Текст книги "Хмель-злодей"
Автор книги: Владимир Волкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Да пальцы отруби, чтобы не вытащила.
Гаон, рабби Иехиель Михель, как и многие, бросился в воду рва около крепости, думая спастись там. Но горожане прыгали вслед за евреями, настигали их, по пятеро человек на одного, и убивали в воде саблями и копьями. А несколько человек, стоя около рва с ружьями, не торопясь выцеливали и отстреливали людей, пока вода во рву не стала красной от крови. Гаона схватил один из горожан, хорошо знавший его, и уже взмахнул саблей, чтобы убить.
– Не убивай, я покажу тебе, где закопано много золота и серебра, закричал Гаон.
Горожанин вытащил его из воды, и они пошли к дому, где было спрятано золото и серебро. Получив своё, тот отпустил Гаона. Гаон всю ночь прятался в чужом, пустом доме. Утром следующего дня горожане обыскивали все дома, выискивая, не скрывается ли где-нибудь еврей. Гаон забрал свою престарелую мать и бежал на кладбище, чтобы, если доведётся быть убитым, остаться там погребённым. Для еврея очень многое значило погребение своих останков на кладбище.
И когда они были уже совсем недалеко от кладбища, их догнал сапожник из местных, знавший Гаона и ненавидевший его за мудрость и просвещение. Он ударил Гаона пикой и поранил его. Тогда взмолилась к нему мать Гаона:
– Убей меня вместо сына.
Но не послушал её злодей, он убил сначала сына, а потом и мать его.
– Мама, мамочка, забери меня, мне больно, – кричала Рахель, насаженная на пику, а Лея уже ничего не могла выговорить, она только смотрела на тускнеющий мир печальными, полузакрытыми глазами.
Эстер рванулась вперёд, навстречу этому крику умирающей дочки, но с тихим вздохом бессильно распласталась на земле. Голова её откинулась и застыла. Отлетела душа её.
Бен Элиэзер сидел на земле, он отвернул голову, чтобы не видеть, как умирает его семья. Рядом валялись его отрубленные ноги.
– Смотри, тварь жидовская, нечего отворачиваться.
Трое горожан шли по улице, в руках они несли багры, топоры, двуручную пилу. Видимо, они шли разбирать на дрова разграбленные еврейские дома. Они, конечно, сразу узнали бен Элиэзера.
– Смотри, – закричал ему, видимо старший, показывая на казаков, которые с хохотом безумцев носили по улице насаженные на пики тела девочек. Бен Элиэзер не поворачивал головы. Тогда к нему подбежал один из горожан и пнул его сапогом.
С трудом разжимая губы, бен Элиэзер проговорил:
– Проклинаю тебя и семью твою, пусть сгинет она смертью такою же.
– А, ты ещё шевелишь своим поганым языком! – закричал горожанин, – Митроха, давай сюда пилу.
Подошёл горожанин с пилой, вдвоём они повалили на землю бен Элиэзера и отпилили ему голову.
Михаил и Сашка въехали в крепость одними из последних, они уже давно поняли, что сражаться там не с кем.
Они въехали в кровавый ад. Лошадь Михаила спотыкалась, топча копытами трупы на дороге, с обрубленными руками и ногами. Кое-кто из брошенных здесь был ещё жив, и его умышленно оставили на дороге – умирать медленной, мучительной смертью.
Михаил полузакрыл глаза, чтобы не видеть этого.
– Что это? – Сашка указал другу на подвешенных людей и на толпу вокруг них. Они подъехали ближе, и глазам их предстало жуткое зрелище. Людей подвешивали за руки, забивали в рот кляп, чтобы не слышать душераздирающие крики, и с живых сдирали кожу. Пьяный, весь в крови казак, орудовал кривым турецким ножом, горланя песни, как будто свежевал кабана. Потом людей бросали собакам, и голодная свора рвала, как волки клыками, человеческое мясо.
Михаилу стало плохо. Друзья подъехали к заполненному водой рву. Здесь, прямо на площади, казаки насиловали девушек и женщин. Потом, приглянувшихся, самых красивых тащили к пьяному попу на крещение, чтобы взять в жёны.
