 тысячи рублей. Только большая часть их попала не тем, кому предназначалась, а пошла в бюджет Советской страны.

Давно это случилось – более тридцати лет прошло. Но уроки истории столь поучительны, что не грех и вспомнить.

Калью Кукк, Хельги Ноормаа, Роберт Хамбург и его сестра Эрна Хамбург в феврале 1955 года предстали перед правосудием – их дело слушалось в открытом заседании Военного трибунала Ленинградского военного округа. С учетом содеянных преступлений перед Родиной каждый получил должное. Калью Кукк – исключительную меру наказания, его прошение о помиловании осталось без удовлетворения.

Полковнику Старинову – уже под восемьдесят. В последний раз мы встретились в центре Таллина, на узенькой средневековой улочке. Я уточнил некоторые детали и удивился, как он все хорошо помнит.

Запомним и мы.

Иван КОНОНЕНКО
ТАЙНИК – ТЕЛЕФОННАЯ БУДКА

Савеловский вокзал жил своей обычной вечерней жизнью. В напоенном ноябрьской сыростью воздухе мерцали уличные фонари. Приходили и уходили электрички. Закончив дневные дела, разъезжались по домам люди, живущие за городом.

Сергей Чиркин ожидал на перроне Лену, а она, как всегда, опаздывала. Утром, когда ехали на работу, договорились пораньше возвратиться, чтобы успеть на последний сеанс в кино. Сергей еще раз прошелся по платформе туда и обратно, посматривая на часы, спустился на привокзальный «пятачок» и закурил. После училища он работал на вокзале электриком и все вокруг знал, как свои пять пальцев. Его внимание привлек молодой мужчина...

«На вокзале все торопятся, но этот долговязый уж больно суетится. А зачем заглядывать за будку? Что он там забыл?» Сергея разобрало любопытство, и, когда неизвестный отошел от будки и направился в сторону Новослободской улицы, он подошел к автомату и тоже посмотрел за будку. «Вроде ничего там нет Хотя погоди, а это что? Какая-то металлическая коробка на задней стенке!» Сергей протянул руку и потрогал странную штуковину. Она чуть сдвинулась с места, но снова пристала к стенке. И тут Сергея как током ударило: «Что я делаю? Может, это тот долговязый прилепил?» Сергей отдернул руку и отошел от будки. Хотел было найти милиционера и сказать, но передумал. Тут появилась запыхавшаяся Лена и, схватив его за руку, потащила к электричке, которая вот-вот должна была отправиться. Сергей молчал, насупившись. У вагона он остановился и придержал Лену.

– Ты чего? – заглянула ему в глаза Лена.

– Чего, чего... Не надо опаздывать...

– Сережа, я нисколечко не виновата. У нас собрание было, комсомольское. Не сердись, завтра пойдем в кино.

– Да я не сержусь. Завтра, так завтра. Но ты поезжай одна, а я вернусь в город. Очень нужно. Потом я все объясню...

Сергей обошел вокруг большое здание на площади Дзержинского, нашел приемную и позвонил дежурному. Через несколько минут к нему подошел парень чуть постарше его и пригласил в одну из комнат приемной. Сергей рассказал о долговязом, привлекшем его внимание, о металлической штуковине на задней стенке телефонной будки. Парень, который назвался Пономаревым, спросил:

– Ты мог бы мне изложить все, что рассказал, на бумаге? – И пододвинул ему чистый лист.

– А зачем писать, я все рассказал, как было.

– Все верно. Я все запомнил, даже пометки для себя сделал, но, сам понимаешь, если это что-то серьезное и дело дойдет до следствия и суда, то нужны будут не только слова, но и документы.

– А, ну это другое дело. Что писать?

– Когда, где, что видел, приметы мужчины...

Пономарев внимательно прочитал написанное Сергеем, спрятал в папку и задернул молнию.

– Спасибо, Сергей, – протянул он руку, – и пусть все будет между нами.

– Все понял. Нем, как рыба, – сказал Сергей и, пожав руку Пономареву, ушел.

