355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Васильев » Микрошечка » Текст книги (страница 2)
Микрошечка
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:15

Текст книги "Микрошечка"


Автор книги: Владимир Васильев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

* * *

Ну вот – я уже Дециметровочка. Сегодня измерялась. Десять сантиметров тютелька в тютельку.

Мы все еще спим вместе. В смысле – на одной кровати. Только я – на своей подушке целиком, а мой Святогор, как всегда, на матраце и подушке под громадным одеялом. Для меня простыни – бывшие носовые платки.

Святогор спит очень осторожно, боясь ненароком раздавить меня или смахнуть с постели. Но вероятность этого мала, потому что спать я стала совсем мало. Пять-десять минут мне достаточно, чтобы чувствовать себя свежей. Поэтому ночи я провожу, в основном, наблюдая за своим ненаглядным, да размышляя.

Иногда по специальной веревочной лестнице, которую он сплел для меня, спускаюсь на пол и путешествую по дому. Он стал таким громадным! Впрочем, ночи мне хватает, чтобы исходить его вдоль и поперек. Не знаю, что меня гонет, потому что ничего толком делать я не могу из-за своих смехотворных габаритов. Но и валяться на подушке, как кукла, часто бывает невмоготу. Нет, не всегда. Порой я перебираюсь на его подушку и копошусь в его волосах, как обезьянка или горлинка. У моего Святогора всегда была пышная шевелюра, которой завидовали многие женщины. Огненная при смуглой коже без малейших намеков на конопушки. Редкое сочетание. Поди узнай, каких кровей в нем намешано. Однако коктейль получился великолепный!

Иногда, когда он не спит, я бегаю и прыгаю по его груди и животу, а он хохочет от щекотки. И этот хохот подобен извержению вулкана. В смысле грохота и земле-, то есть, телотрясения. Я совершенно глохну и теряю ориентацию в пространстве. Изредка сваливаюсь на постель. Это, хотя и высоко, но не очень больно, ибо мягко. Но он старается оградить меня от падений своими ладонями, если успевает. Однако я и сама приспособилась чуть что падать на его грудь и вцепляться в волосы. Они похожи на траву, ласкавшую мои ноги, когда я гуляю по его груди.

Иногда я отправляюсь "в поход по Святогору": от одного плеча через ноги к другому по периметру или по любой произвольной траектории.

Не очень часто, но случается, что я засыпаю на его ладони. Очень удобно. Мягко и тепло. На животе, может быть, мягче, но там слишком неспокойно – что-то клокочет, рокочет и волнуется. Кстати, и во время "путешествий по Святогору" это один из самых труднопроходимых участков. Особенно, если Святогор принимаетя хихикать. Или, хуже того, хохотать. Да, про это я уже говорила. Старость не радость. Провалы в памяти. Повторяюсь.

Я пишу эти записки на компьютере с помощью миниклавиатуры, которую он мне постоянно меняет по мере моего уменьшения. Мне кажется, приятней было бы писать пером или карандашом, но не бревном же! А именно в бревно превратился для меня любой карандаш, тем более, авторучка.

Я пыталась писать маленькими птичьими перышками, но получалось это не слишком аккуратно, и часто приходилось отвлекаться. Я этого не люблю. К тому же, что делать с этими малюсенькими, по гулливеровским меркам, листочками, которые разлетаются по необъятной комнате при малейшем дуновении воздуха – от сквозняка, вентиляции или слишком энергичного взмаха руки моего великана.

Благо клавиатура переносная, без кабеля, и я могу пользоваться ею там, где мне, грубо говоря, приспичило, то есть где меня настигнет вдохновение. Если тоску дозволительно называть вдохновением... Или страх. Я прячусь за слова и строки, как заяц за кусты и деревья. Но есть ли спасение от волчьих зубов истины?..

С помощью записок я возвращаюсь в прошлое, пусть самое недавнее, и настоящее при этом как бы пребывает в состоянии вероятного будущего, а будущее кажется и, вообще, невероятным...

