Текст книги "Хмель-злодей"
Автор книги: Владимир Волкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Вскипяти воды, принеси мои инструменты, зажги ещё лампу, да окна занавесь.
– Не бойся, дед Макар, там мои люди, – успокоил старика Давид и, уже обращаясь к Лесе, спросил: – Рути спит?
– Да не сплю я, – в дверном проёме дальней комнаты стояла улыбающаяся Рут.
Давид бросился к ней, и молодые люди застыли, крепко прижавшись, друг к другу.
– Тихо вы, – с напускной строгостью прикрикнул старик, – миловаться марш на улицу. – Потом наклонился к неподвижно распростёртому Сашке, позвав: – Леся, иди, помогай.
Леся подошла к раненому и с удивлением узнала в нём того молодого, весёлого и симпатичного казака, который шутил с ней в опустошённом и разграбленном Немирове.
Она ненавидела казаков. Это они принесли столько горя её семье, это они взбаламутили её отца и братьев, ушедших на войну по призыву Хмельницкого и сгинувших неизвестно где. Хорошо, что мать умерла раньше и не видела этого. Теперь остались они вдвоём с дедом.
Земля зарастает сорняком, не пахана и не сеяна… Добрая еврейская семья, где она служила, и которая стала ей как родная, жестоко растерзана. У людей, вчерашних крестьян, помутился разум: вытворять такие смертоубийства себе подобных. А всё этот Хмель проклятый.
Каждый день она молится за Давида, единственного оставшегося в живых из той большой семьи, и пуще глаза бережёт красивую еврейскую девушку, которую привёл Давид, чтобы она сохранила её.
«Неисповедимы пути Господни» – сейчас Господь назначил ей ухаживать за одним из этих ненавистных казаков.
Лишь под утро покинули нежданные гости дом на окраине хутора. Раненый Сашка остался там под присмотром старого деда Макара и Леси.
Золото, серебро, драгоценные камни зарыли в дальнем углу двора, где люди бывали редко.
Глава 6. Ярость восставшего охлоса[8]
Король умер, и осталось Польское королевство без пастыря. Кардинал Казимир немедленно послал начальнический жезл (булаву) владельцу города Заслав светлейшему князю Владиславу Доминику, назначив его главнокомандующим. Этот князь был знаменит своим богатством и никогда в жизни не принимал участия в войнах; он был труслив и мягкосердечен. Кардинал назначил его военачальником из-за его богатства.
«Когда пастух сердится на своих овец, то назначает им вожаком слепую овцу».
В большом доме в центре Чигирина, резиденции запорожского гетмана, сидел за круглым столом сам хозяин и размышлял. Не часто ему в последнее время это удавалось. Если быть откровенным, Богдан совсем не был заинтересован в расширении восстания, он только хотел использовать казаков и холопов в своих и королевских интересах. Конечно, надо сделать послабление налогового бремени, чтобы удержать эту восставшую массу в узде, конечно, надо увеличить реестр казаков, находящихся на службе Короны, но главное – себя не обидеть: шляхетское звание, богатство, почёт. И королю порадеть – уничтожить знатную шляхту, магнатов, особенно Ярему Вишневецкого. Король предупредил на тайных переговорах, что князь хочет создать своё, независимое украинское государство. А что, при его богатстве, влиянии, авторитете – это вполне возможно. Он очень опасен для короля. Здесь интересы Богдана и монарха совпадали, не зря рассчитывал Богдан получить земельные владения князя Иеремии.
Но все карты спутал коронный гетман Потоцкий, который не был, конечно, посвящён во все эти тайные переговоры. Пришлось сначала уничтожить часть коронного войска во главе с двадцатилетним сыном Потоцкого, а потом и его самого с основным войском. Всё лето Богдан вёл переписку с представителем Речи Посполитой Адамом Киселём об условиях перемирия. Но Максим Кривонос и другие предводители восставших холопов даже и не думали прекращать борьбу. Между Хмельницким и Кривоносом даже происходили конфликты по этому поводу. Тем не менее, огромной массой холопов фактически руководил Максим Кривонос, не всегда подчинявшийся гетману, а по Украине рыскали отряды гайдамаков – разбойников, которые и вовсе никому не подчинялись. Хмельницкому ничего не оставалось, как снова и снова поддерживать мятежных холопов.