– Подожди меня, – бросил Михаил Сашке.
Он спешился и отошёл к стене какого-то дома, его тошнило. Слева от него на телеге пьяная толпа казаков насиловала двух симпатичных девушек. Они уже не могли кричать, были голыми, в крови, и бессильно, как трупы, лежали поперёк телеги. Казаки азартно тыкали в них ножами. Это были Сара и Лиора.
А двух других девушек казаки тащили к мосту. Там на другой стороне была церковь.
– Счас покрещу, и станешь моей женой, – дышал перегаром в лицо Рут немолодой казак. И слюнявил своими губами её губы, меж тем, как руки его шуровали у неё под платьем, – счас будешь моя…
Рут не сопротивлялась, она уже задумала своё…. Не сопротивлялась и Дина, словно бы выказывая удовольствие, ступая рядом с усатым, степенным запорожцем.
Рут обняла казака и сказала ему на ушко:
– А ты знаешь, что я умею пули заговаривать.
– Да ну, – удивился казак, в его пьяном мозгу такое не укладывалось, – как это?
– А вот так: ты будешь в меня стрелять, а я пули отведу.
– Не может такого быть!
– А давай попробуем!
– Давай.
Он и представить себе не мог, что девушка сама ищет смерти.
Михаил смотрел, как казак, взяв у другого самопал, отошёл на несколько метров и прицелился в девушку.
«Убьёт сейчас», – подумал он.
Но вдруг, не успев выстрелить, казак вздрогнул и медленно опустился на землю. В груди его там, где сердце, торчал нож. И тотчас же в воздухе мелькнула гибкая, сильная фигура. Неизвестно откуда взявшийся человек в немыслимо высоком прыжке ударом ноги вышиб Сашку из седла. Вскочив на коня, он подхватил девушку и, промчавшись через мост, поскакал в степь. Казаки стояли, разинув рты от удивления и, воспользовавшись этим, Дина перевалилась через перила моста и прыгнула в воду. Казак, который тащил её, собрался было прыгнуть следом, но другие удержали его. Голова Дины показалась два раза над поверхностью воды и исчезла.
– Утопла, – констатировал кто-то.
Меж тем Михаил, сразу забыв о своей головной боли, вскочил на коня и помчался следом за похитителем.
Вскоре Сашкин конь, неся двух седоков, начал уставать, и расстояние между ним и преследователем сокращалось. Михаил догнал его уже у леса.
Человек, угнавший коня, ссадил девушку, которая сразу исчезла в лесу, и повернулся к Михаилу. Тот увидел перед собой молодого красивого парня, совсем юношу. Большие, миндалевидные глаза его, которые в этот момент были твёрды и решительны, выдавали происхождение своего хозяина. «Надо же, еврей, а так владеет конём и оружием», – подумал Михаил.
Парень изготовился для защиты, в руке его была Сашкина пика, оставшаяся на коне в бушмате[6] по-походному притороченной к седлу. Михаил поскакал навстречу и, когда они сошлись, ловким, известным каждому кавалеристу приёмом вышиб пику из рук парня. Потом развернулся, выхватил саблю, снова помчался в атаку но, не доезжая нескольких метров до противника, вдруг натянул поводья, остановив коня, и опустил саблю. Ему расхотелось убивать этого парня. Тот, как затравленный зверь, следил за каждым его движением.
– Не бойся, я не причиню тебе зла.
Парень молчал, настороженно выжидая, чувствовалось, что он не верит ни одному слову Михаила.
– Как зовут тебя? – неожиданно для самого себя спросил Михаил. И этот обыкновенный вопрос слегка растопил ледок недоверия.
– Давид.
– А я – Михаил. Шляхтич польский. Не казак.
– Тогда что ты делаешь среди казаков?
– Я воюю за правду… да ещё за деньги, – добавил он погодя.
– У тебя своя правда, а у меня своя.
– Иди, скрывайся в лесу, только коня верни, он моего друга. Да и не нужен вам конь, он только выдаст, пешему легче скрыться.
Давид спрыгнул с коня и, не сказав больше ни слова, не попрощавшись, исчез в лесу.
