Текст книги "Искатель, 2013 №2"
Автор книги: Владимир Лебедев
Соавторы: Владимир Колабухин,Александр Бычков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Двое охранников аккуратно, нежнее, чем мать младенца, вытащили упакованную в оберточную бумагу картину и осторожно понесли по главной дорожке в дом, а третий уже сел за руль, чтобы отогнать машину в гараж.
Никитский отправился сначала в свой личный спортзал, располагавшийся в подвале поместья, там вволю потягал штангу, размялся на беговой дорожке, побил боксерскую грушу, а потом сходил в приготовленную для него сауну. Затем плотно поужинал. На ночь он зашел в детскую и пожелал деткам – тихому пятнадцатилетнему юноше и такой же тихой десятилетней девочке – спокойной ночи. С женой видеться не хотелось…
И все это время Никитский, самому себе в этом не признаваясь, думал только об одном – о портрете! Точнее, о прекрасной незнакомке, изображенной на нем. Тягая штангу или кряхтя под ударами веника, поедая бифштекс с кровью или целуя шелковистые волосики деток, он не мог избавиться от видения картины – золотоволосая девушка с солнцевидным лицом, фиалковыми глазами, в соломенной шляпке с атласными лентами и с корзинкой лесных цветов… Лицо ее смутно казалось ему знакомым, и этим, главным образом, портрет и притягивал к себе: а что, если изображенная на нем девушка существует на самом деле?! Никитскому до смерти надоела его последняя жена, к тому же она старела, ей уже было тридцать пять – какие бы солярии и салоны красоты она ни посещала, двадцатипятилетней уже все равно не будет… А тут – не девочка, а цветочек полевой, конфетка! С такой и за границей появиться не стыдно, и у губернатора, и друзьям показать… Это бриллиант, который идеально подойдет к его костюму, а этому бриллианту только он, Никитский, может дать достойную ее красоты оправу!
Никитский отправился в свою спальню. Это была личная опочивальня князей Барятинских, полностью восстановленная в том виде, в котором она была двести с лишним лет назад, – широкая кровать с шелковым постельным бельем под балдахином, розовые обои с изображением пузатых голеньких амурчиков с луками и полуголых нимф с лирами, картины художников XVIII века – в основном, портреты, золотые подсвечники и люстра с настоящими восковыми свечами, пушистый персидский ковер, мебель искусной резки из настоящего дуба, старинный клавесин… Даже свой iPad Никитский не оставлял в этой комнате – ничто не должно нарушать эстетическую гармонию Великого века!
Когда Никитский вошел в спальню, он первым делом посмотрел на ТО САМОЕ место – часть стены слева от раскрытого, высотой в три человеческих роста старинного окна – место для Портрета, как раз напротив кровати. Да, Он был уже там…
Никитский довольно улыбнулся и, получше завязывая на ходу пояс махрового розового халата, подошел к нему ближе. Мягкое освещение люстры из двух десятков восковых свечей было очень выигрышным для портрета – романтический сюжет при романтическом освещении: замок вдали стал еще более насыщенного цвета, фиалковые глаза – еще более томными, а алые губы – еще более страстными…
«Конфетка! – причмокнул губами Никитский. – Правда, рама дешевенькая… Ну ничего, завтра же закажу из чистого золота! Ты у меня будешь как принцесса – в золоте ходить и в бриллиантах!» – хмыкнул Никитский и… усмешка застыла на его губах… потому что девушка на портрете улыбнулась ему в ответ и кокетливо сощурила глазки!
