Текст книги "Хмель-злодей"
Автор книги: Владимир Волкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Что загрустил, задумался, есть у тебя конкретные предложения?
Роман вздрогнул, словно его застали за чем-то нехорошим.
– Нет, у меня нет.
– Ну, нет, так нет.
Богдан был очень недоволен слабой активностью казаков.
А на следующий день Роман Пешта донёс на Хмельницкого.
Богдана схватили и заковали в кандалы. Казаки, узнав об этом, послали депутацию к полковнику Кречевскому, возглавлявшему полк реестровых казаков. Тот дал команду освободить Хмельницкого.
Поздней декабрьской ночью, под Николин день, случайный путник, окажись он на дороге из Запорожья в Чигирин, мог бы встретить группу всадников, судя по одежде, реестровых казаков. Они стремительным аллюром неслись вглубь Дикого Поля. Всадники скакали так быстро, как будто за ними была погоня, и останавливались лишь для того, чтобы накормить усталых лошадей и дать им короткий отдых. Потом снова садились на коней и продолжали бешеную скачку.
Кем были эти люди, куда они стремились, от кого убегали?
Их было всего пара десятков. Среди казаков выделялись двое, совершенно непохожих друг на друга людей.
Один – юноша, почти подросток, лет шестнадцати от роду. Лицо его, которое и так нельзя было назвать красивым, еще более портило постоянно хмурое выражение и мрачный взгляд из-под насупленных бровей.
Другой – человек лет пятидесяти на вид, крупного телосложения, с властным выражением на довольно красивом и волевом, но уже несколько обрюзгшем лице. Черты его дышали отвагой и неукротимой энергией, а в глубине глубоких черных глаз прятались постоянные недоверие и хитрость. И хотя одет он был так же, как и другие, может быть, только немного богаче, остальные почтительно называли его не иначе как «батька». Любой житель Чигирина опознал бы в этих двоих казацкого сотника Богдана Хмельницкого и его старшего сына Тимофея.
Но пустынен был шлях, по которому вели свои набеги на Южнорусские города татары, уводя мужчин и женщин в полон.
Вот и Богдану ещё в молодости, после неудачного похода на турок, выпала эта доля. В том бою убили отца его, а сам он попал в плен. Хитрый и изворотливый, он немедленно принял ислам и получил возможность относительно свободного передвижения, выучил турецкий и татарский языки, что и пригодилось ему в дальнейшем.
Через два года он был выкуплен из плена. Как это произошло, Богдан никому не рассказывал, потому что выкупил его тот самый еврей Захарий, его давний приятель. Но возвратившись, он немедленно покаялся в церкви и вновь принял православие. Богдан Хмельницкий и сам точно не мог бы сказать, когда зародилась в нём эта ненависть к евреям. Возможно, это чувство передалось от предков и усилилось после выкупа его Захарием из плена. Его угнетало то, что он обязан жизнью жиду, его тошнило, когда приходилось раскланиваться и чуть ли не обниматься с евреем. Он – шляхтич, потомок древнего рода, казацкий сотник, вдруг оказался обязан жидам, этому презренному племени. И чем больше делали для него евреи, тем более люто он их ненавидел. Так обиженный пёс старается укусить руку, которая его кормит.
К Хмельницкому подскакал высокий, широкоплечий казак.
– Треба отдохнуть, батька, коней запалим.
Богдан посмотрел на Ивана и дал приказ спешиться. Люди устало расседлывали коней, снимали поклажу, устраивались на ночлег. Хмельницкий послал двоих в охранение и присел возле костра. Вскоре к нему присоединился и тот казак, что попросил его об отдыхе. Иван Ганжа, черноволосый и широкоскулый с несколько выдающимися лопатообразными зубами, происходил из молдаван. Ганжа был старинным приятелем Хмельницкого, делившим с ним и все тяготы военной службы, и веселые застолья, самый близкий друг и преданный слуга. В боях и походах они не раз выручали друг друга и спасали от верной смерти.
Да и остальные казаки, спутники Хмельницкого, были самыми надежными и верными людьми из его Чигиринской сотни. Им Богдан мог довериться, и они готовы были отдать жизнь за своего «батька», которому были беззаветно преданы.
