Текст книги "Микрошечка"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Тьфу ты! Типун тебе на язык! Брысь! – возмутился отец.

Сын скрылся в своей комнате, которая всегда его ждала в этом доме.

Мы с мужем посмотрели друг на друга и одновременно вздохнули.

– Нормальная реакция, – оценил он сына. – Но мог бы и не бледнеть, как кисейная барышня.

– На фантофилию способны только такие психи, как ты, – покачала я головой. – Не требуй от нашего сына шизофренических реакций.

– При желании можно доказать, что любая "филия" есть фантофилия, и шизофрениками окажутся все, кто способен что-то любить... Или параноиками.

– Ладно, обойдемся без доказательств, – прервала я мужа. При нервном возбуждении он склонен к излишним словоизвержениям, а сие небезопасно для окружающих. – Он так похож на тебя молодого!

– И на тебя!

– Не больше, чем мужчина может быть похож на женщину. Внешне он – ты.

– А глаза твои... И зубы.

– А улыбка твоя... Неотразимая.

– Жаль, что у нас нет девочки, – вдруг посетовал муж.

– Я же не могла, – напомнила я о своей болезни, хотя была уверена, что он не забыл.

– Я не в укор...

Понятно, что не в укор. Просто жаль человеку, что в жизни что-то безвозвратно не получилось... Впрочем, почему безвозвратно? Когда я исчезну, он может родить дочку с другой женщиной... Хотя, боюсь, этот вариант не для моего фантофила. Но я ничего не имела бы против. Каждому миру свое. Особенно, если ему не дано последовать за мной...

За разговорами мы закончили сервировку стола блюдами, ожидавшими в холодильнике.

– А вот и я! – возвестил появившийся в дверях сын. Он сиял, как хрустальная люстра. Весь в белом – фрак, туфли, брюки... Он явно принял мои цвета... Спасибо за солидарность.

– – Ну, давай сюда, – призвал отец и поставил сына рядом со мной. Отлично смотритесь!.. – Достал из тумбочки фотоаппарат и, сфотографировав нас, тут же вручил снимок. Действительно, смотрелись неплохо. О! Где мои годы? Растеряла при переходе из мира в мир?..

– Иди к нам, – позвали мы с сыном.

Муж установил камеру и присоединился к теплой компании. Щелчок. Снимок готов. Втроем мы смотрелись еще лучше. На мой взгляд.

– Групповой портрет с приведением, – мрачно пошутила я.

– Никак нет, – поправил сын, – с ангелом.

Похоже, он совсем уже примирился с моим призрачным существованием. По крайней мере, вполне себя контролировал. Хотя, все же, старался не касаться.

– Вынужден вас огорчить, – уточним мой педантичный, – ни те, ни другие не могут быть сфотографированы... – И многозначительно посмотрел на нас.

– Итак, прошу к столу, – пригласила я. – И ты сможешь убедиться, что ангелы не дураки вкусно покушать.

– А чем, кстати, сегодня кормят? – заинтересовался сын. – Я нынче только завтракал.

– А ты откуда, собственно. добирался? – поинтересовалась я.

– Из города, из нашей квартиры. Я давно там.

– И не появлялся? – удивилась я.

– Так ведь не звали...

Хотелось сказать с каких это пор тебе требуется особое приглашение, но удержалась, поняв, что это было бы нечестно по отношению к нему... Я только со значением посмотрела на мужа. Мол, а я что говорила – ждал особого приглашения. Все чувствовал. Не смел нарушить нашего уединения...

– Вот сейчас и попробуем, чем в этом доме кормят, – пригласила я мужчин к столу. Муж разлил по бокалам "фирменное" шампанское – натуральная наливка из местных лесных ягод (ягоды-сахар-солнце и никаких посторонних спиртов) с добавлением экстрактов местных же лекарственных трав, которые муж получал на собственноручно изготовленной экстракционной установке плюс газирование по какой-то специальной технологии, к тайне каковой меня не допускали. Но основная часть, собственно наливка, моих рук дело.

Итак, муж наполнил бокалы. При свете свечей они смотрелись вполне благородно и загадочно. Впрочем, и на солнце напиток был весьма недурен собой.