И вот теперь король умер, из трёх кандидатур на его место Хмельницкий был заинтересован в его брате – кардинале Казимире. Вот и надо употребить всё своё влияние, чтобы протолкнуть Казимира в свои короли. Богдан с ним поладит, он ту же политику ведёт, что и покойный брат его. Меж тем Максим Кривонос продолжал опустошать Украину, осаждать и брать селения, истреблять еврейское и польское население.
9 июня 1648 года пятнадцать тысяч холопов штурмом взяли Лубны, главный город Вишневецкого. Перерезав шляхту без разбору пола, возраста и вероисповедания, чернь наполнила её трупами рвы вокруг крепости.[9]
Не было в тот час милосердия между людьми, редкий не омочил рук своих в крови и не награбил чужого добра.
На Украине уже не осталось регулярных польских войск, способных противостоять огромной армии восставших. Лишь князь Иеремия Вишневецкий с небольшим отрядом наводил страх и ужас на мятежные селения. Узнав о разгроме Хмельницким войск Потоцкого, а также об уничтожении своей столицы города Лубны и зверском убийстве холопами всех его подданных, князь повел свои хоругви по левому берегу Днепра к Киеву. Попутно он казнил прибывших к нему посланников запорожского гетмана, не желая вести никаких переговоров с бунтовщиками.
– Огнем и мечом пройду по всему краю и не вложу саблю в ножны, пока не усмирю Украйну, – поклялся Вишневецкий, и клятву свою сдержал.
Переправившись через Днепр за Киевом, Вишневецкий, как испепеляющий грозный меч, вторгся на Полесье и Волынь, а затем и в Подолию, в свои наследственные владения. Где проходили войска «страшного» князя, там оставалась безлюдная выжженная пустошь. Села, поднявшиеся на мятеж, по его приказу сжигались, крестьян сажали на кол или распинали на крестах. В своей жестокости князь Иеремия ничуть не уступал самим повстанцам. «Жестокость за жестокость» – таково было его кредо.
Уничтожив мятежное село Погребищи, Иеремия двинулся к Немирову, своему вотчинному городу, который незадолго до этого обманом взяли казаки с помощью местных жителей и учинили зверскую расправу над евреями. Жители, опасаясь княжеской мести, закрыли ворота, но город был взят приступом, а зачинщики восстания и наиболее отличившиеся в убийствах евреев, вместе с городскими властями и православными священниками были подвергнуты самым изощренным пыткам. «Мучьте их так, чтобы они чувствовали, как умирают!» – кричал князь своим воинам.
Одна жестокость всегда рождает другую – ответную.
Хотя войско Вишневецкого состояло не более чем из трёх тысяч человек, но это были закаленные в боях, имевшие великолепную воинскую выучку солдаты, беззаветно преданные своему вождю, одно имя которого наводило страх и на татар, и на казаков. В Польше князя Иеремию недолюбливали за кичливость и высокомерие, но полководческому его таланту отдавали должное даже его недруги.
Хмельницкий понимал, что, несмотря на малочисленность своих сил, Вишневецкий может стать лидером всех тех поляков, которые еще продолжают сопротивление и, если его не остановить, в короткое время его войско может увеличиться многократно. Особую опасность представляло то, что князь, обойдя Киев, зашел во фланг запорожскому войску и, пройдя Полесье, вышел в самый центр Подолии.
Слуга доложил Богдану о прибытии Кривоноса. Хмельницкий встал ему навстречу, и оба военачальника обнялись, как водится между братьями, хотя между ними были довольно сложные отношения. Кривонос формально подчинялся Хмельницкому, но имел огромные силы, позволявшие ему действовать самостоятельно.
