Текст книги "Искатель, 2013 №2"
Автор книги: Владимир Лебедев
Соавторы: Владимир Колабухин,Александр Бычков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– Слушайте, ребята, а я-то тут при чем! – возмутился Расторгуев, вставая со скамейки; он уже начал потихоньку трезветь. – Идите и купите себе еще!
Но тут же получил сильный удар в челюсть. Расторгуева отбросило, как мягкую игрушку, на спинку скамейки, перед глазами взорвались десятки оранжево-красных кругов, а в этих кругах… – опять проклятое, издевательски-смеющееся солнцеобразное лицо!
– А, черт! – только и смог выдавить он. Во рту ощутился резкий солоноватый привкус крови.
– Мочи его, мочи! – громко проорали два грубых и каких-то особенно омерзительных голоса: один из них первый, каркающий, а другой визгливый, как у кошки, которой наступили на хвост. – Ходят тут п…ры всякие, вы…ся!
Расторгуев потерял счет ударам: в челюсть, в глаз, в зубы, в солнечное сплетение… Он не успевал увернуться ни от одного из них. Удары были четкие, выверенные, прицельные, будто бил профессиональный боксер, причем не живого человека, а тренировочную грушу. Кровь текла из носа, изо рта, из разбитых губ, а в глазах то и дело взрывались какие-то разноцветные шары, как на небе, когда пускают фейерверк. Сначала Расторгуев чувствовал острую боль, но потом притупилась и она. Наконец он мешком повалился на исплеванный и изгаженный окурками перрон, и тогда его стали бить уже ногами: по животу, груди, рукам…
Когда Расторгуеву показалось, что этому аду не будет конца, все прекратилось так же внезапно, как и началось. Просто его перестали бить. И все. Воцарилась тишина. Мертвая тишина.
Расторгуев с трудом раскрыл слипшиеся от крови ресницы. Оба глаза заплыли так, что ему почти ничего не было видно, да и те узкие щели обзора, что он имел, мало что давали: все плыло перед глазами, тонуло в каком-то белесом тумане, силуэты предметов двоились, троились…
Расторгуев попытался встать, но ему удалось сделать это только с третьей попытки. Ноги и руки не слушались, были как ватные, к горлу подступала тошнота… Но он не сдавался. Превозмогая силу тяжести, Расторгуев сначала дотянулся дрожащими руками до деревянных поручней скамейки, немножко подтянулся, оперся, встал на четвереньки, а потом, не отпуская рук, морщась от боли и сплевывая кровавую вязкую слюну, встал на ноги… и тут же бухнулся на мокрое от крови сиденье и блаженно привалился к спинке!
«У-у-ф… сейчас вроде получше…»
Кто были эти молодчики, откуда они взялись, куда исчезли, зачем напали – эти вопросы совершенно не беспокоили едва живого Расторгуева. Он знал только одно: ему очень и очень больно, ему хочется прилечь и заснуть, но при этом он интуитивно чувствовал, что прилечь здесь нельзя – ему нужна медицинская помощь…
«Электричка! – яркая вспышка ослепила покрывшееся сумерками сознание Расторгуева. – Электричка!..»
И в самом деле, он услышал отдаленный шум приближающегося электропоезда и осознал, что ему надо ИМЕННО ТУДА! Только там его спасение… Только там…
Расторгуев сделал титаническое усилие, оторвал свое избитое, истекающее кровью тело и, шатаясь, побрел к краю перрона. Яркий свет фонарей электровоза ударил в с трудом открывшиеся щелки опухших, синих с красными кровоподтеками мешков, которые только с довольно большой долей условности можно было назвать глазами. Раздался пронзительный визг предупреждающего гудка. Расторгуев улыбнулся, обнажив зияющие бреши в розовых от крови зубах, и приветливо помахал локомотиву руками. Яркая вспышка фонаря, расположенного над кабиной машиниста, на миг ослепила Расторгуева, и в этот момент круглый фонарь каким-то непостижимым образом превратился в солнцевидное лицо с портрета, которое он увидел так же ясно и отчетливо, как тогда, на этом проклятом чердаке. А потом… Пронзительный визг, вырвавшийся из ее искаженного гримасой гнева рта, пылающие ненавистью прекрасные фиалковые глаза с кроваво-красными искрами, хищный оскал белоснежных зубов… и… сильный удар прямо между лопаток…
Когда машинист затормозил, было уже поздно: колеса товарного электропоезда пронзительно заскрипели, но странный молодой человек в изорванном плаще и без одного ботинка, как мягкая кукла, упал прямо на железнодорожные пути задолго до того, как локомотив окончательно остановился…
Машинист дрожащими руками перекрестился, достал из кармана грязный носовой платок, вытер холодный пот со лба и прошептал: «Мать честная! Вот те РАЗ! Допился, алкаш… Надо же!» А потом нажал кнопку переговорного устройства на приборной панели и, гулко кашлянув, вызвал диспетчера.