Сашка с трудом поднялся и, приспустив штаны, рассматривал огромный синяк на левом боку. «Хорошо, что не сломал ничего, – подумал он. И что это за приёмы такие невиданные».
Потом похромал навстречу Михаилу. Занятый собой и своими мыслями, он не обращал внимания на то, что творилось вокруг, первое шоковое впечатление от увиденного уже прошло. Вдруг его отсутствующий взгляд зацепил одинокую женскую фигуру. Она сиротливо пристроилась на камне возле какого-то дома и выглядела печальным застывшим островком среди людей, снующих в разных направлениях. Сашка подошёл ближе и увидел симпатичную девушку с заплаканными глазами и печатью страдания на лице.
– Здравствуйте, госпожа, о чём мечтаем? – Как обычно, в своей шутливой манере начал он.
Девушка одарила его презрительным взглядом, и Сашка вдруг почувствовал какой-то необычный интерес к ней.
– Может быть, у вас с языком что-то случилось, тогда я, как доктор, могу его подлечить. Откройте ротик, закройте глазки.
– Девушка, поняв, что молодой человек привязался и просто так не отвяжется, вымолвила:
– Я с казаками не общаюсь.
– А что так, разве они плохие люди?
Девушка не успела ответить, как показался Михаил. Конь его шёл шагом, видимо, приустав от недавней погони. Сашкина лошадь шла в поводу.
– Ну, как, – встретил Сашка Михаила, поглаживая крепко ушибленный левый бок, – догнал ты этого чёрта?
– Догнал, – нехотя вымолвил Михаил, спрыгивая с коня.
– И кто это был?
– Парень молодой.
– Молодой, да удалой, вишь какой ловкий да смелый, из поляков, небось.
– Нет, не угадал, да и отпустил я его.
– Ты что, опять за свою старую привычку, милость к врагу проявляешь, а если бы он меня убил, ты бы тоже его отпустил?
– Не нужно говорить того, что не случилось, не накликай, – Михаил устало опёрся на стремя, – еврей это был.
– Е-врей? – удивлённо протянул Сашка, – откуда у еврея такое умение и выучка, да и поубивали всех?
– Значит не всех, – отрезал Михаил.
Тут неожиданно заговорила девушка, на которую они, уже не обращали внимания. Она спросила Михаила:
– А как он выглядел, вы не рассмотрели?
– Рассмотрел, даже имя его знаю.
– Как, как его зовут?
– Давид.
Девушка вскочила с камня и лицо её сразу же изменилось. В одно мгновение в нём отразились: и радость, и восторг, и всё ещё недоверие, и сомнение, и желание уточнить, проверить, убедиться. Голубые, как небо глаза её засверкали, как будто в них выглянуло солнышко.
– Жив, жив, славу Богу, жив.
– А кем он тебе приходится?
– Это старший сын моей хозяйки, – и добавила, чуть слышно.
– Их всех… всю семью…. Спасибо вам, пан хороший, что отпустили его.
– Я не пан, я казак, – ответил Михаил.
– Кто родился паном, казаком вряд ли станет, даже если его и нарядить в свитку казацкую.
Друзья с удивлением смотрели на крестьянскую девушку, которая обладала, оказывается, внимательностью и недюжинным умом.
В молчании возвращались они в лагерь, где расположилось казацкое войско. Михаил думал о той роли, которая выпала на их долю в этот сложный период жизни, а Сашка всё пробовал на язык такое мягкое и нежное имя девушки – Леся, и представлял себе, какая она красивая, и как ему хочется разговаривать с ней и смотреть на неё.
День клонился к вечеру, солнце садилось, багрово-красный закат, непривычный в этих местах, полыхал в небе.
От восхода до заката этого долгого кровавого дня осталось в городе Немирове десять тысяч загубленных жизней.
Глава 5. Предательство
«Верить клятвам предателя – всё равно, что верить благочестию дьявола».
