Текст книги "Чекисты рассказывают. Книга 7-я"

Автор книги: Владимир Востоков

Соавторы: Павел Кренев,Анатолий Марченко,Алексей Авдеев,Владимир Листов,М. Спектор,Иван Кононенко,Григорий Василенко,Николай Кокоревич,Николай Ермоленко,Янис Лапса
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– У меня последние данные, самые свежие, на двенадцатое июня, – ответил председатель ВУЧК Манцев. – Сразу же, после изгнания белополяков с Киевщины, в четверти сел комнезамы уже стали действовать. Еще лучше в Харьковской, Николаевской, Полтавской губерниях. На это же число во всей Екатеринославщине только в трех процентах сел организованы комитеты незаможников. Хуже всего в Александровском и Гуляйпольском районах. Махно понял, что комнезамы – мина, подведенная под его господство. Он прямо утверждает: комнезамы – ставленники комиссаров и ЧК и их надо разгонять. Вот у меня один из последних приказов Махно. Он прямо пишет: «В корне пресечь организацию и деятельность комнезамов и комсомола». На Полтавщине командир махновского отряда Христовой выпустил воззвание с приказом: «Долой милицию, долой комнезамы, исполком и земельный отдел».

В некоторых селах Екатеринославщины и Полтавщины, где очень сильно влияние махновщины, организованные комнезамы вынуждены находиться на нелегальном положении. Это при Советской-то власти.

– Из этого следует, – сказал Дзержинский, – что положение на Левобережье гораздо сложнее, чем мы думаем. От каждого чекиста требуется большая, напряженная работа. С бандитами, которые гуляют по тылам 13-й армии, надо вести беспощадную борьбу, опираясь на беднейшую часть крестьянства. Товарищ Мамсуров, – обратился Дзержинский к начальнику войск внутренней охраны, – придется нам перебросить еще два-три батальона ВОХРа на Левобережье. А вы, Ефим Георгиевич, подумайте, в каких районах более целесообразно их использовать.

– Феликс Эдмундович, – заметил начальник особого отдела ВУЧК Евдокимов, – несколькими батальонами ВОХРа мы не обойдемся. Мы должны учесть тактику Махно. Он ведь не действует компактной массой. У него каждый полк оперирует в своем районе самостоятельно. Между полками поддерживают связь подростки или женщины из разведки Левки Задова. Из последних донесений особого отдела 13-й армии видно, что махновцы боя не принимают. Они наскакивают на наши части совершенно неожиданно там, где их меньше всего ожидают. Если они чувствуют превосходство, то моментально рассыпаются на мелкие группы и исчезают. Вот недавно, когда части 42-й дивизии повели наступление на Гуляй-Поле, пришлось вести бой с немногочисленным арьергардом махновцев, а сам Махно с основными силами исчез. Просто испарился.

– Вот, товарищи, и получается, что в борьбе с махновцами следует применить их же тактику, – улыбнулся Дзержинский. – Их сила в основном в поддержке местного кулачества и той части бедноты, которая кулаками подкармливается. Мы должны оторвать от Махно одурманенную и зависящую от кулаков часть бедноты. Согласен, что два-три батальона ВОХРа – это очень немного. Я позвоню товарищу Менжинскому и попрошу перебросить сюда несколько батальонов ВОХРа из более спокойных северных губерний Российской Федерации. Но это не самое важное. Главное – это политическая работа, быстрая и гибкая. Борьба за бедноту и крестьянина-середняка Левобережья. У меня сложилось впечатление, что Махно наращивает силы и бережет их для решающего сражения. Находясь в нашем тылу, он выжидает: кто кого победит – Красная Армия Врангеля или Врангель Красную Армию, и тогда он бросит своих повстанцев на тех, кто победил, чтобы расширить свою территорию. Сейчас у Махно безвыходное положение. Он сжат между нашими войсками и врангелевцами. Вся Гуляйпольщина находится на линии фронта.

Отходить на север ему невыгодно, он лишится баз снабжения. Следовательно, он может пытаться пройти через Северную Таврию, где у него имеются свои люди. Там он будет вести бои с белыми. Этим он, возможно, надеется повысить свой авторитет среди селян. И в том и в другом случае эти подлецы могут причинить нам большой вред. Основное задание Бойченко и его людям – разузнать, что замышляет Махно со своим штабом. Этим должны заниматься и чекисты Екатеринославщины.

– В последнее время поступают сообщения, – заметил председатель ВУЧК Манцев, – что Врангель начал заигрывать с махновцами. Связной, прибывший от крымского подполья, сообщил в ЦК, что в симферопольской газете стали появляться статьи с призывом к махновцам о совместных действиях против большевиков. У Врангеля даже появилось два полка с черными знаменами и надписями: «Полк Русской Единой Армии имени батьки Махно». В селах Северной Таврии бывший махновский комендант Мелитополя, анархист Володин, выпустил листовку. В ней написано, будто русская армия барона Врангеля отстаивает то, за что борется батька Махно. Известны случаи посылки Врангелем своих эмиссаров к Махно. Недавно особисты 13-й армии при ликвидации в Бердянске белогвардейского заговора обнаружили письмо, в котором Махно предлагаются совместные действия: сговориться о будущем устройстве бывшей царской России можно будет потом, раздавив коммунистов.

– Нет, – твердо сказал Дзержинский. – Махно на такое не пойдет. Он понимает, как много потеряет в этом случае даже в глазах кулака. Допустить, будто Махно пойдет с теми, кто хочет вернуть земли помещикам, – значит верить в его внезапный поворот на сто восемьдесят градусов. Махно преследует свои цели: захватить и укрепиться пока на Гуляйпольщине. Повторяю. Основное задание Бойченко и людям из Екатеринославского губчека – разгадать замыслы Махно. И надо подумать о внедрении новых проверенных людей.

– Нам удалось привлечь на нашу сторону заместителя начальника культотдела махновской армии набатовца Гордеева, – заявил Янушевский. – Но он еще недостаточно изучен...

– С этим народом надо быть поосторожней. Как бы он не завалил группу Бойченко, – заметил Дзержинский. – Кстати, как ведет себя эсер Попов, который спрятался у Махно?

– Свирепствует, – ответил Янушевский. – Уничтожил не один десяток коммунистов.

– Давно пора его изъять оттуда, – подумав, сказал Феликс Эдмундович. – Да, кстати, и такого прожженного политикана, как Аршинов-Марин, тоже. Главное – обезвредить особо доверенных и приближенных к Махно людей.

– Группа Бойченко уже многое сделала. Недавно не без помощи товарища из группы Матвея, бывшего матроса Лободы, Махно расстрелял своего особо доверенного командира сотни Лашкевича и его дружка Бончика из Одессы. Это помогло нам сохранить золото Махно. Сейчас у группы задание: крепко поссорить Махно с Бароном, новым председателем секретариата конфедерации «Набат».

– Успешно они действуют?

– По нашим сведениям – да.

Дзержинский вернулся к столу, взял спички и закурил.

Выехав из Харькова, Матвей добрался лишь до станции Чаплино. Дальше пассажирские поезда не шли: только воинские эшелоны. Пришлось идти пешком до Дибровки. Там Бойченко узнал, что выбитый из Гуляй-Поля Махно со штабом и культотделом обосновался в Туркеневке. Воспользовавшись махновскими документами, Бойченко быстро достал подводу и вечером подкатил к хате, где квартировал Гордеев. В гостях у Ильи он застал Барона, Аршинова-Марина и Суховольского.

– А где Померанцев? – заглядывая через плечо Матвея, словно ища спрятавшегося наборщика, полюбопытствовал Аршинов.

– Стоило меня гонять! – с обидой проговорил Бойченко. – Какой же вы мне дали адрес Мрачного в Дергачах? Постучал я в тот дом, дверь открыла девушка. Я спрашиваю: «Здесь Мрачный живет?» А она рассмеялась: «Какой мрачный? Сам ты, парень, мрачный! Здесь только веселые живут», – и дверь захлопнула у меня под носом. А где же я без Мрачного Померанцева буду искать? Зря прогоняли!

– И правда! – воскликнул Суховольский. – Ты что ж, Барон, сам же посылал Лаврова в Харьков сообщить Мрачному, чтобы тот переходил на нелегальное положение. А Матвея забыл предупредить о новом адресе. Впрочем, Померанцев в этой заварухе не нужен...

– Безобразие! – взорвался Аршинов. – Это безобразие, Барон. Посылаем человека в Харьков, где он рискует головой – и даем неправильный адрес. А если бы чекисты оставили на старой квартире Мрачного засаду? И так сколько людей потеряли! И снова бездумно рискуем верным человеком. Это безобразная безответственность!

В ответ на выговор Аршинова Барон постарался отшутиться.

– Все хорошо? – спросил Илья, когда они с Матвеем остались одни.

– Нормально. Тебе Янушевский передал личное задание: во что бы то ни стало окончательно рассорить Нестора Ивановича с Бароном. Это очень важно.

– Это я сделаю. Между ними трещина образовалась уже после записки на мельницу, а теперь эта глупая история с адресом Мрачного. Видел, на него даже Аршинов взъелся. А уж он не преминет рассказать все батьке. Почему ты все-таки Померанцева не привез?

– А как ты думаешь?

– ЧК не заинтересована в том, чтобы у Махно печатались газеты, листовки, да еще на украинском языке.

– Молодец...

Утром, проходя мимо штаба, Матвей услышал, что его окликнули, обернулся и увидел Найденова. Бойченко поднялся на крыльцо, но дорогу преградил часовой.

– Не велено...

– Пусть зайдет, – сказал в окно Найденов.

Обнялись. Найденов был худ, беспрестанно покашливал. Болезнь согнула его, он казался горбатым.

Разговорились.

– Как Белаш? – спросил Матвей.

– Очень осторожен. Сдерживает батьку с этим экспериментом. С Поповым из-за этого на ножах. Еще с весны, с Белозерских хуторов. Там они от нечего делать совсем перегрызлись. Попов называл Белаша липовым стратегом, а Белаш Попова садистом и хамелеоном. Он прямо заявил Попову, что тот не анархист, а эсер и просто прячется среди махновцев.

– А как Левка с Поповым?

– Левка, как начальник разведки, в большой дружбе с Белашом. А с Поповым они враги. Левка часто заходит в штаб, ругается, что Попов то на одного, то на другого командира наговаривает батьке. Махно стал очень подозрительным. Попов этим и пользуется.

Крыльцо заскрипело под тяжелыми шагами. Найденов и Матвей замолчали. Послышался голос Левки Задова. Он что-то спросил у часового, пошел в хату.

– Легок на помине... – прошептал Найденов.

– Что, солдат, все хвораешь? – обратился Левка к Найденову.

– Угу...

– А ты, Матвей, что здесь делаешь? Знаешь порядок? В штаб посторонним не положено.

– Лев Николаевич, – принялся оправдываться Матвей. – Так я на минутку... Вот проведать зашел.

– Проведал – и хватит. Пойдем отсюда.

На улице Левка положил свою лапищу на плечо Матвея. Тот аж пригнулся.

– Вот что, Матвей, – проговорил Левка, подумав. – Не ходи сюда больше... И вообще не шатайся, где тебе не положено. Увидит Попов, да еще нанюхавшись... Просто – порубает. И твой Илья со всеми вашими Баронами тебе не помогут.

После такого предупреждения видеться с Найденовым стало сложно. Случайно встретились на улице и условились, что, когда нужно, Найденов сам зайдет в культотдел.

В культотделе частым гостем стал Барон. Обиженно выпячивая нижнюю губу, он брюзжал на Махно, что тот совсем не считается с ним, как с председателем реввоенсовета.

– Ему ближе этот эсеришка Попов. С ним он делится всеми планами, а я, как мальчишка, все узнаю из третьих рук.

– С Волиным он делился... – неопределенно заметил Гордеев. – Дядя Волин умел к нему подойти, потребовать, если надо.

– Ты думаешь, я не смогу потребовать? – взъерошился Барон. – Я имею на это полное право. Сегодня же на совещании потребую....

Воинственно надвинув на лоб канотье и сильно, словно шпагу, выбрасывая вперед трость, Барон вместе с культотдельцами отправился к батьке.

Едва началось совещание, Барон вскочил и принялся обличать Махно:

– Что мы мотаемся и пьянствуем по разным селам! Неужели с десятитысячной армией нельзя было не только удержать Гуляй-Поле, но и расширить территорию? Ведь от этого зависит судьба Великого эксперимента! Что могут говорить о нас наши друзья в мире? Ведь я информировал их о решении реввоенсовета. Я, как председатель реввоенсовета, требую, чтобы мне сейчас же показали все оперативные планы!

Поиграв желваками на скулах, тощий, взъерошенный батька зло бросил:

– Какие планы?! Планы мне должны показывать, а твое дело распространять анархистские идеи, – и заговорил о другом.

Насупившись, Барон скрестил на груди руки и замолчал.

Когда Махно ушел, Попов, нервно подергивая ногой в лакированном сапоге, так что звякала шпора, и не стесняясь других анархистов, обратился к Барону:

– Ты убирайся-ка восвояси. Не мути здесь. Тебе же лучше будет.

– Как ты смеешь со мной так разговаривать?! – вскинулся Барон. – Ты забыл, что я председатель реввоенсовета?

– А мы можем... в один прекрасный день остаться без председателя и плакать не будем... – криво улыбнулся Попов.

«Ловко же Гордеев подтолкнул Барона на скандал... – подумал Матвей. – Попов слов на ветер не бросает».

В культотделе, куда они вернулись, Суховольский, который почитал себя теоретиком не хуже Барона и с удовольствием занял бы место председателя, прямо сказал:

– Лучше бы ты действительно уехал.

– Я? Я никуда не уеду. Моя идея – мне ее и осуществлять. Я заставлю его выполнять нашу волю – волю секретариата в вопросе тактики борьбы за утверждение анархистского строя.

Суховольский спорить не стал. Но в тот же день у него состоялось свидание с Махно, а вечером Яков доверительно сообщил Гордееву, что у батьки принципиальных разногласий с набатовцами нет, территорию он скоро завоюет. Но он не позволит, чтобы выскочка Барон садился ему на голову.

Батька так и сказал: «Найдет Нестор Иванович нужным – он его быстро уберет. Пусть он это знает», – понизив голос, проговорил Яков. – Все-таки, я думаю, не стоит передавать такое Барону...

– Конечно, не стоит, – поддержал Илья.

Больше месяца махновские отряды совершали рейды из села в село. Сам Махно, не говоря уже о Бароне, не раз упрашивал и требовал, чтобы Илья выпустил хотя бы одну газету, хоть один номер «Пути к свободе» или «Голоса махновца». Илья попрекал Барона неправильным адресом в Харькове – без наборщика газету не сделаешь. А у Махно Гордеев отговаривался тем, что нет возможности работать при такой кочевой жизни: и машину можно запороть, и шрифт порастерять, тогда – дело швах.

После одного из таких разговоров Илья вернулся мрачнее тучи.

– Что делать, Матвей? Печатать эту чепуху? Тут материалов на десять номеров хватит. Не печатать – мне несдобровать. Очень уж зол батька. Попов грозится сам присмотреть за нашей работой... Может, сорваться нам отсюда...

– Как сорваться? Ты что! Мы должны выполнить задание.

Внимательно посмотрев на Бойченко, Гордеев чуть сощурил глаза:

– Получается, Матвей, что теперь не ты мой воспитанник, а я – твой. Ну и чудеса. Впрочем, в революции всякое бывает. Теперь я до конца понял, почему ты не привез Померанцева. У тебя, брат, все продумано. Когда ты успел так наловчиться?

Вскоре Попов наведался в редакцию. Гордеев показал ему перепутанные кассы со шрифтом.

– Видишь, Попов, что наборщики натворили перед тем, как драпануть, – сказал Илья. – Чтоб все в порядок привести – сколько нам времени нужно? А тут переезд за переездом.

– Да, постарались, гады... – только и сказал Попов, почесав затылок. – Тут глаза сломаешь.

А время шло...

В июне двадцатого года красные части освободили Киев от белополяков. Погнали их на запад. Но Врангель тем временем захватил Северную Таврию и продвинулся на север почти до самого Гуляй-Поля. Большая часть махновских отрядов оказалась непосредственно в тылах 13-й армии. Махновцы, оставшиеся во врангелевском тылу, распылились по селам, превратились в мирных селян. Зато севернее линии фронта батька не сидел сложа руки. Его отряды налетали на воинские эшелоны, захватывали оружие и снаряжение, грабили обозы, взрывали мосты, разбирали и растаскивали железнодорожные пути. Дня не проходило без налета, без стычки.

Тылы 13-й армии оказались в критическом положении.

И все-таки наступление Врангеля было приостановлено.

План Антанты на соединение белополяков и «черного барона» рухнул.

У Красной Армии появилась возможность бросить больше сил на борьбу с Махно.

Литературная запись В. Я. ГОЛАНД

Алексей АВДЕЕВ
ПОЕДИНОК

Он лежал на спине, неловко подвернув руку. Перед рассветом тюремщики волоком втащили его в камеру, бросили на бетонный пол и ушли, а он мгновенно провалился в глубокий обморок. Слабый свет зимнего дня едва проходил через замерзшее, запорошенное инеем окно, звуки не проникали в камеру.

Примерно в полдень заскрежетали металлические запоры. Распахнулась тяжелая, обитая железом дверь. В камеру вошел пожилой надзиратель с кастрюлей в руках. Глянув на узника, он кхекнул и пнул его ногой.

– Эй ты, барин! Слышь, что ль? Старуха кашу принесла. Говорит, мать! Очнись, доходяга, жрать-то ведь хочешь! – И снова ударил ногой по ребрам.

Узник застонал, пошевелился, с трудом раскрыл затекшие глаза, непонимающе глянул на тюремщика.

– Не изволите, значит, подниматься? Ну и хрен с тобой!

Тюремщик поставил кастрюлю на пол рядом с арестантом и ушел, громко хлопнув дверью. Дважды щелкнул ключ в замке. Заскрежетал тяжелый засов. Узник вздрогнул, снова застонал, но так и не смог поднять головы.

Когда в промозглой камере снова наступила тишина, в углу зашуршала солома, из нее выбралась крыса, принюхалась и кинулась к кастрюле. За ней шмыгнуло еще несколько серых тварей. С жадным писком они набросились на кашу. В борьбе за еду перевернули кастрюлю. Завертелись серым клубком. И вскоре пустая кастрюля с грохотом покатилась по бетонному полу...

Огромная крыса отделилась от стаи и смело приблизилась к человеку. Забралась к нему на грудь, принялась обнюхивать его избитое, заросшее лицо... Жуткий крик разорвал тишину камеры. Серая стая испуганно исчезла в темном углу.

Опираясь руками о пол, пленник с трудом приподнялся. Тяжело дыша, сел. С нижней губы его стекала струйка свежей крови. Он слизнул ее, сплюнул на пол. Приложил к укушенной губе руку. Сколько времени находится он в этой зловонной ледяной камере?

Вспомнил. Они с Буйновым собирались взорвать городскую электростанцию, но их схватили немцы. Но станцию все-таки взорвали.

Узник облегченно вздохнул.

Диверсию на городской электростанции, снабжавшей током не только город, но и концентрационный лагерь, оборудованный немцами на территории бывшего кирпичного завода, партизаны приурочили к побегу большой группы советских военнопленных. Пока охрана лагеря в кромешной темноте возилась с запуском аварийного дизеля и налаживала динамо-машину, сотни узников разорвали обесточенную колючую проволоку и успели скрыться...

К этой операции партизаны и подпольщики готовились долго и серьезно. Была зима, и надо было прежде всего подумать о том, куда укрыть, чем накормить и во что одеть сотни освобожденных товарищей...

Наверное, уже неделя минула, как его бросили в застенок. Каждую ночь его возят в городскую комендатуру на допрос. Пытают, зверски бьют жгутом, свитым из электрических проводов. Пытками гитлеровцы стараются заставить его говорить. Вопросы повторяются одни и те же: кто был с ним на месте диверсии, кого он знает из местного подполья, где скрываются бежавшие военнопленные? Он молчит.

А два дня назад в камеру пришел тот же толстый пожилой надзиратель.

– Эй, жених, получай передачу от невесты! – крикнул он и поставил на пол кастрюлю с вареной картошкой.

Узник обрадовался передаче, но тут же подумал: «От кого?» Никакой невесты у него не было. Острое чувство голода заставило взять картофелину. Он стал жадно есть.

– Смотри не подавись, – хохотнул тюремщик. – Ишь, налетел! А невеста у тебя ничего. Клавдией назвалась, – продолжал полицай с издевкой и добавил назидательно: Только верь моему слову: свадьбе вашей не бывать. Ишо до бракосочетания прикончат тебя тута, голубь! Если, конешно, не одумаешься и за ум не возьмешься.

И вот снова передача. Теперь ее принесла мать.

Он взял в руки пустую кастрюлю. Оглядел ее со всех сторон – ишь, как вылизали! И вдруг понял, что это та же кастрюля, в которой невеста приносила картошку. Точно! Вот и вмятина на боку!

Кастрюля знакомая, а принес ее другой человек? Как это понимать? Есть ли в этом какой-то смысл? Ни невесты, ни матери у меня в этом городе нет: они далеко отсюда, за линией фронта. Значит – это весточка с воли. Не веря еще в удачу, он продолжал рассматривать посудину. Почувствовал, что одна из ручек держится слабо. Он попытался открутить ее, но страшная боль обручем стянула голову. Перед глазами замельтешили красные круги, подступила дурнота.

Когда боль чуть приутихла, в сознании возникла мысль: «Почему фрицы ничего не спрашивали о Захаре Буйнове? Что с ним случилось? Может, удалось бежать?»

Узник тяжело вздохнул. Снова вернулся к пустой кастрюле... Крысы – сволочи. Он вспомнил, что у него в кармане должна еще остаться картофелина, берег ее про черный день. Куда уж чернее! Он отломил кусочек и осторожно просунул его сквозь распухшие, разбитые губы... Но картошка была маленькая, и после нее еще больше захотелось есть.

В камере становилось все холоднее. Или, быть может, это его избитое, обессиленное пытками и голодом тело уже не в состоянии было бороться за жизнь? Нет, не возьмешь! Он плотнее запахнул полы ватника. Сжался в комок, колени подтянул к подбородку. Стало немного лучше. Решил снова заняться шатающейся ручкой – не давала она ему покоя.

Повернулся к двери спиной, чтобы скрыться от глаз тюремщиков, и, передохнув, стал внимательно и со всех сторон осматривать посудину, отгибать и без того слабую ручку. И тут он заметил под ручкой кастрюли сплюснутый, еле видимый среди остатков каши клочок бумаги. Руки его дрожали, когда он осторожно извлек этот клочок.

Бумажка была мелко исписана острым карандашом. Ему удалось разобрать и понять основной смысл записки.

Загремел запор двери. Узник вздрогнул, быстро скомкал бумажку. Взгляд его тревожно метнулся по камере: куда спрятать?! Он сунул бумажный шарик в рот, давясь, проглотил его. А дверь уже открылась, и рядом с ним что-то тяжелое рухнуло на бетонный пол.

– Эй, хозяин! Принимай гостя! А то, видать, совсем заскучал тута один-то! – крикнул тот же пожилой тюремщик, считая, видимо, своим служебным долгом каждый раз обязательно поиздеваться над заключенным. Однако, видя, что тот не отзывается на его слова, пробурчал какое-то ругательство, подхватил с пола кастрюлю и захромал к выходу. Дверь с оглушающим грохотом и скрипом захлопнулась.

Полежав еще некоторое время, узник медленно поднял голову. В метре от него, скорчившись в три погибели, лежал человек в грязной, прожженной солдатской шинели, старой красноармейской ушанке, плотно завязанной под заросшим подбородком. Незнакомец тихо застонал, пошевелился, но глаза не открывал. Узник пристально всмотрелся в гостя: «Кто он? Друг? Враг? Не подсада ли?» – и решил первым не заговаривать. Он свернулся в комок и попытался заснуть... Но ему мешало уснуть письмо с воли.

Все же он заснул и спал долго. Пришел в себя от пинков и ругани тюремщика.

– Эй ты, барин! Разлегся! Не у тещи в гостях!

Он приподнялся с пола, но встать сразу не мог, а тюремщик злобно орал:

– Сколько тебе говорить, зараза? А ну встань!

Он напрягся и медленно поднялся во весь рост. Ноги дрожали, подгибались: он едва держался, его шатало. Яркий луч фонаря слепил воспаленные и отвыкшие от света глаза. «Держись, брат, держись, – подбадривал он себя. – Надо выстоять. Непременно выстоять!» В камеру вошли еще двое: надзиратель с повязкой полицая на рукаве и второй – помоложе, в немецкой форме, с автоматом. Немец молча, пристально смотрел на узника, мотнул головой: «Ведите!» А узник вдруг обрел силы: в его памяти всплыло письмо с воли. У него сразу полегчало на душе, даже будто потеплело в камере-холодильнике и боль в избитом теле стала меньше. Улыбка мелькнула на его измученном лице.

– Ну, ты чего скалишься? – завопил полицай. – Не радуйся, не на гулянку повезут... Марш в коридор!

– Форвертс! Шнеллер! – крикнул немец.

Шаркая ногами по бетонному полу, узник медленно вышел в коридор. Держась руками за ледяные железные перила, спустился по крутой каменной лестнице, а в голове все яснее складывалась новая линия поведения на предстоящем допросе. «Спасибо, товарищи. Вовремя подсказали. Посмотрим теперь, кто кого!» – подумал он и даже прибавил шаг.

Пока шли к воротам через тюремный двор, узник жадно вдыхал морозный воздух, размахивал руками, старался размять избитое тело. Ветер бросал в лицо крупные хлопья снега.

Он ловил ртом снежинки, жадно слизывал с губ капельки воды.

За воротами стоял автофургон. Арестант усмехнулся: «Каждый раз в новом экипаже возят. Видать, боятся, чтобы партизаны меня не отбили». Полицай тихо свистнул. Одна половинка двери распахнулась. На землю тяжело соскочили три пожилых полицая с белыми повязками на рукавах. У каждого – карабин, подсумок на поясе.

– Ну как, орлы, готовы?

– Как штыки! – отозвался тот, что был в полушубке и новой черной каракулевой шапке. Он хрипло загоготал...

– Да-а, чую аромат! А не перебрали?

– Как всегда, по погоде, не больше.

– Ну-ну! Вот вам пассажир. Принимайте и трогайте. Запомните и зарубите на носу, штоб с головы этого арестанта, промежду прочим политического, ни один волос не упал, покеда вы его доставите. Я тебя, Ноздрюк, как старшего спрашиваю: ясно?!

Полицейский приосанился.

– Ясно.

В плотно закрытой машине было холодно и темно. Острый запах гнилых овощей вызывал тошноту. На поворотах машина со скрипом кренилась.

Конвоиры время от времени включали фонарь. Освещали узника, сидевшего на скамье у окна кабинки, забранного железной решеткой, а с другой стороны задернутого занавеской. Хотели убедиться, не сбежал ли, часом. Полицаи, получившие строгий приказ от тюремного начальства охранять узника, были недовольны. Им хотелось показать арестанту, что они кое-что значат. И они начали задирать его.

– Сидишь? Молчишь? Правильно делаешь! Песенка твоя уже спетая. Полная хана тебе обеспечена.

– Чудно как-то получается, черт бы вас задрал, партизан да подпольщиков! Ну чего добиваетесь? Через вас, паразитов, и нам никакой жизни нету. Сидели бы мы в тепле и сытости, а тут ночами гоняют, как собак! Угомонились бы уж... Сила у них ого какая! Да и мы люди не маленькие!

Партизан усмехнулся и спросил:

– А чего это вы, господа хорошие, тогда такие злые, коль люди «не маленькие», а? Или хозяева мало платят за верную службу? Или страшновато по ночам разъезжать?

– Что-о-о?! – взвыли они хором. – А кого ж это нам страшиться? Таких вот доходяг, как ты? Ха-ха!

Тут же включили фонари. Свет направили на партизана, но и он разглядел их плохо выбритые рожи бывших уголовников.

С каким бы удовольствием они прикончили его, посмевшего так смело и прямо сказать им, кто они такие, но не имели на это права. И ему вдруг стало смешно. Ах письмо, сколько ты придало сил!

Автофургон остановился у подъезда городской комендатуры и длинно просигналил. Конвоиры вывели узника из машины и с рук на руки передали немецким солдатам. Те привели его в просторный кабинет с двумя широкими окнами, задернутыми плотными шторами. В кабинете все было так же, как вчера и позавчера: до блеска натертый паркетный пол, огромный стол, портрет Гитлера на стене, за столом здоровенный немецкий майор, следователь Шранке. Только сам узник чувствовал себя по-другому.

