Текст книги "Трагедия господина Морна"

Автор книги: Владимир Набоков

АКТ V

Сцена I

Комната старика Дандилио. Клетка с попугаем, книги, фарфор. В окнах – солнечный летний день. По комнате тяжело мечется Клиян. Слышна отдаленная стрельба.

КЛИЯН:

 
Как будто умолкает… Все равно:
я обречен! Ударит в мозг свинец,
как камень в грязь блестящую – раз – мысли
разбрызгаются! Если б можно было
жизнь прожитую сочно отрыгнуть,
прожвакать{22} вновь и проглотить, и снова
воловьим толстым языком вращать,
выдавливать из этой вечной гущи
былую сладость трав хрустящих, пьяных
от утренней росы, и горечь листьев
сиреневых! О, Боже, если б вечно
смертельный ужас чувствовать! И это —
блаженство, Боже! Всякий ужас значит
«я есмь», а выше нет блаженства! Ужас —
но не покой могильный! Стон страданья —
но не молчанье трупа! Вот где мудрость,
и нет другой! Готов я, лязгнув лирой,
ее разбить, мой звучный дар утратить,
стать прокаженным, ослабеть, оглохнуть, —
но только помнить что-нибудь, хоть шорох
ногтей, скребущих язву, – он мне слаще
потусторонних песен! Я боюсь,
смерть близится… тугое сердце тяжко
подскакивает, как мешок в телеге,
гремящей под гору, к обрыву, к бездне{23}!
Не удержать! Смерть!
 

Из двери справа входит Дандилио.

ДАНДИЛИО:

 
Тише, тише, тише…
Там Элла только что уснула; кровью
бедняжка истекла; ребенок умер,
и мать второй души лишилась – главной.
Но лучше ей как будто… Только, знаешь,
не лекарь я, – какие книги были,
использовал, но все же…
 

КЛИЯН:

 
Дандилио!
Мой добрый Дандилио! Мой прекрасный,
мой светлый Дандилио!.. Не могу,
я не могу… меня ведь тут поймают!
Я обречен!
 

ДАНДИЛИО:

 
Признаться, я не ждал
таких гостей; вчера меня могли бы
предупредить: я клетку попугаю
украсил бы – он что-то очень мрачен.
Скажи, Клиян, – я Эллою был занят,
не понял хорошенько, – как же это
ты спасся с ней?
 

КЛИЯН:

 
Я обречен! Ужасно…
Какая ночь была! Ломились… Элла
все спрашивала, где ребенок… Толпы
ломились во дворец… Нас победили:
пять страшных дней мы против урагана
мечты народной бились; в эту ночь
все рухнуло: нас по дворцу травили —
меня и Тременса, еще других…
Я с Эллою в руках из залы в залу,
по галереям внутренним, и снова
назад, и вверх, и вниз бежал и слышал
гул, выстрелы, да раза два – холодный
смех Тременса… А Элла так стонала,
стонала!.. Вдруг – лоскут завесы, щелка
за ней, – рванул я: ход! Ты понимаешь, —
ход потайной{24}…
 

ДАНДИЛИО:

 
Я понимаю, как же…
Он, думаю, был нужен королю,
чтоб незаметно улетать – и, после
крылатых приключений, возвращаться
к трудам своим…
 

КЛИЯН:

 
…и вот я спотыкался
в могильной тьме и шел, и шел… Внезапно
стена: толкнул – и оказался чудом
в пустынном переулке! Только выстрел
порой стучал и разрывался воздух
по шву… Я вспомнил, что живешь ты рядом,
и вот… к тебе… Но что же дальше делать?
Ведь оставаться у тебя – безумно!
Меня найдут! Ведь вся столица знает,
что с сумасшедшим Тременсом когда-то
ты дружен был и дочь его крестил!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Она слаба: еще такой прогулки
не вынесет. А где же Тременс?
 

КЛИЯН:

 
Бьется…
Не знаю, где… Он сам мне накануне
советовал, чтоб я к тебе мою
больную Эллу… но ведь тут опасно,
я обречен! Пойми, – я не умею,
я не умею умирать, и поздно —
не научусь, нет времени! За мною
сейчас придут!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Беги один. Успеешь.
Дам бороду поддельную, очки{25}…
пойдешь себе.
 