– Ну, ты же понимаешь, что князь Иеремия, находясь в нашем тылу, имеет возможность для манёвра, поскольку с ним нет обоза. Он способен быстро появляться в самых неожиданных местах.
– Богдан испытующе смотрел на Кривоноса.
– Да, понимаю, батька.
– Кроме того, он может стать объединяющим центром для тех гарнизонов польских, которые ещё не сдались нам, и этим усилиться.
– И это понятно, – Кривонос пригладил редкие волосы на голове.
– У тебя сейчас пятьдесят тысяч человек, да по дороге ещё холопы присоединятся, и я дам тебе несколько казацких полков. Надо заставить князя Вишневецкого отступить в Польшу, если, конечно, разбить его не удастся.
Богдан знал, что очень трудно уничтожить малочисленное, но крепкое и сильное войско князя Вишневецкого.
– Сделаем батька.
– Ну, а подарком тебе будет Полонное, там ляхов две тысячи, а евреев тысяч двенадцать, да богатств немеряно.
– То добре, батька.
Богдан даже не ожидал такой покладистости от самолюбивого Кривоноса, но, видимо, здесь их интересы совпали.
До леса, где укрывались люди Давида, ехали вместе. По дороге почти не разговаривали, да и о чём было говорить. У Михаила и Давида было на уме одно: сейчас они расстанутся, каждый пойдёт своей дорогой, но опять их пути могут пересечься в бою, и они будут убивать друг друга. Но разве они враги?
– Ты куда сейчас? – нарушил молчание Михаил.
– В Полонное, туда стекаются все беженцы, – и добавил, немного погодя, – туда, думаю, и казаки направятся.
– А зачем ты всё время лезешь в самое пекло? Ну, сидел бы в лесу или у Леси на хуторе.
Давид прикрыл глаза, обдумывая ответ, может быть, пытаясь понять его чётко и для себя тоже, а потом сказал:
– Видишь ли, в древности наши еврейские воины считались одними из лучших, их даже другие государства нанимали. И военачальники были самыми способными. Но десятилетия сытой и спокойной жизни среди панов заставили расслабиться. Евреи забыли, что это такое – держать в руках оружие и сражаться. Они достигли больших высот в знаниях и мудрости, они учат Писание и молятся, но защищать себя разучились. Или идут на смерть, как на заклание, – он сделал паузу, – вот я и хочу разбудить в евреях дух древних воинов, способных постоять за себя.
– Но что-то пока это слабо удаётся, – скептически протянул Михаил.
– Да, пока это не удаётся, но я верю, что евреи будут иметь свою сильную армию и своё государство.
– Дай Бог, это достойная цель, только жизни твоей вряд ли хватит, да и прервать её могут раньше положенного срока.
– Каждому свой срок отпущен.
Впереди показалась развилка дорог. Лошади остановились.
Михаил протянул руку Давиду:
– Спасибо тебе. За Сашку и за меня.
– И тебе спасибо, у меня такое чувство, что мы с тобой ненадолго расстаёмся.
– Я рад, что встретил тебя.
Почти одновременно они тронули коней и разъехались.
Михаил догнал своих казаков в миле от Полонного.
– Рабби, я хочу обратиться к вам с просьбой.
– Слушаю, сын мой.
– Город сильно укреплён двойной стеной, окружён водяным рвом, при должной стойкости его защитников и разумности действий военачальников взять его неприятелю не удастся.
Давид замолчал на минуту, давая возможность рабби Самсону осмыслить сказанное, хотя тот наверняка знал об этом. Рабби Самсон нарушил молчание первым:
– Отрадно то, что ты говоришь, но в чём состоит твоя просьба?
– С одной из сторон крепости к ней примыкают два поселения православных людей, которые плохо относятся к евреям. И как раз с этой стороны польские паны поставили своих служивых людей из личной охраны-гайдуков. Но эти люди тоже из православных, и в любой момент могут изменить своим хозяевам и перейти на сторону восставших.