О беседе с Сергеем Чиркиным Пономарев тут же доложил начальнику отдела Таймасову. Срочно проверили. Да, действительно, на задней стенке телефона-автомата был установлен магнитный контейнер. Что в нем находится, установить трудно, не изымая контейнер, но по внешним признакам догадаться можно – это тайник. К таким вещам прибегает иногда иностранная разведка для связи со своими агентами. Почерк знаком. Встречался уже. Делается попытка установить связь, а раз такая попытка делается, значит имеется и объект для связи.

Установил эту «штуковину», возможно, тот «долговязый», которого приметил Сергей Чиркин. Не исключено, конечно, что тайник заложили раньше, а «долговязый» только проверил, на месте ли он. Так или иначе, появился тайник, появится и тот, для кого он предназначен. Надо не упустить его, захватить на месте преступления с поличным. Нужен глаз да глаз, и не только за тем, кто придет изымать этот контейнер, но и за его покровителями, за теми, кто, прикрываясь дипломатическими паспортами и прочими привилегиями, занимаются неблаговидными делами.

Времени было в обрез. Шпион в любое время мог появиться и забрать контейнер. Потом ищи ветра в поле.

Утром, в начале рабочего дня, Таймасов собрал совещание. Вопрос о тайнике у Савеловского вокзала стоял первым. Пономарев настаивал на своей версии. Контейнер предназначен для известного им Хомяченкова, на которого в одном из местных органов имелись весьма убедительные данные о том, что он некоторое время тому назад попал в сети иностранной разведки.

Перед Таймасовым лежала только что полученная телеграмма:

«...интересующий вас человек вчера незаметно ушел с работы раньше времени, выехал с территории завода в спецавтомашине, в кассе «Аэрофлота» приобрел билет на самолет и сегодня должен вылететь в Москву...»

Пономарев заканчивал доклад:

– На днях этот Хомяченков получил из Москвы от некоего Виктора второе письмо, адрес на конверте написан рукой Хомяченкова. Видимо, это-то письмо и позвало его в дорогу...

– Да, похоже, – вздохнул Таймасов. – Что мы имеем? От Хомяченкова дипломаты-шпионы, вероятно, раньше получили информацию, которую они считают для себя важной. Дальше. Хомяченков имеет доступ, а это мы знаем точно, к материалам, составляющим государственную тайну. Это последнее обстоятельство подсказывает нам, что дальнейшее пребывание его на свободе может нанести серьезный ущерб интересам нашего государства. Следовательно, если Хомяченков появится у тайника, глаз с него не спускать, если попытается изъять контейнер, задержать с поличным. Я сейчас доложу наши предположения руководству, а вам, товарищ Пономарев, со своими людьми быть наготове.

– А если это не Хомяченков? – спросил кто-то из присутствующих.

– Если не он, следует взять под наблюдение. Я так думаю. После доклада уточним.

В тот же день, вечером, часов около девяти, Хомяченков появился на Савеловском вокзале. Кутаясь в воротник демисезонного пальто, он покрутился на перроне, зашел в помещение вокзала, посидел там на скамейке, затем направился к телефону-автомату, на задней стенке которого помещался контейнер, позвонил кому-то или просто повращал диск, тут же трубку повесил, вышел из будки и направился в город. По фотокарточке он без особого затруднения был опознан, но поскольку к злополучному контейнеру интереса не проявил, решили с задержанием повременить.

Через пару часов Хомяченков снова появился. На сей раз он сразу же подошел к телефонной будке, энергичным движением достал из-за задней стенки контейнер, спрятал в карман и снова направился в город. По пути к остановке автобуса он был остановлен людьми Пономарева.

Направив оперативную группу на задержание, Таймасов и Пономарев были все время начеку. Если один отлучался куда-нибудь, то другой обязательно сидел в ожидании телефонного звонка. Обязательно должен был позвонить старший группы. Рабочий день кончился, в коридорах установилась глубокая непривычная тишина.

Пономарев волновался, как школьник на экзамене: такое задание он выполнял впервые.