КЛИЯН:

 
Ты думаешь?..
 

ДАНДИЛИО:

 
А хочешь
есть у меня и маски, что носили
на масленицу в старину…
 

КЛИЯН:

 
…Да, смейся!
Ты знаешь сам, что никогда не кину
моей бессильной Эллы… Вот где ужас
не в смерти, нет, – а в том, что в кровь вселилось
какое-то рыдающее чувство,
смесь ревности неведомой и жажды
отверженной и нежности такой,
что все закаты перед нею – лужи
малярной краски, – вот какая нежность!
Никто не знал! Я – трус, гадюка, льстец,
но тут, – вот тут…
 

ДАНДИЛИО:

 
Друг, будет… успокойся…
 

КЛИЯН:

 
Любовь в ладони сжала сердце… держит…
не отпускает… Потяну – сожмет…
А смерть близка… но как мне оторваться
от своего же сердца? Я – не ящер,
не отращу…
 

ДАНДИЛИО:

 
Ты бредишь, успокойся:
тут безопасно… Улица пустынна
и солнечна… Ты где же смерть приметил?
На корешках моих уснувших книг —
улыбка. И спокоен, как виденье,
мой попугай святой.
 

КЛИЯН:

 
От этой птицы
рябит в глазах… Пойми, сейчас нагрянут —
нет выхода!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Опасности не чую:
слепая весть, повеявшая с юга,
что жив король, так опьянила души
неслыханною радостью, – столица
от казней так устала, – что, покончив
с безумцем главным, с Тременсом, едва ли
начнут искать сообщников его.
 

КЛИЯН:

 
Ты думаешь? Да, правда, светит солнце…
И выстрелы умолкли… Не открыть ли
окно, не посмотреть ли? А?
 

ДАНДИЛИО:

 
К тому же
есть у меня одна вещица… хочешь,
я покажу? Вот тут, в футляре мягком…
Мой талисман… Вот, посмотри…
 

КЛИЯН:

 
Корона!
 

ДАНДИЛИО:

 
Постой, уронишь…
 

КЛИЯН:

 
Слышишь?.. Боже… Кто-то…
По лестнице… А!
 

ДАНДИЛИО:

 
Говорил – уронишь!
 

Входит Тременс.

ТРЕМЕНС:

 
Гром золотой! Я тронут. Но напрасно
вы собрались меня короновать.
Поздравь, Клиян: обещано полцарства
за плешь мою!..
 

(К Дандилио.)

 
Скажи-ка, светлый старец,
как и когда тебе достался этот
кусок сверканья?
 

ДАНДИЛИО:

 
Продал за червонец
один из тех, кто некогда дворец
обыскивал.
 

ТРЕМЕНС:

 
Так, так… Давай-ка. Впору.
Но я сейчас, признаться, предпочел бы
ночной колпак. Где Элла?
 

ДАНДИЛИО:

 
Рядом. Спит.
 

ТРЕМЕНС:

 
А… хорошо. Клиян, чего ты стонешь?
 

КЛИЯН:

 
Я не могу… Зачем я, Тременс, Тременс,
шел за тобой?.. Ты – смерть, ты – бездна! Оба
погибнем мы.
 

ТРЕМЕНС:

 
Ты совершенно прав.
 

КЛИЯН:

 
Мой друг, мой вождь… Ведь ты мудрее всех.
Спаси меня – и Эллу… Научи —
что делать мне?.. Мой Тременс, что мне делать?
 

ТРЕМЕНС:

 
Что делать? Спать. Я снова зябну; снова
наложница нагая – лихорадка —
льнет к животу холодной ляжкой, спину
ладонью ледяной мне гладит, гладит…
Дай на плечи мне что-нибудь накинуть,
старик. Вот так. Да, милый мой Клиян,
я убедился – правы были наши
друзья, когда предупреждали… Кстати,
всех четверых я истребил – предать
они меня пытались… Очень нужно!
Я буду спать. Пускай солдаты сами
найдут меня.
 

КЛИЯН:

(кричит)

 
А!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Не кричи… не надо…
Вот. Так и знал.
 

Входит Элла, справа.