– Так что же ты предлагаешь?
– Паны не хотят рисковать своими головами и поставили на это самое опасное место гайдуков, но это риск ещё более сильный. Я прошу вас переговорить с панами и позволить мне вместе с моими людьми занять эту позицию.
– Ты ещё молод, сын мой, и не имеешь великого опыта в военном деле. Зачем я буду им предлагать то, в чём они разбираются значительно лучше меня?
– Но, рабби, это очевидно каждому, кто хоть немножко в этом понимает.
– На польских жолнеров у нас вся надежда, а не на твоих немногочисленных воинов. Я не хочу сказать о них ничего плохого, но они не в силах защитить город.
– Мы сможем защитить город, если нам дадут такую возможность. Среди евреев много разбирающихся в военном деле.
– Коли суждено нам умереть, то умрём все до единого за святость имени Всевышнего.
– Я не готов идти на заклание и не думаю, что это нужно Всевышнему.
Раввин осуждающе посмотрел на Давида.
– Иди, сын мой, и молись, судьба наша в Его руках.
С тяжёлым сердцем вышел Давид от духовного руководителя общины рабби Самсона.
Большой учёный и мудрый каббалист не верил в силу еврейского вооружённого сопротивления, а уповал лишь на Бога. Он проповедовал в местной синагоге и увещевал народ покаяться в отвращение несчастья. Покаяние такое было учинено, но оно не помогло. Когда казаки и татары осадили город, рабби Самсон вошёл вместе с набожными иудеями в синагогу. Их было триста человек. Одетые в саваны и талесы, они погрузились в глубокую молитву. Бия поклоны Господу молились беспрерывно до тех пор, пока враги не вошли в город. И в этой самой синагоге все до одного были зверски убиты.
Вскоре казаки захватили два селения, непосредственно примыкающих к городской стене, и его жители немедленно присоединились к восставшим, помогая им штурмовать стены. Обороняющиеся стреляли со стен и попытки овладеть позициями защитников были тщетны.
Тогда казаки обратились к гайдукам, защищавшим стены крепости в этом месте с такими словами:
«Ведь мы братья, зачем же помогаете панам воевать с нами; разве вам не лучше было бы служить нам, чем прислуживать иноплеменникам?».
Гайдуки, набранные из крепостных крестьян, услышав эти слова, взбунтовались и повернули своё оружие против поляков. Они помогли штурмующим приставить лестницы к стенам крепости, по которым немедленно взобрались казаки. В мгновение ока были открыты ворота, и десятки тысяч казаков, холопов и татар с обнажёнными саблями ворвались в город и принялись убивать евреев. Давид и его люди были смяты беснующейся толпой. Поляки, видя, что город уже захвачен, вскакивали на коней и бежали через запасные ворота, к которым казаки ещё не пробились. Давид, понимая, что сейчас все они будут уничтожены, тоже принял решение бежать. Он посадил своих людей на коней, частью имеющихся, частью отобранных у казаков. Они прорвались, потеряв несколько человек, сквозь толпу холопов и ускакали вслед за поляками.
Евреи же остались в захваченном городе.
Они «погибли смертью мучеников за святость имени от различных жесточайших и тяжких способов убиения. Женщин и девушек насиловали; овладевали женщинами на глазах их мужей, девушек и красивых женщин брали в служанки и поварихи, а иных в жены и наложницы. А многих татары увели в плен».[10]
И было убито в этом городе десять тысяч человек.
Две тысячи евреев ещё до начала штурма вышли ночью из города. Они знали, что татары, в отличие от казаков, не убивают мирных и безоружных людей. Они рассудили между собой так: «Если мы будем ждать, пока казаки и холопы ворвутся в город, они нас уничтожат или заставят – от чего храни, Господь, – изменить вере. Пойдём-ка мы лучше в стан татар и отдадимся в плен; мы знаем, что наши братья, сыны Израиля, в Константинополе и других общинах Турции очень милосердны, и они выкупят нас из плена». Так они и поступили – мужчины, женщины, дети пошли к татарам. Среди них находился знаменитый кантор с необыкновенно высоким и чистым голосом – рабби Гирш. И когда люди эти подошли к татарскому стану, кантор стал громко петь заупокойную молитву по убиенным братьям из дома Израиля, и весь народ вслед за ним разразился великим плачем.