* * *

Сегодня я поняла очень важную вещь. Я давно ее чувствовала, и от этого чувства мне становилось неуютно и тревожно. Может быть, я именно поэтому как воробей скакала по спящему громадному дому, пытаясь отыскать причину тревоги?

Но, чтобы стать словом, чувство должно созреть. И сегодня я вкусила сей плод... Но прямо выразить письменным слогом его вкус я не решаюсь. Надо постепенно...

Мы старались неукоснительно следовать нами же установленным традициям, ощущая в них залог устойчивости бытия, которое рассыпалось, как песочный замок. Одной из таких традиций была ежедневная прогулка по лесу. Я полагаю, что мой Несуществующий Читатель уже обратил на это внимание. Можно подумать, что мы только и делаем, что гуляем. Однако это эффект избирательности моей памяти. Может быть, потому что в эти минуты и часы нашего общения не только друг с другом, но и с окружающим миром, происходит нечто, позднее заслуживающее нашего внимания?..

Я уже не могла самостоятельно передвигаться по лесу. То есть, вообще-то, могла бы, но мое передвижение напоминало бы (и напоминало – я пробовала) многотрудное путешествие муравья, для которого каждая былинка препятствие, каждая ямка – пропасть, каждая кочка – гора. Конечно, и муравьи без жалоб передвигаются по тому же лесу, но расстояния, им доступные, не могли служить маршрутом прогулки для моего Исполина. Да и моя память ассоциировала понятие прогулки совсем с другими масштабами.

Посему я давно уже путешествовала на моем Святогоре. Однако и с этим были проблемы: с плеча и с головы я соскальзывала при ходьбе, в кармане проваливалась на дно и буквально содрогалась от громоподобного биения его сердца. А запахи! О, эти ураганы запахов энергично движущегося мужского тела!.. Я задыхалась, я впадала в наркотический транс и бред и, наверное, могла бы шаманить и прорицать, если бы Святогор был способен прислушиваться к моему бормотанию в его нагрудном кармане...

Пытался он носить меня и в ладони, но это тоже то еще удовольствие то он ее слишком разожмет так, что рискуешь свалиться наземь с высоты многоэтажного дома, то слишком сожмет, чтобы не уронить, и все твои косточки готовы хрустнуть, то, забывшись или оступившись, сделает энергичный взмах рукой, а это, я вам доложу, перегрузочки, которых ни на какой центрифуге не добьешься!.. К тому же, ладонь постоянно потеет и излучает тепло, как хороший радиатор. Парная, да и только! Впрочем, кто не испытал этого "удовольствия", вряд ли меня поймет.

Но с недавнего времени все эти проблемы были сняты с помощью нового транспортного средства для прогулок – мой умелец Гулливер соорудил для меня что-то вроде клетки для птички. Только прутья в ней были не металлические, а из полых мягких пластмассовых трубок, чтобы я не поранилась. Весьма, надо сказать, комфортное транспортное средство: мягкое дно – упадешь – не поранишься, вплетенное кресло с подлокотниками и подвижным козырьком от солнца и дождя. Хотя от непогоды, в основном, должен был защищать прозрачный купол на клетке, тоже раздвижной.

Итак, мой Святогор повесил клетку со мной на шею и решительно зашагал в лес. День был пасмурный и прохладный. Поздняя осень. Лиственные полуоблысели, хотя еще не потеряли окончательно прозрачную красу закатных солнечных красок, щедро обливших листву. Хвойные старчески поскрипывали на ветру остеохондрозно выпрямленными, негнущимися позвоночниками. Ветер исполнял свою осеннюю симфонию, шурша и шепча на листве, гудя на стволах , тоненько скуля на прутьях моей клетки.

А Святогор ритмично пыхтел, как кузнечные меха, которых я никогда не видела и не слышала, разве что в фильме каком, и выдыхал мне в клетку свой отработанный воздух. Спасибо ветру – он быстро очищал атмосферу, но запах человеческого нутра успевал периодически оглушать меня.