– Шампанское "Леший", – беззлобно хмыкнул сын. – Между прочим, могли бы и патент на технологию получить. Отличный бизнес.

– Эликсир "Эльф", – поправил отец. – А бизнесом мог бы и сам заняться, если есть интерес.

– Тост! – потребовала я.

– Сей момент, – кивнул хозяин стола. – Я предлагаю тост за любовь, которая не позволила нам разлучиться, то есть потерять связь, в какой бы мир нас не забросило судьбой.

– Красиво, – признался сын. – А что, есть другие миры?

– Теперь есть! И прошу выпить без вопросов.

– А хороший "Леший"!.. То есть, извиняюсь, "Эльф", – признал сын, опуская бокал. – Слушайте, откуда эти цветы?! – заметил он, наконец, в центре стола мой "летний" букет (осенний стоял в спальне). – Отцвели уж давно хризантемы в саду! Снег на дворе!..

– Мой подарок, – объяснила я. – От нашего стола вашему столу.

– Ничего не понимаю, – признался сын.

– Тогда ешь, – кивнула я. – На голодный желудок и не поймешь.

Вопросов больше сын не задавал, но явно, хотя ему казалось, что тайно, наблюдал за мной. Как и что я ем, пью, как двигаюсь, касаюсь предметов.

– Мам, передай, пожалуйста, солонку, – проверка на мое взаимодействие с материальными предметами.

Мы с мужем единым движением хватаемся за солонку и, улыбаясь, передаем ее сыну. Это не попытка заморочить ему голову – просто игра. Он это явно понимает и подыгрывает, хитро улыбаясь.

Я говорила о "готической" музыке не для красного словца. Весь вечер она негромко звучала, создавая соответствующий психофон.

И вот, отдав должное дарам стола, сын осмелел настолько, что пригласил меня на танец.

Я не скажу, что мы с ним большие знатоки старинных танцев, но основами хореографии слегка владеем и вполне способны сымпровизировать танец в псевдостаринном стиле.

– Не боишься? – спросила я, поднимаясь со стула, предупредительно отодвинутого им.

– Ничуть. Я уже вышел из возраста, когда наступают дамам на ноги. А это самое страшное, что может случиться в танце, – улыбнулся он.

– Ну, что ж, – положила я ему руку на плечо. – Я рада такому партнеру.

Муж, тем временем, сделал музыку погромче.

О, этот танец требовал немалой сосредоточенности. Во всяком случае, нельзя было думать ни о чем другом, кроме танца. Иначе сказка кончится. Ведь это танец с призраком, и он невозможен без ощущения пространства, им занимаемого. Ну, какая может быть сказка, если рука вдруг оказывается где-то в районе печени или селезенки?! Я-то уже натренировалась на муже. А сын был на высоте. Ни одного неверного движения. И волшебство осталось в целости и сохранности.

К концу танца мы, конечно, изрядно вымотались, однако торжество победы над пространством окрыляло нас, приподнимая над реальностью.

– Ну, как тебе танец с привидением? – спросила я, когда музыка отпустила нас.

– Никогда не получал большего удовольствия от танца, – похоже, искренне признался сын. – Пожалуй, отныне я танцую только с привидениями.

– И много их бывает на ваших тусовках? – хмыкнула я.

– Ни одного... – вздохнул сын. – А ну их!.. Ты самая прекрасная женщина на свете!..

– Ты не должен так говорить! – нахмурилась я. – Твоя Прекрасная Дама еще впереди. Ты должен искать ее!

– Я никому ничего не должен, мама! – мотнул головой сын. – По крайней мере, в этом плане. Но конечно же. Буду искать, ибо так запрограммирован... Благо у меня есть с кем сравнивать...

– Прекрасная Дама похожа только на себя, – заметила я. – Тем она и прекрасна.

– А может, она прекрасна тем, что соединяет в себе все, что мы когда-то любили и любим? – серьезно посмотрел на меня сын.

– Вам, мужчинам, видней, – улыбнулась я. -У каждого своя Прекрасная Дама, потому, что он ищет в ней необходимое только ему... Да вот беда Прекрасные Дамы по совместительству еще и женщины, то есть, живые существа, тоже кого-то или чего-то ищущие. И им, может быть, даже унизительно быть сравниваемыми с кем-то. Хоть с самим Идеалом...

– Учту, мама, – улыбнулся сын. – Только ты все равно лучше всех.

– А не подарит ли Прекрасная Дама танец и рабу своему? – возник вдруг мой властелин.

– С превеликой радостью, – поднялась я.

– Подождите, – остановил нас сын. – Это не совсем та музыка...Давайте, я сыграю вашу любимую.

Он выключил проигрыватель и сел за небольшой "кабинетный" рояль, на котором и я играла (вернее сказать, поигрывала) всю жизнь, и он учился. И зазвучала мелодия нашей молодости. Под нее зарождалась и расцветала наша любовь. Мы начали танцевать, и я забыла о пространстве, которое надо оберегать. Я была далека отсюда и во времени (в это время уменьшалась мама!), и в пространстве. И в этой дальней дали я была не одна...

Мелодия звучала не совсем так, как прежде. И исполнялась она тогда оркестром, а сын теперь импровизировал и варьировал. Оттого то и это время, как бы наложились друг на друга, не смешиваясь, но сосуществуя. Университетский ресторанчик, где мы впервые танцевали, вдруг оказался в нашей гостиной. И стойка бара совместилась с камином.

То, что происходило, трудно назвать танцем. Скорее, восходящие потоки памяти несли меня по воле своей. И музыка, казалось, длилась бесконечно. Сын нанизывал вариацию на вариацию, заставляя (или помогая?) каждый раз по-новому переживать воскресшее и восхищенно удивляться тому, как много оно содержало в себе неразгаданного в свое время.

Не знаю, сколько бы еще это могло продолжаться, но вдруг мой затуманенный эмоциями взор наткнулся на зеркало. И то, что я в нем увидела, заставило меня оцепенеть. Муж тоже остановился и замер, проследив за моим взглядом. А сын (конечно же, он давно это видел) то ли с горящими от вдохновения, то ли с блестящими от слез глазами играл самозабвенно какую-то совсем уже немыслимую вариацию. Наверное, если бы не его музыка, я бы завизжала от ужаса. Но очень уж музыка была созвучна моменту и не позволяла диссонирующих эффектов типа визга.

В зеркале отражалось весьма странное, если не сказать страшное существо, общим силуэтом напоминавшее моего мужа, но на месте его лица торчал клок волос, а из плеч, извиваясь к затылку, тянулись щупальцы. В пространстве тела, вообще, клубился белый туман.

Я все поняла и сделала шаг назад. И ирреальная мизансцена стала вполне реалистичной. Всего несколько мгновений, подобных удару тока, но меня еще долго била дрожь.

Пытаясь достойно завершить сцену, я сделала книксен, муж поклонился и протянул руку, чтобы отвести меня к креслу. Мы пошли к камину. Сын изобразил несколько аккордов финала, и наступила тишина. Мы, все трое, ошеломленно смотрели друг на друга.

– Да! Это было нечто! – выдохнул свои эмоции сын. – О, если бы вы позволили мне сделать из этого фильм!

– Над этим стоит подумать, – неожиданно согласился мой технарь. Я вопросительно посмотрела на него.

– Если мы ступили на Тропу, – попытался объяснить он метафорически, то надо готовить к ней и коллективный разум социума. А это уже сфера искусства... Слушай, – обратился он к сыну, – а ты ощущаешь в себе силы на такой фильм?..

– Наблюдая эту гениальную сцену и участвуя в ней, мне показалось, что могу... Возможно, я слишком самонадеян.

– Скромность хороша, пока не мешает делу, – буркнул отец. – Если почувствовал, что можешь, дерзай.

– Но стоит ли привлекать к себе внимание, пока мы сами не знаем ответа, – я попыталась проявить разумную осторожность.

– На какой вопрос? – насторожился сын.

– Ну, прежде, чем перейти к нему, – улыбнулась я хитро, – нельзя ли предложить даме бокал нашего "Лешего-Эльфа". Все еще дрожит внутри.

Мужчины бросились к столу.