Елизавета I
– Ты поплачь, легче будет, – Рут легонько касалась губами руки Давида, прижимая её к своей щеке. Голова её лежала у него на коленях. Они сидели в шалаше, наскоро собранном Давидом из жердей и веток. В лесу было тихо и казалось, что весь этот дикий и злобный мир существует только в их воображении, потому что того, что случилось, просто не могло быть в реальности. Перед глазами Давида стояла страшная картина смерти его большой и дружной семьи, и он то выл, вздрагивая и выкрикивая что-то непонятное, то жалобно всхлипывал, как ребёнок…
Ему удалось днём тайком проникнуть в дом и зайти в комнату любимца всей семьи Мойшеле. Младший брат сидел за столом, голова его лежала на раскрытой книге Святого писания. В шею был воткнут нож, как будто кто-то приковал его к страницам Вечной книги. Давид подошёл ближе и прочитал строчку вверху, которая не была залита кровью: «Возлюби ближнего своего…».
– За что, Боже, за что его, мальчишку, который не сделал в жизни никому ничего плохого? Он только учил Святое писание.
Давид произносил эти слова, как сомнамбула, разговаривая то ли сам с собой, то ли с Богом. Его била дрожь, хотя ночь выдалась тёплая.
Как хочется погладить нежную, тёплую руку матери, как хочется услышать её голос… Он был беспокойным сыном.
– Мама, прости меня, мама…
Но поздно, слишком поздно…
Серый рассвет нехотя вполз в лес, пронизываясь сквозь густую листву деревьев. Первый робкий луч солнца заглянул в шалаш, где тревожным сном, обняв друг друга, спали юноша и девушка. Они забылись только под утро, но не любовными утехами была полна их ночь.
Давид осторожно разнял руки девушки и поднялся. И это был уже другой человек – за сутки он повзрослел на десять лет.
Тихонько вылез из шалаша, незаметного издали чужому глазу, сделал несколько упражнений. Потом разбудил Рут, осторожно поцеловав её в полураскрытые во сне губы:
– Пора, любая моя.
Девушка потянулась, не открывая глаз, закинула свои гибкие руки за шею Давида и так поднялась.
Потом, не успев согнать с лица мечтательную сонную улыбку, взглянула на возлюбленного, и остатки сна слетели с прекрасного девичьего лица. Глаза, и так огромные, казалось стали ещё больше:
– Что, что с тобой?
Давид недоумённо посмотрел на неё. Он не мог видеть, что его чёрные, вьющиеся волосы за ночь стали седыми.
Через полчаса юноша и девушка уже шли по лесной дороге. Давид вёл свою Рут в то место, в котором, он точно знал, она будет в безопасности, пока он выполняет свой долг мужчины и воина.
В Тульчине была хорошо укреплённая крепость. Евреи, зная об этом, стекались сюда со всей округи, подгоняемые слухами о необыкновенной жестокости казаков и холопов. И собралось там их несколько тысяч, и принесли они собой всё богатство, которое было накоплено ими за жизнь, золото и драгоценности.
Максим Кривонос, опьянённый резнёй в Немирове, строил дальнейшие планы по захвату городов, где можно было поживиться. Через несколько дней, когда казаки и горожане насытились кровью и убийствами в городе, приехал Кривонос к Ганже.
– Пора двигаться дальше, брат мой, люди мои волнуются, требуют крови и денег.
– Я не могу идти с тобой, меня призывает батька, он собирает силы против поляков.
– Жаль, брат, мы хорошо пощипали с тобой жидовину, да и добра добыли много.
– Я, если ты захочешь, оставлю тебе сотню казаков, в воинском деле искушённых, они и твоих людей обучат.
– Это было бы хорошо. Большинство моих привыкли только косы да мотыги в руках держать.
– А куда ты нацелился идти?
– На Тульчин, там хоть и крепость сильная, да евреев много пришло, там и богатства много.
– Ну, в добрый час, – казацкий полковник и восставший холоп обнялись и разъехались, чтобы не встретиться больше никогда.
В роскошном особняке князя Четвертинского, расположенном посреди Тульчинской крепости, собралось невиданное количество народа. В большой зале за столом и вдоль стен сидел и стоял разномастный люд. Здесь можно было увидеть польских жолнёров, кичащихся своей выучкой, седобородых еврейских раввинов, каких-то молодых людей с оружием, почтенных шляхтичей – отцов семейств.