– Святогорчик! Лапонька! – возопила я в микрофон, укрепленный на спинке кресла. – Возьми, пожалуйста, клетку в руку!

Он незамедлительно без вопросов выполнил мою просьбу. Вообще-то нам давно приходится общаться с помощью звукорегуляторов, если только я не у него на плече или возле уха на подушке. Голосок мой совсем слаб по нормальным человеческим стандартам. Так – писк комариный. Без техники членораздельное общение невозможно. Его голосище, наоборот, надо приглушать, чтобы я могла что-либо разобрать кроме раскатов грома.

Клетка повисла где-то в районе его колена. Хотя это тоже высота приличная, если падать. Дышать стало легче, но непроизвольное покачивание его руки при ходьбе вызывало приличную качку. С вистибуляркой у меня все нормально – "морской болезни" не подвержена. Появилась возможность осмотреться.

Бревноподобные ветви кустарников не часто, но симпатично врезались в бревноподобные же прутья клетки. Нельзя сказать, чтобы я приходила в ужас от этих столкновений – я понимала и видела, что защищена достаточно надежно, но удовольствия это мне явно не доставляло. К тому же, сквозь прутья в клетку влетали сухие и пыльные лохмотья мертвых листьев, быстро покрывшие дно клетки и меня саму. Эти царапающие, иногда болезненно, прикосновения не вызывали ничего, кроме раздражения и чиха.

И все же я очень старалась сосредоточиться на прелестях прогулки. Закуталась в махровый полог, оставив только щелку для глаз, и смотрела, смотрела, понимая, что смотреть мне осталось недолго.

И видела я улетающие в небесную бесконечность, изрытые глубокими шрамами, сверхъестественно громадные стволы деревьев, которые мне не то, что обхватить, но и обежать-то непросто. Я практически легла в кресле, вытянув ноги, чтобы разглядеть кроны, однако они темным пятном расплывались в серой пропасти неба. Стволы смыкались над моей клеточкой исполинской клеткой и угрожающе раскачивались. У меня закружилась голова. Показалось, что они вот-вот рухнут под тяжестью неба и раздавят меня. Я закрыла глаза. Осенняя симфония ветра продолжалась. И хотя звучала она не очень весело, но все-таки жизнеутверждающе. Что есть бессмертнее этой симфонии? Даже тишина штиля – лишь пауза в ней.

Я открыла глаза. И тут же заметила темное и громадное летящее на меня нечто. Я инстинктивно закрылась руками, будто это могло меня спасти. Нечто мягко прилепилось к прутьям клетки, прижатое ветром, и, повисев там несколько мгновений, соскользнуло вниз. Это был багрово-желтый лист. Но он был гораздо больше меня. Хорошо, что я не завизжала, как истеричка! Почему "как"? – я давно уже полноценная истеричка. То ору, то плачу. Все меня пугает. Немудрено, если ты в этом исполинском мире такая маленькая.

Послышалось пронзительно-оглушительное гудение. Я резко обернулась на звук. В мою клетку между прутьев залетело страшное чудовище. Наверное, оно, по-своему, было прекрасно. Однако меня видок его привел в невольный трепет. Я узнала это существо – комар! Но до чего же громадный! В нашем доме повсюду антикомариная защита, и я их давно не видела. Конечно, он был не больше меня, но вспомните, как вы шарахаетесь от осы или шмеля, которые не больше ногтя вашего, и представьте свою реакцию на комара размером с вашу голову, у которого жало с кухонный нож...

Он кружил надо мной, как самолет в поисках цели. Я закуталась в мех с головой, но угрожающее зудение не удалялось. Я мысленно соотнесла толщину меха и длину жала. Стало очевидно, что я избрала страусиную тактику. Выглянула из меха. Комар явно готовился к посадке на меня. Звать на помощь? Ох, поздно!.. Я соскочила с кресла и начала размахивать мехом, как пропеллером. Уж не знаю, куда я попала, но зудение прекратилось, и я увидела поверженного агрессора на дне клетки. Он был жив, но ошеломлен. Стремясь закрепить успех, пока не поздно, я опять раскрутила мех и бросилась на комара. Он тяжело взмахнул крыльями, кстати, очень красивыми и, оттолкнувшись лапками, вылетел, предпочитая покинуть столь негостеприимную территорию.