Сердце Никитского екнуло и судорожно забилось. Ему показалось, что пол под ним заколебался и вот-вот уйдет у него из-под ног, а точнее, разверзнется под ногами пропасть, и он улетит прямо в преисподнюю! Но вскоре первый приступ страха прошел, и его вкрадчиво и в то же время настойчиво сменило вожделение…
Да… Вожделение… Его терпкий сладкий привкус он ощутил еще тогда, на чердаке этой странной конуры, но сейчас… Оно становилось неодолимым! Оно охватило все существо Никитского, оно сжигало его дотла! От страстной истомы подкашивались ноги, кружилась голова, сердце готово было выскочить из груди, рот наполнился вязкой слюной, а глаза заволоклись какой-то розовой дымкой…
У Никитского в жизни много было женщин. Еще в юности он никогда не страдал от отсутствия женского внимания – его физическая сила, решительность, граничащая с дерзостью, бесстрашие создавали вокруг него ореол крутого парня. Девушки липли к нему, а уж тем более когда он стал богатым… И девушки были разные – и блондинки, и брюнетки, и рыжие, и высокие, и пониже, и плоские, и в теле…
А тут… Хотя девушка на портрете была красива, без сомнения, но что-то в ней было особенное…
ГЛАЗА, конечно же, глаза! Таких он не видел ни у одной из них! У тех девушек глаза были как у детских куколок Барби – пустые мутные стекляшки, в которых лишь иногда загорались бледные огоньки при виде зеленых купюр, шмоток или дорогих машин, а у нее… Никитский подошел совсем близко к портрету и встал лицом к лицу – портрет был ростовой, – так что его глаза отделяло от ее всего сантиметров двадцать-тридцать…
Боже, какие необыкновенные глаза! Глубокие, как бездонный колодец, ясные, как безоблачное небо, фиалковые полутона сочно переливаются при колеблющемся свете восковых свечей, но самое главное – искорки… Искорки света – солнечного или лунного, какие всякий может увидеть на море, – так и пляшут в ее глазах, и за их танцем, как за самим морем, можно наблюдать бесконечно… Никитский не помнил, сколько он стоял и смотрел в них, но в какой-то миг подумал, что продал бы свою душу самому дьяволу, лишь бы эта девушка стала его, хотя бы на одну ночь!
Не успел он об этом подумать, как вдруг отчетливо ощутил пряный аромат лесных цветов вокруг себя, дыхание свежего летнего ветерка, кряканье уток, шелест листвы…
Глаза у Никитского полезли на лоб – КАРТИНА ОЖИЛА! Как в кино, когда кусок белого полотна в зале вдруг оживает при выключенном свете и показывает нам движущиеся фигурки, лица, пейзажи, так и здесь – картина наполнилась жизнью. Утки в нарисованном пруду крякали и плавали, ветер развевал алые атласные ленточки на соломенной шляпке и шевелил складки белоснежной кружевной юбки-купола, а также флажки с таинственными знаками на полотнищах, что реяли на башнях розового замка. Разница состояла лишь в том, что в кино мы видим только изображение, а здесь чувствовались и запах, и ощущения, в кино мы не можем вступить в общение с персонажами, изменить линию их поведения, а здесь…
– Ты хотел обладать мною, князь среди смертных? – раздался необыкновенно мягкий, мелодичный голос по ту сторону рамы, и девушка соблазнительно улыбнулась. Никитский физически уже не мог отвести взгляд от ее фиалковых глаз, они его не отпускали, они видели его насквозь и знали о нем все, даже то, чего, казалось, не знал и он сам… – Это возможно… Как там говорил один выскочка из Назарета? «Все возможно верующему», а-ха-ха-ха-ха! – мелодичные колокольчики зазвенели в ушах Никитского, и от их сладостной музыки пламень вожделения стал еще сильнее. Он инстинктивно чувствовал, что уже перешел грань между жизнью и смертью одной ногой, но также он понимал, что переступит через нее и второй ногой с такой же неизбежностью, как кролик попадает в пасть загипнотизировавшей его змеи или муха – в паутину, на обед пауку. Никитский смутно помнил, что «Назарет» – это что-то очень и очень важное, что стоит только вспомнить, что же точно означает это слово, может, он и получит шанс на спасение, но… Вспоминать не хотелось! «„Да!“ – говорило его сердце, „да!“ – вторила ему плоть, – пусть будет смерть, пусть будет все что угодно, только бы получить ЕЕ, только бы получить!» – и отравленный страстью мозг с неизбежностью тоже сказал свое вялое «да»…
И как только это произошло, девушка вдруг размахнулась и бросила прямо в него свои цветы из лукошка, громко прокричав какие-то слова на незнакомом языке – гортанном, в котором почти каждое второе слово состояло из шипящих звуков. Что-то щелкнуло, и солнечный свет из картины теперь уже бил в спальню Никитского, как если бы тот стоял напротив раскрытого на улицу окна…
А потом девушка просто перешагнула через раму и оказалась в комнате прямо перед Никитским, в шляпке, в платьице, точь-в-точь как на портрете, таким же образом, как если бы некая шаловливая гостья решила зайти в комнату, расположенную на первом этаже, непосредственно через открытое по случаю летней жары окно.
Она довольно осмотрелась и прошлась по комнате, как бы забыв о Никитском.
– Хоромы так себе, но пока сгодятся… Во всяком случае, лучше, чем на чердаке в этой собачьей конуре, а-ха-ха-ха!.. Эй ты, человечек, слышишь меня?