Первым, перекрывая сдержанный гул голосов, заговорил хозяин дома:
– Господа евреи, панове! Мы собрались для того, чтобы договориться о совместных усилиях против казаков и холопов, которые не сегодня-завтра будут здесь.
Князь говорил сидя, его огромный живот и вся его комплекция не позволяли долго стоять, большая голова на толстой и жирной шее медленно поворачивалась из стороны в сторону, обозревая находившихся в зале людей.
– Польских жолнёров всего шестьсот человек да еврейских вооружённых людей несколько сотен. А беженцев сейчас в крепости уже пять тысяч. К нам двигается огромное войско, и только общими усилиями и стойкостью мы сможем поразить неприятеля.
Князь вытер большим платком лоснящееся лицо и просвечивающую сквозь редкие волосы на голове лысину.
После него слово взял гаон, славящийся своей мудростью и знанием Святого писания, рабби Аарон:
– Ясновельможный князь, панове, евреи! Мы заключаем между собой священный союз, чтобы быть вместе, помогать друг другу в битве с озверевшим врагом. В этот грозный час мы должны оставить наши прежние претензии друг к другу, непонимание и нетерпимость. Мы клянёмся не изменять друг другу и защитить наши семьи и нашу честь. Одобряете ли вы такой союз?
Гул одобрительных голосов был ответом гаону.
– Тогда мы должны скрепить его своими подписями.
Рабби Аарон махнул кому-то рукой, и сейчас же на стол перед князем Четвертинским лёг лист бумаги с текстом священного союза. Он пробежал его глазами, потом зачитал вслух и, не услышав вопросов и возражений, подписал. То же самое сделал и рабби Аарон.
Вместе возвращались с собрания гаон и Давид. Давиду, несмотря на молодость, было поручено возглавить еврейский вооружённый отряд.
– Ну, я пойду к своим, нужно ещё многое успеть сделать, люди у меня хоть и храбрые, но воинскому делу не все обучены, – произнёс Давид.
– Иди. На Господа нашего да на вас возлагаем мы надежду!
Огромное войско численностью в двадцать тысяч холопов двигалось к Тульчину. По дороге к нему присоединялись жители окрестных сёл, и оно быстро возрастало в числе.
Придя под стены крепости, холопы и казацкая сотня, в которой находился Михаил и Сашка, бросились на штурм. Но евреи и польские солдаты поражали их из ружей и луков. Пальба и свист стрел заглушали всё. И отступили холопы от крепости. Численность их, меж тем увеличивалась, много народа стекалось из окрестностей, но были это простые крестьяне, которые только своей массой и дикими криками пытались вызвать смятение в рядах защитников.
И вновь, собравшись с силами, на второй день бросились холопы на штурм. Казацкая сотня затерялась в этом море людей, но понеся большие потери, отступили. Тогда из крепости вырвалась конница, а за ней – пешие евреи и поляки. Они бросились преследовать бегущих холопов, настигли их и, храбро сражаясь, убили несколько сот человек. Немногочисленная конница, которую возглавил Давид, рассеяла казаков, и они затерялись в бегущей толпе холопов. Давид орудовал саблей, которая беспощадно рубила бегущих, чувствуя сильную и опытную руку хозяина. Кровью была забрызгана лошадь, в крови был и сам Давид.
Вот он настиг казака, который не смог повернуться к противнику в густой толпе людей. P-раз, и голова конника слетела с плеч. Вот и второй. Давид взмахнул саблей, и в этот момент казак обернулся. Боже, это был тот самый, что отпустил его недавно. И казак узнал его. Сабля рассекла воздух, но в последнюю секунду Давид изменил её направление. Удар пришёлся по крупу лошади, и та упала, сначала на колени, а потом завалилась на бок. В горячке боя Давид не успел рассмотреть дальнейшего, смертельная схватка требовала всех сил и внимания. Так закончился второй день битвы.
– Ну, что удержим крепость? – спросил вечером гаон у Давида.
– Удержим, несомненно. Припасов у нас много, им не взять крепость.