ТРЕМЕНС:

 
Дочь, Элла, ты не бойся:
все хорошо! Клиян тут распевает
последние свои стихи…
 

ЭЛЛА:

 
Отец,
ты ранен? Кровь…
 

ТРЕМЕНС:

 
Нет.
 

ЭЛЛА:

 
У тебя рука
опять, опять холодная… а ногти,
как будто ел ты землянику… Я
останусь, Дандилио, здесь… Прилягу,
подушку дайте… Право, лучше мне…
Всю ночь палили… мой ребенок плакал…
А где же ваша кошка, Дандилио?..
 

ДАНДИЛИО:

 
Шутник какой-то каменной бутылкой
хватил ее… Иначе попугая
я б не купил…
 

ЭЛЛА:

 
Да, огненный… Да, помню…
Мы пили за его здоровье… Ах!..
 

(Смеется.)

 
«…И все же я тебя боюсь… Как смерть,
бываешь страшен ты…» – откуда это?
Откуда? Нет, забыла.
 

КЛИЯН:

 
Полно… Элла…
моя любовь… Прикрой глаза…
 

ЭЛЛА:

 
…Ты – белый,
как свежая сосновая доска…
и капельки смолы… Мне неприятно…
ты отойди…
 

КЛИЯН:

 
Прости меня… не буду,
я только так… Хотел тебе подушку
поправить… Вот…
 

(Он поникает у ее изголовья.)

ТРЕМЕНС:

 
Что бишь я говорил?
Да: плохо ищут; там, вокруг сената,
вокруг дворца народ толпится: чистят
покои королевские, ковры
вытряхивают – и мои окурки,
и шпильки Эллы выметают… Очень
занятно! И какой занятный слух,
что будто бы грабитель – где-то там
на юге, видите ли, в дом забрался
и бац в башку хозяина, – а тот —
извольте – объявился властелином,
свою столицу кинувшим полгода
тому назад… Я знаю, знаю, – это
все выдумки. Но выдумкой такой
меня смели… Вот Элла спит. Мне тоже
пора бы… Гладит, крадется озноб
вверх по спине… А жалко, Дандилио,
что вымышленный вор не уничтожил
придуманного короля!.. Смеешься?
Что, славно я шучу?
 

ДАНДИЛИО:

 
Да – бедный Ганус!
Не повезло…
 

ТРЕМЕНС:

 
Как – Ганус?..
 

ДАНДИЛИО:

 
Он письмо
ведь получил… Мне Элла говорила…
Как хорошо бедняжка спит… Клиян,
прикрой ей ноги чем-нибудь…
 

ТРЕМЕНС:

 
Послушай,
послушай, Дандилио, может быть,
есть у тебя среди твоих игрушек
старинных, безделушек пыльных, книг
магических – полдюжины хороших
горячечных рубашек? Одолжи…
 

ДАНДИЛИО:

 
Давно бы дал, да были бы они —
малы тебе… Но что сказать ты хочешь?
 

ТРЕМЕНС:

 
Когда-то, Дандилио, мы дружили,
о живописи спорили… Потом
я овдовел… потом мятеж – тот, первый, —
увлек меня, – и мы встречались реже…
Не склонен я к чувствительности праздной,
но я прошу во имя этой дружбы,
такой далекой, расскажи мне ясно,
что знаешь ты – о короле!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Как, разве
не понял ты? Все очень просто было.
Однажды я – тому четыре года, —
зайдя к тебе, замешкался в передней
средь вешалок, в шершавой темноте,
и входят двое; слышу быстрый шепот:
«Мой государь, опасно: он мятежник
безудержный…» Другой в ответ смеется
и – шепотом: «Ты обожди внизу,
недолго мне…» И снова смех негромкий…
Я спрятался. Через минуту – вышел
и, хлопая перчаткою, сбежал
по лестнице – твой легкий гость…
 

ТРЕМЕНС:

 
Я помню…
конечно… Как же я не сопоставил…
 

ДАНДИЛИО:

 
Ты погружен был в сумрачную думу.
Я промолчал. Мы виделись не часто:
я хмурых и холодных не люблю.
Но помнил я… Прошло четыре года —
все помнил я; и вот, встречаясь с Морном
на вечерах недавних, я узнал
смех короля… Когда же в день дуэли
ты подменил…
 

ТРЕМЕНС:

 
Позволь, позволь, и это
заметил ты?
 