– Эх, – вздохнул сын, – очень сомневаюсь, что возможен второй дубль такой сцены...

– Зачем второй дубль, – пожал плечами отец. – Все записано наилучшим образом. Даже такое, что тебе и не снилось. Пусть это будет фильм без дублей, как жизнь.

– В искусстве это не всегда возможно, – возразил сын.

– Чем дольше я живу, тем больше склоняюсь к заключению, что жизнь более искусство, чем наука.

– Эй, интеллектуалы! – напомнила я о себе. – Где мое вино?.. Впрочем, подождите, я сама! – вдруг вспомнила я, что больше никто и никогда мне вина не нальет, хоть в лепешку расшибется... Наверное, мои деликатные и тянули время, чтобы до меня дошло.

Я поднялась и подошла к столу. Мы с мужем вдвоем взялись за графин и разлили вино по бокалам. К камину каждый вернулся со своим хрустальным сосудом. Сели полукругом возле огня, изредка поднося к губам напиток.

– Итак, – начала я разговор, – наследный принц наш, что вы имеете сказать по поводу происходящего здесь?.. Что требует объяснений?

Сын сразу посерьезнел. Не то, чтобы до сих пор он дурачился. Но играл. В трагедии. И осознавал, что играет. Теперь в спектакле антракт, и актеры говорят о насущном.

– Я понял, что правильно оценивал ситуацию, будучи вдали от вас. Очень вам благодарен, что не отгородились от меня высокой трагедией, которую переживаете, а позволили стать ее участником... Я был участником, но за стенами театра... Я понял, что мама уменьшилась настолько, что больше не могла жить в этом мире полноценной жизнью...

– Давно уже не могла, – подтвердила я.

– И сейчас, – продолжил сын, – мама находится в какой-то миниатюрной модели этого мира, выполненной с очень высокой степенью адекватности... Совмещение миров осуществляется с помощью передачи видеограмм очень высокого качества. Скорее всего, голограммы, но, возможно, и что-то более новое... Мы в твоем мире такие же, извиняюсь, призраки, точнее, видеообразы, как ты в нашем. Поэтому общение требует большого искусства, чуткости, внимания друг к другу. И вам это здорово удается. Наверное, без телепатии тут не обходится – настолько интуитивно синхронны ваши действия. Наверное, это тот самый вариант жизни, который невозможен без высочайшего профессионализма... Я восхищен вами. И никогда-никогда не забуду сегодняшнего вечера... Потому что, наверное, только сегодня, сейчас, понял, как люблю вас. Одно дело думать, считать, что любишь, поскольку это само собой разумеется, другое дело в полной мере ощутить... И еще, видимо, именно сегодня я стал окончательно взрослым. Через ощущение разлуки... Что-то я много говорю, но почему-то боязно замолчать... Конечно, меня страшно интересует конкретика технической реализации. Если это не секрет, думаю, папа потом расскажет. Пока же я всецело принимаю и одобряю ваши действия. Хотя не знаю, нуждаетесь ли вы в моем одобрении.

– Нуждаемся, – подтвердила я. – И в одобрении, и в понимании, и, может быть, в помощи.

– Чем я могу помочь? – встрепенулся сын.

– Мне уже ничем, кроме любви, – улыбнулась я. – А вот папе... Если когда-нибудь пойдет вслед за мной. Он надеется, что я его дождусь там в микровселенной, оберегаемой им, и мы встретимся.

– А потом я пойду за вами, – подхватил сын. – Вот здорово!..

– Ничего здорового в этом нет, – проворчал бог-творец, – лучше бы мы долго и счастливо жили все вместе здесь...

– И умерли в один миг, попав в какую-нибудь катастрофу, – закончила я мрачно.

– Тьфу ты, господи! Придет же в голову!.. – возмутился муж.

– Не очень романтично, конечно, – согласилась я. – Однако у этой сказки другого реального конца быть не может... Ладно, меня действительно не туда понесло... Но молодежь-то пошла! А, отец!? Никакой мистики, привидений, призраков... Видеограмма – и все ясно. Никакого трепета перед тайнами бытия.