Победа осталась за мной. Я чувствовала воодушевление, но и тревогу столько таких комариков, жучков, паучков, птичек, лягушек и прочих столь же "милых" тварей поджидает меня в этом мире?! И смогу ли я им противостоять? Хотя о чем разговор... Я забылась в боевом азарте. Мир остается им. Я ухожу. Однако, похоже, очень себя жалею при этом. И выдаю ложные сентенции. Вполне возможно, этот комарик покинет мир гораздо раньше меня. Птичка слопает, Святогор прихлопнет или жизненный цикл завершится.

Поэтому живи, пока живешь. И этот мир в равной степени со всеми остальными – твой. И ты имеешь основания отстаивать свое право на жизнь в нем... Бодрый голос оптимиста...

– Эй, Микрошечка, – раздался из микродинамика приглушенный голос Святогора, а где-то далеко вверху пронеслись раскаты грома. – У тебя все в порядке?

Моя клетка стремительно взлетела ввысь, и от перегрузки я вынуждена была сесть прямо на пол. Еще раз спасибо вестибюлярному аппарату – меня не вырвало, хотя тошнота ощутилась.

– Все отлично, спасибо, – мужественно соврала я, глядя в огромные бело-голубые озера его глаз. Фу, какой пошлый штамп!.. Не озера! Его глаза похожи на небо: черный зрачок с искорками – на ночное, сине-голубая радужная оболочка – на ясное дневное, а белки – на белые облака, надвигающиеся на небо с горизонта...

И еще – они очень добрые.

В улыбке раскрылась пещера его рта, обнажив айсбергоподобные зубы.

– Замечательно! – прошептал он, чтобы не оглушить меня, но динамик орал, как бешеный. – Тебе скучно было там внизу?

– Да уж, здесь не соскучишься, – хихикнула я.

– Можно, я понесу тебя у груди? – попросил Святогор. – Мне одиноко, когда я тебя не вижу.

– Неси, где хочешь, – разрешила я, пожалев исполина. Долго ли еще ему смотреть на меня?..

Он пристроил клетку сбоку, обняв правой рукой. Сердце его здесь колотилось не столь оглушительно, а вдох проносился вверху. Так что жить было возможно. И я продолжала жить.

Пошел дождь. Холодный и злой. Хотя, зачем очеловечивать природу? Оскорблять примитивом. Это был осенний дождь. Но злости в нем было меньше всего. Тоска прощания?.. Но это опять на нашем примитивном человеческом уровне. Он делал свое дело, не замечая нас. Про злость я упомянула потому, что капли били очень больно, пока я не надвинула козырек и не закуталась в мех. А поскольку каждая капля была для меня с ведро воды, пока я все это делала, промокла до нитки.

Святогор спрятал клетку под свою куртку и быстро зашагал к дому. Мне стало тепло, темно и мокро, наверное, как в материнской утробе. И почему мы не помним, как было там?!

Дома Святогор наполнил пластиковую ванну для кукол теплой водой и опустил меня туда отогреваться. И пока я блаженствовала, включил электрическое отопление и развел огонь в камине. Конечно, в смысле тепла можно было обойтись и без него, но мы оба любили живой огонь. Он согревает но только тело, но и душу. Генетическая память?..

Потом мы сели у камина и пили чай с малиной. Расстелили клеенку на полу и пили. Он – полулежа рядом. Я – целиком забравшись на клеенку, потому что справиться с малиной было для меня серьезной проблемой. Ягода-то была больше моей головы...

Потом смотрели в огонь. Святогор – сидя в кресле, а я – на его колене. Было тепло и покойно. В основном. Однако изредка накатывало чуть заметное ощущение тревоги. Томление? Предчувствие?..