– Вишь, Иван, как дело повернулось, из верноподданного Речи Посполитой я стал бандитом. Даже награду назначили за мою голову.
– Так ведь ты казак умный и изворотливый, выход найдёшь.
– План-то у меня был, да подвёл Роман, никак не ожидал предательства от старого боевого товарища. Столько раз вместе на татар ходили. Ну, ты иди, отдыхай, а я ещё посижу, подумаю.
Иван поднялся и, тяжело ступая, направился к шатру, где спали вповалку казаки.
Эх, Роман, Роман. Богдан с досадой выбил о каблук пепел из трубки. Действительно, предательство Романа Пешты спутало все планы Хмельницкого по организации восстания. Отчего тот, старый друг, предал, Богдан мог только догадываться. А ничего удивительного, если разобраться, здесь не было.
Измена и предательство вошли в кровь казацкую, да и простого люда, который пополнял ряды казаков. У основателей казацкого войска, по сути своей разбойников, не было понятия о чести и достоинстве, а дальнейшие притеснения поляками развили в них только самые низменные инстинкты. Богдану Хмельницкому и самому доводилось неоднократно изменять своему слову и предавать.
По его замыслу, реестровые казаки шести полков, присягнувшие польской короне, получающие жалованье и освобождённые от налогов, должны были одновременно восстать в шести важных центрах право– и левобережья Днепра, разбить небольшие польские гарнизоны и, соединившись, двинуться на Черкассы, где находилась ставка коронного, назначенного королём гетмана.
Одновременно должны были вспыхнуть народные восстания на Левобережье, а также на Подолии, где уже действовал со своей ватагой Максим Кривонос.
Тогда же должно было подняться и Запорожье. Запылавшая одновременно по всей Малороссии народная война не оставляла полякам на победу ни одного шанса, поскольку королевских войск на Южной Руси было не более десяти тысяч человек. Одержав победу над королевским гетманом, можно было бы начать переговоры с польским правительством и достигнуть соглашения об увеличении казацкого реестра, изгнать панов с русских территорий, добиться автономии и самоуправления, не порывая окончательно с Речью Посполитой.
И тогда он сможет на равных вести переговоры с королём польским, оставаясь верным Короне, а король, зная его как верноподданного, передаст ему земли покорённых магнатов.
Деньги, полученные от короля, оставались у Богдана и хранились в надежном месте. Часть из них была уже истрачена на заказ обмундирования – нескольких тысяч свиток одинакового белого цвета, обычную одежду реестровиков, которая предназначалась для восставших. Крупная сумма была также потрачена на изготовление самопалов и сабель.
Бандуристы и кобзари по всей Южной Руси собирали людей и призывали недовольных панским своеволием уходить на Запорожье, туманно намекая, что «Хмель уже высыпался из мешка». Уже и запорожцы, селившиеся по городам и местечкам, начали пить по-чёрному в окрестных шинках, что всегда было предвестником больших дел. Для завершения подготовки нужно было всего несколько месяцев, да вот случилось это предательство.
Теперь о выступлении реестровых казаков нечего было и думать, они будут под жёстким контролем поляков. Без казаков восстание холопов обречено на провал. Сечь к войне не готова, тем более, что ее стережет польский гарнизон. За семью Богдан не беспокоился, так как еще загодя отправил детей к родителям жены, но как быть самому, он не знал. Долго укрываться на Сечи он не сможет: его всё равно достанут и убьют. Можно, конечно, уйти в московские пределы или на Дон, к тамошним казакам, у него везде есть приятели…
«А не податься ли в Крым, к хану», – мелькнула мысль, и Богдан даже прошептал её, но сразу и отбросил эту идею.
Стало светать, звезды угасали, близился рассвет. Отдохнувшие за ночь кони хрустели ячменем в торбах, зашевелились укутанные в длинные бурки казаки, поеживаясь от утренней свежести. Пора было продолжать путь.