– Да нет, почему же, – возразил сын. – Перед тайнами трепещем. Не от страха, конечно, а от любопытства. Перед техническим гением родителя преклоняюсь. Прими мои поздравления, папа. Документацию покажешь?

– Покажу, – пообещал родитель. – Идею в целом ты ухватил верно. Только модель микровселенной, как ты ее назвал, не сводится к видеоэффектам. Они лишь внешняя отделка, макияж... Главное – синтез вещества по образу, обеспечение необходимых экологических связей, соблюдение законов трансформации и т.д.

– И в результате на этом столе зимой красуется летний букет, а в спальне осенний, – добавила я.

– Ты, действительно, меняешь в своем мире времена года? – удивился сын.

– Меняю

– Здорово!

– Да, – кивнула я, – если бы не существовало необходимости менять миры.

– Если бы это была видеомодель, никаких проблем, но это действительность, реальный кусочек мира с космическими видеоэффектами. Ведь и в нашем мире без них не обходится... Все, что можно, в этом направлении я сделал. Миры, на самом деле, соответствуют своей жительнице, но до определенного предела...

– И как этот предел узнать?

– Идем, покажу, – встала я.

Муж внимательно посмотрел на меня и тоже поднялся. Сын давно уже стоял, приплясывая от возбуждения перед нашими креслами. Я направилась в кабинет. Мужчины за мной. Подошла к тайному входу, посмотрела на мужа. Он разрешающе кивнул. Нажала. Вход раскрылся. Спустились по пандусу. Я набрала соответствующий код на своем компьютере. Стена стала прозрачной. Моя стена. Сын прильнул к стеклу, взирая на мой малюсенький мир, раскинувшийся перед ним. Я заранее заказала в нем весну, когда уже высохла земля и только кое-где звенят ручьи. Вовсю рвутся к солнцу цветы и травы. Деревья – в цвету. В общем, красота и романтика – то, что созвучно юной душе.

Он смотрел на мир и не заметил, как исчезла я. В этом помещении меня можно было увидеть только на мониторе.

Я и сказала:

– Смотри на монитор, сынок

Он послушно повернулся, поискав меня глазами вокруг.

– Вот, – показала я на "радужку" фотоэлемента, которая уже была надо мной на расстоянии вытянутой руки. – Вот он, предел. Еще чуть-чуть и я не дотянусь и, значит, не смогу перейти в соответствующий мне мир... Пусть папа покажет тебе этот фотоэлемент в вашем мире.

Они отвлеклись от экрана, опустились на колени.

Я могла представить, как растерянно было лицо сына, когда он поднялся с колен. Только представить. Оборачиваться было нельзя. И я, глядя только на "радужку" продолжила выполнение роли экскурсовода.

– Теперь подносим пальчик к этой симпатичной радужке, и перед нами открывается дверь в мир иной... Видишь?

– Вижу, – услышала я дрожащий шепот сына.

– Ну, я пошла... До встречи... – И шагнула в зеленый сумрак перехода.

Вслед мне донеслось бессильное:

– Но ...

– Мама...

Новый мир встретил меня шелестом трав и листвы. Ветер приветливо трепал, а может, поглаживал мои распущенные волосы. Сегодня я тщательно завила и уложила их. Только осталось ли что от моих усилий?

В этот раз никаких валяний голышом по сугробам (хорошо бы я выглядела перед сыном!). Я все предусмотрела заранее.

Я шла, не оглядываясь и не торопясь, чувствуя на себе взгляды мужа и сына. Не хотелось портить сыну будущий фильм, коль уж он им загорелся. Хотя меня эта идея не очень привлекала. Одно дело – играть кого-то, другое жить, думая, что кто-то примет твою жизнь за игру.

Мне кажется, что одинокая женская фигурка в длинном белом платье, среди высоких трав уходящая вдаль, в ночь, должна смотреться неплохо. Вполне сентиментально. При свете луны... Может быть, кто-нибудь даже слезу прольет, сочувствуя ее одиночеству в мире, где впервые ступает нога человека. Пусть очень маленького человека. Ведь и мир невелик. Мне подстать... Я сорвала несколько колокольчиков и одуванчиков и вошла в дом.

На столе в живописном беспорядке расположился натюрморт нашего пиршества. Нет, все-таки надо узнать, как сквозь все эти миры проникает пища, вино и прочая атрибутика нормальной жизни?! Или не стоит множить через знания печали? Не иллюзии ли охраняют здоровье нашей психики?.. Пожалуй, они. Так побережем и мы их.

Я прошла в кабинет, подошла ко входу в тайник. Мужики мои так и застыли, приникнув к стене, видимо, ожидая, что я выйду на крыльцо своего маленького домика и приветливо помашу им маленькой ручкой, а они прослезятся от умиления и жалости...

– Эй, мужики, – крикнула я по-хозяйски. – А со стола кто убирать будет?!

Их белые, как лист бумаги, лица повернулись ко мне.

– Решили, что уже избавились от меня? – не давала я им спуску.

– Микрошечка!.. – только и сказал муж.

– Мама, – дрожащими губами прошептал сын, лишь удивленно глянув на отца, не имея сил отреагировать на новое мое имя...

Мужики! Что с них взять – хрупкие существа, впервые увидевшие, как женщина уходит в мир иной.

– Мы щас! – бросился ко мне первым пришедший в себя муж, он же творец. И обнял меня.

– Мама, – присоединился к нам в тройственном объятии сын. Кино, да и только.

Но как красив стал мой муж. Ни морщинки, ни чуть заметной раньше дряблости кожи – юноша и все тут. Чем дальше я ухожу, тем моложе становится он. А я? Наверное, наоборот! Ведь видеотехника его уменьшает, сглаживая дефекты, а меня увеличивает. Как же я, должно быть страшна со своими увеличенными возрастными изменениями! Вместе с ним я к зеркалу подходить боялась, но, подойдя одна, в ужас не пришла. Видимо, он и тут все предусмотрел, заботливый мой. И правды мне уже не узнать. А на кой ляд мне эта правда? Не хватит ли с меня той правды, что я ухожу?..

В эту первую ночь в новом мире мы опять ласкали друг друга. Но если в тот раз ласки были полны страсти, неистовства и жажды, то теперь в них звучали грусть, нежность и новое понимание неотвратимости разлуки. Ни в какие искусственные миры иллюзий от нее не спрячешься. А потому надо любить друг друга до тех пор, пока для этого есть хоть малейшая возможность и желание. Не знаю, чего у нас было больше? Скорее всего, безумия.

* * *

Моя научно– производственная эйфория в новом мире исчезла. У меня больше не возникало желания работать. В конце концов, работа, кроме способа добывания средств к существованию, тоже способ бегства от действительности. А я и так весьма далеко от нее убежала. Другим путем. Муж не настаивал, но сам интенсивно работал. От него зависели другие люди и проект. Я ничего не требовала и не обижалась. И так из-за его повышенного интереса к моей микроскопической персоне его карьера, видимо, находится под угрозой краха. Наверное, зря он затеял этот наш интимный эксперимент. Скушала бы меня давным-давно какая-нибудь птичка или мышка, и он бы уже с головой ушел в свой проект. Глядишь, над Землей уже никаких озоновых дыр не было бы. Хотя, конечно, преувеличиваю: нельзя перепрыгнуть через стадию натурного эксперимента. Но уж нормальную, здоровую, молодую женщину он бы себе уже нашел! Он же свихнется на этом псевдосексе с привидением!..

Надо было все пустить естественным путем. Но разве не естественно оградить от опасности любимого человека?..

Сколько мне положено уменьшаться, столько и буду...

Но как мой отец когда-то без всяких технических средств определил, что мама исчезла? Может, она в щель какую-нибудь провалилась? Может, звала на помощь, а мы не могли ни разглядеть ее, ни услышать и собрались на поминки. И мне не зря казалось, что она где-то рядом?.. Может быть, мы прощаемся со своими близкими гораздо раньше, чем они действительно исчезают?.. Нет, муж прав – теперь мы, наконец, узнаем, когда же человек исчезает окончательно. Полагаю, недолго осталось. Разница в масштабах миров – один порядок. Значит, значит... О, боже! Выходит, я уже меньше миллиметра?!.. Ужас какой! Действительно, в исходном мире меня давно бы уже подошвами об пол растерли и не заметили...

Интересно – дотянет ли Микрошечка до микрона? Ведь это уже масштаб микроорганизмов. И разрешающей способности оптики не хватит. Электронная, лазерная оптика?.. Выживет ли в условиях этой оптики организм? Но если я не смогу носить платье и пить вино перед камином, это вовсе не означает, что я перестану существовать... Изменюсь я – изменится и мир. А не будет ли это означать, что меня уже нет?.. Вот я и добралась до главного вопроса мужской философии – кто я? Или что я? Плоть или дух?.. То, что плоть без духа существует, очевидно. А вот возможен ли дух без плоти.?.. Почему же без плоти – разве квант излучения, сгусток энергии не плоть?.. Значит, вопрос возможен ли дух без человеческой плоти? Для религиозного сознания это не вопрос. Если есть Бог, который явно не человек, то и дух без человеческой плоти возможен. Хотя ни о духе, ни о плоти божественной человек ничего доподлинно знать не может – одни домыслы. А потому и погружаться в эту проблему не стоит... Максимум (или минимум?) до чего может уменьшиться живое – это то, из чего оно возникло – первичная клетка. Дальше – смерть... Чистая неорганическая химия. Так что, скорее всего, еще один... от силы два перехода и все...

Сын укатил в город за техникой для монтажа фильма. Я думала, пары видеомагнитофонов достаточно. Ан, нет. Он сказал, что сначала разберется в отснятом материале, а потом продумает концепцию фильма. Хотя ему уже кажется, что он ее чувствует. Что ж, можно считать утешением явную небесполезность моей смерти, извиняюсь, исчезновения для моих любимых мужчин. Муж получит научные результаты, сын создаст фильм... он хочет художественный. Говорит, надо подумать над сценарием. Может быть, эти мои дилетантские записки и смогут стать основой для этого сценария? Пока не буду навязывать. А там...сам решит. Сообщу о факте существования. Кто знает, как моя жизнь будет согласовываться с сюжетом, идеей и сверхидеей произведения искусства?.. И все-таки не по душе мне это. Боюсь я за них. Когда тайное становится явным, последствия непредсказуемы. Но это уже им решать. Какое я имею право распоряжаться их жизнью? Тем более, когда меня не будет...

– Микрошечка, – позвал меня как-то мой творец-экспериментатор, посмотри-ка на запись своего биополя.

Я взглянула на экран.

– Это рельеф твоего спектра исчезновения во времени. Вот исходный. Вот нынешний. Видишь?

– Вижу – амплитуды низкочастотных колебаний в инфракрасной зоне уменьшаются, а в высокочастотной зоне увеличиваются и ползут к ультрафиолету... Ультрафиолет-то во мне откуда?!

– Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – кивнула я. – Это значит, что я остываю и скоро буду холодная, как ... труп...

– Я бы мог согласиться с твоим печальным выводом, если бы уменьшалась энергия твоего биополя. Но вот тебе значения интеграла. Какое-то время энергия была стабильна, но по мере твоего уменьшения она стала расти, сдвигаясь при этом в высокочастотную область.

– И ты находишь в этом основания для оптимизма? – удивилась я. – Не кажется ли тебе, что чем больше объект излучает энергии, тем меньше ее остается в нем. Даже звезды остывают, а я вовсе не звезда...

– Резонно, – согласился мой теоретик. – С одной стороны. Но с другой стороны, процесс уменьшения объясняет увеличение излучения. Если бы ты уменьшалась не излучая, то превратилась бы в нечто сверхплотное типа коллапсара... Такая симпатичненькая маленькая "черная дырочка" завелась бы в нашем доме. А на самом деле, мы имеем не менее симпатичненький маленький ядерный реактор, который превращает вещество твоего тела в энергию излучения...

– Сдается мне, что если расписать все ядерные реакции, которые в этом случае должны были бы произойти, и прикинуть энергию, освобождающуюся при этом, то, думаю, ее с лихвой хватило бы на уничтожение всего живого на планете. А оно шелестит и ходит, как ни в чем не бывало. Нестыковочка...

– Хорошо мыслишь! – улыбнулся мой непробиваемый. – И о чем же это говорит?

– Ну, и о чем?

– А о том, что наблюдающееся излучение – лишь побочный продукт какой-то другой реакции, которая поглощает остальную энергию. Идет процесс образования какой-то новой субстанции, о коей нам пока ничего не известно.

– Или же энергия уходит в какую-нибудь малюсенькую, но прожорливую "черную дырочку"...

– Да, – посмотрел он на меня, – нельзя отрицать и этой возможности. Но тогда надо объяснить, почему эта "дырочка" поглощает только твою энергию, а не засасывает в себя все вокруг.

– Слишком малюсенькая... Пропускная способность не позволяет. Или, может быть, не на любую энергию настроена, а только на конкретные длины волн.

– Может быть... Но в любом случае идет процесс образования чего-то, некой высокоэнергетичной структуры, либо включенной в систему этого мира, либо сколлапсировавшей и потому не вступающей в реакции с окружающим миром. Но это не значит, что оно не мир внутри себя...

– Тебе-то что до мира внутри себя? – усмехнулась я грустно. – Коллапс и есть смерть... Из "черной дыры" возврата нет.

– Но попасть в нее можно! И значит, даже в этом самом мрачном случае я смогу последовать за тобой и найти тебя.

– И встретится электрон с позитроном, и сольются в объятии, и родится у них квант излучения... Красивая сказка. Да и та возможна, если на всех одна "черная дыра", а не у каждого своя...

– Ну, и пессимистка же ты!

– Нет, милый, я – реалистка.

– Твоя мрачная идея слишком экзотична. Коллапсар, конечно, звучит красиво, но он соотносится со звездными массами, а то и с галактическими. И нет пока никаких оснований распространять этот эффект на микромир.

– Что вверху, то и внизу, – процитировала я известную древнюю аксиому. – Может быть, мы тоже галактики для какого-нибудь микромира.

– Я ученый, а не поэт, – вздохнул мой самокритичный. – Наверное, это мой недостаток, но он помогает мне жить среди реальных фактов и правдоподобных гипотез. Все остальное – либо поэтические фантазии, либо бред. Для меня, увы, эти вещи часто неразличимы. Мне кажется, что моя гипотеза более правдоподобна.

– И в чем же она состоит?

– В том, что процесс уменьшения есть процесс трансформации одного объекта этого мира в другой, принадлежащий этому же миру. Мы ничего не знаем о других мирах, и нет необходимости привлекать их для построения гипотез... Этот новый объект миниатюрен и высокоэнергетичен. Видимо, логично предположить, что покой ему противопоказан.

– Ага, ты еще скажи, что его масса покоя равна нулю... Тогда мы, конечно, встретимся... – не удержалась я от горькой иронии.

– Я ничего определенного не могу сказать про этот объект, но интуитивно чувствую, что это нечто, пока неизвестное науке. Еще одна полевая разновидность материи, возможно... Ментальное поле, психическое поле, интеллектуальное поле, духовное поле... – зациклился он в подборе термина.

– Душа, – подсказала я. – Только почему ты относишь ее к материи?

– Потому что она материально взаимодействует с материей – посмотри на эти спектры, – ткнул он пальцем в экран. – Но термин "душа" мне не нравится. Слишком много спекуляций вокруг. Слишком поэтично.

– Зато всем понятно.

– Вот это и плохо, – вздохнул мой теоретик, – слишком велика вероятность неизлечимой вульгаризации. Не исключаю, что эта полевая форма порождается труднообнаружимой нашими приборами нейтринной структурой, хотя таковую трудно себе представить. Разве только эта структура существует за счет организующей силы нашего гипотетического поля...Кстати, ты слишком небрежно определила границу спектра частот. Это вовсе не ультрафиолет, а гораздо более высокочастотное излучение! Весьма жесткое! Такого до сих пор не обнаруживалось.

– Но чем жестче излучение, тем оно губительней для жизни! Как же я еще жива?

– Это справедливо для известного нам участка спектра. Может быть, слишком большая частота колебаний находится за пределами чувствительности живого, и характер взаимодействия меняется... К тому же, энергия на этом участке спектра невелика. Пока. Потому что наблюдается тенденция к ее росту.