На третий день холопское войско, пополнившись людьми из окрестных сёл, вновь пошло на штурм. Они использовали тяжелый таран с железным остриём, который должен был разрушить стену. Страх закрался в души обороняющихся, когда они увидели огромную массу народа, от которого черно было окрест. Но Давид, перебегая вдоль цепочки своих воинов на стенах крепости, подбадривал каждого. С громкими криками и воплями, как было принято у казаков и холопов, начался штурм. Гулко бил таран, долбивший стену, падали холопы, как трава, под пулями и стрелами, но, сменяя павших, другие заступали на их место. И кончился этот день, и вновь отступили нападавшие, не добившись успеха.
Сашка растирал ногу Михаила, придавленную упавшей лошадью.
– Похоже, вывих или растяжение, придётся денька три полежать, хорошо отделался, тот парень мог и не промазать.
Во время боя Сашка видел, что друг в беде, энергичный воин из крепости убьёт его, но пробиться сквозь густую толпу смог только тогда, когда Михаил уже упал вместе с лошадью, и ему требовалась помощь, чтобы подняться.
– Тот парень не промазал.
– Что?
– Это как раз был тот еврей, который твоего коня угнал, и которого я отпустил.
Сашка покачал головой и в задумчивости поскреб затылок.
– Ну, дела, теперь вы с ним как бы повязаны, – заключил он.
– Выходит так, – помолчав, ответил Михаил.
Максим Кривонос, поняв, что дело затягивается, и крепость просто так взять не удастся, пошёл на хитрость. Зная о непростых отношениях между евреями и поляками, он решил сыграть на естественном страхе небольшого отряда поляков перед многотысячной толпой восставших.
Ночью он отправил в крепость лазутчика из горожан, находившегося в приятельских отношениях с князем Четвертинским. Лазутчик передал предложение Кривоноса: мир для поляков в обмен на выдачу холопам евреев – на разграбление. Князь, не раздумывая, согласился.
Утром его люди стали вызывать евреев по одному и разоружать их. Эту новость быстро узнали евреи.
Сотни людей собрались перед домом гаона.
– Отомстить предателям! – неслось из толпы, – постоим за себя!
Народ был полон решимости разделаться с нарушившими клятву поляками.
На крыльцо вышел гаон рабби Аарон.
– Слушайте, братья, народ мой! Мы находимся в изгнании между другими народами. Если вы подымете руку против панства, и об этом прознают шляхтичи, они отомстят за них всем нашим братьям, что в изгнании. Сохрани нас, Господь, от этого. Если так решено на небесах, примем ниспосланную кару со смирением. Чем мы лучше наших братьев, погибших в святой общине Немирова? Да внушит Господь милосердие нашим врагам. Быть может, отдав им все наши ценности, мы выкупим свои жизни.
Внимательно слушал его народ, потому как гаон имел большой авторитет среди евреев, и решили люди поступить так, как говорит он. Но тут вышел вперёд Давид и сказал:
– Я не верю казакам. Они всё равно убьют нас, сколько бы богатств мы не принесли им. Если вы решили отдать своё добро и свои жизни, то я больше не нужен здесь, я ухожу из крепости.
Он повернулся, чтобы уйти, в это время подошли к нему несколько человек и сказали:
– Мы идём с тобой.
Потом к ним подошло ещё несколько десятков, и все они покинули площадь. Когда стемнело, переодевшись в крестьянское платье, неслышными тенями они проникли сквозь лагерь повстанцев, бесшумно сняв часовых, и растворились в ночной мгле.
Евреи снесли всё своё имущество на центральную площадь.
Утром повстанцы ворвались в крепость.
– Вот то, что вы желали! – встретил их князь и показал на еврейское добро.
Максим Кривонос послал повеление князю взять всех евреев под стражу, чтобы не разбежались. Три дня провели евреи в страхе и неизвестности. Не ведали они, сдержат ли своё обещание злодеи.
На четвёртый день приказал Кривонос вывести всех евреев из крепости, и исполнили поляки это приказание. Вышли евреи с разбитыми и сокрушёнными сердцами, предчувствуя недоброе.
Согнали их всех – несколько тысяч – в большой сад, наглухо огороженный со всех сторон.
Гаон увещевал людей:
– Если суждено, пусть мы погибнем во славу имени Господа, но не изменим своей вере.