ДАНДИЛИО:

 
Да, к мелочам случайным
мой глаз привык, исследуя прилежно
ходы жучков и ссадины на теле
старинной мебели, чешуйки красок,
пылинки на полотнах безымянных.
 

ТРЕМЕНС:

 
И ты молчал!..
 

ДАНДИЛИО:

 
Из двух – то сердце было
дороже мне, чья страсть была острей.
Есть третье сердце: посмотри – с печалью
и нежностью, не свойственной ему,
Клиян глядит на дремлющую Эллу,
как будто с ней и страх его уснул…
 

ТРЕМЕНС:

 
О, мне смешно, что втайне от меня
работали моя же мысль и воля,
что как-никак я сам, своей рукою
смерть королю – хоть мнимую – послал!
И в Ганусе я втайне не ошибся:
он был слепым орудием слепца…
Не сетую! С холодным любопытством
разглядываю хитрые узоры —
причины и последствия – на светлом
клинке, приставленном к груди… Я счастлив,
что хоть на миг людей я научил
уничтоженья сладостному буйству…
Да, не пройдет урок мой без следа!
И то сказать, нет помысла, мгновенной
нет слабости, которые в грядущем
поступке не сказались бы: король
еще обманет явно…
 

КЛИЯН:

 
Ты проснулась?
Спи, Элла, спи… Так страшно думать, Элла…
 

ТРЕМЕНС:

 
О, мне смешно! Когда б я знал все это,
народу бы я крикнул: «Ваш король —
пустой и слабый человек. Нет сказки,
есть только Морн!»
 

ДАНДИЛИО:

 
Не надо, Тременс, тише…
 

ЭЛЛА:

 
Морн и… король? Ты так сказал, отец?
Король в карете синей – нет, не то…
Я танцевала с Морном – нет… позволь…
Морн…
 

ДАНДИЛИО:

 
Полно, он шутил…
 

ТРЕМЕНС:

 
Клиян, молчи,
не всхлипывай!.. Послушай, Элла…
 

ДАНДИЛИО:

 
Элла,
ты слышишь?
 

ТРЕМЕНС:

 
Сердце бьется?
 

ДАНДИЛИО:

 
Да. Сейчас
пройдет.
 

ТРЕМЕНС:

 
Глаза открыты… видит… Элла!
Столб соляной{26}… Не знал я, что бывают
такие обмороки…
 

КЛИЯН:

 
Голоса!
На улице… Они!
 

ТРЕМЕНС:

 
Да. Мы их ждали.
Посмотрим-ка…
 

Открывает окно; с улицы внизу слышны быстрые голоса.

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:

 
…дом.
 

ВТОРОЙ ГОЛОС:

 
Ладно! Не уйдет он.
Все выходы?
 

ПЕРВЫЙ ГОЛОС:

 
Все…
 

ТРЕМЕНС:

 
Можно и захлопнуть…
 

(Закрывает окно.)

КЛИЯН:

(мечется)

 
Спаси меня… скорее… Дандилио…
куда-нибудь… я жить хочу… скорей…
успеть бы… А!
 

(Кидается прочь из комнаты в дверь направо.)

ТРЕМЕНС:

 
Как будто и конец?
 

ДАНДИЛИО:

 
Да, кажется.
 

ТРЕМЕНС:

 
Я выйду к ним, чтоб Элла
не видела. Ты чем питаешь эту
оранжевую птицу?
 

ДАНДИЛИО:

 
Ей полезны
яички муравьиные, изюм…
Хорошая, не правда ли? А, знаешь,
попробуй на чердак, затем – по крыше…
 

ТРЕМЕНС:

 
Нет, я пойду. Устал я.
Направляется к двери, открыл ее, но Капитан
и четверо солдат оттесняют его обратно в комнату.
 

КАПИТАН:

 
Стой! Назад!
 

ТРЕМЕНС:

 
Да, да, я – Тременс; только потолкуем
на улице…
 

КАПИТАН:

 
Назад. Так.
 

(Солдату.)

 
Обыщи-ка
обоих.
 

(К Дандилио.)

 
Ваше имя?
 

ДАНДИЛИО:

 
Вот, табак
просыпали, эх вы! Кто ищет имя
у человека в табакерке? Можно
вас угостить?
 

КАПИТАН:

 
Вы тут хозяин?
 

ДАНДИЛИО:

 
Как же.
 

КАПИТАН:

 
А это кто?
 

ДАНДИЛИО:

 
Больная.
 

КАПИТАН:

 
Вы напрасно
скрывали тут преступника…
 

ТРЕМЕНС:

(с зевком)

 
Случайно
я забежал…
 

КАПИТАН:

 
Вы – Тременс, бунтовщик?
 

ТРЕМЕНС:

 
Спать хочется. Скорее…
 

КАПИТАН:

 
По приказу,
сенатом изданному нынче,
июня девятнадцатого, будет
на месте… Ба! там кто-то есть еще.
 

(Солдатам.)

 
Держите их. Я погляжу…
 

Уходит в дверь направо. Тременс и Дандилио говорят меж собой, окруженные безмолвными, как бы неживыми солдатами.

ТРЕМЕНС:

 
Вот медлит…
Спать хочется…
 

ДАНДИЛИО:

 
Да, выспимся…
 

ТРЕМЕНС:

 
Мы? Полно,
тебя не тронут. Смерти ты боишься?
 

ДАНДИЛИО:

 
Все это я люблю: тень, свет, пылинки
в воронке солнца; эти лужи света
на половицах; и большие книги,
что пахнут временем. Смерть – любопытна,
не спорю…
 

ТРЕМЕНС:

 
Элла словно кукла… Что с ней?..
 

ДАНДИЛИО:

 
Да, так нельзя.
 

(К солдату.)

 
Послушай, братец мой,
снеси-ка, вот, больную рядом, в спальню,
а погодя за лекарем пошлем.
Ты что – оглох?
 

ТРЕМЕНС:

 
Оставь его. Не нужно.
Меня уложат где-нибудь в сторонке,
она и не увидит. Дандилио,
ты говорил о солнце… Это странно,
мне кажется, мы – схожие, а в чем —
не уловлю… Давай сейчас рассудим.
Ты принимаешь смерть?
 

ДАНДИЛИО:

 
Да. Вещество
должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть —
и вот ясна мне Троица. Какая?
Пространство – Бог, и вещество – Христос,
и время – Дух. Отсюда вывод: мир,
составленный из этих трех, – наш мир —
божественен…
 

ТРЕМЕНС:

 
Так. Продолжай.
 

ДАНДИЛИО:

 
Ты слышишь,
какой там топот в комнатах моих?
Вот сапоги!
 

ТРЕМЕНС:

 
И все-таки наш мир…
 

ДАНДИЛИО:

 
…божественен; и потому все – счастье;
и потому должны мы распевать,
работая: жить на земле и значит
на этого работать властелина
в трех образах: пространство, вещество
и время. Но кончается работа,
и мы на праздник вечности уходим,
дав времени – воспоминанье, облик —
пространству, веществу – любовь.
 

ТРЕМЕНС:

 
Вот видишь —
в основе я согласен. Но мне рабства
счастливого не нужно. Я бунтую,
бунтую против властелина! Слышишь!
Я всех зову работу бросить! Прямо —
валяй на праздник вечности: там в безднах
блаженных отдохнем.
 

ДАНДИЛИО:

 
Поймали. Крик.
 

ТРЕМЕНС:

 
Я и забыл Клияна…
 

Врывается справа Клиян.

КЛИЯН:

 
А! Западня!
И здесь они!
 

Кидается обратно, в комнату направо.

ЭЛЛА:

(приподнимаясь)

 
Морн… Морн… Морн… Я как будто
во сне слыхала голос: Морн – король…
 

(Снова застыла.)

ГОЛОС КАПИТАНА:

(в комнате направо, дверь которой осталась открытой)

 
Довольно вам по комнатам носиться!
 

ГОЛОС КЛИЯНА:

 
Я умоляю…
 

ГОЛОС КАПИТАНА:

 
Имя!
 

ГОЛОС КЛИЯНА:

 
Умоляю…
Я молод… Я так молод! Я велик,
я – гений! Гениев не убивают!..
 

ГОЛОС КАПИТАНА:

 
Вы отвечайте на вопросы!
 

ГОЛОС КЛИЯНА:

 
Имя
мое Клиян… Но буду королю
служить… Клянусь… Я знаю, где корона…
Отдам… клянусь…
 

ГОЛОС КАПИТАНА:

 
Э, не хватай за икры,
я прострелю себе сапог.
 

ГОЛОС КЛИЯНА:

 
Поща-а…!
 

Выстрел.

Тременс и Дандилио, окруженные неподвижными солдатами, продолжают свою беседу.

ТРЕМЕНС:

 
Пространство – Бог, ты говоришь. Отлично.
Вот объясненье крыльев – этих крыльев,
которыми мы населяем рай…
 

ГОЛОС КЛИЯНА:

 
А!.. Нет конца… конца…
 

ГОЛОС КАПИТАНА:

 
Живуч, бедняга.
 

ДАНДИЛИО:

 
Да. Нас волнуют быстрые полеты,
колеса, паруса и – в детстве – игры,
и в молодости – пляски{27}.
 

<…>

[Сцена II]

[МОРН]:

<…>

 
Не следует убитых пулей в сердце
бить этой мелкой дробью толков… Ночь
сегодня будет синяя, как триста
июльских дней, сгущенных, потемнелых
от густоты, скрипящих под нажимом
то сладострастьем жабьим на прудах,
то маслянистой судорогой листьев…
Когда б я не был королем, то стал бы
поэтом, жаркой лирой в эту ночь,
насыщенную синевою, в эту
живую ночь, что вздрагивает длинно
под роем звезд, как чуткая спина
Пегаса – вороного… Мы не будем —
не правда ли? – о смерти говорить, —
но светлою беседою о царстве,
о власти и о счастии моем
мне освежайте душу, отгоняйте
широких мягких бабочек от света —
и за глотком вина еще глоток,
чтоб искренней и слаще раздавались
слова души… Я счастлив.
 

ДАМА:

 
Государь,
а танцы будут?..
 

МОРН:

 
Танцы? Негде, Элла.
 

ДАМА:

 
Меня зовут не Элла…
 

МОРН:

 
Я ошибся…
так… вспомнилось… Я говорю, что негде
тут танцевать. Но во дворце, пожалуй,
устрою бал – громадный, при свечах,
да, при свечах, под пышный гул органа…
 

ДАМА:

 
Король… король смеется надо мною.
 

МОРН:

 
Я счастлив!.. Если я и бледен – это
от счастия!.. Повязка… слишком… туго…
Эдмин, скажи… нет, впрочем, сам… поправь..
так… хорошо…
 

СЕДОЙ ГОСТЬ:

 
Король устал, быть может?
Быть может, гости…
 

МОРН:

 
Ох, как он похож!..
Ты погляди, Эдмин, – похож как!.. Нет,
я не устал. Давно ты из столицы?
 

СЕДОЙ ГОСТЬ:

 
Мой государь, я был грозой гоним:
чернь, от тебя шарахнувшись, случайно
меня толкнув, едва не отдавила
мне душу. Я бежал. С тех пор я мыслил
и странствовал. Теперь я возвращусь,
благословляя скорбное изгнанье
за сладость возвращенья… Но в вине
есть крылышки пчелиные; в отраде —
есть для меня прозрачная печаль:
мой старый дом, где сыздетства я жил,
мой дом сожжен…
 

ЭДМИН:

 
Но спасена отчизна!
 

СЕДОЙ ГОСТЬ:

 
Как объясню? Отчизна – божество
бесплотное; а наш любимый угол
на родине – вот это зримый образ
бесплотного. Мы только знаем Божью
бородку раздвоенную; отчизну
мы узнаем в чертах родного дома.
От нас никто ни Бога не отнимет,
ни родины. Но теплый образок
жаль потерять. Мой дом погиб. Я плачу.
 

МОРН:

 
Клянусь, такой же дом, на том же месте
я для тебя построю. И не зодчий —
твоя любовь проверит чертежи;
не плотники – твои воспоминанья
помогут мне; не маляры – глаза
живые твоего же детства: в детстве
мы видим душу красок…
 

СЕДОЙ ГОСТЬ:

 
Государь,
благодарю: я знаю – ты волшебник,
я счастлив тем, что понял ты меня,
но мне не нужно дома…
 

МОРН:

 
Клялся я…
Что клятва? Лепет гордости. А смотришь —
смерть тут как тут. Что клятва? И звезда
обманывает душу звездочета,
в условный срок порой не возвращаясь.
Постой… скажи… Ты знал ли старика
такого – Дандилио?
 

СЕДОЙ ГОСТЬ:

 
Дандилио?
Нет, государь, не помню…
 

ВТОРОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ:

(тихо)

 
Посмотри
на короля, он чем-то недоволен…
 

ТРЕТИЙ ПОСЕТИТЕЛЬ:

(тихо)

 
Как будто тень – тень птицы – пролетела
по ясному, но бледному лицу…
А это кто?
 

Налево у двери движение.

ГОЛОС:

 
Позвольте… ваше имя?
Сюда нельзя!
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Я – иностранец…
 

ГОЛОС:

 
Стойте!
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Нет… я пройду… я – так. Я – ничего.
Я только сплю…
 

ГОЛОС:

 
Он пьяный, не пускайте!..
 

МОРН:

 
А, новый гость! Сюда, сюда, скорее!
Так счастлив я, что принял бы с улыбкой
и ангела, под траурным горбом
сложенных крыл влачащегося скорбно;
и нищего блестящего лжеца;
и палача, в опрятный свой сюртук
затянутого наглухо… Гость милый,
что ж, подходи!
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Вы, говорят, король?
 

ЭДМИН:

 
Как смеешь ты!..
 

МОРН:

 
Оставь. Он – иноземец.
Да, я король…
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Так, так… Приятно мне:
я хорошо вас выдумал…
 

МОРН:

 
Молчи,
Эдмин, – занятно. Ты издалека,
туманный гость?
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Из обиходной яви,
из пасмурной действительности… Сплю…
Все это сон… сон пьяного поэта…
Повторный сон… Однажды вы мне снились:
какой-то бал… какая-то столица…
веселая, морозная… Но только
иначе звались вы…
 

МОРН:

 
Морн?
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Морн. Вот, вот…
Нарядный сон… Но знаете, я рад был
проснуться… Помню, что-то было в нем
неладное. А что – не помню…
 

МОРН:

 
Все ли
у вас в стране так говорят… дремотно?
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
О, нет! У нас в стране нехорошо,
нехорошо… Вот я проснусь – скажу им,
какой король мне грезился прекрасный…
 

МОРН:

 
Чудак!
 

ИНОСТРАНЕЦ:

 
Но отчего же мне неловко?
Не знаю… Как и в прошлый раз… Мне страшно…
Должно быть, в спальне душно. Отчего-то
страх чувствую… обман… Я постараюсь
проснуться…
 

(Уходит.)

МОРН:

 
Стой!.. Куда же ускользнул
мой призрак?.. Стой, вернись…
 

ГОЛОС:

(слева)

 
Держи!
 

ВТОРОЙ ГОЛОС:

 
Не вижу…
 

ТРЕТИЙ ГОЛОС:

 
Ночь…
 

ЭДМИН:

 
Мой государь, как можешь
выслушивать…
 

МОРН:

 
У прежних королей
шуты бывали: говорили правду
хитро, темно, – и короли любили
своих шутов… А у меня вот этот
сомнительный сомнамбул…
Что же вы
притихли, дорогие гости? Пейте
за счастие мое! И ты, Эдмин.
Эй, прояснись! Все пейте! Сердце Вакха —
граненое стекло: в нем кровь и солнце…
 

ГОСТИ:

 
Да здравствует король!
 

МОРН:

 
Король… король…
В земном глаголе рокотанье грома
небесного… Так! Выпито! Теперь
я подданных порадую: намерен
я завтра же вернуться!
 

ЭДМИН:

 
Государь…
 

ГОСТИ:

 
Да здравствует король!
 