Язычки пламени тянулись за потоком воздуха, и мне покой наш вдруг стал казаться противоестественным, придуманным. А мизансцена, в которой мы пребывали – иллюстрацией к чьей-то не слишком удачной сказке. Меня вдруг словно потянуло за языками пламени.

– Микрошечка, тебя что-то беспокоит? – отреагировал мой чуткий.

– Нет, все в порядке. Пламя наполняет энергией, энергия требует выхода, но не может найти своего носителя.

– Спой песню, – посоветовал мой мудрый.

– Какую?

– Соответствующую моменту желательно... Настройся на огонь.

Я смотрела на трепещущие язычки, копалась в памяти и пыталась настроиться. Услышит ли он меня? Ах да, – усилители...

– Когда-нибудь через тысячи лет

В том сказочном мире, где нас с тобой нет,

В трепещущем сердце живого огня

Ты, чувствую, вижу – отыщешь меня.

Гори, огонь! Гори, огонь!

Как горяча твоя ладонь!

Как сладок губ твоих ожог!

Не гасни, добрый уголек...

Когда-то в детстве я слышала эту немудреную песенку от мамы. Бог знает, кто автор ее. Я, во всяком случае, никогда не знала.

Промчится вихрь над сугробом золы

И я огонечком воспряну из тьмы:

Живительный вдох твоего бытия

И бьется костром мое прежнее Я ...

Гори, огонь! Гори, огонь!

Как горяча твоя ладонь!

Как сладок губ твоих ожог!

Не гасни, добрый уголек...

Когда-нибудь через тысячи лет

Мы будем с тобою лишь пламя и свет

Пусть чьей-то любви это будет рассвет

В том сказочном мире, где нас с тобой нет...

Гори, огонь! Гори, огонь!

Как горяча твоя ладонь!

Как сладок губ твоих ожог!

Не гасни, добрый уголек...

Когда-нибудь через тысячи лет...

– Не гасни, добрый огонек, – повторил Святогор, вздохнув. – Весьма соответственно...

– Только это и спасает, – кивнула я, – махровая сентиментальщина.

– И отлично! И отлично! Я всегда был махровый сентименталист и комплексов по этому поводу не испытываю. Пущай комплексуют те, кому это недоступно. Спасибо тебе, Микрошечка!

Похоже, он напрочь забыл мои прежние имена, бывшие у него в употреблении, и вполне свободно и обыденно называл меня Микрошечкой. Меня это вовсе не шокировало. Однако было символично. Вместе с прежними именами перестала существовать и я прежняя.

Я заметила, что мой Святогор малость разморился у огня, и его тянет в дрему. Я-то, как уже говорила, сплю часто и понемногу, поэтому уже успела между делом вздремнуть после прогулки. А исполин мой все на ногах. Да и время позднее.

– Давай спать, – предложила я.

– Давай! – с готовностью откликнулся он.

Святогор мой заснул сразу, лишь коснулся головой подушки. А ко мне сон не шел. Я попыталась прислушаться к той тревоге, которую давно ощущала в себе. И уже почти услышала ее версифицированный вариант, но в последний момент, видимо, испугалась услышать и вскочила. Побродила по подушке... Ну, и запашок все-таки от моего Святогора! Временами кажется, что привыкла, притерлась, но иногда вдруг как накатит...

Я спустилась по веревочной лестнице на пол. Сходила на горшок размером с микронаперсток. Накинула на тело тяжелый халат. Под кроватью был мой гардероб. Укромное местечко, чтобы не мешать Святогору. Было здесь и освещение от карманного фонарика, кукольный шкафчик, зеркало и т.д. – все, что может понадобиться женщине среди ночи. Для дня у меня были другие уголки.

Я вышла из-под кровати, над которой разносился мощный гул дыхания спящего исполина, повесив на плечо переносную клавиатуру компьютера. Через него можно управлять всем домом.