И отвечал народ единодушно:
– Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Бог единый и так, как в ваших сердцах он един, так и в наших он только единый.
В большой дом, где расположился Максим Кривонос ввалились несколько холопов.
– Явился до нас посланник епископа киевского Сильвестра, хочет говорить с тобой.
– Пусть заходит.
В горницу вошёл рослый поп в рясе с большим крестом на груди. Перекрестившись трижды в красный угол, где едва тлела лампада перед затуманившимся от времени ликом Христа, он поклонился Кривоносу.
Максим жестом показал на стул:
– Сядай, батюшка, с чем пожаловал?
– Слыхал я, что евреев много собралось у тебя, что драгоценности их, неправедно нажитые, отобрал ты.
– То так, батюшка, жертвую тебе десятину на Храм Божий.
– Премного благодарствую! А скажи-ка, что с теми евреями делать собираешься?
– То, как обычно, отдам холопам, чтоб уничтожили заразу эту.
– А я вот, что тебе предложить хочу. Коли удастся уговорить этих жидов от веры своей отказаться, да в нашу перейти, в православную, вот это будет победа. О ней быстро весть разнесётся среди евреев, да и кругом другие народы про то узнают. И захотят все жиды жизнь свою спасти. И окрестим всех, и укрепится тем православие, как вера истинная, а евреи исчезнут быстрее, чем изводить их смертоубийствами.
– Умён ты, батюшка, и дальновиден. Но сумлеваюсь я в успехе дела твоего. Однако попробуем. Коли не получится у тебя, тогда я за дело возьмусь.
Наутро явился к евреям, ожидавшим своей участи, представитель епископа и поставил посреди сада знамя с крестом православным:
– Всякий, кто изменит своей вере, останется в живых; пусть он сядет под этим знаменем.
Но никто не ответил ему и никто не вышел, ни один человек.
И так он три раза возвещал о предложении своём. Но гробовое молчание было ответом ему.
Тогда он открыл ворота сада, и сейчас же в него ворвались холопы и стали убивать евреев. Кровь лилась рекой, убийцы озверели от крови. Кого протыкали саблями и пиками насквозь, кому сносили голову, кому отрубали конечности и бросали на съедение псам. Некоторым обматывали голову по переносице тетивой лука и спускали лук так, что у них выскакивали глаза, детей рубили, как капусту. Женщинам раздвигали ноги и насаживали их на пики, хохоча над тем, как они корчились и кричали в предсмертных муках.
В живых оставили только несколько раввинов, надеясь получить за них хороший выкуп. Их заковали в кандалы и оставили в саду под стражей.
После того, как были убиты все евреи, холопы подошли к крепости, намереваясь ворваться в неё.
Тогда закричали им со стен люди князя:
– Вы ведь заключили с нами договор, зачем же его нарушаете?
И отвечали на это холопы:
– Так же, как вы поступили с евреями и нарушили заключенный с ними договор, так же и мы поступаем с вами. Мера за меру.
Оставшиеся в крепости польские жолнеры, стоявшие на стене, начали стрелять в холопов. Но мало их было перед многотысячной толпой. Употребив очередную хитрость, сделав за ночь подкоп, холопы ворвались в крепость и сожгли её дотла. Никого из поляков не оставили в живых, а имущество их разграбили.
«Перед тем, как убить князя Четвертинского, холопы изнасиловали на его глазах красавицу-жену и двух его дочерей. А поскольку, князь был человеком очень тучным, он не мог долго стоять на ногах и сидел все время на стуле. И подошел к нему один наглец, мельник из его бывших крепостных, и, сняв перед князем шапку, сказал ему, смеясь и издеваясь:
– Что пан прикажет?
После этого он напомнил князю, как тот мучил своих крепостных, как он угнетал их тяжкими работами. Потом он сказал:
– Встань со своего стула. Я сяду вместо тебя и буду твоим барином.
Но князь не смог встать с места, тогда его сволокли со стула и с великой жестокостью отпилили ему голову на пороге его же дома».[7]
«Мне отмщение и Аз воздам». Так отплатил Господь полякам за предательство, за то, что они нарушили союз с евреями.