Декабрь в том году выдался на удивление теплым, снега не было, а местами из-под земли пробивалась даже молодая трава. Днем было по-весеннему тепло, но и ночью не подмораживало. Казаки ехали, придерживаясь правого берега Днепра, тонкая, блестящая лента которого изредка мелькала средь невысоких холмов. Этот путь хотя и был длиннее, чем напрямую по Черному шляху, но зато безопаснее: здесь редко можно было встретить путника.
Сечь не всегда находилась на одном месте. Она часто меняла своё месторасположение, сейчас она официально находилась на Микитином Рогу, но запорожцев там не было. Они в количестве всего трех-четырех сотен ютились на соседнем острове Бучки, а на самой Сечи расквартировался польский гарнизон, захватив весь запорожский арсенал, в том числе и около тридцати пушек.
Старый казак Лутай, кошевой на Сечи, сердечно обнял Богдана. Вместе сражались они когда-то с турками в морском походе на Константинополь, и Смоленск брали вместе.
– Ну, и что теперь делать будем? – спросил Лутай после долгого молчания, выслушав рассказ Богдана. Они сидели в доме кошевого на высоких подушках и курили трубки, – без реестровых казаков нам и высовываться из Сечи незачем, порубят нас ляхи, как капусту.
– А если к донцам обратиться за помощью?
– Нет, донцы не будут сейчас в это дело вмешиваться, они и так чуть не втянули белого царя в войну с турками после взятия Азова. Царь сильно осерчал на них, теперича они не пойдут супротив его воли. А у нас тут ляхи сидят под боком, долго прятаться не удастся, коронный атаман давно уже гонца прислал, чтобы схватить тебя.
Помолчали. В голове у Хмельницкого возник план, он снова и снова корректировал и осмысливал его, прежде чем выложил кошевому.
Выслушав Богдана, Лутай почесал бритую голову:
– Эх, мало нас для такого дела. Ляхов там, почитай, полтыщи, а у меня тут и трех сотен добрых казаков не наберется.
– То дарма. Возьмем их в клещи с двух сторон, ты пойдешь берегом, а я водой на лодках. Они не ожидают нападения, а внезапность удваивает силы нападающих. Тем более там, кроме польских драгун, есть и казаки нашего Корсунского полка. Думаю, их мы сможем перетянуть на нашу сторону.
– Ладно, созываем раду.
На следующий день собрались казаки на широком майдане и внимательно слушали Богдана. Многие хорошо знали его.
Прекрасный оратор, владеющий словом и умеющий зажигать толпу, Хмельницкий начал с перечисления заслуг казачества, а потом закончил:
– И чем же расплатились ляхи за нашу верную службу – лишением всех вольностей и привилегий. Превратили нас в холопов, обложили налогами, насадили жидов, которые тянут из нас последние соки, а теперь хотят лишить не только имущества, но и самой жизни.
Голос Богдана то гремел раскатами над площадью, то понижался до шепота. Казаки слушали его завороженно. Закончив рассказывать о себе, он воскликнул:
– Но если уж ляхи поступают так со мной, заслуженным казаком, которого знает сам король, то как же они поступают с простым народом? Украйна-мать стонет, истекает кровью, она протягивает руки к вам – своим защитникам, вопрошая, где же вы мои сыны, неужели отдадите свою мать на поругание?
Казаки молчали, пестуя и разжигая слова Хмельницкого в сердце своём.
Тут вскочил огромного роста казак, по имени Остап.
– Так чёрт бы вас там побрал, что нет уже у вас сабель на боку, что вы терпите все эти бесчинства и позволяете ляхам та жидам терзать неньку-Украйну?
– Король наш, венценосный, так и сказал мне, выслушав мои жалобы на панов. Он пожаловал нам привилегии: возвращение прежних вольностей да увеличение казацкого реестрового войска. Но старшой – Барабаш, забрал бумаги эти себе и утаил от казаков королевские милости.
Наступила тишина, а потом площадь зашумела, раздались выкрики:
– Долой старшого, смерть ляхам и жидам.
Когда шум немного стих, Остап спросил:
– А где эти привилегии сейчас?