… А Ганин между тем благополучно добрался до своего дома и, не включая свет и не раздеваясь, рухнул на не расстеленную кровать. В голове был шум от выпитого, в душе – какая-то пустота, даже тревога за Пашку куда-то пропала. Было как-то безразлично, как-то… В общем, точно определить это чувство он все равно не смог. Ясно было одно: он смертельно устал, и ему хочется спать. Ганин, не вставая, одними движениями ног, скинул ботинки и положил очки на пол у кровати. Перед закрытыми глазами хаотически носились какие-то яркие пятна, огни… Где-то далеко взвизгнула электричка. «Ну вот, Паша теперь уехал… Ну и слава Богу!» – сквозь сон подумал Ганин, а перед его глазами вдруг совершенно неожиданно возникло солнцевидное лицо с портрета, кокетливо состроило ему глазки и так радостно, но беззвучно, засмеялось, что Ганин не мог не улыбнуться ему в ответ, перед тем как окончательно провалиться во тьму беспамятства.
ДВА…
Ганин проснулся от невыносимо пронзительного звука дверного звонка – наверное, неприятнее его может быть только жужжание зубной бормашины. Голова нестерпимо болела после вчерашнего, глаза не хотели открываться… Ганин попытался было спрятать голову под подушку, как когда-то делал в детстве, тщетно пытаясь отсрочить хоть на минуту неизбежный поход в школу, но и это не помогло: дверной звонок настойчиво и долго дребезжал.
После длиннющего пятого звонка Ганин понял, что все его попытки игнорировать суровую действительность обречены на провал и, с трудом встав с кровати, осипщим с похмелья голосом прокричал:
– Сейчас, сейчас, подождите, оденусь только!..
«И кого это в такую рань черти притащили? – недоуменно подумал Ганин. – Неужели пьяный Пашка никуда не уехал, проспав электричку, а теперь вот наутро добрался до меня? Говорил же ему остаться! – нет, намылился на ночь глядя в город… Что за человек, не пойму!»
Ганин быстро подошел к умывальнику с зеркалом, ополоснул лицо холодной водой и внимательно посмотрел на свое отражение.
«Да уж… Ну и рожа… – мрачно подумал он, недовольно рассматривая в пыльном и заляпанном пальцами зеркале помятое лицо с красными полосами на бледной коже, волосяные „рожки“ на голове и темные тени под глазами. – Алкаш, да и только…» Вдобавок изо рта отвратительно несло перегаром.
Затем, взглянув на старинные настенные часы-ходики с кукушкой и увидев, что стрелки показывают семь с половиной утра, Ганин с досадой вздохнул и решил как можно скорее уложить Пашку на приготовленную еще вчера раскладушку, а потом залезть под одеяло и снова погрузиться в объятия Морфея.
Поиски тапочек заняли еще какое-то время, после чего Ганин, по-стариковски шаркая ступнями, побрел к двери, повернул ключ на несколько оборотов, резко потянул дверь на себя и… оторопел от удивления: перед ним было строгое лицо с густыми черными усами, такого же цвета мохнатыми бровями, серьезными, навыкате, карими глазами и густой курчавой шевелюрой на цветной фотокарточке, наклеенной на развороте ярко-красного удостоверения…
– Старший оперуполномоченный областного угрозыска майор Перепелица, – речитативом отрапортовал мужчина, и Ганин испуганно, по-крабьи, молча попятился назад в сени.
Но отвечать ничего и не надо было. Майор Перепелица быстрым и уверенным шагом уже пересек сени и вошел в основное помещение, профессиональным взглядом окидывая все – стены, стол, шкаф, часы, умывальник, лестницу на чердак, полупустую бутылку настойки на столе, раздавленный окурок на полу… Майор был одет в штатское – замшевый мягкий коричневый пиджак, полустертые синие джинсы, кроссовки, под мышкой он держал коричневую кожаную папку.
– Так, так, так, так… Следы попойки, два стакана, два стула… Все ясно, все ясно… – пробормотал еле слышно себе под нос оперуполномоченный и, как бы только сейчас заметив, что находится в чужом доме и что у этого дома есть свой хозяин, повернулся к Ганину и спросил: – Разрешите присесть?
– Да, да, конечно, садитесь, пожалуйста… – закудахтал Ганин, услужливо, но при этом как-то неловко и неуклюже поднося стул под зад оперуполномоченного.
– Спасибо, я сам… – хмыкнул в густые черные усы майор Перепелица и, легонько вырывая у до сих пор находящегося в шоке Ганина стул, сел на него и окинул внимательным взглядом всю его мешковатую, несколько неуклюжую фигуру. Ганину в этот момент захотелось провалиться прямо в подвал. Он покраснел и почему-то почувствовал себя преступником. У него даже предательски задрожали руки-ноги, и он тоже поспешил сесть, но подальше от неприятного визитера, на кровать.
– Курите? – быстро спросил Перепелица, доставая серебряный портсигар.
– Да… то есть нет, не курю – испуганно ответил Ганин.
– Так «да» или «нет»? – недоуменно поднял брови майор.
– Нет… Курил, но бросил давно, лет пять назад…
Майор с уважением посмотрел на Ганина и опять хмыкнул себе в усы.
– Не возражаете?
– Нет-нет, что вы! Вот пепельница…
Оперуполномоченный закурил, молча продолжая осматривать Ганина: всю его мешковатую фигуру в мятой рубашке, опухшее со сна бледное лицо, глаза за большими «черепашьими» очками с очень толстыми стеклами, а потом перевел взгляд на несколько пейзажей на стенах – сосновый лес, излучина реки, колодец у луга.
– Вы – художник? – быстро спросил майор Перепелица, не отрывая взгляда от картин.
– Да… – механически ответил Ганин и тут же спохватился: – Ой, а откуда вы знаете? Я же не представился…
– Мне о вас рассказала гражданка Расторгуева, Татьяна Николаевна, по телефону. Знаете такую? – Он пристально посмотрел в лицо Ганину, тот покраснел и потупил взор.
– Да, знаю. Это супруга моего друга, Паши… – опять механически ответил Ганин и тут же опять спохватился: – Ой, а с ним что – случилось что-то, да?! До дому не доехал, да?! Пропал?! – Ганин вскочил с кровати и забегал по комнате, размахивая руками и громко причитая: – Говорил же я ему, останься на ночь, останься… Ну куда его черти понесли?! Куда?!
– Так, значит, вы не отрицаете, что Расторгуев Павел Валерьевич, 1981 года рождения, был у вас весь вчерашний день и употреблял с вами спиртные напитки?
– Ну, да… А что тут отрицать-то? Был… Я его сам пригласил еще пару дней назад. Только вот выпили мы с ним всего ничего… – И, тут же испугавшись, что о нем подумают, затараторил: – Да мы не для выпивки собрались, не подумайте, мы картины обсуждали, мы сокурсники с ним, друзья, единомышленники!
– Друзья, значит… Единомышленники… – задумчиво проговорил Перепелица, внимательно осматривая открытую бутыль и нюхая ее горлышко. – Интересно, а почему это друг и единомышленник вдруг на ночь глядя отправляется на станцию, как будто от кого-то убегая, а? – Он исподлобья взглянул на Ганина.
– Да не убегал он! Говорю ему: останься ночевать, а он: жена, дети, не могу…
– А супруга его, – резко перебивая Ганина и, впрочем, не повышая при этом голоса, сказал Перепелица, – Расторгуева Татьяна Николаевна, рассказала мне совершенно другое: что Расторгуев Павел Валерьевич прислал ей эсэмэску на мобильный телефон, что он встретится с вами, Ганиным Алексеем Юрьевичем, для обсуждения вашей предстоящей выставки, а потом вернется домой. Спрашивается, зачем вы хотели задержать Расторгуева П. В. у себя дома, в глухом садовом поселке, на всю ночь?
– Да не задерживал я его, не задерживал! – не выдержал Ганин и опять принялся бегать по комнате. – Жене он просто никогда не говорит правду, у них все давно на грани развода, Пашка не ночует дома периодически, вот и все! А ночевать он у меня захотел сам, поговорить об искусстве, о жизни, вот и все, а потом вдруг резко передумал и решил вернуться домой! А я ему: куда ты на ночь глядя, а он: жена, дети…
– Ну, ладно, ладно! – поспешно замахал рукой оперуполномоченный. – Это я уже слышал… – «Накручивать» Ганина больше не имело смысла – все с ним Перепелице уже было ясно. – Да не беспокойтесь вы так, Алексей Юрьевич, сядьте, выпейте, в конце концов, вас уж точно никто ни в чем не подозревает. Супруга Расторгуева о вас очень хорошо отзывалась, да и коллеги и друзья потерпевшего, которых я успел обзвонить, тоже.
И тут до Ганина наконец-то дошло…
– Подождите… подождите… в чем… не… подозревают… что… с Пашей?.. – прошептал, задыхаясь, Ганин, придвигая при этом стул прямо к майору. Казалось, он уже знал ответ, но инстинктивно пытался ухватиться, как утопающий, за соломинку, и хоть на секунду отсрочить неизбежное…
– Гражданин Расторгуев П. В., – бесстрастно и четко ответил майор, внимательно глядя в глаза Ганину, – упал вчера примерно в 23.45 под колеса электропоезда. В принципе, такую смерть я бы легко мог квалифицировать или как самоубийство, или как несчастный случай, – погибший находился в состоянии сильного алкогольного опьянения, а по словам жены, он страдал затяжными приступами депрессии и запоями, – если бы…
– Что… «если бы»… – шепотом, забыв о всякой субординации и схватив за руку майора, спросил Ганин.
– Если бы не были обнаружены следы крови, а также окровавленная шляпа на скамейке перрона.
– Мать честная! – всхлипнул Ганин и беззвучно зарыдал, закрыв лицо руками, а его очки беспомощно упали на пол.
Лицо Перепелицы передернуло, он резко встал, оперся рукой о спинку стула Ганина и успокаивающе потрепал рукой его плечо.
– Гражданин Ганин, ваши сведения очень важны для следствия… Дело действительно не простое, и только вы можете дать хоть какие-то сведения для его распутывания: вы – единственный, кто в этой округе видел потерпевшего незадолго до смерти. Выпейте, вам будет легче! – Майор взял почти пустую бутыль с настойкой и резким движением налил в грязный стакан уже немного выдохшейся темно-красной жидкости.
Ганин торопливо закивал головой, шумно высморкался в платок, который достал из нагрудного кармана рубашки, вытер глаза рукавом и быстрыми, чмокающими глотками осушил стакан, а потом рассказал все, что произошло за вчерашний день, – от встречи с Расторгуевым в городе до их расставания на пустынном ночном перроне пригородной электрички.
– Поня-я-я-ятно… – протянул майор, дослушав до конца сбивчивый рассказ Ганина и затушив в жестяной пепельнице уже пятый окурок. – Значит, по-вашему выходит, что возвращение гражданина Расторгуева было совершенно ничем не объяснимым – ну, разве что запоздалыми муками совести перед женой и детьми, а его смерть на рельсах – ничем не мотивированной и случайной, не так ли?
– Гм… – озадаченно хмыкнул Ганин. – Я этого не говорил, но вполне возможно: Пашка – человек ветреный, непредсказуемый, он действительно может менять свое решение в считанные минуты. А вот что касается смерти… Не знаю даже… Просто смерть столь близких для меня людей такая редкость…
– Редкость, Алексей Юрьевич?! Редкость?! – внимательно сверля взглядом Ганина, вдруг повысил голос Перепелица. – А гражданка Мещерякова Лариса Николаевна вам случайно не знакома?