Никитский почувствовал, что его потянула к девушке, которая стояла уже в центре спальни, какая-то неодолимая сила. Он против воли подбежал к ней и рухнул ниц, а девушка поставила прямо ему на голову свою ножку в изящной туфельке-босоножке и презрительно скривила губы:
– Такова моя воля! Отныне мой Художник будет жить здесь! Ты меня понял, собака?
Кровь прилила к лицу Никитского – никто и никогда не обращался с ним так! Но ножка девушки была необыкновенно тяжела – она придавливала его к полу, как тяжелая штанга!
– Да… – прохрипел Никитский.
– Не «да», а «как будет угодно вашему высочеству», сволочь, кар-р-р-р! – раздался каркающий голос, и из рощицы, что на портрете, в комнату влетел большущий иссиня-черный ворон, сел на спину Никитскому и больно клюнул его в затылок.
– Совсем оборзели эти денежные мешки, м-мяу! Чуть только денег наворуют, а уже возомнят себя невесть кем! Богами возомнят, черти их раздери, м-мяу! – злобно мяукнул такого же цвета и оттенка кот, ростом с порядочного дога, выпрыгнувший вслед за вороном из темной рощи на портрете. И, встав на задние лапы, он тяпнул левой передней лапой Никитского по уху.
– Кар-р-р-р, не говори! – поддакнул ворон. – Да какие из них боги? Кар-р-р-р! Вот раньше боги были – это да… Помню я эти времена – солнцеокого Аполлона, как он целые города сжигал своим огненным взглядом, ненасытного быкоголового Молоха, который мог сотню визжащих младенцев сожрать за раз и даже не поперхнуться! А эти мрази?! Что они могут? Только деньги воровать да с бабами нежиться! Кар-р-р! Давай разобьем его рожу в мясо, госпожа, не нравится он мне! Как того, который осмелился назвать тебя «трупом»!
– М-мяу! Наслаждение…
– Ну зачем же так, друзья, зачем же? – рассмеялась девушка. – Мы же, в конце концов, в гостях, а ведем себя как бандиты с большой дороги! И потом, без этого старикана я бы не обрела свою свободу, а потому – да здравствует свобода!
Радостно взмахнув руками, она наконец сняла свой каблучок с головы Никитского, а кот и ворон в одно мгновение вспыхнули потоком лилово-фиолетовых искр и превратились в двух изысканно одетых во все черное молодых людей. У ворона на лице был чересчур крупный клювообразный нос, и сам он был немного горбат, с длинными и тонкими по-птичьи ногами и руками, а у кота – выдающиеся белые клыки во рту и немного кошачьи зеленые глаза – во всем остальном они были как братья-близнецы: глаза у них горели хищным огнем и светились в полутьме, у каждого на поясе висели шпага и кинжал в серебряных ножнах, на ногах – туфли с серебряными пряжками, бархатные короткие штаны до колен и камзолы на шнурках с высокими стоячими воротниками, а на головах у них были береты с перьями.
– Ну вот, теперь хорошо! Теперь вы похожи уже на гостей, а не на бандитов! Мы же как-никак в хоромах самих князей Барятинских, не так ли? – и девушка опять звонко и заливисто рассмеялась.
– Как же, как же… Помним, помним… – поддакнули оба, поднося своей госпоже мягкое старинное кресло, на которое она изящно села, и встали по обе стороны этого импровизированного королевского трона, согнув перед ней свои спины и шеи, как и подобает верным слугам. – Горит эта сволочь уже двести лет, как головешка. Туда ему и дорога!
Но девушка сверкнула глазками в их сторону, и оба притихли.
– Вы забываетесь, друзья! Не обо всем уместно здесь и сейчас говорить… Встаньте, милейший, встаньте! – высокопарно произнесла она и махнула ручкой снизу вверх.
Никитский буквально взлетел с пола и прилип к стене с широко раскинутыми руками, как распятый. Эта шутка вызвала дикий гогот ее прислуги.
– Значит, ты хотел мной овладеть, милейший… – как бы про себя, задумчиво сказала девушка, буравя его глаза своим немигающим взглядом и властно, по-королевски, положив свои ручки на высокие подлокотники кресла с выточенными на концах мордами львов.
Никитский испуганно покачал головой – ни тени охватившего его совсем недавно вожделения уже не осталось – один животный страх, какого он никогда не испытывал, даже на войне…
– Ах, уже не хочешь… Жаль! – разочарованно проговорила девушка и надула губки, как маленькая девочка, которой что-то пообещали взрослые и не дали. – Странные существа эти люди! – повернулась она в сторону кота. – Разбиваются в лепешку ради чего-нибудь, а когда получают это – забрасывают, как надоевшую игрушку!
– Во-во, госпожа! Знаем мы эту сволочь – скольких девиц он соблазнил да побросал потом – беременными, с детьми… А сколько сделали аборт из-за него, мяу!
– А скольким изменяла эта сволочь, кар-р-р! Оторвать бы ему… я бы его склевал на завтрак, с пр-р-р-р-р-евеликим удовольствием!
– Вы меня расстраиваете, друзья! Я не для того вас привела в приличный такому дому вид, чтобы вы вели себя по-прежнему как дикие звери, – скорчила недовольную гримасу девушка. – Фи! Как грубо!
Прислуга покорно замолчала.
– Ну что ж, ну не хочет так не хочет! – после некоторой паузы всплеснула руками девушка. – Мы же не можем смертных ни к чему принуждать, не так ли, друзья мои? А то Распятый опять на нас жаловаться будет «наверху», что мы все правила постоянно нарушаем! Но и за вызов тоже надо платить, ведь меня побеспокоили, оторвали от дел…
– Да, госпожа, в самом деле! – подхватил Кот. – У нас дел – выше крыши! Клиентов – куча! А эта сволочь нас тут беспокоит попусту, мяу!
– Ха-ха! Кар-р-р-р! Неустойку будешь платить, козел старый, неустоечку! Наша госпожа у фараонов и махараджей плату брала за дело – душу за ночь, а на тебя и время тратить жалко! Можно, я выклюю у него зенки, чтоб не моргали тут по-скотски, кар-р-р!
– Ну зачем же, друзья, зачем же! Душу за беспокойство – многовато будет! Тем более вы же знаете, отец не любит, когда я посягаю на то, что принадлежит ему! Мы возьмем чуть-чуть, самое малое…
Тут девушка встала и, не торопясь, обошла всю спальню по периметру, медленно, внимательно оглядывая картину за картиной, с наслаждением ощупывая золото канделябров, дуб мебели, шелк балдахина… И только сейчас Никитский, так и стоявший в позе распятого, с ужасом отметил, что девушка не отбрасывает тени, не отражается в зеркале, а ее пальцы спокойно проходят сквозь пламя свечей…
– Мы возьмем у него эту комнату – даже не дом! – и довольно с него! Пусть здесь живет мой Художник. Художнику ведь место быть со своим портретом, не так ли?
– Справедливо, госпожа! Божественно! Невероятно! Вы – сама премудрость и сама справедливость! – льстиво затараторили прислужники, ловя на лету белые ручки девушки и целуя их.
– А куда денем эту тварь? Да еще белобрысая вобла мне лично не нравится, мяу!
– А детей куда, кар-р-р?!
– А туда, куда хотел сам этот человечек! – торжественно воскликнула девушка и, подойдя к Никитскому, потрепала его по щеке ручкой – от щеки пошел дым, и на коже тут же вздулось несколько красных ожогов… – В портрет! Он же так мечтал увидеть свою семью увековеченной в портрете, а-ха-ха-ха!
– Но, ваше высочество, мяу, его же должен был написать ваш художник!
– Фи! В своем ли ты уме, Ашмедай?! Занимать моего Художника такой чушью! У него будет дело получше да поважней, чем рисовать эту свинью с его выводком! – девушка сморщила носик, как будто в него попал какой-то неприятный запашок. – Давайте лучше позовем Нахаша – и все вместе что-нибудь придумаем! Оп-ля! Ха-ха! – Девушка звонко хлопнула в ладоши, и из злополучного портрета, из полутьмы рощицы, уже выскочил здоровенный черный пес, величиной с годовалого бычка. Пес также вспыхнул факелом фиолетово-лиловых искр и превратился в более чем двухметрового здоровяка с пудовыми боксерскими кулаками.
– Вукху! Нахаш! Ашмедай! Быстро – весь выводок сюда! А я уж заготовлю рамку почище!
Все трое прошли сквозь запертую дверь, а девушка подошла к стене и длинным ноготком прочертила на стене прямоугольник. От ногтя пошел едкий дым, розовые обои моментально облезли – осталась только черная прямоугольная дыра. Потом она взяла оставшиеся в лукошке цветы и подула на них – ароматная пыльца желтым облаком покрыла черный прямоугольник, и вот – это уже зеленая лужайка, усыпанная цветами, а рядом – сосновый лес. На лужайке разложено покрывало для пикника, разнообразные яства и напитки.