Он был уверен, что все сделал, как надо, все предусмотрел, но всякое случается. Как тогда, на последнем году службы на границе. Только вернулся из дозора, глаза слипаются, ноги гудят, вдруг – боевая тревога. Замполит – начальник заставы был в отпуске, – отправив боевые расчеты на угрожаемые направления, обратился к нему: «Ты, Пономарев, только что из наряда, но все равно, бери своего напарника и – на окраину поселка, к оврагу. Маловероятно, что пойдет этим маршрутом, но чем черт не шутит». А нарушитель как раз на них и вышел...

Ребята завидовали ему:

– Везет же тебе, Пономарев. Уже домой собрался и шпиона задержал.

Телефон зазвонил тихо, но Пономарев вздрогнул, рывком поднял трубку:

– Слушаю.

Докладывал старший оперативной группы, Пономарев слушал, не перебивая, потом сказал:

– Глаз не спускать, но чтобы комар носа... Понял? Давай действуй и докладывай, как условились...

Ровно в одиннадцать телефон зазвонил снова. Трубку поднял Таймасов. Пономарев, выхватив из шкафа пальто и шапку, застыл в ожидании. Но Таймасов, выслушав и медленно положив трубку, спокойно сказал:

– Все в порядке. Взяли, скоро будут здесь...

При личном обыске в присутствии понятых у Хомяченкова был найден контейнер, содержимое которого зафиксировали в протоколе.

Следователь Дмитрий Павлович Бурлаков, которому поручили вести дело Хомяченкова, был человек пожилой, опытный и на своем следовательском веку встречался с подобного рода делами. На войне он, правда, следствием не занимался, воевал поначалу рядовым, потом сержантом, а в конце войны – лейтенантом, и все в пехоте. Но сразу после войны закончил юридический институт и с тех пор пахал, как он иногда выражался, следователем. Так что дело Хомяченкова для него не было чем-то необычным. Дело как дело. Кому-то надо и такими делами заниматься. Не мог он свыкнуться с другим, как ни пытался, не мог понять, как может человек стать шпионом. Конечно, объяснить все можно, а вот понять не так просто.

Будучи человеком обстоятельным и дотошным, Дмитрий Павлович скрупулезно изучил все имеющиеся документальные и иные материалы, расспросил, как вел себя Хомяченков во время задержания, и наметил в ближайшее время побывать по месту жительства и работы подследственного, встретиться и поговорить с людьми, его окружавшими.

Из материалов, полученных от местных органов, следовало, что Хомяченков, техник научно-исследовательского института, по некоторым данным, антисоветски настроенный человек. В свое время служил в армии в группе советских войск за границей. Зачем-то записывал в блокнот сведения о вооружении и технике своей и соседних воинских частей. Блокнот потерял – и хорошо, что нашел его военнослужащий той же части.

После увольнения из армии зачастил в Москву. Стал скрытным и угрюмым. На расспросы матери отмалчивался, порой грубил: «Не твое дело. Я уже взрослый, куда хочу, туда езжу». Однажды получил из Москвы письмо от некоего Виктора. В письме была пятидесятирублевая купюра – якобы возвращал долг. А адрес на конверте был написан рукой самого Хомяченкова.

Оснований для ареста Хомяченкова было больше чем достаточно, но всего этого было мало для того, чтобы ответить на вопрос, как и почему он дошел до жизни такой. Дмитрию Павловичу нужно было знать все о склонностях Хомяченкова, политических взглядах, увлечениях, намерениях, наконец. Что же он в конце концов собирался делать в будущем, как жить дальше? Но прежде всего следовало изучить условия его службы в армии и работы после службы с тем, чтобы знать, какими реальными возможностями он обладал для сбора секретной информации.

Дмитрий Павлович в который раз уже листал засаленный блокнот, потерянный Хомяченковым. Кроме адресов и телефонов сослуживцев и знакомых девушек, виршей сомнительного содержания, подсчетов денег, были записи о дислокации и назначении секретных объектов, тактико-технические данные некоторых видов вооружения. Зачем-то он записывал эти данные. Просто так, по недомыслию? Вряд ли. В армии об этом предупреждают, беседы проводят, лекции читают. Тогда что же, в то время уже вынашивал преступные замыслы?