Один из солдат грубо толкнул его прикладом в спину, и он плюхнулся на табурет перед столом следователя. На этом табурете он уже просидел семь длинных и страшных ночей. Не раз падал с него, теряя сознание от зверских побоев.

– Ну-с, господин Титов, продолжим нашу работу! – сказал, отрываясь от бумаг, Шранке. Майор держал в руках паспорт на имя Владимира Титова, слесаря-механика частной автомастерской. – Итак, вы помните, о чем я спрашивал вас в прошлый раз?

Партизан пожал плечами.

Гитлеровец резко откинулся на высокую спинку резного стула и повернул настольную лампу так, чтобы сильный свет ее падал на арестованного, а лицо самого следователя оставалось в тени. Титов молчал. Надо быть очень осмотрительным сегодня. Сначала лучше помолчать, собраться.

– Ну-ну?! Скажете мне сегодня что-нибудь вразумительное? Или по-прежнему будете молчать? Не теряйте времени, которого у вас мало. Назовите ваших сообщников. Вы слышите меня?

– Я слышу вас, господин следователь, и прекрасно понимаю. Только мне не совсем ясно, почему вы спрашиваете меня о том, что вам самому хорошо известно? – сказал Титов, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

Немец резко вскинул голову. Удивленно посмотрел на арестованного.

– Вот как? – следователь был явно ошарашен. – Что вы имеете в виду?

– Вы же знаете, что меня не одного взяли на месте диверсии.

– Гм! Это – верно, вас взяли не одного. – Шранке помолчал, покусал губу.

Титов тихо сказал:

– Со мной был мой напарник, Буйнов Захар Петрович. – И добавил, нахмурясь: – Если при допросах тут его не угробили.

Шранке в упор смотрел на партизана. Потом взял сигарету, закурил, жадно затянулся и как-то бесцветно заметил:

– Да, вы правы. Он, представьте, пока еще жив. Однако нас интересуют другие бандиты, причастные к этой диверсии. Ведь большие дела совершаются не единицами?

Партизан пожал плечами.

– Господин следователь, иногда большие операции совершаются малым количеством людей, даже одиночками, наверное, у вас были подобные случаи. Мы с ним вдвоем шли на взрыв городской электростанции, а взорвали другие...

Следователь резко вскинулся.

– Так кто же это сделал?

– Этого я не знаю. Взрыв произошел, когда нас уже взяли. Значит, нас с Буйновым кто-то дублировал. Но мы не должны были знать других исполнителей.

– Допускаю... А еще какие важные объекты в нашем городе вы должны были взорвать?

– В ту ночь мы с Буйновым были заняты только электростанцией. Я не знал других объектов, которые по плану должны быть взорваны. Разве только...

Титов замолчал...

Эсэсовец вскочил и обошел стол. Вплотную приблизился к допрашиваемому, похлопал жгутом из проводов по ладони.

– Прекрасно! Очень хорошо! Так что вы хотели сказать?

Титов медленно, будто с трудом проговорил:

– Мы готовили к взрыву городскую гостиницу...

– Гостиницу?! – переспросил следователь, задыхаясь.

Титов кивнул.

– Какую?! Я вас спрашиваю: какую?!

– Ту, в которой живут ваши офицеры, – тихо сообщил партизан.

Шранке крикнул в ужасе:

– А взрывчатку! Взрывчатку успели заложить?!

Партизан рассеянно посмотрел на него, болезненно сморщился, недоуменно спросил:

– Взрывчатку?..

Он почувствовал, что теряет сознание, но надо держаться, надо держаться до последнего, он еще не выполнил своей задачи – он сжал кулаки, плотнее уселся на табурете.

– Так где же находится взрывчатка?

Партизан, не сводя взгляда с немца, тихо сказал:

– Взрывчатка находится в надежном месте, господин майор. Но где? Этого я вам, к сожалению, сказать не могу.

– Почему? – удивился Шранке.

– Да потому, что за взрыв гостиницы отвечал не я. Вы спросите об этом исполнителя второй диверсии.