Слух об этом разнёсся по всей Речи Посполитой, и уже никогда с тех пор не нарушали паны завет с евреями, даже если православные холопы просили об этом.
Закончив кровавый пир в Тульчине, голота вернулась по домам с большой добычей – панское и еврейское золото, серебро, драгоценные камни и бриллианты. С ними было много пленных – красивых женщин и девушек, как еврейских, так и польских.
Хотя Михаил в последние дни и не принимал участия в кровавой бойне, им с Сашкой тоже достались богатства невиданные. Куда их можно спрятать, они пока не решили, но таскать за собой, в походе, было немыслимо.
Посовещавшись, друзья решили закопать драгоценности в лесу, в пяти милях от Тульчина. Они оставили лагерь, погрузили доставшееся им добро на телегу и отправились в путь. Сашка устроился в телеге, а Михаил ехал верхом. Достигнув леса, они углубились в него и остановились на краю глубокой балки, заросшей мелкой лесной порослью. Сашка спрыгнул с облучка, но не успел размять затёкшие ноги, как откуда-то появилось десятка полтора людей, по виду холопы из крестьян. В руках у них были косы и палки.
– Хто такие, что делаете здесь?
– Мы казаки гетмана Хмельницкого, посланы в разведку.
Пока они говорили, холопы уже залезли на телегу и шарили там. В это время много разных шаек бродило по Украине, их называли гайдамаки. Эти разбойники не подчинялись никому: ни Хмельницкому, ни предводителям восставших.
– Братцы, да тут золото! – крикнул один из тех, кто шарил в телеге, – хватай их!
Друзья обнажили сабли и приняли неравный бой. Михаил, не слезая с коня, рубил разбойников, которые пытались его стащить, а Сашка отбивался от кучки наседавших с кольями и косами. Краем глаза Михаил увидел, что Сашку уже ранили пикой, переделанной из крестьянской косы, и он, истекая кровью, сползает, держась за ствол дерева, на землю.
– Держись, Сашка! – крикнул он, пытаясь пробиться к раненому другу, но на его ногах уже висели трое, а ещё двое пытались накинуть на него верёвку, чтобы стащить с коня. Михаил взмахнул саблей, и один из нападавших полетел на землю, разрубленный пополам, но в это время петля обвила его, рука выпустила саблю, и он упал с коня, запутавшись в стремени.
«Конец», – подумал, было, Михаил. Но судьба щадила его: из леса стремительно выскочило несколько людей. Михаил успел заметить, что они вооружены саблями и короткими ножами, которыми владеют виртуозно. Один из них с разбегу, в высоком прыжке, ударом ноги снёс полчерепа разбойнику, который направил на Михаила пику. Через несколько минут гайдамаки распростерлись на земле, мёртвые. Двое попытались убежать, но были тут же настигнуты и убиты.
– Ну, вставай, – парень протянул руку Михаилу, улыбаясь.
– Ты? – удивлённо воскликнул Михаил.
– Я! – ответил Давид, – долг платежом красен.
Михаил поднялся и тотчас же завертел головой в поисках Сашки.
Сашка лежал у телеги, весь в крови, голова его была запрокинута. Около него уже суетился один из людей Давида.
– Живой, но без сознания, – сказал он Давиду и Михаилу, – крови много потерял, доктор нужен.
– Да где ж его взять? – вздохнул Михаил.
– Я знаю где, есть тут у меня знакомые, – ответил Давид, – как стемнеет, тронемся.
Вскоре телега в сопровождении нескольких пеших и одного всадника растаяла в густеющих сумерках.
Белёные хаты едва угадывались в ночной тьме. Ни огонька, ни голоса, даже собаки не брехали. Маленький хутор вдали от дорог казался заброшенным. Давид тихонько постучал пикой по раме слепого слюдяного окошка, расположенного на значительной высоте.
– Кто здесь?
– Это я.
Дверь распахнулась, на пороге стояла Леся в ночной рубахе:
– Ой, Давид, кто это с тобой?
– У нас раненый, пусть дед посмотрит.
Седой, как лунь, старик без лишних вопросов, склонился над Сашкой и вдруг начал командовать Лесей:
