Текст книги "Первое знакомство (сборник)"

Автор книги: Владимир Орлов

Вновь Петя и Петина мама

Наконец-то Петин папа вернулся с Дальнего Востока, и мама приехала за сыном, чтобы везти его в Ялту. Поздоровавшись со стариками, она тревожно забегала глазами по двору:

– А где же Петенька?

– Кажется, пошёл на речку, – ответила бабушка.

– Как – на речку? Сам? – Глаза у мамы расширились, губы побелели. – Но как же вы могли!..

– А что ж, я должна за твоим парнем нянькой бегать! – рассердилась бабушка. – Небось цел будет.

Мама в отчаянии всплеснула руками и, вероятно, бросилась бы к реке, если б в это время на улице не послышался частый топот конских копыт. Это ребята гнали табун с водопоя. Мама подбежала к калитке и вдруг замерла, точно окаменела. Впереди на статной кобыле, отчаянно подпрыгивая, отчего рубашка за спиной надувалась пузырём, мчался её сын. Но нет, нет, это не он! Этот чёрный арапчонок, на голову выросший и раздавшийся в груди, не может быть её ребёнком. Но как похож!

Вдруг паренёк увидел её, круто натянул поводья и радостно закричал:

– Мамочка! Здравствуй!

Анна Николаевна охнула и ещё больше побледнела.

– Господи! – всплеснула она руками. – Да кто тебе позволил подходить к лошади!

Петя покосился на ребят, которые задержали своих коней у калитки, и ему стало стыдно.

– Я к лошади и не подхожу. Я просто сижу на ней верхом, – пытался отшутиться Петя.

Но мама, заломив руки, уже спешила к нему. Петя знал, она сейчас стащит его на землю и, никого не стесняясь, начнёт упрекать, ужасаться и, конечно, плакать. Мальчик с отчаянием посмотрел на деда, прося у него поддержки. Старик понимающе кивнул и взял Анну Николаевну за руку.

– Ну что охаешь? Радоваться надо! Посмотри, какой казак вырос. Он теперь не то что на коне – на самом чёрте верхом проскачет.

Мама вытерла слёзы и потянулась к сыну:

– Слезь, Петенька, не мучай меня!

– А ругаться не будешь? Не то ускачу!

В голосе у сына послышалась такая до сих пор не знакомая Анне Николаевне твёрдость, что она поняла – он не пугает её, а действительно может ускакать на этой ужасной лошади. Поняла и смирилась:

– Хорошо… Я ничего не скажу…

Только после этого Петя спрыгнул с лошади, крепко обнял мать и поцеловал её. А бедная мама всё ещё не могла прийти в себя и смотрела на сына с нескрываемым страхом.

Владимир Натанович Орлов
Необычный слон

 
Вдоль индийской деревушки,
Величавы и сильны,
На работу друг за дружкой
Тяжело идут слоны.
 
 
Тяжело идут слоны,
Величавы и сильны.
 
 
Вдруг навстречу шум и грохот:
Из-за рощи под уклон,
Приподняв железный хобот,
Необычный вышел слон.
Великан на круглых лапах,
Был он ростом выше крыш.
«Это мамонт, правда, папа?»
– Протрубил один малыш.
«Не кричи», – сказала тихо
Оробевшая слониха.
И тотчас же звонко
Шлёпнула слонёнка.
«Успокойтесь наконец,
– Рассмеялся слон-отец. —
Он уральский экскаватор,
А не мамонт и не слон.
На работу под экватор
Из России прибыл он.
Он работать в холод может,
Не боится и жары.
Строить школы он поможет
Для индийской детворы.
И без лишних разговоров,
Распахнув железный рот,
Он свернёт любую гору,
Но с дороги не свернёт».
 
 
И слонихи с малышами
Рядом с папами стоят
И огромными ушами
Удивлённо шевелят.
Позабыв про всё на свете,
Смотрят так, как в первый раз
В цирке взрослые и дети
На слона глядят у нас.
 

Таисия Семеновна Астапенкова
Друг

Ветер дул с залива. Он брал разгон по прямой асфальтированной улице. В конце её, наткнувшись на замшелый бок сопки, останавливался в раздумье. Потом сердито ворошил жёсткие кустики брусники и, сворачивая в сторону, нёсся по ступенькам новенького трапа в верхнюю часть городка. Там, не зная удержу, весело кружил между домами, поднимал белую пыль. И всюду – во дворах, в мелких листочках ссутулившихся берёз, в сырых торфяных лощинах – он оставлял за собой смешанный запах водорослей, свежей рыбы и кораблей. Так пахнет любой порт, но здесь в обычный запах порта вплетался грустный запах нетронутых снегов и бродячих айсбергов: запах недалёкого полюса.

За сараем ветра не было. Колька с Игорем сияли рубашки и подставили плечи июньскому солнцу. Теперь оно круглыми сутками не слезало с неба. Отдохнёт на одной сопке – карабкается на другую.

А в два часа ночи, когда в пятиэтажном доме все спят, оно подкрадывается к Колькиному окну и протягивает через всю комнату тонюсенькие струны-лучи, завязывая их золотым узелком на металлической ручке двери.

Колька в задумчивости расковыривал дырку на тапочке.

– У Альмы второе ухо встало, – сказал Игорь.

– Нам-то что! – досадливо отмахнулся Колька. – За так он её всё равно не отдаст.

– Знаешь, сколько он дерёт за неё?

– Ну?

– Четыре рубля.

Колька свистнул.

– Не свисти, пожалуйста, если ни фига не понимаешь в собаках! – обиделся Игорь. – Это же овчарка.

Он обхватил колени руками. На левой химическим карандашом нарисован якорь. Прерывисто вздохнул и упёрся подбородком в колени.

– Знаешь, Колька, как мне хочется, чтоб она у меня жила!.. Я даже спать не могу из-за неё.

Голос у Игоря дрожит, а лицо печальное-печальное. Кольке становится не по себе. Колька любит красивых людей. По его мнению, Игорь очень красив. И форма на нём сидит ловко, и галстук всегда хорошо разглажен. У Кольки он постоянно съезжает куда-то набок, концы неизвестно почему закручиваются и становятся похожими на сосульки. Глаза у Игоря тёмные и глубокие. Они что-то напоминают Кольке, а что – он никак не вспомнит. И ещё Игорь здорово поёт. Особенно «Вдали за рекой». Закроет глаза и поёт. А дойдёт до слов: «…Он упал на траву возле ног у коня и закрыл свои карие очи…», у Кольки начинает першить в носоглотке. Он крутит головой, шмыгает носом и сердито говорит: «Хватит уж»… И в пинг-понг Игорь играет лучше всех.

Танцует он тоже здорово. На Новый год их класс 4 «В» выступал у шефов на корабле. Игорь сплясал «Яблочко». Моряки потом долго и весело хлопали и даже кричали «браво».

Колька любит красивых людей… Сам он головастый, ноги на старые корни похожи: колени толстые, ступня широкая. Мать говорит: после рахита такой корявый остался.

Колька коси́т серым глазом на друга:

– У тебя сколько-нибудь есть?

– Тридцать копеек, – вздыхает Игорь.

– Да у меня пятьдесят. – Колька с минуту думает. – Если мороженое не есть, можно накопить.

– Когда же копить, если мы завтра уезжаем!

– Летом тоже можно копить, – возражает Колька.

Игорь оживляется:

– Точно. Давай за лето соберём на Альму.

– Ты куда едешь? – интересуется Колька.

– К Чёрному морю, к солнышку, – веселеет Игорь. – Разве это солнце? – И, нацеливаясь, швыряет камушком в небо.

– А я в деревню. К бабушке. – Колька смотрит в мрачноватую глубину Игоревых глаз и вспоминает: – Там омут. Тёмный и глубокий. За бабушкиным огородом. Голавли в нём. Дяденьки даже обходят его, не купаются, а я – с кручи вниз головой…

И вдруг Колька представил море. Синее-синее, а если зачерпнуть его в ладони, то в ладонях станет оно прозрачно-голубым, как вода в мамином корыте, когда она бельё подсинивает. И ещё он представил настоящую вышку. С неё в чёрных трусиках, перехваченных белым пояском, распластавшись ласточкой, летит Игорь. И сразу неинтересной стала рыбная ловля под мостом, вишнёвые закаты за тревожными камышами и уж, прижавшийся под хлевом.

Колька помолчал, настраиваясь на деловой лад:

– За лето Альма подрастёт, и Терентьич запросит больше.

– Жмот он, – нахмурился Игорь.

Помолчали.

– Можно ещё бутылки сдавать, – предложил Колька.

– У детей не принимают.

– У нас, в деревне, принимают.

– Ну вот, – подытожил Игорь: – восемьдесят копеек у нас есть. Бутылки сдавать, мороженое не есть, в кино не ходить. К осени Альма наша.

– Я не могу без кино, – потупился Колька.

– Ну, знаешь, Колька, только безвольный человек может сказать «не могу»! Волевой человек знает два слова: «хочу» и «не хочу».

Колька с уважением посмотрел на друга. Не пятьдесят копеек, а пятьсот рублей отдал бы Колька за Игорёшкин весёлый смех. Да не было у него столько.

* * *

В деревне Кольку сразу захлестнули неотложные дела. Нужно было ладить удочки, копать червей, нужно было семь раз, не меньше, выкупаться самому, а вечером купать колхозных лошадей. Необходимо было выяснить, куда переселился из-под хлева прошлогодний уж. Колька подозревал, что живёт он теперь в овраге, в непролазной заросли ежевики. Колька скучал без кино. Гривенники, получаемые от бабушки два раза в неделю, он складывал в самодельный кошелёк, а кошелёк прятал на сеновале. Однажды ему посчастливилось подобрать на речке сразу три бутылки, а четвёртую он откопал у бабушки в чулане. Полдня отмывал её песком и травой. Колька понимал, что старый Терентьич не отдаст осенью Альму за старую цену. Вдвойне заломит. И он, пересчитывая свой капитал, сокрушённо вздыхал: в кошельке одиноко лежала рублёвая бумажка.

Каждый вечер, когда за чёрные вётлы стекал густой малиновый закат, с лугов возвращались ленивые, объевшиеся коровы. Яркий вечер мрачнел от густой пылищи. Впереди стада солидно вышагивал подпасок Витька Гуреев. На нём яловые стоптанные сапоги, тёмный картуз и отцовский пиджак. Рукава подсучены. «И как ему не жарко?» – всякий раз удивлялся Колька. Через плечо у Витьки перекинут кнут. Настоящий кнут.

Метра три длиной, плетённый в шесть сыромятных ремешков, и на конце – хвостец из конского волоса. У кнутовища для красы – четыре ремённые кисточки. Мальчишки подлизывались к Витьке, упрашивали:

– Вить, дай разок щёлкнуть!

Витька по-взрослому усмехался. Задавался:

– Брысь, мелкота!

Однажды Колька перешёл брод и направился к отдыхающему стаду:

– Виктор, сколько зарабатываешь?

Витька, закинув руки за голову, лежал на траве и щурился на выгоревшее, почти белое небо.

– Что, или в подпаски надумал?

– Ага, – сознался Колька.

– Трудодни мне начисляют и за каждый день по двадцать копеек.

– Мне не нужны трудодни, – сказал Колька. – Мне деньги нужны.

– Айда тогда к дяде Семёну. Он главнокомандующий.

И стал Колька подпаском. Работа не тяжёлая, но уж очень рано приходилось вставать. За неделю он похудел, жёсткий вихор стал совсем белым, а ресницы будто кто спичкой подпалил. За ужином, не допив стакана молока, ронял голову на стол. Бабушка осторожно мыла чёрные, потрескавшиеся ноги, на руках уносила Кольку в постель. Ворчала:

– Придумал тоже! Махонький такой, а день-деньской на жаре. Не пущу завтра!

– Не трожь, – говорил дед. – Не порть мальчишку. Шалыганить-то легче лёгкого. Пущай к труду привыкает.

Дядя Семён отдал Кольке свой кнут. Он был тяжёлый и непослушный. На правой ладони не заживала мозоль. Колька не сознавался. А через неделю он стоял перед дядей Семёном, широко расставив ноги. Рывок руки – и над головой чёрное, свистящее кольцо, потом неуловимое движение кисти – и кнут издаёт короткий, звонкий, как выстрел, звук.