– Лариса? Как же… Мы… в общем, мы встречались…
– А знаете ли вы, что она найдена мертвой позавчера, двенадцатого числа, в четверг?! Она выпала из окна тринадцатого этажа средь бела дня!
Тут уж Ганин вскочил как ужаленный и схватился за голову.
– Ла… Лара… Ларочка! Какой кошмар!
– Это уж точно! Что вы можете сказать об этом? Ее мать говорила, что последний человек, с которым общалась ее дочь, – это вы. Странное совпадение, не так ли? Мне передали вести ее дело, а тут – таинственное убийство второго вашего гостя – Расторгуева! Думаю, мне стоит съездить в архив и хорошенько покопаться, возможно, будут и другие жертвы вашего гостеприимства!
– На что… на что вы намекаете?! – затрясся всем телом Ганин.
– Ни на что! Просто отмечаю связь: два ваших гостя – и два несчастных случая, с интервалом в один день. Что вы можете сказать о гражданке Мещеряковой? Как вы с ней расстались?
– Я… ну… мы приехали сюда, у нее были выходные – она работает два через два, решили их провести, так сказать, на природе, всё было хорошо, а потом… после полудня уже… я ушел, в общем, ну, за дровами, чтоб шашлыки пожарить… она сказала, что осмотрит, пока меня не будет, дом…
– Ну и… дальше-то что?
– А потом я прихожу, а ее – нет… А потом мне на мобильный пришла эсэмэска: «мы с тобой, Леш, очень разные, пойми…»
– И все?
– И все! Я сам был в шоке, сначала стыдно было ей звонить, послал эсэмэску, а сообщение о доставке не приходит и не приходит! Потом, вечером уже, я собрался с духом и позвонил – говорят, номер недоступен. Ну, я и решил, что она сбежала, а сим-карту выбросила, чтоб дозвониться не смог…
– Интересненько, очень интересненько… – задумчиво барабаня мохнатыми пальцами о крышку стола, забормотал себе под нос Перепелица. – Расторгуев чердак осматривал, Мещерякова – дом… Так, гражданин Ганин, разрешите личный вопрос: вы когда-нибудь были женаты?
Ганин покраснел, вздохнул и тихо ответил:
– Нет…
– А девушки, ну, кроме Мещеряковой, были еще у вас?
– Ну… были, конечно…
– Назовите, пожалуйста, фамилии и инициалы, я проверю и их тоже. – Перепелица открыл кожаную папку и достал оттуда листок бумаги и ручку.
– Левчик Наталья Ивановна… Д-д-дьяченко Клавдия Николаевна… С ними я уже после вуза, а в вузе – Семченко Екатерина, Глазова Римма и, на последнем курсе, Лазарева Светка… Больше не было вроде, в школе я с девочками как-то не очень…
– Хорошо! – шумно захлопнув папку, подытожил Перепелица. – Всех их я проверю. А друзья у вас были?
– Нет, кроме Паши, ни с кем особо и не общался. Ну, были, конечно, и есть, но ни я к ним, ни они ко мне в гости никогда не ходили… Так, по интернету, по телефону, в кафе…
– Понятно. Буду проверять, опрашивать. Спасибо за сотрудничество, Алексей Юрьевич! – Перепелица быстро встал, пожал руку Ганину, по-прежнему внимательно глядя в его глаза, и вроде как направился к выходу с папкой под мышкой. – Ах да! Чуть не забыл! – вдруг остановился он в дверях. – Вы не против, если я осмотрю дом? Ну, на всякий случай…
– А что тут смотреть? – мрачно улыбнулся Ганин. – Домик-то что собачья конура…
– Ну, конура не конура, а подвал и чердак все-таки есть.
– Пожалуйста… – пожал плечами Ганин и подошел к стене, чтобы включить свет в подвале.
Ничего, кроме залежей картошки, бутылок с настойкой и банок с вареньем, Перепелица в подвале не обнаружил, да вдобавок замерз. Зато чердак заинтересовал его куда больше.
– Это ваша мастерская, не так ли? – с нескрываемым интересом спросил майор, внимательно осматривая ряды холстов, прислоненных к облупленной стене чердака.