Богдан театральным, заранее подготовленным и продуманным жестом, достал из-за пазухи королевское письмо и, потрясая им, крикнул:
– Вот они у меня, я их выкрал у старшого, чтобы довести до всего товарищества, и вам теперь решать, как поступать дальше.
Затем он передал документы кошевому и тот огласил их раде.
Речь Хмельницкого произвела на казаков сильное впечатление. Тут же было решено формировать войско и идти на панов. Рада предложила избрать гетманом запорожского войска Богдана Хмельницкого, но он отклонил это предложение, согласившись именоваться пока лишь наказным гетманом, руководителем этого похода. Всё-таки, в душе он боялся ответственности, был не готов взять её на себя. В случае неудачи, казаки могли проклясть его и даже лишить жизни.
Началась подготовка к походу.
Вечером собрался совет, было решено под покровом темноты, на рассвете, тайно подобраться к польскому лагерю и захватить стоявшие у пристани челны, а также оружие и пушки.
За час до условленного сигнала Богдан обходил затаившихся и изготовившихся к вылазке казаков.
– Ну, что братцы, одолеем ляхов? – бодро спросил он, приблизившись к группе казаков, среди которых был Иван Ганжа.
– Не сумлевайся, батько, давно сабли на них навострены, ужо сегодня поддадим им жару, – ответил пожилой, неторопливый казак, – да и наши казаки там, из реестровых.
– Во-во, их-то убивать и не надо, наоборот, отпускать с напутствием, чтобы до нас переходили, – скорее для Ганжы, чем для остальных, наставлял Богдан и пояснял: – Действуйте быстро, но сторожко. В затяжную драку не ввязывайтесь, сделали своё дело и отходите.
В полной темноте казаки подобрались к польскому лагерю. В то время как часть их, действуя с берега, отвлекала на себя основные силы не ожидавшего нападения противника, остальные, подплыв на лодках, захватили все челны и вывезли запасы продовольствия. С наступлением рассвета запорожцы возвратились практически без потерь. Оставшись без продовольствия и челнов, солдаты гарнизона упали духом, а в рядах реестровиков началось брожение. Воспользовавшись этим, запорожцы, спустя несколько дней, глубокой ночью совершили новое нападение. Польские драгуны во главе с офицерами обратились в бегство, а реестровые казаки перешли на сторону запорожцев.
После этой первой небольшой победы дух войска запорожского значительно укрепился, резко вырос авторитет Хмельницкого. Лутай, кошевой атаман, посылал гонцов во все концы Украины, созывая людей, а гетман отправлял универсалы, призывая холопов и мещан вступать в ряды восставших. Люди валили толпами на Сечь со всех сторон, но были это, в основном, необученные крестьяне, никогда не державшие в руках оружия.
Глава 2. Шляхтич
«В голубомъ поле золотая подкова шипами вверхъ; в середине ея золотой кавалерский крест. Въ навершие шлема ястребъ на взлете, вправо, съ звонком на левой ноге, держащий въ когтях правой ноги подобную какъ въ щите подкову съ крестомъ».
Герб Рудницких
Мелодичные звуки клавесина нарушили тишину старинного замка. Сашка поспешил на эти звуки, предполагая, что хозяин-друг уже встал и создаёт, по его собственному объяснению, утреннюю гармонию. Он открыл дверь в гостиную, так и есть: Михаил Рудницкий самозабвенно играл на инструменте. Чеканный профиль, вдохновенно поднятые к потолку глаза, чёрные, вьющиеся волосы, быстро мелькающие по клавишам пальцы – Сашка невольно залюбовался юношей. А тот, сидя боком к двери, не замечал подглядывающего своего друга, и весь отдавался музыке.
Но вот скрипнула половица под ногою Сашки, и Михаил обернулся:
– А, Санчо, ты уже встал.
– От прекрасных звуков вашего клавесина, мой повелитель, и мёртвый проснётся.
– Тебе не нравится, как я играю, негодный? – чёрные пронзительные глаза уставились на Сашку и сверлили его насквозь, – ну, скажи, скажи, потомок презренных кастильцев.
– От этой божественной музыки Дульсинея проснулась в своей опочивальне, мой повелитель. А вот и она.