Теперь Колька был спокоен. Альма от них не уйдёт. Денег хватит, ещё и останется. Надо бы написать Игорю, а то он, чудак такой, небось и мороженого не попробует. В кино, наверное, тоже не ходит. Чудак он, этот Игорёшка.

Каникулы подходили к концу.

«Завтра приедет мама», – вспомнил однажды утром Колька. Вечером он пожал Витьке руку. Зашёл в избу к дяде Семёну за расчётом. Домой шёл лугом, не разбирая дороги. Шёл по колючкам, приминал белые звёзды ромашек. Шёл и пел, весь облепленный серыми цепучими репьями. В кармане лежало шесть рублей и сорок восемь копеек.

В вагоне он расспрашивал мать, кто из ребят вернулся и что делали мальчишки, которые не уезжали?

– А Игорь приехал?

– Приехал, – ответила мать. – С неделю, как приехал.

У Кольки колотилось сердце, когда он представлял, как войдёт он к Игорю, выложит деньги и скажет: «Пойдём».

Игорь будет отнекиваться и совать в руки свои накопленные, а он, Колька, скажет: «Не надо. Я тебе сам куплю Альму».

Дома он швырнул саквояж на диван и помчался в соседний подъезд. Игорь вырос и показался Кольке ещё красивей, Колька смеялся, тормошил друга.

– Погоди!.. Ну, Колька, погоди! – отбивался Игорь и, схватив наконец Колькину руку, скомандовал: – Пойдём.

Тугой, пружинистый ветер хлестнул по лицам ребят. Колькин берет понёсся по асфальту, а за ним с гоготом мчались все мальчишки, играющие во дворе.

Колька раздул ноздри, вобрал в себя запах рыбы, водорослей и машинного масла и сказал:

– Дома тоже здорово.

Игорь подвёл Кольку к дровяному сараю и раскрыл дверь. Колька замер.

Большая серая овчарка, рыча, поднялась навстречу.

– Альма? – одними губами спросил Колька.

– Ага, – заулыбался Игорь.

– Ты сам накопил? – упавшим голосом спросил Колька.

– Ну да, как же! На юге невозможно копить. Жара знаешь какая! По три порции мороженого съедал да лимонада сколько выпивал. А то хоть помирай.

– А кто же купил её? – указал Колька глазами на собаку.

– А я, знаешь, приставал, приставал к мамке… Два раза даже плакал. Ну, она и купила.

У Кольки дрожали губы. Он судорожно мял в кармане скрученные в трубочку деньги.

– Ты… ты выпрашивал? Ты плакал? Из-за собаки плакал!

Он, прищурившись, смотрел в глубокие и тёмные, как бабушкин омут, глаза и стискивал зубы, чтоб самому не расплакаться. Потом повернулся и пошёл.

– Коля, куда ты? Подожди! – звал Игорь.

Колька повернулся, уголки губ презрительно опустились. Не разжимая зубов, он далеко сплюнул, как делал Витька Гуреев, и сказал:

– Брысь, мелкота!

Константин Яковлевич Лагунов
Качели

 
Летели качели
Всё выше и выше.
Качаясь, взлетели
До самой до крыши.
 
 
Взлетели, рванулись
И вниз понеслись,
Земли не коснулись
И снова взвились.
 
 
Мы с другом стоим
На качелях вдвоём.
Как птицы летим,
И как птицы поём?
 
 
«Качели, летите
Всё выше и выше,
Качаясь, взлетите
До самой до крыши.
 
 
Ещё раз! Покруче,
Качели, взлетите,
До этой вон тучи
Вы нас донесите.
 
 
На тучу вдвоём
Заберёмся легко,
На ней поплывём
Далеко-далеко.
 
 
А ну-ка! Качните,
Качели, сильней
И нас зашвырните
На тучу скорей».
 

Валентина Павловна Звягина
Лентяйка

 
Проводила бы братишку
Я сегодня в детский сад,
Да не стоит – он под вечер
Всё равно придёт назад.
 
 
Я сходила бы за хлебом,
Чтоб не жаловался дед.
Да, по-моему, без хлеба
В десять раз вкусней обед.
 
 
Я могла бы вымыть ложки
И тарелки в шкаф убрать,
Но тогда ведь нашей кошке
Будет нечего лизать.
 
 
Я учиться не на тройки —
На пятёрки бы могла.
Но нельзя: мешают очень
Мне домашние дела.
 

Алексей Иванович Льдов
Свисток

Раздался лихой свист. Вовка Петушков, засунув два пальца в рот, вызывал игроков на поле.

Вовка – капитан дворовой футбольной команды. На его счету не столько забитых мячей, сколько разбитых стёкол в окнах домов нашей улицы. В каком бы дворе ни появлялся Вовка со своим футбольным мячом, его отовсюду выпроваживают. Только с нашего двора его нельзя выпроводить: здесь он живёт.

Вовка стоит посреди двора. Голова у Вовки круглая, как футбольный мяч, который он держит за резиновую трубку.

Ворота уже сделаны: невдалеке друг от друга положены два кирпича. Не хватает только игроков.

В это время в калитке появляется Ваха, чубатый паренёк с соседнего двора. Он идёт, широко расставляя ноги. Обе руки Вахи засунуты в карманы штанов, изо рта свисает судейский свисток, похожий на четыре склеенные папироски одна короче другой.

Вовка давно мечтал о таком свистке.

Если бы он имел свисток, все лучшие футболисты улицы пошли бы к нему в команду, а капитаны других дворовых команд завидовали бы ему.

– Дай свистнуть, – заискивающе попросил Вовка.

Ваха молча покрутил головой.

– Ну, тогда давай меняться.

Не вынимая свистка изо рта, Ваха процедил сквозь зубы:

– Что дашь?

– А ты чего хочешь?

– Давай перочинный ножик и… в придачу автоматический карандаш.

Вовке было жалко ножика. И карандаш очень хороший. Зелёный, с серебряным кончиком, и затачивать его не надо. Сломался или исписался – подкрути одну половинку карандаша, и опять грифель вылезет.

– Давай за один ножик.

– Не выйдет.

Ваха был непреклонен.

Вовка сбегал домой, принёс ножик и карандаш и отдал их Вахе.

Когда Вовка первый раз свистнул в свисток, у него от восторга замлело сердце. Он не вынимал свисток изо рта, чтобы все видели его.

На двор высыпали ребята.

Началась игра. Ваха стал у ворот. Он был лучший вратарь улицы, и все дворовые команды заманивали его к себе.

Вовка бегал и свистел, когда надо и когда не надо.

На свисток выбежала Люська. Дома её звали мальчишницей, потому что она всегда играла с мальчиками, а не с девочками. Но в футбол её играть не брали – ведь это игра мужская. Поэтому Люська была постоянной и единственной болельщицей.

– Покажи свисток, – попросила она у Вовки. – Где ты его взял?

– У Вахи выменял.

– Этот свисток он у маленького Женьки отнял, я сама видела.

– У какого это Женьки?

– Которого к бабушке в деревню отвезли.

Вовка вынул свисток изо рта, внимательно и долго рассматривал его. Потом, глубоко вздохнув, он протянул свисток Вахе:

– На́, свисти в него сам… только не на нашем дворе.

Ваха засунул свисток в рот и, посвистывая, вразвалку вышел со двора.

Игра расстроилась, не стало вратаря.

– Давай становись в ворота, – скомандовал Вовка, обращаясь к Люське.

У девочки от этого предложения даже зарделись уши.

– Начинается второй тайм! – крикнул Вовка. – А свистеть будем по-старому, так даже громче получается. – И он засунул в рот два пальца.

Василий Максимович Калинкин
Солнце в блюдечке

 
Рая с мамой пили чай.
А через оконце
К ним, как будто невзначай,
Заглянуло солнце.
 
 
Посмотрело, да и скок —
Прямо в блюдце к Рае!
А потом на потолок
Село и играет.
 
 
Поиграло и пропало.
Почему ж его не стало?
Потому, что в блюдце Раи
Не осталось больше чая.
 

Василий Максимович Калинкин
Песенка

 
Мы ходили,
Мы ходили
За малиною в лесок.
Мы набрали,
Мы набрали
Ягод полный туесок.
 