– Ну-у-у, мастерской ее трудно назвать: тут слишком тесно, чтобы писать, я обычно это делаю на улице или в самом доме. Это скорее склад моих работ… – робко улыбнулся Ганин: всегда, когда речь заходила о его творчестве, он почему-то краснел.
– Вижу, вижу… да уж… неплохо… – задумчиво заговорил Перепелица, переводя взгляд темно-карих, почти черных внимательных глаз с одного холста на другой. – Я, конечно, не знаток изобразительного искусства, но скажу вам… Такое впечатление, что ваши картины – какие-то… живые, что ли… Интересно… – Тут Перепелица остановился у картины с надписью внизу «Ночной проспект» и внимательно ее оглядел. – Знаете, такое чувство, что я смотрю не на картину ночного проспекта, а в окно квартиры, которое выходит на эту самую улицу… Никогда такого не видел раньше!
– Правда?! – Лицо Ганина так и просияло: на мгновение он совершенно забыл обо всех дурных новостях, которые услышал за сегодняшнее утро. – Мне об этом часто говорили, даже Пашка… Но от вас это слышать как-то особенно неожиданно и очень приятно!
– Теперь я понимаю, почему ваши гости так хотели осмотреть весь дом. На этом чердаке в общем-то есть на что поглядеть… Ого! А вот это интересненько, очень даже… – Взгляд Перепелицы застыл на изображении портрета «Мечты поэта».
Воцарилась довольно долгая пауза. Ганин стал немного нервничать, переминаться с ноги на ногу, отчего старые половицы отчаянно заскрипели.
– Да уж… – наконец проговорил Перепелица, впрочем, по-прежнему не отрывая взгляда от портрета. – Странная картина… Ну, мне, пожалуй, пора! Показания я получил, дом осмотрел, кое-какие нити у меня уже есть. – И он торопливо стал спускаться по лестнице.
Сказать, что Ганин был обескуражен, – значит ничего не сказать. Он, конечно, не ожидал, что картину будут превозносить до небес, но все же…
Вдруг из задумчивого состояния его вывел грохот и сдавленный крик.
Ганин бросился по лестнице вниз и увидел, что майор Перепелица, сморщившись, лежит на полу.
– Ничего, ничего, Алексей… Юрье…вич… поторопился… споткнулся…
– Давайте, давайте, товарищ майор, я вам помогу! – Ганин быстро протянул руку и помог Перепелице подняться; все еще морщась, тот сел на стул и стал растирать лодыжку.
– Давайте я вам мазь принесу, у меня бабушка…
– Нет-нет, мне уже лучше! – Перепелица встал и, хромая, направился к выходу.
Уже у двери он, вдруг что-то вспомнив, резко развернулся и спросил:
– Алексей Юрьевич, а с Расторгуевым вчера на этом чердаке… ничего не было?
– Нет! Хотя… постойте… он кофе себе на ногу пролил, я ему ногу мазью смазывал…
По лицу майора пробежала какая-то тень, но он взял себя в руки и сухо сказал:
– Если что еще вспомните, вот вам моя визитка, позвоните.
Резко развернувшись и прихрамывая, он добрался до своей черной «Тойоты», громко хлопнул дверцей и уехал. Ганин остался один…
В отделении, которое располагалось в областном центре, Перепелица оказался не скоро: ему пришлось потратить большую часть дня в разъездах по городу. Сначала он побывал в архиве. Здесь предчувствие, побудившее его расспросить поподробнее о личных связях Ганина, подтвердилось: Левчик Наталья Ивановна и Дьяченко Клавдия Николаевна также погибли при странных обстоятельствах – одна захлебнулась в собственной ванной, при этом находясь в квартире совершенно одна, с закрытой на ключ дверью, а другая ночью отравилась газом: то ли забыла выключить конфорки, то ли специально их включила… Что касается остальных трех девушек, то с ними все было в порядке. После обеда Перепелица успел съездить ко всем трем: двух он застал на работе, третью дома – она была в декрете – и обстоятельно с ними поговорил о Ганине. Все три женщины характеризовали его как добрейшей души человека: гения, умницу, самое безобидное существо на свете… Никто никогда не слышал от него ни грубого слова, ни ругани. На осторожный вопрос Перепелицы о его психическом здоровье две женщины сказали, что никаких отклонений в нем не замечали, а вот Лазарева Светлана, довольно полная крашеная блондинка с необыкновенно располагающим к себе приятным лицом, держа на руках полуторагодовалого малыша, как-то внимательно посмотрела на Перепелицу, задумалась и сказала:
– Знаете… Леша, конечно, был странноватым парнем… Не знаю, можно ли это назвать психическими расстройствами, но странности у него были точно. В общем-то, из-за этого мы и расстались уже к концу пятого курса…
– А что с ним было? Приведите пример, – поближе пододвигая стул к столу, сказал Перепелица, буравя своим острым взглядом лицо Светланы.