На запрос Дмитрия Павловича командование воинской части ответило, что по месту прежней службы Хомяченков характеризовался по-разному, но в целом не совсем лестно. В последней служебной характеристике отмечалось:

«...на последнем году к службе охладел... всячески увиливал от исполнения своих прямых обязанностей. На замечания командиров и начальников реагировал болезненно, уставы знал удовлетворительно, но не всегда правильно ими руководствовался».

«Все это так, – думал Дмитрий Павлович, – но зачем он собирал секретные сведения и действительно ли уже в то время был намерен передать эту информацию вражеской разведке?»

Дмитрий Павлович листает вторую записную книжку Хомяченкова, изъятую при аресте. Несколько страниц занимают английские слова и выражения. Столбики, английских слов и рядом перевод. Отдельные фразы, поговорки. Видимо, самостоятельно изучал английский.

Вскоре из технической лаборатории возвратили магнитный контейнер, изъятый у Хомяченкова при аресте. Его вместе с актом осмотра и экспертных исследований приобщили к делу Контейнер – небольшая, герметически заваренная коробочка, в нее вмонтирован пакет из невулканизированного каучука. Все это кем-то тщательно продумано, изготовлено, пригнано, запаяно... Старались на совесть. В коробочке лежало несколько листов белой бумаги и письмо, начинающееся словами: «Искренний привет от ваших друзей...» – дальше шли слова благодарности получателю за «дружбу» и «интересную и ценную информацию», сообщалось, что через пять недель после отправки им тайнописного послания, он может получить ответ, исполненный тоже тайнописью, в котором будет указано место нахождения другого контейнера. На отдельном листе – рекомендации о месте установки условного знака и два рисунка, где и как поставить знак, извещающий об изъятии контейнера. Тут же задание по сбору шпионских сведений с указанием конкретных вопросов, интересующих иностранную разведку. Не забыли вложить «Общие инструкции по использованию системы шифрования», «Общие инструкции по писанию с копиркой», тайнописную копирку, шифрблокнот с четырехзначными группами цифр. Еще вложили пять почтовых конвертов советского производства, на них на испанском языке один и тот же адрес получателя в Гватемале. В каждом конверте – письмо бытового содержания от Марио, который якобы путешествует по нашей стране, любуется красотами природы и делится своими впечатлениями. Шпионские сведения Хомяченков должен был нанести поперек письма тайнописью.

Все предусмотрели, ничего не забыли. Вложили и денежное воспомоществование – две с половиной сотни крупными купюрами.

Первое время после ареста Хомяченков был в подавленном состоянии. Голова раскалывалась, в висках стучало, время от времени появлялись рези в животе. В сознании всплывали одни и те же вопросы: «Что делать?», «Как выпутаться?» Не находя ответов на мучившие его вопросы, снова впадал в состояние полной апатии.

Постепенно наступало просветление. Вскинулся: «Почему не вызывают на допрос? Может, ошибка, разберутся и отпустят? Какая же ошибка, если в моем кармане была эта злополучная коробка, а там, видимо, находятся вещи, по которым сразу определят, что к чему. Стоп... Что это я начинаю раскисать? Не-ет, шалишь, ничего у них не выйдет! Черта с два. Я им так не дамся. Что они обо мне знают? О том, что было в Западном Берлине, не знают. Иначе давно бы загребли. Когда лазил через забор, тоже не знают. А коробка? Нашел, случайно. И все. Привет!.. Спокойно, спокойно, соберись... Так, продумай еще раз все варианты. Никаких признаний! Все отрицать...

Вызвали на допрос. Раз, второй. Следователь слушал внимательно, но ничего не записывал. Почему? А он трусил страшно. Дрожал, как заяц. Ноги ватные. Ладони мокрые. Во рту сухо, язык не ворочается...