И услышаны были их стенания на небесах, и принявшие их татары преисполнились к ним жалости и стали утешать их добрыми словами:
– Не беспокойтесь, вы не будете иметь недостатка ни в чём: ни в еде, ни в питье, есть у вас свои резники, пусть зарежут скота по вашему обычаю кошерному.
Все эти евреи, были впоследствии выкуплены из плена.
Долго раздумывал Михаил, как поступить, не лежала у него душа – идти на Полонное. Знал он, что не будет там битвы серьёзной, а только убийство безоружных. И придумал он сказаться больным. Боялся, что осудят его казаки, но они только обрадовались. Им добра еврейского от этого лишь больше достанется, без всякого риска быть убитым или раненым.
Когда Князь Иеремия Вишневецкий узнал, что на него движется большое казацкое войско, он предпочёл отступить в пределы Польши.
За ним по пятам двигалась огромная толпа казаков и холопов, уничтожая всё на своём пути. Евреи, наслышанные о зверствах казачьих, бежали, куда глаза глядят.
«И весь народ бежал с воплем. У кого была своя телега, уезжал на ней; у кого не было ни лошади, ни телеги – хоть у него и были средства, чтобы приобрести их, – не успевал это сделать, и с женой и детьми уходили пешком, оставив все добро дома. Но также и те, у кого была телега – для того, чтобы двигаться налегке, сбрасывали по дороге у придорожных корчем всю кладь – товары, книги или прочее движимое имущество. Так в эту субботу шли телеги по шляху, по три в ряд, одна вплотную к другой, беспрерывной вереницей на протяжении семи миль, а уходившим пешком не было числа. А днём евреев нагнал верховой и сказал:
– Вы очень медленно двигаетесь, казаки уже рядом.
Сейчас же наступило невероятное смятение среди евреев. Все они побросали со своих телег серебро, золото, платья, книги, подушки, перины – для того, чтобы быстрее бежать, спасая свои жизни. В поле было набросано золото, серебро, одежда, но не нашлось ни одного еврея, который подбирал бы это. Некоторые бросали все – и лошадь, и телегу со всем, что было на ней, даже жен и детей, и бежали в страхе в леса, а многие мужчины и женщины, когда наступило это смятение, побросали своих детей и спасались по лесам и оврагам».[11]
Казаки отяжелели от добра, подбираемого ими на дорогах. Но двигались дальше, продолжая опустошать города и селения.
Давид, вырвавшись со своими людьми из Полонного, решил идти в укреплённый город Нароль.
Наслышанные о зверствах казаков, десятки тысяч евреев не веря, что удастся противостоять многотысячной толпе холопов, решили бежать из этого места, к которому уже приближались восставшие. Тогда начальник польского гарнизона Лащ, у которого было не очень много войска, созвал совет. Давид сидел рядом с гаоном рабби Ашером.
Лащ – высокий, красивый поляк с мужественным лицом, первым взял слово:
– Нет доблести в том, чтобы бежать и прятаться по лесам и оврагам. Евреи имеют хоть и небольшой, но хорошо обученный и вооружённый отряд. Постоим против неприятеля и будем воевать по примеру других укреплённых городов.
– Каково твоё мнение? – повернулся к Давиду рабби Ашер.
– Я думаю, надо драться, город хорошо укреплён и имеет запасы продовольствия и оружия. Люди полны решимости защитить себя. Мы сможем долго сопротивляться.
– Мы согласны остаться, – объявил своё решение рабби Ашер.