– Да вы не подумайте, товарищ майор, с ножом он ни на кого не бросался, разными голосами не говорил, Наполеоном себя не называл… – улыбнулась Светлана. – Просто… Понимаете, все мы, художники, – не совсем нормальные, не как все, мы многое видим по-другому, иначе, чем обычные люди. Вы меня понимаете?
– Понимаю… – улыбнулся Перепелица.
– Но мы все-таки умеем выходить из такого состояния и быть очень часто самыми обыкновенными людьми – рожать детей, развлекаться, болтать на легкие темы…
– А Алексей?
– А вот Алексей – не мог… Нет, конечно, он мог и выпить, и пойти на пикник и так далее… Но всегда при этом думал только об искусстве, о картинах. На наших посиделках со спиртным только о них и говорил, а если пикник – обязательно захватит альбом и карандаши, рисует этюды, а уж если начнет писать картину… Пиши пропало! Будет неделями не вылезать из мастерской! Но, знаете, судьба и воздавала ему сторицей – тот, кто больше сил во что-то вкладывает, тот больше и получает… Бог ты мой, какие у него были картины!.. Вы их видели?
– Да, видел…
– Ну и как вам?
– Я не силен в искусстве, конечно, я все-таки школу милиции оканчивал…
– И все же?
– У меня лично создалось ощущение, что его картины ничем не отличаются от действительности, живые какие-то…
– Вот то-то и оно! – радостно подхватила Светлана, осторожно перекладывая заснувшего ребенка на кровать, а потом стала разливать уже заварившийся чай. – У Леши удивительный талант, его картины – почти как живые! Если он рисует снегирей в лесу, то, когда смотришь на картину, кажется, что они вот-вот взлетят; если рисует мальчишек в школьном дворе – услышишь их детский радостный визг. А иногда, когда на его картины смотришь немножко подольше – а я, поверьте, смотрела на них очень долго, – создается впечатление, что стоит только сделать шаг, и ты окажешься в том мире, по ту сторону рамы! Знаете, как в книжке Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье»? – Светлана, совсем забыв про чай, поставила свои пухлые локти на белую скатерть на круглом столе, оперлась обеими ручками о румяные щечки и мечтательно закрыла глаза, словно вспоминая о чем-то приятном…
– И все же, Светлана Ивановна, так почему же вы расстались?
Светлана, с трудом оторвавшись от своих грез, удивленно посмотрела на Перепелицу с таким выражением лица, как будто говоря: «ну это же и так очевидно!»
– Понимаете, сначала мне это нравилось. Я думала, человек талантливый, целеустремленный, напористый… Сами понимаете, это женщинам нравится… Ну, такие качества в мужчинах. А потом… Потом меня это стало раздражать. Знаете, когда человек неделями не вылезает из мастерской (вместо того, чтобы позаботиться хоть что-то продать, организовать выставку!), когда он говорит только об одних картинах… И ни тебе ласкового слова, ни комплимента! А уж когда он забыл про мой день рождения… Ну, в общем, я отправила его на все четыре стороны и съехала из нашей квартиры к родственникам. И, если честно, ничуть об этом не жалею!
Воцарилась тишина. Тихо тикали часы. Солнце уже перевалило на западную сторону небосвода и теперь неприятно слепило глаза. Перепелица задумчиво позвякивал чайной ложкой в чашке.
– Странно… А почему на тот же вопрос другие две институтские подруги Алексея ничего не ответили?
Светлана усмехнулась.
