Текст книги "Лягушки"

Автор книги: Владимир Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

А до Ковригина дошло, отчего вдруг ему сувениром вручили в ресторане "Лягушки" книгу о повседневной жизни в замках Луары. То есть не совсем дошло. Так, скажем, и осталось непонятным, почему именно в ресторане "Лягушки" держат книги о замках Луары (ну, хозяин вроде бы месье Жакоб, хотя, конечно, и не Жакоб, и вроде надо бы обозначать сюжетные направления ресторана), и почему одним из экземпляров книги, не без присмотра тритоналягуша Костика, одарили его, Ковригина. Наверное, какая-то смысловая связь между всем этим имелась. Но Ковригин не был сейчас способен разгадывать сложные для него смыслы.

При виде северного фасада замка Николай Макарович заахал. А Ковригину в голову пришло: "Блуа"…

О дворце Ковригин многое слышал от отца. Тот десятилетним мальчишкой вместе с двумя другими кладоискателями здесь всё будто бы облазал и обшарил. Этой ночью Ковригин в отцовских записях наткнулся на странички со словами о Журине. Но главные воспоминания, наверное, были в других тетрадях отца, оставленных в Москве. В своё время Ковригин, любопытствуя, пытался отыскать какие-либо сведения об усадьбе Турищевых-Шереметевых. Но усадьбу туристские маршруты обошли, здание долго не включали в списки памятников истории и культуры, а в пору его служения домом отдыха обозостроителей оно, видимо, было приведено в функционально-полезное состояние. Лишь в какой-то жалкой курортно-краеведческой брошюре Ковригин наткнулся на размыто-смурной снимок здания и подумал: чудесный замок возник, скорее всего, в воображении московских мальчишек, увезенных в сорок первом году от тягот войны в непуганую тишь.

И вот на тебе! Блуа!

Два этажа. На втором – стрельчатые окна-бойницы, башни по бокам с острыми завершениями-колпаками и машикулями, зубчатые стены ограды, подъёмный мост через ров, опустившийся на глазах избранных владельцем гостей.

Граф Турищев, затеявший каменное убежище вдали от столиц, где у него имелись свои особняки, был франкоман. В Париже вместе со своим приятелем бароном Строгановым он чуть ли не записался в якобинцы. Естественно, он побывал и на берегах Луары. Замок Блуа, видимо, очаровал его. Как помнил Ковригин, в основном здание было произведением пламенеющей готики, но поздние постройки Людовика XII соединили в нём Средневековье со свойствами высокого французского Ренессанса. Турищев жил два века спустя, и, естественно, его архитектурное развлечение могло быть лишь игрой-перекличкой с королевским обиталищем на Луаре или даже игрой-пересмешничеством. Как, интересно, относится к этим играм нынешний владелец усадьбы Журино?

Кстати, подумал Ковригин, не удивлюсь, если южный фасад с крыльями господского двора окажется вовсе непохожим на фасад северный. Позволил же себе управитель Новороссии граф Воронцов обратить лицом к Крымским горам мавританский замок, а с южной стороны отправить к морю каскадную лестницу с ампирными львами. Вольна и богата была знать в пору Великой Екатерины и Александра. А сейчас, что ли, не вольна? У нас – не Лондон, не Стокгольм, не Лиссабон. Это у них не заменить ни паркетину в примечательных домах без ведома учёных и властей. У нас-то милиция, что ли, будет препятствовать изыскам и причудам увлекающихся володетелей за их острожными заборами?

Ко всему прочему Ковригин и понятия не имел о вкусах господина Острецова. Да и Острецов ли приобрёл замок Турищевых-Шереметевых, а не фантом ли какой, недоступный глазу?

Иномарки уже переезжали подъёмный мост (про подъёмный мост отец Ковригина ни разу не упоминал) и не переезжали, а будто вплывали в романтическое пространство, лебеди белые, чёрные и выведенных тюльпановых пород – вишнёвые, багровые и даже лазоревые. Дверца проезжавшего мимо "мерседеса" открылась, и рука в нитяной митенке поманила Ковригина.

– Ковригин! По протоколу ты должен был ехать со мной! А ты сбежал. Садись к нам, озорник!

И Ковригин моментально стал соседом Натали Свиридовой. Притянули его так ретиво, что он оказался прижатым к меховому боку Натали. Ковригин попробовал отодвинуться, но Натали не позволила ему сделать это.

– И по протоколу ты обязан быть в Журине моим кавалером. Или я твоим. У нас есть с тобой что вспомнить и о чём поболтать.

Других звёзд театра и кино Ковригин в автомобиле не обнаружил. Стало быть, протокол усадил их в иные телеги. Место рядом с водителем было пусто. Слева от Свиридовой, помалкивая, присутствовала девица Древеснова. "А мордашка-то… лицо то есть, – сообразил Ковригин, – у неё красивое… банальное, но красивое… И тело было предъявлено публике вполне ладное… Далеко пойдёт. А может, сегодня уже отправилась в это далёкое…"

– Вам, Натали…

– Не вам, а тебе! Что тут политесы разводить!

– Тебе! Тебе! – согласился Ковригин. – Так вот, Натали, тебе известны протокол и церемониал… Долго ли нас здесь сегодня продержат?

– Скорее всего, до утра. А куда ты спешишь? Здесь прекрасные, говорят, гостевые покои. В башнях. Конечно, если у кого случится необходимость, отвезут в город. Но тебе-то куда спешить? Мы столько лет с тобой не виделись!

"Придётся, видимо, придумывать или создавать необходимость, – расстроился Ковригин. – И нет ведь у неё во мне особой нужды. Просто я, в качестве взволнованного кавалера и обожателя, буду приравнен ею к показу нового наряда или украшения. А мне она непременно напомнит о том, что, если бы не её подтверждение авторства пьесы, меня бы в приличный синежтурский круг не допустили бы и за десять вёрст…" Впрочем, что было дуться на Натали? Ведь действительно она его сегодня поддержала и, возможно, уберегла от конфуза. Хотя для юристов, в случае козней Блинова, это подтверждение никакой силы иметь не будет. Ни черновика, ни машинописного варианта у него нет. Была бы у него старенькая машинка, он дня за три напечатал бы текст пьесы. Вспомнил его теперь слово в слово. Впрочем, ну и что? Специалисты в минуту определили бы год выпуска бумаги, и т. д., и т. п., и показали бы ему кукиш.

– Какая красотища! Какой дворец! – услышал он голос Древесновой. – И всё это для неё одной!

В первых словах Древесновой ощутимо было искреннее восхищение архитектурными красотами (или их богатством), в последних же словах прозвучала досада. "А между тем, – подумал Ковригин, – Древеснову провезли по подъемному мосту в "мерседесе", а Хмелёва дрожала на полу прохода в автобусе…"

– И для кого же одной? – спросила Свиридова.

– Не важно, для кого… – сказала Древеснова, похоже, с состраданием к самой себе.

– Девушка, – строго произнесла Свиридова, – прочитай, если ещё не читала и в кино не видела, пьесу Александра Николаевича Островского "Таланты и поклонники", там обо всём написано. И если не умеешь прыгать с шестом, не прыгай, научись сначала разбегаться.

"Ну да, наша Натали, – вспомнилось Ковригину, – в юные годы занималась легкой атлетикой, и это меня, между прочим, умиляло, правда, барышни в ту пору с шестами не прыгали…"

– Да что вы, милая наша Наталья Борисовна, – быстро заговорила Древеснова, – великолепная наша Наталья Борисовна, огорчительно, если я дала вам повод понять меня неверно, я – неуклюжая и глупая, но я не собираюсь куда-либо вспрыгивать или упрыгивать, для меня и так знакомство с вами – важнейшее событие в жизни, а уж то, что на меня обратила внимание одна из самых великих актрис современности, это немыслимое счастье. Мы, возможно, не увидимся с вами больше, вам не до того, но если я отправлю вам письмо, вы ответите мне хоть строчкой?

– Ладно, ладно, – благодушно произнесла Свиридова. Она, похоже, рукой произвела движение, будто в намерении погладить русую головку, приголубить простодушную провинциалку, но не погладила и не приголубила. – Успокойся. Отвечу строчкой. И надеюсь, встретимся. Буду следить за тобой. В ножки поклонись этому дяденьке.

– Ой! Ой! – захлопала в ладоши Древеснова. – А уж к Александру Андреевичу я и обратиться не смею.

– Ножки обычно принадлежат женщинам, – сухо сказал Ковригин. – Я не из их числа.

"Растаяла Натали! – подумал он. – Любят на театрах лесть-то. Есть там свои гении лести… Однако. Вспрыгнуть или упрыгать… Прыгали на его глазах… Многие прыгали…" А эта Древеснова не обязательно присутствовала вчера в шахматном отсеке ресторана "Лягушки", а потом и повела к болоту № 18 господина в чалме. С балкона и вооруженным линзами бинокля глазом он приписал дебютантку к обслуживающему персоналу заведения месье Жакоба, но, скорее всего, напрасно.

А двери прибывших к парадному входу иномарок уже открывались исполнительными прислужниками предполагаемого мецената и спонсора. К удивлению Ковригина, ни одного бритоголового среди них не было.

"А эллин-то наш со свирелью, – обеспокоился вдруг Ковригин. – Он-то как? Проник сюда или нет? Одолел ли преграды и заставы и, если одолел, то каким образом? Кардиганов-Амазонкин-то, по всей вероятности, провалил свою секретную миссию. Или лишь смиренно прикинулся разоблачённым, сам же будет пробираться на дружескую беседу подземными ходами со стороны реки?"

Впрочем, Ковригину отчего-то не хотелось думать сейчас о тайнах и загадках поведения Кардиганова-Амазонкина и голого мужика со свирелью. Тайны и загадки эти его, Ковригина, вряд ли касались. Хотя одна странность его всё же интересовала даже и после сегодняшних событий в театре имени Верещагина. Один ли козлоногий мужик совершает пробег по просторам прохладной для него страны? По каким просторам – по шпалам, по обочинам пробензиненных асфальтовых лент, а случалось, и по крышам троллейбусов. На привокзальной площади в Среднем Синежтуре Ковригин посчитал, что лохматый мужик прибыл на место назначения и успокоился. Нет, потыркался в Синежтуре, может, и на спектакль "Маринкина башня" пробился, видимо, из настырных и упрямцев, и опять продолжил пробежку. Что манит его? Кто и куда гонит его?

А вдруг он и не один, а их – целая эстафетная команда? У одного из них, того, что в Москве передвигался по спинам троллейбусов, свой этап, и он закончил его на Большой Никитской, в Консерватории, на отделении духовиков. Другой добежал до лесной станции Мантурово, и там его учат печь пироги с черникой. Третий (или седьмой?) целью имел Средний Синежтур и там устроился борцом при бочках с оливковым маслом, а палочкой (кстати, и не палочкой, а именно эстафетной свирелью) отправил ещё одного козлоногого мужика в Журино. Но не исключено, конечно, что журинский мужик совершал пробежку сам по себе… А не знаком ли он с лягушками Аристофана?.. Но что разбегались все эти голые мохнатоголовые мужики? Не связаны ли и впрямь их передвижения со всеобщим потеплением? Вот ведь приползли в их сад-огород виноградные улитки…

Впрочем, важны ли для него, Ковригина, сейчас заблудшие виноградные улитки и эллинские мужики-непоседы?

Не важны.

Важным было то, что он в силу непредвиденно-несуразных обстоятельств оказался в Журине, попасть куда он давал обещание отцу.

Хотя, возможно, лучше было бы, если б Журинский замок-дворец чудесным видением оставался существовать лишь в его воображении.

23

Мстислав Фёдорович Острецов в черном фраке и при вишнёвой бабочке приветствовал представляемых ему гостей на площадке между первым и вторым маршем мраморной лестницы. Владетельная дама, обязательная по протоколам приёмов у королей, президентов и премьер-министров, рядом с ним отсутствовала, из чего можно было сделать вывод, что Острецов холост или хотя бы что жена его находится в решительном отдалении от него. Из глубинных шёпотов до Ковригина донеслась версия, и прежде им слышанная. Будто бы Острецов не меценат, не спонсор и не частный владетель. А подставное лицо. Подставляет же его никому неведомый, с оговорками сказать – чудак, или просто богатенький дяденька, не желающий предъявлять себя публике, то ли по причине дряхлости и уродства, то ли из-за мрачностей его первоначального капитала, но способный удивлять Аленькими цветами. Некоторые из гостей, похоже, и надеялись сегодня на приятные для них удивления.

А гостей было приглашено немало. Человек сорок. Ну, пятьдесят. Не доставили в Журино на дружескую беседу Голову Среднего Синежтура и его ближайших сподвижников, шумевших на фуршете. Из московских гостей отчего-то из списка был вычеркнут мыльный режиссёр Шестовский, а поговаривали, что он близок к самому министру. Не увидел Ковригин в экскурсиях по замку, а потом и в застолье рыцарского зала и многих людей театра имени Верещагина, в частности исполнителей ролей Самозванца и посла-жениха Власьева, а с ними Ковригин желал поговорить. Не порхал в исторических помещениях пшеничнокудрый маэстро Блинов. Сам ли он унизил своим неприбытием недостойных общения с ним людей или его не позвали, Ковригин выяснять не стал. Он даже пожалел шалопая. Зато дебютантка тут резвилась, а при звуках менуэта или гавота исполняла пластические этюды. Ну что же, хозяин (Острецов ли или некто неведомый) – барин. Кого пожелал у себя увидеть, того и увидел. Впрочем, эти соображения явились к Ковригину позже.

А пока он потихоньку в очереди представляемых поднимался по ступенькам лестницы и рассматривал Острецова.

Это был спокойный господин лет сорока, палево-русый (наверное, в роду случались и рыжие), однако с тёмными усами и бородкой. С серо-зелёными глазами, со спадавшими на лоб локонами, явно природными, а не от домашнего цирюльника, ростом с Ковригина, но из-за длинной шеи и из-за покатых плеч не просто высокий, а именно – Длинный (в школе дразнили Дон Кихотом, это было вызнано Ковригиным позже) и, видимо, оттого сутулившийся. Каждого из прибывших в замок он вынужден был одаривать приветственными словами, кого – вежливо-дипломатичными, кого – украшенными улыбками приязни. Как показалось Ковригину, улыбки эти были застенчиво-усталыми. Однако после целований двух протянутых ладонями вниз царственных рук Натали Свиридовой господин Острецов оживился всерьёз, с блеском в глазах и долго произносил заслуженные Звездой комплименты. Ковригину, будто склочнику на кухне коммунальной квартиры, сразу же захотелось увидеть, как Острецов будет приветствовать участниц "Маринкиной башни" – Хмелёву, Ярославцеву и дебютантку Древеснову. Увы, девушки поднимались по ступеням где-то сзади, и ощутить степень хозяйского расположения к каждой из них, не было Ковригину дано.

С Ковригиным господин Острецов был уважительно учтив. Выразил восхищение текстом пьесы и эссеистскими работами гостя. Оказывается, он был любителем исторических наук и подписчиком журнала "Под руку с Клио". И с нетерпением ожидал объявленное сочинение любимого автора о Рубенсе.

– Объявленное? – удивился Ковригин.

– Да, да! – в свою очередь удивился Острецов. – Разве вы не видели анонс в последнем номере журнала?

– Как-то пропустил… – пробормотал Ковригин.

Острецов ещё раз поблагодарил Ковригина за участие первейшим человеком в культурном празднике города. И добавил:

– А у меня к вам особый интерес.

– Слушаю вас, – сказал Ковригин.

– У вас, мне доложили, отец в войну два года провёл в Журинском замке…

– Было такое, – согласился Ковригин. – Многое рассказывал мне о Журине. Легенды всякие. И записи оставил.

– Вот-вот! – наконец-то возбудился в Острецове живой и искренний человек. – Если сочтёте возможным… Если уделите мне внимание… На десять минут… На большее мне не позволят и мои хозяйские обязанности…

– С превеликим удовольствием! – сказал Ковригин. – Меня и самого занимает история Журина.

– Вот и прекрасно! Возницын, архитектор, проведёт сейчас экскурсию по замку и усадьбе для желающих. Если хотите, погуляйте с ними… И пожелаю вам приятных минут в нынешнем развлечении…

Долгий разговор Острецова с Ковригиным, похоже, вызывал уже раздражение у стоявших сзади. Однако не роптали. Хозяин истинно барин. И приезжий из Москвы сегодня заслуживал почтения.

"Вежливый-то он вежливый, – думал Ковригин, направляясь под присмотром одного из распорядителей приёма во внутренние пространства замка, – а глаза у него внимательные, цепкие, что называется, меня буравили, будто нефть искали на Обской низменности, то есть суть мою и цели мои пытались разгадать. Похоже, я вызываю у него чуть ли не подозрение. Или хотя бы обеспокоенность…"

А вдруг он и впрямь не хозяин здесь, а служит чудовищу с аленькими цветочками, какому-нибудь тритонолягушу Костику, так называемому?

Желающих путешествовать с архитектором Возницыным оказалось немного. С Ковригиным – шестеро. Остальные сразу же отправились на экскурсию к столам и винным фонтанам. Да и сам Возницын, видимо, не был расположен болтаться по надоевшим ему местам гидом ротозеев. Он и Ковригина причислил к дармоедам, привлеченным в Журино ароматами лакомых блюд и надеждами на бизнес-выгоды в застольных разговорах. В лучшем случае – к пустым снобам, образованность свою пожелавшим утяжелить. Разъяснения свои он пробалтывал невнятно. Ковригин расхотел его о чём-либо расспрашивать. Но увидел то, что хотел увидеть.

Речной двор, как назвал его Возницын, также был подсвечен и иллюминирован. От дворца к Большой реке спускались две лестницы белого камня, без воронцовских, правда, львов, а между ними располагались три каскадных бассейна с фонтанами и гротами по углам. Про бассейны эти Ковригин знал от отца. Как и предполагал Ковригин, южный фасад никак не напоминал о замках Луары и о франкоманстве графа Турищева. Это было загородное жилище русского барина, поздний классицизм, протяженный балкон от ризалита к ризалиту, как в известном доме князя Гагарина на Тверской, балкон же упокаивался на длинном ряду ионических колон. А вот дворовые флигели, восточный и западный, каждый буквой "Г", имели аркады, а вымощенная белым камнем площадь с фонтаном меж ними вызывала мысли о южно-европейских патио.

– Эклектика, ненавистная эклектика! – ворчливо, чуть ли не брезгливо бормотал, обращаясь при этом, скорее всего, к самому себе, восстановитель чужих безвкусиц. – Двуличие, и не двуличие даже, а пятиличие или семиличие, а что творилось в интерьерах, уму непостижимо, заигрался вельможа, поначалу карбонарий, замучил архитекторов, и крепостных, и завезённых…

Ковригин хотел было спросить Возницына, а что его-то заставляет мучиться и возрождать чужие безвкусицы, но не спросил. Предполагал, что возбудит ещё в одном творце необходимость оправдываться и заявлять, что деньги в жизни – не суть важное. Это Ковригин и без Возницына знал. А спросил он вот о чём:

– Артемий Феликсович, вас мне именно так представили, а что вы или заказчик предполагаете устроить в подклетах семнадцатого века?

– Каких подклетах? – встревожился Возницын и теперь уже не пробормотал, а взревел негодующе. – С чего вы взяли о каких-то подклетах?

– Ну как же! – сказал Ковригин. – Здесь ещё в шестнадцатом веке стояли палаты Турищевых с белокаменными подвалами, их оставили в новом здании…

– Это тайна частного владения, – нервно сказал Возницын, – а мне по контракту не все здешние тайны дозволено знать и уж тем более не велено докладывать посторонним о своих наблюдениях и догадках…

– И о подземных ходах к реке, среди прочего, и о секретных лестницах в северных башнях?..

– Мне придётся сообщить о ваших интересах господину Острецову и начальнику охраны, – сказал Возницын.

– И по справедливости, – согласился Ковригин. – Я бы на вашем месте поступил также.

– Ознакомительная прогулка окончена, – заявил Возницын. Для убедительности вытянул из жилетного кармана часы на жёлтой цепочке и потряс ими. – Всё. Спасибо за внимание.

– Позвольте всего лишь один вопрос, – сказал Ковригин. – Он безобидный. Вы, естественно, знакомы с историей дворца и рода Турищевых. Что означают скульптуры фонтана среднего бассейна? Струи там бьют из хоровода лягушек. Те подняли передние лапы и будто чему-то радуются. Встаньте, дети, встаньте в круг…

– Не знаю, – сказал Возницын. – Я не по бассейнам и не по фонтанам. Предположения не выстраивал. Каприз балованного чудака. Любил воду и всякие мифологические намёки. У него тут в гротах и фонтанах полно водяных и земноводных. Река, внизу была усадебная пристань, вот и резвился, забавлял гостей…

– Спасибо, – сказал Ковригин.

Испросив разрешения спуститься к Реке, Ковригин побродил на воздухе ещё полчаса. Пристань восстанавливать не начали, не имелось, возможно, в округе стругов и челнов, достойных приветствия пальбой из пушек. А вот кирпичные крепостные стены с двумя сторожевыми башнями, крытыми свежими тесовыми шатрами, у реки стояли. Из рассказов отца Ковригин знал о здешних парке и оранжереях, но те были, видимо, расположены за пределами речного двора.

По наблюдениям Ковригина, а они подтвердились позже, помещения дворца были пока пустыми. Однако зал приёма, или Рыцарский зал, успели обеспечить сносной отделкой, сообразил любознательный автор журнала "Под руку с Клио". "Приблизительно, по аналогиям и на время", – разъяснил Острецов. Стены зала прикрывали шпалерами (впритык, без зазоров, открывающих камень) из золотой парчи, серебряной ткани, голубого атласа, чёрного бархата и горностаевого меха (это уже на следующий день выяснил Ковригин). Тканые обои имели свои сюжеты. На протяжённой южной стене предлагались зрителю природные явления – метаморфозы с двенадцатью месяцами. Среди прочих видов и красот Ковригин углядел болото с цаплями и гревшимся на солнцепёке мохнатым существом, по всей вероятности, одной породы с нашими водяными. А может, это был родственник Зыкея, скажем, тамошний Зыкеев племянник. Мысль об этом отчего-то встревожила Ковригина… На гобеленном пространстве северной стены охотились на вепрей и львов рыцари, они же участвовали в турнирах, ухаживали за пастушками на зелёных выпасах, сражались вместе с Роландом в погибельном ущелье. На боковых же стенах случались эпизоды из жизни Александра Македонского, Ромула и Рема, Сципиона Африканского, всех доброжелательных сейчас к нему персонажей Ковригин вспомнить не сумел.

По ходу дружеской беседы, сближая бокалы или прогуливаясь по залу, Ковригин выяснил, что пол здесь сплошь устлан коврами, с ворсом – в рост волосяного покрова поющего стилиста Зверева, дамасскими и персидскими, столы завезены дубовые, сосуды на льняных скатертях поставлены серебряные. Естественно, Рыцарский зал не был бы Рыцарским, если бы в нём не присутствовало холодное оружие и кованые доспехи.

Справедливости ради отмечу, что при входе Ковригина в Рыцарский зал глаза его не сразу занялись изучением стен. Нет, первым делом, даже и не дождавшись распоряжения самого Ковригина, они принялись отыскивать в зале девушку в красном бархатном костюме.

И не отыскали.

Зато он тут же был взят в полон несомненно первой дамой дружеского собрания Натали Свиридовой.

– Ковригин! Явился! А ведь вызвался быть нынче моим кавалером!

Натали произнесла эти слова, скорее всего, и не для него, Ковригина, а для десятка куртуазных ухажёров, готовых, пожалуй, веерами и мухобойками отгонять от звезды некомфорты. "Вот пускай они её и развлекают!" – обрадовался Ковригин. Но упование его вышло ложным.

– Так где ты разгуливал-то, рыцарь мой ненаглядный? – спросила Свиридова.

– Пытался отыскать тень отца, – серьезно сказал Ковригин.

– Ты, Ковригин, оказывается, ещё и Гамлет! – рассмеялась Свиридова.

– Нет, я не Гамлет, я другой, – сказал Ковригин. – Успокойся. И отец у меня был всего лишь корректор. Но он мальчишкой провел здесь два года в эвакуации.

– Как интересно! – восхитилась Свиридова. – Ты мне никогда не рассказывал.

– А зачем? – спросил Ковригин.

Так… Освободиться, понял Ковригин, от опеки Натальи Борисовны и от соблюдений навязанного ему кавалерства хотя бы на час ему не суждено. А слова (явно для публики): "Ты мне никогда не рассказывал…" вообще переводили их отношения в некое протяжённо-доверительное состояние двух творческих натур.

– Спасибо скажи, что я отбила претензии этого кучерявого нахала! – сказала Свиридова. – А ты от меня бегаешь!

Слышали все. В Рыцарских залах акустика устроением сводов и глиняными колосниками, вмещёнными в камнях, выходила отменная.

– Коли бы я не подтвердила, – не могла успокоиться Свиридова, – тут бы и гулял негодяй Блинов, а ты меня не уважаешь! Конечно, я стара, а ты заслужил молоденьких!

– Шутить изволишь, Наталья Борисовна, – заявил Ковригин, – я твой единственный рыцарь и от любых ущербов тебя уберегу!

"Идиотизм какой-то! – подумал Ковригин. – Какую чушь я несу! Как бы сбежать-то от неё? Сбегу как-нибудь… Сбегу…"

Сейчас же в Ковригина выстрелили.

Из арбалета ли, уместного в Рыцарском зале? Или дротик в него метнули? Или кто-то трубочкой из борщевика выпалил в него ягодами бузины?

Ковригин обернулся.

Стреляли глаза. Они сейчас же исчезли, спрятавшись за чьими-то спинами или лицами. Красного бархата вблизи пропавших глаз Ковригин не обнаружил.

Вот куда следовало бежать из-под опеки блистательной дамы. Не околдовывали ли его в Рыцарском зале? Не околдовывали, а уже околдовали. И не здесь, и не сегодня, а четыре века назад.