Вскоре началась осада и, столкнувшись с яростным сопротивлением, казаки предложили потолковать о выкупе. Рабби Ашер уже готов был дать своё согласие, но Лащ воспротивился. Давида же теперь никто и не спрашивал. Через три дня осады неприятелю был нанесён значительный урон, и к Хмельницкому отправился гонец. Вскоре под стены города пришло многочисленное подкрепление.
Поляки и еврейский отряд не могли сдержать десятки тысяч вооружённых казаков. Город пал. Давид со своими людьми перегородил узкую улицу телегами, камнями и брёвнами разбитых домов. И уже гора казачьих трупов лежала перед баррикадой. Казаки подтащили пушки и разметали баррикаду. Озлобленные, беспощадные, они схватились в смертельной схватке с несколькими десятками вооружённых евреев из отряда Давида. Он, отбиваясь от наседающего врага, видел, как один за другим падали его товарищи.
«Ну, вот и пришёл наш час», – подумал Давид, пронзая саблей очередного казака. Дважды его ранили, и кровь от сабельного удара по голове заливала лицо. Но судьба хранила Давида. Кто-то дёрнул его за рукав, он обернулся: худой еврейский подросток показывал куда-то в сторону. Давид посмотрел и увидел узкий проход, щель между домами, куда обычный человек вряд ли мог протиснуться. Но они, худые и гибкие, смогли.
Горы трупов лежали на улицах города, казаки врывались в дома, где укрывались десятки и сотни человек, и убивали всех. Кровь лилась из окон домов.
В местной ешиве, религиозном училище, двенадцать еврейских мальчиков обучались Святому писанию. Внимательно слушали они седобородого учителя, сидя за длинным столом и читая древние буквы. Большие карие и чёрные глаза их были полны вопросов и сомнений, интереса, внимания и восхищения. Казаки ворвались в училище и придавили учеников столом к стене так, что у них захрустели поломанные кости, а из разорванных животиков вывалились кишки.
Город сожгли, не осталось ни одного целого здания, погибло пятнадцать тысяч человек. Давид и мальчик, спасший его, пять дней укрывались между мёртвыми, пока озверевшая толпа бесчинствовала в городе. Раны Давида саднили, хотя ему удалось промыть их и наскоро перевязать кусками одежды, снятой с трупов. У них не было пищи и воды, они ели человечину, отрезали куски от трупов и, поджаривая их на огне, съедали, пока человеческие останки не начали разлагаться на жаре. Во дворе какого-то сгоревшего дома Давид нашёл колодец с испорченной водой, это спасло их от жажды. Дождь пошёл только на третий день.
Много тысяч трупов было съедено собаками и свиньями. И долго потом ещё таскали животные по округе куски человечьего мяса, руки и ноги, когда-то принадлежавшие живым. Спастись удалось лишь трём сотням человек, в основном женщинам и детям. Они укрылись среди мёртвых тел. Ни одного человека из воинов Давида в живых не осталось.
Михаил в это время ворвался вместе с казаками в небольшой укреплённый город Кременец. В последнее время у него было подавленное состояние, видимо, сказывалось отсутствие Сашки.
Два казака, с которыми он был знаком, развлекались на улице. Один из них взял нож убитого ими еврейского резника скота и ловил на улице еврейских детей. Он их убил уже несколько десятков. Вспарывая живот мальчику, он спрашивал у своего приятеля: кошерное это мясо или трефное. Если тот отвечал: трефное, то бросал тело ребёнка собакам. Потом брал на бойню девочку, распарывал ей живот и показывал приятелю внутренности. Если тот говорил, что кошерное, они осматривали мясо (как поступают с мясом козлят и овец) и, насадив его на пику, носил по улицам, крича:
– Кто хочет купить козлятину и овечину? Ясновельможный пан, не желаете ли отведать козлятинки? – обратился он к Михаилу, по-приятельски, дурашливым тоном.
Еле сдерживая накопившуюся ярость, боль и гнев, борясь с подступающей тошнотой, но стараясь поддержать его тон, Михаил ответил:
– Желаю.
Он приблизился к казаку и, выхватив саблю, сильным ударом снёс ему голову. Приятель казака, находившийся рядом, сразу опомнился и с пикой наперевес бросился к Михаилу:
– Ах ты, лях проклятый, что ты делаешь?
Но Михаил опередил его и воткнул лезвие прямо в изрыгающий проклятья рот. Потом оглянулся по сторонам: не видел ли кто, и ускакал в сторону.
Глава 7. Встреча на хуторе
Осень уже тронула своей мягкой, неназойливой рукой зелёную листву, постепенно вытесняя летнюю жару. Разноцветные всплески окрасили лес в немыслимые цвета, придуманные, казалось, каким-то талантливым художником. Сашка вглядывался вдаль, заметив на горизонте движущуюся точку. Он теперь подолгу просиживал на крыльце, вдыхая запах прелой листвы и неуловимой осенней свежести, дожидаясь, пока Леся закончит хлопоты по дому, поставит в печь пироги, и можно будет осторожно обнять её, прикоснуться губами к выбившейся из-под платка прядке волос на шее, от чего она непременно зардеется и смущённо скажет: «Да ну тебя».
Рана его уже затянулась, и только широкая белая ткань, обёрнутая вокруг груди, напоминала о том, что до окончательного излечения ещё требуется время.
– Эй, друже, потомок великого царя, – крикнул он, обернувшись в сторону приоткрытой двери дома, – ну-ка, взгляни, у тебя глаза помоложе, поострее.
На крыльцо вышел Давид, голова его была перевязана наподобие чалмы, придававшей ему вид восточного владыки.
Он посмотрел в том направлении, куда уткнулся указующий Сашкин перст, различил приближающегося всадника и тут же исчез в доме, откуда появился через минуту с ружьём в руке. Не часто навещали их люди, и ему было чего опасаться.
Забеспокоился и Сашка, он тоже взял ружьё, и они заняли позицию у тына, выцеливая одинокую фигуру.
Когда всадник приблизился на расстояние точного выстрела, Сашка, протирая слезящиеся от напряжения глаза, вскрикнул:
– Ба, да это, кажись, сам великий визирь решил проведать своих верных вассалов!
– Кто, кто? – Давид непонимающе уставился на Сашку, он никак не мог привыкнуть к его неистощимым шуткам.
– Тот, кого ты хорошо знаешь, прибыл поблагодарить тебя за его чудесное спасение.
Теперь и Давид рассмотрел Михаила, уже въезжающего в распахнутые Сашкой ворота.
Ну, раскормили тебя тут, – шутил Михаил, похлопывая Сашку по спине, пока они тискали друг друга в объятьях посреди двора.
Привлечённые громкими возгласами на крыльцо выскочили все обитатели хутора: Леся в домашнем переднике, засунув в его карманы свои натруженные домашней работой руки, Рут в просторном полотняном сарафане, под которым уже угадывался округлившийся живот, дед Макар, который прихварывал к осени.
Стол накрыли во дворе, Леся суетилась, гремя ухватами и доставая из печи горячие пироги, Сашка, кряхтя, полез в погреб, и скоро на столе красовались солёные грибочки, овощи, румяная курочка и запотевшая бутылка горилки.
Уже были выложены все хуторские новости, которыми наперебой делились его обитатели, даже дед Макар вставлял изредка своё веское, мудрое слово; уже Леся, сидящая рядом с Сашкой и тихонько и ласково касающаяся его иногда, устало склонила голову ему на плечо; уже Давид удалился с Рут на перевязку, а потом возвратился с такою же, как и была, чалмой на голове, а Михаил всё не начинал своего рассказа.
Стемнело, женщины ушли в дом. Михаил исподтишка взглянул на Давида и начал:
– Прости, дружище, вижу, Рут ждёт ребёнка, не мог я при ней.
Потом, не подыскивая смягчающих слов, просто и обыденно рассказал о происшедшем в Кременце. И от этой обыденности происходящее казалось ещё более нечеловеческим и ужасным. Давид слушал, молча, под скулами его ходили желваки, а руки, лежащие на столе, невольно сжимались в кулаки.
– Я дал себе слово, – продолжил Михаил, – в этих захватах селений и кровавых вакханалиях больше не участвовать. Но вот прошёл слух, что польский сейм принял решение собирать ополчение и идти усмирять восставших. Хмельницкий стал комплектовать войско для битвы, и я решил участвовать в ней.
На роль вождя польского войска претендовал Иеремия Вишневецкий. Но он имел множество недоброжелателей и завистников среди польской шляхетской знати. Не хотел допустить избрания Вишневецкого и Богдан Хмельницкий, он знал воинское искусство и неукротимую решимость князя Иеремии.
– Доставишь это письмо в Варшаву, в польский сейм, – напутствовал он посыльного, польского шляхтича Мрзовецкого, который перешёл на сторону казаков. – Да проследи, чтобы все знатные паны с этим посланием ознакомились.
В письме Хмельницкий писал о жестокостях князя Вишневецкого, которые и послужили причиной восстания казаков и холопов. После долгих закулисных переговоров и интриг руководителями войска были назначены три знатных шляхтича, не имеющих представления о военном деле. Поляки, несмотря на все поражения от казаков, так и не поняли до конца, что те представляют собою грозную силу.
Десятилетия мирной жизни развратили польских дворян, погрязших в безделье и роскоши. Польское шляхетство в это время не отличалось воинственностью, вело в своих имениях спокойную и веселую жизнь, пользуясь изобилием, которое доставляли ему труды порабощенного народа. В войске, выставленном против Хмельницкого, большей частью были новобранцы, которые только в первый раз выходили на войну. Польский военный лагерь сделался местом, где собирались поляки не для того, чтобы ехать драться с неприятелем, а повеселиться и пощеголять. Друг перед другом они старались выказать ценность своих коней, богатство упряжи, красоту собственных нарядов, позолоченные луки на седлах, сабли с серебряной насечкой, чепраки, вышитые золотом, бархатные кунтуши[12] подбитые дорогими мехами, на шапках кисти, усеянные драгоценными камнями, сапоги с серебряными и золотыми шпорами.
Но более всего паны силились отличиться один перед другим роскошью стола и кухни. За ними в лагерь везли огромные склады посуды; ехали толпы слуг; в богато украшенных панских шатрах блистали чеканные кубки, чарки, тарелки, даже умывальники и тазы были серебряные; и было в этом лагере больше серебра, чем свинца. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Войну с «холопами» они воспринимали, как унижение для себя, и не верили в то, что казаки окажут им сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи, бахвалились: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!». Многие поляки прибыли со своей челядью, с бочками венгерского вина, старого меда, пива. В огромном обозе паны везли даже кровати со всеми постельными принадлежностями и женщин. О предстоящем сражении думали мало.
Особняком, в нескольких километрах от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к назначенным руководителям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские воины в кирасах и панцирях, все бывалые, испытанные в сражениях, не разделяли веселья основного войска, так как на собственной шкуре испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не боялись войска Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.
Огромное войско Хмельницкого, в четыре раза превосходившее по численности объединённые польские войска, расположилось лагерем на берегу маленькой речушки Пилявки. На другой стороне находилось польское войско. Оттуда доносилась музыка, пьяные выкрики, шум веселья. Хмельницкий не торопился начинать сражение, он внимательно наблюдал за лагерем Вишневецкого и ждал прибытия татар, без которых не было бы всех его побед. По своему обычаю, он отправил на добровольную смерть нескольких казаков, которые попали в плен и под пытками сообщили полякам, что на подмогу к Хмельницкому прибыло сорок тысяч татар. Это было десятикратное преувеличение реальной численности прибывшего во главе с Карачи Мурзой татарского чамбула.