 
Мы устали,
Мы устали,
Еле-еле шли домой.
Мы сидели,
Отдыхали
На тропинке луговой.
 
 
Мы узнали,
Мы узнали,
Как душист у ягод сок
И, пока мы отдыхали,
Опустел наш туесок.
 

Яков Ноевич Длуголенский
Завтра я тебя поймаю…

Стою я на улице. В руке – свисток. Давно стою.

– Долго нарушать не будут? – спрашиваю.

– Не знаю, – говорит милиционер.

А сам тоже недоволен. Скучно, когда не нарушают. Я раньше думал: лицо у милиционера недовольное потому, что сердитый он, а это, оказывается, оттого, что никто не нарушает. Только я так подумал – Петька бежит. И прямо через дорогу, ко мне.

Я обрадовался. Про свисток забыл.

– Стой! – кричу. – Почему нарушаешь?

А он:

– Завтра цирк по телевизору!

– Врёшь! – говорю.

– Честное слово! Олег Попов выступает…

Тут вспомнил я, что на посту нахожусь. И сразу строгим сделался:

– Почему иначе сообщить не мог?

– Как же, – говорит, – иначе, когда ты посреди улицы стоишь?

Не успел я ответить, милиционер подходит?

– Что же это вы, молодой человек, правила нарушаете?

– А я, – говорит Петька, – ради него нарушаю, – и на меня показывает.

Милиционер ко мне:

– Как же это, товарищ дежурный, ради вас правила нарушают?

Я Петьку ругаю. Друг называется, подождать не мог!

– А я, – говорю, – не просил его правила нарушать.

– Как же не просил, – говорит Петька, – когда просил! Как цирк будет – просил: скажи сразу. Ведь просил?

– Ну, просил, – говорю.

– Так просил или не просил? – спрашивает милиционер.

– Я просил его, – говорю. – Но не просил его…

– Ясно, – говорит милиционер и достаёт из сумки блокнот. – Следствие запутать хотите? – спрашивает Петьку.

– Не путаю я следствие. Это он всё путает.

– А это мы сейчас посмотрим, – говорит милиционер и ручку отвинчивает, записывать хочет.

А мне жаль Петьку. Ведь друг мой. За одной партой сидим. В одном доме живём. Не выдержал я – к милиционеру:

– Это я виноват. Меня записывайте.

– За что же, – говорит, – тебя записывать? Ты свой долг выполнил: нарушителя задержал. Очень правильно сделал.

Тогда я опять говорю:

– Завтра Петькина очередь дежурить. А запишете его – снимут Петьку с дежурства.

– Не снимут, – говорит милиционер и Петькин адрес записывает.

Не разговаривали мы в этот день с Петькой. Поругались.

– Я, – говорит Петька, – тебя, завтра поймаю!

Назавтра выхожу я из дому – Петька стоит. Со свистком. Меня увидел – глаза загорелись.

Очень ему хочется меня записать. Показал я ему язык. По переходу прошёл. Стал на той стороне улицы, на Петьку смотрю, а он отвернулся от меня. Нет, думаю, надо мириться. И – к Петьке. А Петька увидел, кричит:

– Стой! Почему нарушаешь?

Радостно так кричит, будто с днём рождения меня поздравляет. Милиционер наш подходит. Здоровается.

– Помогать пришёл?

– Нет, – говорю, – запишите меня.

А он вдруг смеяться стал. Переглянулись мы с Петькой. А он смеётся.

– Ох, – говорит, – чудаки же вы! Кто же дружбу так понимает?

Переглянулись мы с Петькой. Молчим.

А как её понимать ещё?

А. Юсупова
Дили-Бом

 
Под абажуром над столом
На шёлковом шнурке
Висит весёлый Дили-Бом
В зелёном колпаке.
 
 
Качнётся вдруг,
Пропляшет круг,
Летит, кружит опять,
И целый день
Ему не лень
Вертеться и плясать.
 
 
Ночь наступила.
Свет погас.
И только над столом
Не закрывает чёрных глаз
Весёлый Дили-Бом.
 
 
Все спят кругом,
Но Дили-Бом
Совсем не хочет спать,
И в темноте
На высоте
Он будет танцевать!