Дмитрий Павлович смотрел на него с каким-то глубоким сожалением, выслушивал его односложные ответы, не перебивая, кивал головой, но ни одному слову не верил. Хомяченков лгал, неуклюже пытаясь объяснить, как к нему попал контейнер. Говорил с дрожью в голосе, с хрипотой. Потом не выдержал:

– Вы мне не верите?

– А вы как думаете?

– Я говорю правду, все как было, но вы ничего не заносите в протокол...

– Смотрю я на вас, Хомяченков, и думаю, – перебил его Дмитрий Павлович, – откуда у вас такая озлобленность на весь мир, в том числе и на меня, где истоки того, что привело вас сюда, чем вызваны ваши поступки? Вы еще сравнительно молодой человек, можно сказать, начинаете жить, и так плохо начинаете...

– Это уж не ваше дело! Как умею...

Нелегко было Хомяченкову с Дмитрием Павловичем – пожилым, многоопытным и многознающим, казалось, видящим его насквозь. Этого он не мог не чувствовать. Напрягая силы, он отрицал все, даже очевидные факты. Надолго ли его хватит?

Возвращаясь от следователя, он падал на жесткую койку, смотрел в одну точку и перебирал в памяти все от начала до конца, искал причину провала, искал выход. Думал о провале, и выходило, что виноват тот долговязый Барри, как он тогда представился. Когда с ним беседовали, то лысый толстый, который, по всему видно, был старшим, даже не назвал себя, а на прощанье, сунув свои толстые, как сосиски, пальцы в его ладонь, сказал, что он будет иметь дело с Барри. «Черт бы побрал этого Барри! Они, поди, глушат себе виски и в ус не дуют, а он здесь парится».

Дмитрий Павлович видел, что Хомяченков настроен резко враждебно и пока не намерен раскаиваться и давать правдивые показания. Следователь вызывал его на допрос, выслушивал. Сам же продолжал изучать материалы, встречался с людьми, знавшими арестованного. Его помощники побывали на работе у Хомяченкова, встретились с родственниками, знакомыми, сослуживцами. Картина постепенно вырисовывалась.

Хомяченков ничем не выделялся среди сверстников, рос, учился, как все. Разве что с детства был замкнутым, болезненно самолюбивым, обидчивым и жадным. Из-за этого сверстники его недолюбливали, а порой и били. Мать очень переживала, иногда ссорилась с родителями обидчиков сына, пыталась как-то повлиять на родное дитя. Успокаивала себя тем, что сын растет без отца. Но рос Хомяченков без отца не все время, как утверждал он. Расследование показало, что отец уехал, когда он учился в шестом классе. В том же году мать переехала с ним в город, где жили ее родители. Родители вскоре умерли, а он с матерью так и остался в их квартире. Отец считался пропавшим без вести во время войны. Но он не пропал, а возвратился с войны живым, здоровым. Жил тихо, работал в магазинах подсобным рабочим. Часто менял места работы. А потом уехал и пропал. Как выяснилось, он был осужден. Во время войны добровольно сдался в плен, добровольно стал служить оккупантам, бежал с ними и по пути скрылся. Примазался к военнопленным, возвращавшимся на Родину, был мобилизован и перед концом войны находился в одной из тыловых частей.

Бежал от семьи старший Хомяченков тогда, когда почувствовал, что его разыскивают. Перед этим на семейном совете порешили, что жена с сыном переедут к родителям и будут считать его без вести пропавшим. Так Хомяченков-младший остался без отца.

Время шло. Хомяченков поступил в электромеханический техникум, увлекся радиотехникой, допоздна засиживался у приемника. Все было бы хорошо, но потом появились заграничные тряпки, которые он потихоньку перепродавал. Пристрастился к выпивкам. Мать всполошилась, принялась уговаривать, а он ей: «Ты, мать, ничего не понимаешь. Что это у нас за жизнь? Вон там люди живут, вот это да!» Мать плакала, умоляла одуматься, но сын не слушался, огрызался или не реагировал вовсе. Она опять успокаивала себя: пройдет время, поумнеет, все встанет на свое место.

Техникум еле кончил, устроился на работу. Но не поумнел.