Сашка царственным жестом протянул руку к двери, в которую влетела симпатичная девушка. Светлые распущенные волосы, окаймляли бледное лицо, придавая ему неповторимое очарование.
– Доброе утро, вы опять меня обсуждаете?
– Конечно, Яна, наш дон из Ламанчи с утра играет под вашим балконом на виоле.
Девушка картинно поклонилась и произнесла торжественно:
– Вы сегодня прекрасно играли, пан Кихот.
– Только для вас, моя незабвенная Дульсинея.
– А теперь прошу всех на завтрак, – произнёс Сашка и встал в дверях, шутливым жестом показывая куда идти.
Старый замок расположился на высоком холме, на самой границе Великопольской и Южно-русской земель. Правда, русины уже почти триста лет были под владычеством Речи Посполитой, но поляками от этого не стали, а только всё более попадали в неволю к богатым и знатным панам.
Михаил происходил из старинного, знатного, шляхетского рода, который к тому времени одряхлел. Замок, доставшийся Михаилу в наследство от отца, сгинувшего в турецком плену, пришлось заложить.
На широкой, открытой террасе был накрыт стол. В хорошую погоду это было самое красивое место в доме, откуда открывался чудесный вид на луга, рощи, перелески.
Старая пани Рудницкая стояла, опёршись руками о перила террасы, и задумчиво глядела вдаль. Ей было о чём подумать. Если она не сможет рассчитаться с паном Потоцким, который ссудил ей деньги под заклад, замок перейдёт в его собственность.
– Вельможная пани, к вам арендатор, – отвлёк её от дум вошедший слуга.
– Проси.
В дверях показался пейсатый еврей, который протискивался в них бочком.
– Осмелюсь нарушить вашу трапезу пани, но пан Потоцкий требует плату за имение.
Пани Рудницкая не питала к Менделю дружественных чувств, но и неприязни тоже не было. Она понимала, что он просто исполняет свою работу, за которую получает вознаграждение, правда, оно было тем выше, чем больше денег приносил еврей пану Потоцкому.
– Передай пану, что я отдам, как только соберём урожай.
– Э-э, пани, вы слишком добры, слишком мягко относитесь к холопам, их нужно обложить налогом существенным, тогда и деньги будут, и с паном Потоцким замиритесь.
Рудницкая гордо вскинула голову:
– Ты, Мендель, хорошо служишь пану Потоцкому, но негоже тебе лезть в чужие дела и давать советы.
– Прошу прощения, пани, я хотел, как лучше, прошу прощения, – Мендель поклонился и попятился к двери.
Рудницкая укорила себя за то, что не сдержалась. Мендель тут ни причём, он не хуже и не лучше других. Она сама воспитана в уважении к людям, и сына так воспитала, образование ему дала самое лучшее. И кто виноват в том, что она осталась без средств после гибели мужа. А если Потоцкий отберёт замок и имение, тогда ей только в нищие. Это с её-то знатностью. Но переступить через себя не могла, и увеличить налоги на холопов, закабалить их было вне её представлений о человечности.
Раздались громкие голоса, и в дверь протиснулись гурьбою молодые люди. Они с шумом рассаживались, подшучивая, и подтрунивая друг над другом.
Пани Рудницкая с улыбкой смотрела на Яну и Сашу, вспоминая, как привёл их в дом муж её перед походом к османам. Это были дети его товарища, у которого умерла жена. А потом и сам он пропал в плену, как и муж её. Так и остались дети в доме. Пани нисколько не жалела об этом, всё веселее вместе. Да и Михаилу приятно быть в компании таких же молодых людей, как он. Сашка был младше Михаила, небольшого роста, полненький, он и вправду походил на Санчо Пансо рядом с тонким и высоким другом. И любил, и был предан Михаилу, как его тёзка из романа.
– А вы знаете, что в Приднепровье опять казаки восстали, а холопы и чернь к ним присоединяются? – заявил Сашка, едва прожевав кусок мяса, – давеча сам от дворни слышал.
– А ещё, что говорят? – ехидно полюбопытствовал Михаил.
