Текст книги "Баллада о дипкурьерах"

Автор книги: Владимир Рудим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Георгий взял бритву.

Приступ тошноты. Лёг на диван. Отдышался. «Нет, чёрт возьми, не сдамся».

Встал. Провёл несколько раз бритвой, опять тошнота. Проклятье! Плеснул в лицо холодной воды, горячей. В третий раз вынужденный перерыв. В чём же дело? А, вот: оттого, что видел себя в зеркале качающимся, тошнота схватывала сильней, чем обычно. Снова на диван.

Кожа дивана холодит сквозь тонкую нижнюю рубашку, постепенно становится легче.

– Коля! Я сейчас сделал открытие: от морской болезни можно спасаться на диване, только без пиджака, в одной рубашке или даже вовсе без неё: чтоб холодок пробрал.

На бритьё потратил целый час.

– Ну а ты, Николай?

Тот провёл рукой по подбородку.

– Чисто. Как на приём к английской королеве.

– На приём так на приём.

… Истекали вторые сутки. Ужин не принесли.

Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай. Георгий выглянул в коридор. Удачно – навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Шотландец поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.

… Крейсер уже девять суток разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то повисает на их гребнях.

– Как ты думаешь, Николай, далеко ли будут преследовать наш караван фашисты?

– Увидим. Я не сторонник прогнозов. Особенно в таких рейсах.

И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.

Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось громкое «Нордкап». Дипкурьеры насторожились: «Нордкап» – норвежский мыс. Но что сейчас означает это слово? Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?

В памяти всплыла карта Норвегии. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. А мысов столько на тесаке!

Нордкап где-то вверху. Ещё выше от него, в стороне, на северо-запад, – остров Медвежий. Опасный остров. Ведь на Медвежьем фашистская военная база.

В сентябре 1942 года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. Был там теплоход «Сталинград». И находились на нём два дипкурьера – Иван Хромов и Николай Шмаков. Они погибли. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро поглотила морская пучина. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Возможно, уцелели бы и дипкурьеры, будь они «порожняком», налегке. Но у них много диппочты. Если случится катастрофа – прежде всего уничтожить диппочту, чтобы она не досталась даже морю. Иван Хромов и Николай Шмаков так и поступили. Ценою своей жизни.

И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.

– Далеко до Медвежьего? – спрашивает Зайцев.

– Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.

Встали. Помолчали. Потом Зайцев сказал:

– Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мёртвым солдат, поднимается дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?

– Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остаётся память. Память людей. Долгая, вечная.

Георгий говорил медленно, подыскивая нужные слова, достойные такой минуты.

– Помнишь – на памятнике Теодору Нетте:

« Смерть наша будет отмщена

Грядущей пролетарской местью».

Перевёл дыхание, положил руку на плечо Зайцева:

– Я чувствую, как память о Хромове и Шмакове делает меня сильней. А ты?

– И я.

Кнопка вызовов давно уже не нажималась: всё равно никто не придёт. Единственная возможность что-либо спросить у Роберта, когда он принесёт еду. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль». – «С кем?» – «Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и всё. А результаты дуэли? Не знает.

Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…

И в минуту, когда ни Георгий, ни Николай никого не ждали, распахнулась дверь.

– Мистер Джонсон!

– Хау ду но ду, джентльмены! – прогремел его бас.

Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдаёт его усталость.

– Новости печальные? – насторожённо спросил Георгий.

– Бой проведён успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война. На этот раз огонь противника был значительно слабей. Но опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу – можно подняться на верхнюю палубу.

Николай и Георгий переглянулись.

– Давай первым. По традиции, – сказал Николай.

Георгий шагнул вслед за помкэпом.

Джонсон вдруг разговорился.

– Вы, русские, непонятные люди, – сказал он. – Я не понимаю логики некоторых ваших поступков. В минувшем году мы тоже шли в Мурманск с караваном, в составе которого был пароход «Старый большевик». В него угодило несколько снарядов. Возник пожар. В трюмах взрывчатка. Мы дали приказ покинуть пароход. Людей должен был подобрать наш эсминец. Логично? Да. Но ваш капитан отказался выполнить приказ. Команда не покинула борт. Корабль отстал, он долго дымился на горизонте. Потом исчез.

В ходе боя мы забыли о нём. Каково же было наше удивление, когда «Большевик» снова появился. Воскресение из мёртвых! Чёрт возьми, такое не укладывается в моей голове. Это вне всяких реальных рамок.

– Может быть, именно поэтому капитан «Старого большевика» награждён высшим орденом моей страны, а также британским орденом.

– И британским? – удивился Джонсон. – Я не знал.

Он остановился, медленно приложил руку к козырьку.

– В вашем лице я поздравляю доблестного капитана.

При этом Джонсон, несмотря на солидную качку, не шелохнулся.

Георгий жадно вдыхал морской воздух, подсоленный холодными брызгами.

– Можно бинокль? – спросил Джонсона.

– Пожалуйста.

Обвёл колышущиеся морские холмы, всматривался в тёмные силуэты пароходов. «Пыхтят. Не сдаются».

Затишье воскресило на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно – освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями.

Капитан приглашает всех за стол. Стюарды с привычной ловкостью поставили закуски, разлили суп. Капитан взял стаканчик с ромом. Поднялся. Офицеры и дипкурьер – тоже.

– Джентльмены, – сказал капитан, – мы благополучно миновали самую опасную зону, прошли с минимальными потерями. Конечно, мы ещё в пути, а кто в пути, тот в бою. Но в этих водах русские и мы – полные хозяева.

Капитан сделал паузу, словно что-то обдумывая.

– Хочу сказать ещё несколько слов, пользуясь присутствием русского дипкурьера. Я восхищён мужеством экипажей каравана. Они ведут себя достойно! Поднимаю тост за успешный переход, за боевое содружество англичан и русских!

«Кажется, рейс в самом деле близится к завершению, – подумал Георгий. – Капитан наверняка взвесил каждое слово».

… Целые сутки протекли спокойно. И вторые. Тишина была непривычной, казалось, вот-вот она взорвётся. На корабле становилось всё спокойней – совсем не то, что прежде, в открытом океане. Если бы дипкурьеры не были в этом рейсе новичками, они догадались бы: караван вошёл в Кольский залив. Тишина стала прочной.

… Резко распахнулась дверь каюты. Кто же это? Ах, мистер Джонсон. С чем он пришёл?

– Джентльмены, поздравляю вас. Мы прибыли в Мурманск.

Стало совсем тихо.

Георгий и Николай ещё не верили услышанному.

Помкэпа повторил.

Дипкурьеры пожали руку Джонсону:

– Спасибо за радостную весть.

Георгий спросил:

– А караван?

– И караван.

– Весь?

– Почти весь. У нас ещё не было столь благополучного рейса. Через полчаса вы сможете сойти на берег.

После ухода Джонсона Николай произнёс:

– Мы в самом деле в Мурманске? Пока не верится.

Минуло полчаса. Вторично явился помкэпа, теперь с Робертом и ещё одним матросом.

– Джентльмены, вас ждёт катер.

– Передайте нашу благодарность капитану.

Матросы взяли вализы с диппочтой.

– Наверх!

– Стартуем в последний раз!

С каким наслаждением вдохнули на палубе обжигающий мурманский ветер! Осмотрелись: невдалеке, в морозном паре, обледеневшие корабли каравана. Вытерпели, вынесли всё, прорвались!

Георгий стал на твёрдую почву причала и машинально попробовал ногою: качается? Пожалуй, малость колеблется.

Но через два-три часа земля обрела надёжную устойчивость, полы в гостинице тоже. Не ладилось только со сном – три ночи не могли уснуть. Сказывалось нервное напряжение одиннадцати суток плавания.

Диппочта надёжно заперта в сейфе представительства Министерства иностранных дел СССР.

ОБВАЛ

Год 1945-й, первое послевоенное лето. Дипкурьер Виктор Малышев с напарником снова в пути. Поезд Москва – Баку. Дальше – в Иран. Над Ираном небо ещё знойней, чем в Баку. Белёсое, далёкое. Задание дипкурьерам – доставить пакеты в тегеранское посольство и в Ахваз, где находилось наше консульство.

… Колёса выстукивают: ах-ваз, ах-ваз. В вагонах многолюдно и душно… Все окна приспущены, но это мало помогает. Проводник разносит холодный лимонад.

– Вам две бутылки?

– Спасибо. Не нужно.

Дипкурьерам хочется пить, но они воздерживаются: в пути, в жару пить рискованно. Лучше потерпеть.

Проводник, смуглый, худощавый иранец, немного знает русский язык. Удивляется: все пьют, а два советских отказываются. Ему симпатичны эти парни, и он говорит:

– Если захотите, скажете, буду держать для вас пару бутылок.

Колёса стучат глухо, мягко: жара разогрела рельсы, стыки сошлись.

По вагону пронёсся мягкий шум, послышались возгласы: «Смотрите, смотрите!»

Виктор глянул в окно и сперва не разобрал, что там творится. Над полем медленно плыло что-то похожее на сказочный ковёр-самолёт. Он переливался на солнце, меняя оттенки – то золотистый, то нежно-зелёный, то бирюзовый с тёмно-зелёными пятнами. Красиво! Но эта «красота» несла людям беду, пожирая всё на своём пути.

Саранчовый ковёр уходил в сторону, всё дальше от полотна железной дороги. В коридоре проводник рассказывал кому-то: на прошлой неделе саранча прошла прямо над железной дорогой – рельсы были словно маслом смазаны, и поезда не могли двигаться: колёса буксовали.

Промелькнули несколько небольших селений. Потом потянулась гористая местность. Поезд шёл почти рядом с крутыми увалами.

И тут налетела гроза. Она возникла быстро, неожиданно. Загремела, засверкала, загрохотала неистовая южная гроза! Вода обрушилась сплошной завесой, за которой ничего не было видно.

Прекратилась гроза так же неожиданно, как и началась. В разрывах туч заголубело небо. Мокрая земля засверкала под лучами солнца.

Поезд замедлил ход, залязгали буфера. Вынужденная остановка. Поезд стоит пять минут, пятнадцать, двадцать. Проводник пошёл узнавать, в чём дело.

Оказывается, впереди обвал, засыпаны рельсы. Сзади тоже обрушилась крутая насыпь. Значит, ни вперёд, ни назад.

Пассажиры заволновались. Как быть? Сколько здесь сидеть? Этот вопрос волновал, конечно, и советских дипкурьеров: нужно прибыть в Ахваз в срок, без опоздания.

Три часа томительного ожидания. Наконец стало известно: впереди, по ту сторону обвала, подан новый состав – пассажиры должны перейти туда.

Расстояние небольшое – около трёх километров. Но идти с грузом, да ещё по размытой, вязкой земле, тяжело. Более того, вдвоём не взять всю диппочту сразу. Нужно по крайней мере ещё три-четыре человека.

Виктор сказал об этом проводнику:

– Сможете ли чем-нибудь помочь?

Проводник понимающе закивал.

– Пойду к старшему, посоветуюсь.

Из вагона один за другим выходили пассажиры, неся лёгкие дорожные чемоданы.

Проводник вернулся с сержантом: в поезде ехала группа иранских военнослужащих. Сержант приветственно поднял правую руку.

– Совьёт! Карашо!

Посмотрел, сколько багажа. Ушёл и привёл пятерых солдат.

Виктор поблагодарил проводника.

– Спасибо за помощь.

Караван двинулся вперёд. Сперва шагали по шпалам, а когда добрались до завала («За неделю не убрать его», – прикинул Виктор), повернули вправо на пешеходную тропинку. Она вилась среди кустарников, обсыпанных красными ягодами, взбиралась на горки, сбегала вниз, змеилась рядом с ручьём.

Снова выбрались на полотно железной дороги. Несколько синих пассажирских вагонов. Солнце уже высушило их бока и ребристые крыши. Только лужи между шпал напоминали о ливне.

Погрузились. Виктор протянул сержанту деньги:

– На всех.

Сержант отрицательно покачал головой. Что-то сказал по-своему, и солдаты согласно закивали. Денег не возьмут. А хочется всё-таки сделать им что-то приятное. Вспомнил: есть несколько пачек наших папирос! Папиросы были охотно разобраны.

Переселение пассажиров закончилось к позднему вечеру. Проводники зажгли свечи в фонарях. Раздался протяжный гудок паровоза. Мимо окон медленно проплыли крупные южные звёзды.

РАБОТА У НИХ ТАКАЯ

Москва, Смоленская площадь. Островерхое высотное здание, устремлённое в синеву. Наверху барельеф: Государственный герб СССР.

Далеко видится из окон возле герба. И если чуточку фантазии, то привидится в прозрачном мареве даже Бородинское поле – поле, на котором прославились сыны Отчизны и в восемьсот двенадцатом, и в девятьсот сорок втором. Вспомнишь дедов, отцов, подумаешь о современниках, об их великой неизменной цели: отстоять, сохранить мирное небо над Родиной.

Один из таких отрядов, выполняющих высокую миссию, – дипкурьеры. Я знаю их немало лет, со многими подружился. Каждая встреча приносит что-то новое – будь это давний знакомый или дипкурьер, которого видишь впервые.

Вот остановился молодой человек.

Чувствуя, что он не торопится, прошу его рассказать о себе.

– Ладно. Только уговор: меня не называйте. Ещё рано. Не заслужил. Я просто дипкурьер. Рядовой отряда дипломатической курьерской службы. Езжу совсем недавно, по существу, практикант. Набираюсь ума-разума у старших товарищей. Выдержу экзамен – возить мне государственные бумаги многие годы – я ведь совсем молод, – возить и в десятой пятилетке, и в одиннадцатой, возможно, даже встречу третье тысячелетие. И, как многие, подниму бокал: «Люди! Желаю вам счастливого нового тысячелетия!»

Так началась беседа. И я узнал, что молодой дипкурьер родился после войны. Пушки, миномёты, знаменитые «катюши» и тридцатьчетвёрки времён Великой Отечественной видал только в музее. Туда, в Центральный музей Вооружённых Сил, его водил отец. Он был на фронте. Артиллеристом. Награждён орденом Отечественной войны. Теперь его уже нет. Тяжёлое ранение сократило век ветерана. Но он успел воспитать достойного наследника.

Однажды сын нашёл в железной коробочке значок. На двух цепочках красный овал, а на нём – парень, разрывающий грудью финишную ленту. Нацепил. Перед дружками похвастался. Отец подозвал сынишку, снял значок и сказал спокойно и как-то грустно: «Нормы на значок ГТО сдавал я, а не ты. Сдавал ещё до войны. Он помог мне бить фашистов. А ты им похваляешься как своим. Похваляешься чужими заслугами. Может, и орден привинтишь?»

Парнишке стало очень стыдно. Упрёк отца он никогда не забудет. Кстати, у него теперь есть свой значок ГТО. Недавно выполнил все нормы.

Ещё случай с отцом. Он не терпел жалобщиков, нытиков. Увидит на сынишке синяки, спросит:

– За дело дрался?

– За дело.

– А у супротивников тоже синяки?

– Угу…

– Молодец. В правом деле никому не давай спуску.

Проведёт осторожно шершавым пальцем по синяку.

– Больно?

– Только чуточку.

А что было потом, когда отца не стало?

Сын закончил ПТУ, поступил на тот же завод, где ещё недавно работал отец. Приглянулась ему там, в санчасти, девушка, медсестра. Думал – как бы не ошибиться: ведь нередко случается, внешняя привлекательность не подтверждается внутренним содержанием, обманывает неопытную молодость.

Молодая жена оказалась человеком весёлым, простым, как говорится, без излишних претензий. В светские дамы не метит. Любит добротное, удобное, красивое. Вполне современна. Любит музыку, живопись, спорт. И ещё – это уж из другой области – чёрный хлеб. Бородинский.

Спрашиваю собеседника: как же он всё-таки стал дипкурьером?

– Случайно. Не удивляйтесь. Случайность, которая закономерна. Одни, бывает, ищут профессию. А бывает и так, что сама профессия ищет человека. Человек, может, и не догадывается ни о чём, а тут – предложение: хотите работать дипкурьером? Значит, те, кто решает этот вопрос, уже знают о тебе, считают достойным. Для тебя их предложение выглядит как случайность. На самом же деле всё закономерно.

… Механический завод. По цеху идёт парторг: «Зайди после смены». Зашёл. Усадил рядом, спросил про отца (недавно похоронили): «Переживаешь?» – «Переживаю». – «Понимаю, понимаю. Сам перевидел горюшка и на фронте и после войны».

Поговорили о разном, парторг припомнил, как на фронте командир выстраивал взвод и спрашивал: «Кто согласен добровольно в разведку – шаг вперёд». Парторг тоже ходил в разведку, у него три ордена Славы. Посмотрел в глаза слесарю, сказал:

– На лёгкое дело добровольцев не вызывают. Верно?

– Верно.

– А ты сделал бы шаг вперёд, как те бойцы?

– Так ведь войны-то сейчас нет.

– Нет. Но серьёзные дела, которые не каждому поручишь, есть. Согласился бы?

– Согласился.

– Подумай три дня.

Парень не переменил своего решения.

Тогда-то парторг и сказал, что нужен надёжный человек в дипкурьеры.

– Я рекомендовал тебя в партию, я рекомендую тебя и на новую работу – трудную и, скажу прямо, опасную.

Так появился новый дипкурьер. Действительно – совсем случайно и в то же время не случайно. Попал он в коллектив, где люди сильные, дружные. Все связаны друг с другом невидимой, но прочной, как у альпиниста, связью: если оступится один – остальным тоже будет плохо. Поддержка товарищей – закон.

Начал впитывать опыт старших, как губка воду. Зубрил до одури английский язык – занятия два раза в неделю. И настал день, когда его «выпустили в свет». Поездка – наука сложная, трудная. Освоить эту науку помогали старшие, опытные.

Итак, служба, командировка.

Таможня. Чиновник просит раскрыть чемодан с личными вещами. Дипкурьеры, конечно, знают, что они не освобождаются от таможенного досмотра личного багажа. Но в порядке вежливости и взаимности к такому досмотру обычно не прибегают. А тут – покажите. К лицу новичка непроизвольно приливает кровь.

Георгий Васильевич молча сжимает его локоть, усмиряет вспышку. Другой паре дипкурьеров (они из Азии) тоже предлагают открыть чемоданы. Досмотр окончен. Наши товарищи садятся в машину. По дороге наставник «намыливает шею» напарнику. Тот молчит: виноват. Дипкурьер должен быть сдержанным.

Посольство. Здесь, оказывается, уже знают о досмотре. Звонил начальник таможни, извинился. Дело в том, что в этой стране отдано распоряжение усилить поиск недозволенных грузов: марихуаны, гашиша. При чём же здесь дипкурьеры? Таможенники перестарались, поэтому их начальник по-джентльменски извинился.

Урок: держись всегда с достоинством!

Другой случай из практики Георгия Васильевича Костюченко. Возвращался он домой из далёкого уголка планеты. В городе, где находился наш консул, Георгию Васильевичу дали попутчика: советского специалиста, который тяжело заболел и возвращался на Родину.

Его донимали непрерывные, назойливые налёты репортёров. И печатали они не столько то, что говорил наш специалист, сколько собственные антисоветские выдумки. Нервы больного сдавали с каждым днём.

Аэродром. Георгий Васильевич был налегке, только с портфелем, и, прикрывая подопечного (фигура у дипкурьера широкая, высокая), сравнительно спокойно посадил его в самолёт. Через несколько часов – очередной аэродром, пересадка на другой самолёт. Тут снова налетела репортёрская мошкара. Больной не выдержал, замахал руками, закричал по-английски:

– Оставьте меня в покое!

Георгий Васильевич сказал ему вежливо, но решительно:

– Успокойтесь. Держитесь с достоинством советского гражданина! Вы не одиноки, и опасаться вам нечего!

Подействовало. Потом такси. Гостиница. Ночь. Сои успокоил больного. Утром лететь дальше. Репортёры по-прежнему вертелись вокруг, но теперь они видели других людей. Слабый стал сильней. Поддержка соотечественника сделала своё дело. Салон самолёта. Прямой рейс на Москву. Наконец! Оба вздохнули с облегчением.

Происшествия, происшествия… Они, конечно, не столь уж часты. Но коль зашла речь об этом, пример того, как иной раз самое непредвиденное подкарауливает дипкурьеров в дороге. Экватор. Декабрь. Температура плюс сорок в тени. Завтра лететь в Москву. С вечера подготовлен посольский микроавтобус – такой, как маршрутные такси в Москве. Рано утром погружена диппочта. Шофёр вывел машину на автостраду – путь до аэропорта короткий, всего двадцать километров. Но надо же – авария! Автобус загорелся!

Дипкурьер мгновенно схватил диппочту. Вытащил один пакет, другой… Пламя бушует. Сквозь огонь – ещё раз в машину, спасены последние вализы. Личные вещи сгорели, не до них было. Да, никто не смог бы вчера вечером, даже сегодня утром предположить такое.

Ну а как же с рейсом в Москву после пожара? Рейс состоялся. Минута в минуту. Так как выехали с запасом времени, то из посольства прислали другой автобус. И вовремя успели к трапу четырехмоторного Ила.

Дипкурьер постепенно успокоился. Просохла рубаха. Охладился. А перед столицей надел тёплый свитер и куртку – ведь в Москве канун Нового года, сыпал снег, было двадцать градусов мороза. За несколько часов – перемена температуры на шестьдесят градусов!

Летели как-то дипкурьеры из Дар-эс-Салама в Найроби. Вдруг – вынужденная посадка. Пассажиров отвезли в гостиницу. На день? На три? Ничего не известно. Нашего посольства в этом городе нет – находишься в городе, а чувствуешь себя как на необитаемом острове. И совсем некстати подвёл климат: одного из наших свалила москитная лихорадка. Он так ослаб, что не мог даже портфель держать. Другой и за товарищем ухаживал, и, когда исправили моторы, один был в ответе за всю диппочту. Пришлось нанять носильщиков. «Совьёт? Карашо!» Помогли.

Вообще трудяги-носильщики выручали не раз. У того же дипкурьера было такое: ехал он поездом по зарубежной стране – всё было спокойно. Ещё ночь – и прибудет в столицу. А ночью совершился государственный переворот. Состав загнали в дальний тупик. Никто не встречает, из вагонов не выпускают. Целые сутки полной неизвестности. Смотрел с тоской в окно и вдруг увидел носильщика. Подозвал. «Совьёт? Карашо!» Носильщик позвонил в наше посольство, и товарищи сразу же прибыли.

Да, ситуации бывают всякие. Но и тогда, когда происшествий нет, поездка всё равно требует напряжения. И тут очень важны добрые человеческие качества.

Залетят, скажем, двое на край света, устанут. Даже в своём посольстве им не спится. Лежат в полудрёме. Изредка поглядывают на будильник и про себя ругают его: время идёт, а сна нет. Перестают верить будильнику: врёт он. Один забудется на несколько минут, потом откроет глаза. Товарищ сидит в сторонке, читает. Встал тихо, зашторил свет, чтоб не мешать товарищу. Напарник не хочет смотреть на будильник и спрашивает:

– Который час?

– Через десять минут будет сентябрь.

Сказал так, может быть, случайно, а возможно, вовсе не случайно. И у его коллеги мысли сразу переключились: первое сентября! Дочурка пойдёт в первый класс! Её поведёт туда мама. А у мамы сентябрь тоже особенный месяц – день рождения.

Мысли все новые, одна вызывает другую. И вдруг – сон. Глубокий, крепкий сон, освежающий, как дождь в жаркую погоду.

У дипкурьера-новичка, с которым я встретился, есть недостаток (говорит, «с километрами пройдёт») – горяч он. Опытный опекун всегда вовремя охлаждает его. Был такой случай: возвращались издалека домой. Аэропорт. Пассажиры поднимаются по трапу.

Сердце радуется: наш Ил, кусочек родной земли. Вот и дипкурьеры тоже возле трапа. А стюардесса (стройная девчонка, москвичка) не пускает:

– Сдайте груз в багажный отсек. Иначе не разрешу лететь.

Молодой сразу закипает, вступает в пререкания. Опекун спокойно кладёт ему руку на плечо (ручища – во! – богатырская) и ещё спокойнее говорит:

– Не гони волну!..

Потом старший так же спокойно всё улаживает, и оба поднимаются с вализами в салон.

С улыбкой вспоминает, как он впервые собирался в Индию. Уложил в чемодан майку, рубаху-безрукавку, тёмные очки, плавки, электробритву.

Прилетел. Жара как в мартене. Но ещё того хуже влажность сто процентов. Начал бриться – ничего не вышло. Электробритва при такой влажности бессильна – ни единого волоска не срезала. Видите, и бриться– то надо в каждой стране по-своему.

Теперь ещё об одной стороне дипкурьерской службы.

Когда возвращаешься в Москву – не сразу «отключаешься» из стремительной круговерти времени.

– Домашние спят, а я сижу на кухне, чаёк пью! Вся семья видит сны, а мне не до сна: беру томик Куприна – он мой любимый писатель, – говорит дипкурьер.

Как-то Георгий Васильевич Костюченко показал мне любопытную книжку: на обложке – автомобиль, на радиаторе – дипломатический флажок. «Записки консула». Их автор Иван Юлианович Кулик много лет работал советским консулом в Канаде. Записки датированы 1933 годом.

Что же пишет консул о дипкурьерах, которых он хорошо знал?

«Дипкурьеры – совершенно особый народ. Я видел их много, и каждый чем-то отличался от других, как вообще отличаются люди друг от друга. Были среди них, понятно, и лучшие, и худшие, и обогащённые годами опыта, такие, что потеряли уже счёт границам и мундирам пограничных жандармов, такие, что умели с первого взгляда распознать шпика. И такие бывали, что впервые попадали за границу, непрерывно твердили в памяти полученные перед отъездом инструкции, видели шпиона и врага в каждом случайном, ни сном ни духом ни в чём не замешанном пассажире и попадали иной раз из-за своей гиперболизированной подозрительности в комические ситуации (потому что подозрительность и бдительность – вещи совершенно разные).

Но в моём представлении все советские дипкурьеры воплощались в образе Нетте и Махмасталя. Я знал, что у каждого из них за плечами годы гражданской войны и что среди дипкурьеров могут быть люди с недостаточным опытом работы за рубежом, но нет плохих партийцев и нет трусов.

Однако всё это не даст вам представления о советском дипкурьере, потому что наш дипкурьер – это сочетание большевика-матроса и большевика – латышского стрелка. Он суров и упорен, он владеет оружием, как латышский стрелок, он сжился с опасностью, он отважен и жизнерадостен, как военный моряк».

Костюченко добавляет:

– Да, это воспоминания, прошлое, но главное осталось неизменным: дипкурьеры – совершенно особый народ. Среди них нет плохих партийцев и нет трусов.

Отправляясь в дорогу, в ближние ли, в дальние ли страны, дипкурьеры обязательно берут с собой две – три буханки ржаного хлеба. В посольствах, консульствах, торгпредствах непременно спросят:

– Ребята, привезли нашенского, чёрного хлебца?

Вопрос не случайный. В нём так много – хочется сказать словами А. С. Пушкина – «для сердца русского слилось». Среди огромного разнообразия продуктов питания вряд ли какой-нибудь так дорог человеку, так волнует его, как чёрный хлеб нашего соотечественника, несущего службу в других странах, на других континентах.

У нас на Родине выпекают самый вкусный хлеб: и белый и чёрный. За границей только белый (кое-где ещё и серый). Но чёрного, да такого душистого, вкусного, нигде нет. Как же он дорог человеку, который долго находится за рубежом и даже в глаза не видит житняка – бородинского хлеба!

– Вынимаешь буханку «черняшки», видели бы вы, как по-детски оживляются наши товарищи, сколько радости на их лицах! Буханку режут на пайки, аккуратно, не проронив ни крошки. С наслаждением вдыхают хлебный аромат.

«Родиной пахнет!»

Ломтики густо посыпают солью и едят, запивая водой, медленно смакуя, чтобы удовольствие продлить.

– Отечество, великое Советское Отечество… Сколько волнения вызывает любая весточка, любое напоминание о нём за рубежом, волнения сильного, всегда живущего в сердце, греющего душу, прорывающегося наружу от встречи со всем, что напоминает о родной земле. И дипкурьеры, забравшись на край света, тоже переживают такие минуты. Пойдёшь, скажем, на шумный базар где-нибудь в Африке или в Латинской Америке. Ходишь среди ананасов, бананов, фиников, кокосовых орехов, плодов манго и вдруг замираешь, и сердце начинает сильно колотиться: арбузы! Полосатые, как у нас, арбузы! Помидоры! Ярко-красные, с раздувшимися «щёками» помидоры – как у нас! А то ещё бывает, где-нибудь в умеренном климате, в Канаде, или Соединённых Штатах Америки, или в Европе, вдруг встретишь беленькую, зеленокосую берёзку! Ведь это же наша подмосковная берёзка, наша, где бы она ни росла! И так хочется прижаться к её стволу щекой!..

Вот так они колесят по свету. Аэрофлот, Люфтганза, САС, Эйрфранс, Джал – всё разное, непохожее.

Костюченко и такие, как он, учат молодых, передают им свой богатый опыт. Опыт и в самом главном, в самом большом («Готовность в каждую секунду. Если диппочте грозит опасность – спасти любой ценой!»), и в мелочах, вплоть до того, какие личные вещи брать в дорогу (в зависимости от климата и перепадов температуры).

Под такой надёжной опекой молодёжь «оперяется». Если хотите сравнения, то их у меня два. Зарубежное, экзотическое, и наше, родное. Кто не знает кофе мокко? Оно так названо по имени йеменского порта Моха, откуда пошло по всему свету. Это присказка. А главное: на той земле кофе сажают непременно рядом с другим деревом, которое служит молодой кофейной веточке опорой, защитой.

Второе сравнение: молодые дипкурьеры – это как бы сыны полка, в котором обстрелянные воины делают из них стойких, мужественных, беззаветно преданных Родине солдат. Все верны одной клятве, одним девизам, служат одной общей цели – способствовать с полной отдачей своих сил, не считаясь ни с какими трудностями и опасностями, успешной и бесперебойной работе советской, дипломатической службы за рубежом.