Вошла в комнату с камином. Свет зажигать не стала – пошла на красное свечение углей. В спальне свет потушила.

Меня всегда зачаровывали переливы цвета на тлеющих углях. Всегда – это когда я было большая, то есть нормальная. Сейчас же угли было похожи на раскаленные горы, по которым перетекало желто-красное живое свечение. И оно меня не просто зачаровывало. Оно ошеломляло, покоряло, растворяло в себе. И мне снилась огненная гора, на которую я всхожу. Босые ступни не чувствовали боли, потому что ("как сладок губ твоих ожег") я тоже была тлеющим угольком, бредущим по раскаленному склону... Куда? Поближе к дымоходу?..

Мне вспомнилось, как мы втроем – я, муж и сын проводили отпуск в лесу. Жили в палатке, готовили на костре. Этого дома тогда еще и в проекте не было. Молодые, нищие и счастливые, мы хлебали изумительно вкусное варево из грибов и картошки, а потом гоняли чай с мятой, цветами шиповника и смородиновыми листьями. А потом пели песни и, развалившись рядком неподалеку от костра, глазели на звезды, которых было видимо-невидимо. Мы были вместе, а впереди – бесконечная жизнь.

Для литературы – сентиментальщина, дурной тон, слюни... А для жизни самые светлые воспоминания. "Гори, огонь!.. Гори, огонь!.." Но я-то не для литературы, а для себя. Мне бояться нечего. Я не большой и не малый, а вовсе никакой теоретик литературы. Однако мне кажется, что писатель кончается там, где начинает писать для литературы.

Вдруг я услышала странный настойчивый шелест – он сменил плеск дождя за окном. Прислушалась. Не зажигая свет подошла к окну и по веревочной лестнице, прикрепленной к подоконнику, взобралась на подоконник, где под сенью комнатных цветов стояло мое маленькое кресло-качалка, отлитое из пластика моим умельцем Святогором. Я любила последнее время сидеть здесь, наблюдая за метаморфозами леса.

Я приникла к стеклу (для меня это была огромная стеклянная стена). В свете уличного фонаря на землю, кружась, падали громадные глыбы снега. Возможно, я преувеличиваю, но мне кажется, что одной снежинки (я уже поняла, что глыбы – это снежинки) хватило бы, чтобы похоронить меня под ней. Тем более, они неслись с такой скоростью!.. Желто-красный лиственный ковер уже прикрылся белой вуалью... Саваном?..

Я подошла к креслу. Что-то оно стало большим. Пришлось карабкаться, а вскарабкавшись, целиком уместилась на сиденье, а спинка высоко возвышалась над моей головой. А еще вчера оно мне было как раз. Неужели теперь такие темпы? Почему бы и нет? Неужто я всерьез надеялась на волшебную силу любви, дарящую бессмертие? В сказке хорошо, но жизнь банальна и неумолима, как смена времен года.

Кстати, они уже сменились...

Пора и мне честь знать. Или дожидаться, пока из какого-нибудь уголка выползет паучок-старичок и слопает меня, как муху?

Обхватив колени руками, я сидела на кресле-качалке и смотрела на падающий снег. Он тоже зачаровывает, как огонь, но его чары печальны.

Я наконец-то позволила себе сформулировать мысль, уже давно глодавшую меня: я чужая в этом мире! Он мне враждебен! Он для меня неудобен – не по размеру...Я выпадаю из него... И еще: если раздражают физические отправления ближнего твоего (то, как он ест, пьет, дышит, спит, любит, пахнет) – уйди от него. Это раздражение – убедительное доказательство вашей несовместимости...

Короче, вывод очевиден: пора уходить.

У меня всегда была не слишком большая дистанция от слова до дела. А теперь, похоже, она вместе со мной еще больше укоротилась.