– Ну, признавайся, человечек, ты ЭТОГО хотел, да?
Никитский вытаращил глаза на лужайку – именно такой сюжет он и планировал заказать Ганину…
– Ну и чудненько, а вот и весь выводок здесь!
Через закрытые двери спальни уже прошли люди в черном. Здоровенный двухметровый Нахаш нес на плече, как бревно, крашеную блондинку – жену Никитского, одетую в летнее прогулочное платье, – и зажимал ей здоровенной волосатой рукой рот. Клювоносый Вукху и клыкастый Ашмедай несли, также зажав им рты, парализованных от страха детей, уже облаченных в летние одежды – мальчик в бриджи и рубашку с коротким рукавом, девочка – в белое платьице.
– Осталось этого приодеть, – сказала девушка и махнула рукой. И вот уже на Никитском аккуратно сидел мягкий летний костюм цвета кофе с молоком, а на голове – соломенная шляпа.
– Ну, вроде бы и все… – взглядом расчетливой хозяйки взглянув на всю компанию и облегченно вздохнув, прямо как женщина, только-только сделавшая грязную, но необходимую работу по дому, произнесла девушка. – А теперь – вон отсюда!
– Вы что, не слышали, что вам сказали?! Во-о-о-о-он! – заревел что есть силы Ашмедай, сверкнув зелеными кошачьими глазами, а за ним – и двое других, так что слово «вон!» прозвучало трижды по три и притом так громко, что у Никитского и его домочадцев заложило уши.
А потом вдруг из картины на стене раздался звук, похожий на звук пылесоса и… Никитский и все его семейство, словно ворох осенних листьев от ветра, полетели прямо в картину…
– Госпожа! Госпожа! Вам пора! Скоро полночь, а у нас еще так много дел, кар-р-р!
– Да, да, дел уйма просто! Мяу! Столько желающих, что отбою нет – и все хотят ласки, все хотят наслаждений, все хотят утешений, никак не успеем!
– А-ав! Р-р-р-работа не ж-ждет! – гавкнул пес.
Девушка сморщила носик – вот-вот заплачет!
– Как всегда! На самом интересном месте! – она досадно всплеснула руками. – Ну какой смысл быть Госпожой, Принцессой, Владычицей, если тебя, как рабыню, гонят то туда, то сюда! Вот мой Художник – это да… Рисует целыми днями, мечтает… Как я ему завидую, друзья! Ну чем я отличаюсь от простой уличной проститутки, ну чем, скажите мне на милость?! – топнула ножкой девушка.
Все как по команде склонили головы долу и, как заклинание, на разные лады сладострастно залепетали:
– Вы – бесподобны! Вы – фееричны! Вы – божественны! Вы – само совершенство!!!
– Тьфу на вас, лицемеры! Слушать вас не могу! Вы всегда лжете, а вот мой Художник меня искренне боготворит!.. Ой, проклятье! Опаздываю! – вдруг воскликнула девушка, – и верно, солнечный свет, льющийся потоком из картины в комнату, начал мерцать, живая картина на доли секунды периодически становилась просто картиной – из красок и холста. – Бежим, хвостатое отродье! Бежим! Врата, врата Иштар закрываются! – пронзительно закричала девушка и первая прыгнула в картину, а вслед за ней туда буквально влетели все ТРИ черных зверя – пес, кот и ворон…
Когда полночная луна осветила спальню, в ней уже ничто не напоминало о происшедшем. По-прежнему напротив кровати с балдахином висел портрет с улыбающейся девушкой в соломенной шляпке с атласными лентами, у нее в руках по-прежнему было лукошко полное лесных цветов. Только при очень внимательном взгляде на картину можно было заметить черного ворона в чистейшем, как слеза, голубом небе, который портил, как клякса на листе бумаги, идиллический пейзаж, да у самой кромки рощи – застывших черного кота и черного пса, так и не успевших полностью скрыться в полумраке деревьев… Да… А на противоположной стене висел другой идиллический портрет – уже семейный. Там возле разложенной на изумрудно-зеленой траве белой скатерти, уставленной разными кушаньями, расположились пожилой мужчина в светлом костюме, крашеная блондинка в летнем белоснежном платье, лет на двадцать его моложе, и двое детей – мальчик лет пятнадцати и девочка – десяти… Они улыбались невидимому зрителю, как бы смотря в объектив фотокамеры, но при внимательном рассмотрении можно было увидеть смесь недоумения и ужаса, навсегда застывшие в их глазах, какие обычно бывают у людей, которых постигла быстрая и внезапная кончина…