– А ещё говорят, – серьёзно продолжил Сашка, не приняв тон Михаила, – будто главным у них казак Хмельницкий, из наших, из шляхтичей.
– Это как же: казак и шляхтич? – вставила Яна, – это зачем?
– Говорят, что казаком стал, чтобы за правое дело воевать, работных людей, мещан да холопов от тягот панских освободить.
– Всё-то ты, Сашка, знаешь, – мягко перебила его пани Рудницкая, – негоже шляхтичу в казаки идти, разбойные это люди, невежественные и страшные.
Ей вдруг пришла в голову невероятная мысль, что её единственный сын, бредящий благородным рыцарем Сервантеса, решит идти и защищать угнетённых холопов. Она украдкой взглянула на сына, но он, казалось, не проявил никакого интереса к сообщению Сашки.
– Санчо, поедем завтра на охоту? – Михаил обернулся к Сашке.
– С тобой хоть на край совета, – картинно выговорил Сашка и отхлебнул светло-розового вишнёвого напитка из высокого резного бокала.
Рано утром они осторожно подобрались к глухариному токовищу. Хотя весна уже щедрой рукою разбросала яркие пятна цветов по бледной зелени леса, на току было полно глухарей и цесарок. Всадники спешились, привязали коней и осторожно, держа ружья наготове, стали приближаться к токовищу. Вот птицы, занятые влюблённым токованием, уже совсем близко, дальше нельзя, можно спугнуть. Михаил сделал Сашке знак рукой – пора. Они выстрелили почти одновременно. С громким клёкотом и шумом крыльев взлетели птицы, но две из них остались лежать на земле.
Не торопясь, гордые добычей, возвращались домой молодые люди. Михаил отлично стрелял, ещё отец покойный научил его и подарил красивое ружьё. И в этом стрелковом деле, и в деле фехтования шпагой и саблей, Сашка не отставал от своего друга. Они много фехтовали, получая практику и нарабатывая приёмы.
– Санчо! – Михаил направил лошадь почти вплотную к Сашкиной, – я всё думаю об этом Хмельницком, а не попробовать ли и нам к нему присоединиться? Платит, наверное, хорошо, да и сами свою долю в бою добыть сможем.
Сашка взглянул на друга:
– Я бы пошёл, дружище, да маменька твоя не отпустит.
– Отпустит, мы уже не маленькие, а не отпустит, так сами уедем. Тайно. Чего нам ещё ждать, пока Потоцкий нас со света сживёт, и на улицу выгонит? Нас ничего тут не держит.
На самом деле Михаил лукавил, и оба друга знали это: его держала белокурая красавица Яна.
Яна, которая постепенно вошла в его память, в его сердце, была прямой противоположностью брату: тоненькая, порывистая, задумчивая, она глядела на мир большими зелёными, всегда печальными глазами. Как будто в этом огромном мире не достало для неё ласки и нежности. Вспоминая о девушке, Михаил готов был немедленно бежать к ней, обнять её, прижать к себе и уже никогда не отпускать. Но на людях они держались ровно, и только его друг – её брат знал об их ночных свиданиях.
– Нет, нет и нет, никуда ты не поедешь! – пани Рудницкая вытирала платком градом катившиеся слёзы, – ты не знаешь этих зверей, ты ещё молод, а я видела их в тридцать восьмом году, когда они вешали людей. И против кого ты хочешь воевать, против регулярных войск Короны?
– Я хочу воевать за освобождение людей, которых Потоцкий и ему подобные превратили в скотину. Я хочу воевать за нас, чтобы не выгнали за долги на улицу и не превратили в нищих. Уж лучше стать казаком. Кстати, я слышал, что среди казаков и наши шляхтичи имеются.
– Наивный мальчик, этих людей, холопов, просто используют в своих целях те, кто хочет стать шляхтичем. Для этого они и в казаки запишутся, и с чёртом татарским дружбу водить будут. Начитался ты этого благородного идальго.
Михаил смотрел на мать, и сердце его сжималось, он представлял, каково ей оставаться в это смутное время одной.