ЭДМИН:

 
…прошу тебя…
врачи…
 

МОРН:

 
Довольно! Я сказал, что – завтра!
Назад, назад, – в гробу летучем! Да,
в стальном гробу, на вычисленных крыльях!
И вот еще: вы говорили «сказка»…
А мне смешно… Со мною Бог смеется!
Не знает одураченная чернь,
что скованное в сказочные латы
темно и потно рыцарское тело…
 

ГОЛОС:

(тихо)

 
Что говорит король?..
 

МОРН:

 
…она не знает,
что бедная восточная невеста
едва жива под тяжестью косматой,
но за морем бродяги-трубадуры
о сказочной любови запоют, —
солгут векам, чуть пальцами касаясь
овечьих жил, – и грезой станет грязь!
 

(Пьет.)

ГОЛОС:

 
Что говорит король?
 

ВТОРОЙ ГОЛОС:

 
Он во хмелю!..
 

ТРЕТИЙ ГОЛОС:

 
Его глаза безумием сияют!..
 

МОРН:

 
Эдмин, налей еще…
 

ДАМА:

(кавалеру)

 
Уйдем… Мне страшно…
 

<…>

[КОРОЛЬ]:

 
Сон прерванный не может продолжаться,
и царство, плывшее в мечте передо мной,
вдруг оказалось просто на земле
стоящим. Вторглась вдруг реальность. Та,
которая и плоть, и кровь, казалось,
ступала, как эфир прозрачный, вдруг
растопавшись, как грубый великан,
вошла в мой сон, устойчивый, но хрупкий.
Я вижу вкруг меня обломки башен,
которые тянулись к облакам.
Да, сон – всегда обман, все ложь, все ложь.
 

ЭДМИН:

 
Она и мне лгала, мой государь.
 

КОРОЛЬ:

 
Кто лгал, Эдмин?
 

(Спохватывается.)

 
Ах, ты о ней?.. Нет, царство
мое обманом было… Сон был ложью.
 

<…>

[МОРН]:

 
Эдмин, отдай!.. Как мне еще просить?
Пасть на колени? Хочешь? Ах, Эдмин,
я должен умереть! Я виноват
не перед Ганусом, а перед Богом,
перед тобой, перед самим собою,
перед моим народом! Я дурным
был королем: незримый, без придворных,
обманом правил я… Вся мощь моя
была в моей таинственности… Мудрость
законов? Творчество и радость власти?
Любовь толпы? Да. Но пуста и лжива,
как бледный гаер в лунном балахоне,
душа у властелина! Я являлся
то в маске на престоле, то в гостиной
у щегольской любовницы… Обман!
И бегство – ложь, уловка – слышишь? – труса!
И эта слава только поцелуй
слепого… Разве я король? Король,
убивший девушку? Нет, нет, довольно,
я падаю – в смерть, – в огненную смерть!
Я только факел, брошенный в колодец,
пылающий, кружащийся, летящий,
летящий вниз, навстречу отраженью,
растущему во мраке, как заря…
Молю тебя! Молю тебя! Отдай мне
мой черный пистолет! Молчишь?
 

(Пауза.)

 
Ну, что же,
не надо… В мире есть другие смерти:
обрывы и водовороты; яды,
и лезвие, и узел; нет! Не можешь
ты помешать – ни гению родиться,
ни грешнику убить себя!
 

(Пауза.)

 
Да впрочем,
я просьбами напрасно унижаюсь…
Скучна такая сложная игра
с такой простой развязкою.
 

(Пауза.)

 
Эдмин,
я – твой король. Дай. Понял ты?
Эдмин, не глядя, протягивает ему пистолет.
 

МОРН:

 
Спасибо.
Я выйду на террасу. Только звезды
меня увидят. Счастлив я и ясен;
сказать правдивей не могу… Эдмин,
твой легкий лоб легко я поцелую…
Молчи, молчи… Твое молчанье слаще
всех слышанных напевов. Так. Спасибо.
 

(Идет к стеклянной двери.)

 
Ночь синяя меня уносит!
 

(Выходит на террасу. Его фигура, озаренная лучами ночи, видна сквозь стеклянную дверь.)

ЭДМИН:

 
…Никто не должен видеть,
как мой король являет небесам
смерть Господина Морна.
 

Занавес