– Просто раньше эти черты не были у него особенно выражены, да и общались они с ним не так плотно, как я. Я-то с ним почти год прожила в одной квартире, а они – пару месяцев повстречались, да и все…
– Значит, Алексей раньше не был замкнутым, а стал таким позднее?
– Ну, конечно, все мы меняемся… Одно дело, вчерашние школьники, а другое – к концу института, почти взрослые люди… Ой, а что с ним произошло, товарищ майор, что-то плохое, да?..
Опрос некоторых других однокурсников Ганина – уже мужского пола – почти ничего не дал. Оказалось, что, кроме Расторгуева, мало кто с ним близко общался. Так, совместные студенческие застолья, выезды на природу, походы в кино, иногда жаркие дебаты на отвлеченные темы. Но ничего более. Друг у него был только один, и тот погиб.
Только к концу рабочего дня потрепанная черная «Тойота» Перепелицы наконец добралась до областного ОВД. «Ну и замечательно. Успею доложить о предварительных результатах следствия уже сегодня», – удовлетворенно подумал он.
Начальник отдела уголовного розыска, полковник полиции Сергей Валерьянович Усманов – круглый, лысоватый, серьезный мужчина, с заметным брюшком, в больших очках в роговой оправе – уже готовился пойти домой, когда массивная, обитая черной кожей дверь распахнулась и вошел, как всегда, быстрым, решительным шагом майор Перепелица. Кабинет был просторный, еще советского типа, стены обиты деревом, массивный длинный дубовый стол, кожаные кресла… Если бы не триколор и портрет президента РФ прямо над креслом полковника, можно было бы подумать, что это кабинет советского госслужащего – даже компьютера в нем не было.
– Здравия желаю, товарищ полковник!
– А, Перепелица… Я уж думал, что ты сегодня не появишься… Опять «глухарь»?
– Ну-у-у-у, «глухарь» не «глухарь», а все-таки что-то проклевывается…
– Правда? – удивленно поднял брови полковник. – Хорошо, если так… Мне тут «глухарей» и так хватает. Говори, что имеешь. – Он указал рукой на мягкий, обитый черной кожей стул рядом со своим столом.
– Дело оказалось не таким простым, как показалось вначале, – быстро и четко заговорил Перепелица. – Сначала я подумал, что это самоубийство или несчастный случай. Затем – что просто бытовое убийство, нападение хулиганов на пьяного прохожего. Вроде все сходилось – найдены следы крови на скамейке и на шляпе… Но потом мне бросилась в глаза странная деталь… Обычно нападения такого рода заканчиваются грабежом, а тут и бумажник на месте – между прочим, с пятью тысячами рублей, – что для пьяной шантрапы было бы большой находкой…
– А может, и не было никакого нападения? – неожиданно перебил его Усманов. – Пьяный человек – мало ли где мог упасть, расшибить голову, разбить нос, вот и крови лужа… А на теле обнаружены следы побоев?
Лицо Перепелицы исказила гримаса – он не любил «черных дыр» в своих умопостроениях.
– Тело обезображено до неузнаваемости. Если даже там и были побои, установить сейчас практически невозможно: просто кровавый кусок мяса – и все…
– Ну вот, я и говорю, – как-то неожиданно резко обрадовался полковник, – скорее всего никакого убийства не было, а просто пьяный разбил себе голову, нос, наследил кровью, а потом потерял равновесие и упал под движущийся электропоезд! – облегченно констатировал Усманов.
– Не похоже, – покачал головой Перепелица, закуривая сам и подкуривая сигарету Усманову. – Есть свидетель.
– Свидетель? – разочарованно выдохнул Усманов.
– Да, билетный кассир. Он до смерти испугался этих недоносков и сидел как мышь в своей будке. Он сказал, что когда они закончили избивать Расторгуева, то просто ушли с перрона еще до прихода поезда, причем… – Перепелица шумно затянулся, – причем шли спокойно, не убегая, как будто сделали свое дело, а потом – пропали…
– Куда – пропали?
– Кассир не видел. Просто пропали, и все, как будто их и не было вовсе… И еще… Кассир уверенно утверждает, что когда Расторгуев встал и пошел к подъезжавшему поезду, его кто-то толкнул…