– Мама, не плачь, – он гладил её по вздрагивающим плечам, – я обязательно вернусь с деньгами, и мы рассчитаемся с Потоцким, обещаю тебе.
Что она могла ему ответить, он всё равно поступит по-своему. Такой упрямый и такой любимый, как и его отец.
Тихий тёплый вечер опускался на старый замок, на невзрачные домишки дворни, на каменный, под черепичной крышей, большой дом Менделя, где с трудом помещалась вся его многолюдная семья.
Михаил посадил на коня Яну, и они поскакали в луга, туда, где уже стояли стога свежескошенного сена.
Последняя ночь вместе, девушка прижималась к сильному телу Михаила и ловила его тёплое дыхание у самого уха и нежные слова, которые он шептал ей. Конь перешёл на иноходь и теперь едва двигался, как будто не хотел мешать влюблённым. Наконец он остановился у какого-то стога, Михаил спешился и осторожно снял Яну. Она прижалась к нему на мгновенье и шепнула:
– Я хочу сегодня стать твоей женой, – и добавила едва слышно, – перед Богом.
Михаил разгрёб сено, устроив нечто вроде постели, усадил туда Яну и пристроился рядом, целуя её мокрое от слёз лицо и вглядываясь в такие родные, печальные глаза. Доведётся ли ему увидеть их вновь, доведётся ли повести под венец свою любимую, когда смерть собирает с полей свою кровавую жатву.
Ночь прикрыла звездным пологом влюблённых, они ласкали друг друга на колком и пахучем сене. Только вздохи и вскрики нарушали иногда тишину ночи, и лишь конь, пасущийся неподалёку, вздрагивал и прядал ушами.
Зябкий рассвет прогнал ночную тьму и высветил юношу и девушку, вольно раскинувшихся на ложе из пахучих трав. Наскоро сброшенная одежда уже пропиталась предутренней росою, и белые тела на зелёном сливались в единое целое. Голова её покоилась на его плече, а его рука накрыла нежный бугорок её груди. Заржал конь, оповещая хозяина, что пришло время расставания.
Двое всадников в простой крестьянской одежде торопились успеть до темноты в ставку атамана казачьего войска – Чигирин. Их никто не останавливал, хотя лица и оружие не позволяли принять их за крестьян, да никто и не всматривался: добычи и без них хватало.
Лишь недалеко от конечного пункта встретила их ватага разбойников, которых много водилось в ту неспокойную пору по лесам да оврагам. Четыре человека непонятной принадлежности в оборванных кафтанах остановили всадников:
– Хто такие будете? – спросил одноглазый великан, видимо, старший.
– Мы к гетману Хмельницкому едем, в казаки к нему поступать, – ответил тот, кто пониже ростом.
– Чтой-то не похожи вы на холопов. Эй, братцы, да это ляхи переодетые, смотри какие ружья. Хватай их!
Разбойники схватили поводья и уже стаскивали всадников, когда Михаил и Сашка, не сговариваясь, выхватили сабли, и двое лихих молодцев упали на землю, разрубленные надвое. Двое других бросились наутёк.
– Надо догнать, – Сашка пришпорил коня, – а то ещё приведут с собой подмогу, и не доедем.
Его конь мгновенно догнал бегущего и ударил его копытами. Михаил замешкался, и последний разбойник скрылся в лесу.
– Не могу безоружного бить, – оправдывался он, как будто чувствуя свою вину.
– Ничего, жизнь всему научит, – по праву опытного наставника ответил Сашка, хотя и был на год моложе. Он частенько общался с дворовыми и знал нравы холопские.
В Чигирин добрались без происшествий. Многочисленные охранные посты пропустили их без особого допроса: нынче тьма-тьмущая народу стекалась сюда.
В большом шатре шло совещание, и молодые люди расположились в ожидании его окончания на тюках какой-то одежды, сваленной в беспорядке на площади. Михаил, присаживаясь, рассмотрел белую казацкую свитку и голубую накидку польских драгун.
Вскоре из шатра вышли молчаливые, хмурые люди, видимо, полковники, и друзей пригласили войти.
На больших подушках восседал грузноватый казак, с одутловатым лицом и маленькими пронзительными глазками.
– Сядайте, хлопцы, что привело вас ко мне?
– Хотим поступить в казаки, – не задумываясь, ответил Михаил.
– Сами-то кто такие, откуда будете?
Михаил, как можно короче, изложил свою историю.
– Хорошо то, что оружием владеете и за правду бороться желаете, а плохо то, что из ляхов, не любят здесь таких. Ну, да у нас сейчас и шляхтичи есть. В казаки мы пока вас принять не можем, будете в кандидатах. В бою докажете, что вы достойны казаками стать.
Хмельницкий крикнул казака и приказал принести фрукты. Тот принёс огромное блюдо и отдельно арбуз.
– Угощайтесь, – Богдан кивнул на фрукты, а сам взял арбуз, достал кривой турецкий нож и с силой воткнул его в арбуз. Потом взмахнул ножом и мигом снёс верхнюю часть арбуза с хвостиком. Ярко-красный сок брызнул на ковёр.
– Вот так мы будем поступать с жидами, нашими врагами.
Повисла неловкая пауза, которую нарушил Сашка:
– А что, жиды такие опасные?
– Опасные, они – главные угнетатели и мучители народа.
– Но ведь они не воины, у них нет войск и государства. Они работают на панов так же, как и все.
Богдан недовольно посмотрел на Сашку.
– Ты что будешь всё это объяснять холопу, с которого еврей собирает налоги? Пана-то он видит редко, а еврей всегда тут, рядом. Вот и считает его главной причиной своих мучений. Тем более что живут жиды намного богаче крестьян. И те думают, что они жируют на их трудовые деньги.
Михаил и Сашка переглянулись, молча, но возражать больше не стали.
Хмельницкий показал жестом, что разговор окончен, позвонил в колокольчик и сказал вошедшему казаку, как-будто делая для молодых людей заявку на будущее:
– Этих запиши в полк Ганжи, там казаков маловато.
И когда молодые люди уже выходили, добавил им вослед:
– Да, завтра собираем казаков на майдане, будем судить жида – арендатора, что обложил холопов и поместных людей налогами непомерными. Приходите!
Хмурое утро летнего дня криками и возбуждёнными голосами постучалось в маленькое слюдяное оконце шатра, в котором расположились на ночь Михаил и Сашка.
Сашка толкнул друга:
– Вставай, засоня, пора, а то театр пропустим, первое действие уже начинается.
– Что, какой театр? – Михаил поднял заспанную, с всклокоченными волосами голову.
– Сейчас пойдём и узнаем, какой спектакль батька перед казачками разыгрывает.
Друзья наскоро ополоснулись холодной водой и двинулись к площади, где толпились казаки. На взгляд их было уже несколько сот, но подходили ещё.
Михаил с Сашкой пробрались поближе к центру, где сидели кружком самые заслуженные казаки.
Вскоре показался Хмельницкий в окружении полковников и слуг. Видно было, что он в прекрасном настроении, подтрунивая над кем-то, шутит и смеётся.
– Братцы, сегодня вы будете судить жида, который много лет изводил наших православных людей непомерными налогами. Это он, разбойник и насильник, заставлял вас гнуть спину на проклятых панов. Мы его доставили вчера из Чигирина и с ним всё его жидовское отродье. Вот он перед вами!
Богдан махнул кому-то рукой, и два дюжих казака вывели на площадь Захария Собиленко. Он шёл, опустив голову, длинные седые волосы свешивались, закрывая лицо. Годы согнули его худую спину, и вся его нескладная, словно притянутая к земле фигура, никак не подходила для разбойника. Жилистые руки, с набухшими синими узорами вен и коричневыми старческими пятнышками, были скованы за спиной.
Из толпы раздались выкрики:
– Подними голову, жид! Посмотри людям в глаза! Это мы, те, которых ты грабил и мытарил.
Захарий поднял голову, его глаза были устремлены куда-то вдаль, сквозь злобно орущую толпу, словно видел он что-то, одному ему ведомое. Губы его шевелились, произнося слова молитвы.