Я бросила последний взгляд в окно. Мир был прекрасен, но очень холоден. Как труп в холодильнике. Впрочем, черный юмор здесь неуместен. Нервы. Дело не в мире, а во мне. У него своей распорядок, и по нему всякая мелкая живность, вроде меня, должна либо завершать свой жизненный цикл, либо прятаться в теплую норку и спать. То есть, любым способом исчезать с лица земли, которое в это время слишком сурово. Вот и во мне проснулся этот инстинкт исчезновения, и действовала я, будто мне шлея под хвост попала.

Спустилась по веревочной лестнице на пол. Сделать это, кстати, было не так-то просто. Расстояние между перекладинами почему-то увеличилось, и мне пришлось сползать по веревочной боковинке. Оказавшись на полу, я посеменила к спальне и заглянула туда. Все пространство ее сотрясал зубодробительный сапохрап Святогора. Мне хотелось его разбудить, но что-то подсказывало, что делать этого не надо. Но и просто исчезать некрасиво.

Я набрала на клавиатуре, которая уже казалась размером с меня, сообщение "Я в норке" – и отправила его на экран. Проснется – прочитает.

Потом отправилась в путешествие к своей норке. В нем тоже были свои сложности, но ничего героического. Хотя во всем остальном тоже нет ничего героического – просто свидетельство идущего из мира в мир.

Регулировала с помощью пульта освещение, прислоняла свои пальчики к датчикам фотоэлементов – и передо мной распахивались двери, в том числе и тайные. Спустилась по пандусу к входу в свое подземное царство. Ни ладьи, ни Леты, ни Харона... Может быть, все-таки надо было Святогора разбудить вслед бы белой рученькой помахал... Нетушки – тогда бы не хватило у меня сил уйти от него. Пусть меня едят пауки и тараканы (бр-р-р!..), да только с ним рядышком... Черта с два! Тогда его великий эксперимент сорвется. Я не хочу отнимать у него надежду. У себя тоже не хочу. А если меня слопают, тогда и наступит та самая Безвозвратная, Беспросветная, которую мы с моим изобретательным тужимся обмануть или хотя бы выиграть время. Он сделал, что мог. Теперь моя очередь... Только с чего я взяла, что меня могут слопать? Оправдываю свое бегство?.. Пока, кроме единственного комарика, прибалдевшего от надвигающегося мороза, никто на меня не покушался.

Зима! Снег выпал. Теперь поползут в теплый дом те, кто уцелел, голодные, злые, жаждущие жить... Или вся эта логика – голос инстинкта исчезновения?

Стеклянная стена передо мной улетала в головокружительную высоту. Здесь я включила освещение на полную мощь, и потому она сверкала зеленым, как срез исполинского ледника. Когда-то я видела такой в горах. Издалека. Теперь он нависал надо мной.

На экране монитора светилось: "Я в норке."

Слишком сухо. "Люблю, целую. Твоя Микрошечка." – добавила я. Чистая правда, кроме поцелуя. Но мысленно и эмоционально и он – чистая правда.

Я подошла к Двери. Не знающий вряд ли ее отыщет, но я-то давно научилась находить ждущий глаз фотоэлемента – еле заметное радужное пятнышко. Да и какому человеку придет в голову искать дверь на уровне своей лодыжки!

*****************************************************************

Я приложила свой указательный палец к радужке фотоэлемента – он был настроен на мои дактилоскопические линии (и на Его!). Кусочек "ледника" пошел вниз, открывая передо мной вход... в Мир Иной. Мне именно так и захотелось написать – с больших букв. С должным почтением. Сняла с плеча и опустила на пол клавиатуру. Сбросила халатик. В чем и с чем пришла в этот мир, в том и с тем и уйду... Хотя, если честно – театр!.. Никакой это не иной мир, а комфортабельная укромная норка в прежнем. Впрочем, кто знает... Да и как без театра-то?! Женщине! Тем более, что и театр-то для себя одной. Для укрепления бодрости духа. Если уж спектакль начат, то его трудно остановить. Даже если страшно продолжать. Закон жанра. Завязка требует кульминации, а кульминация жаждет финала.

Итак, вход в "леднике" призывно зияет (как раз чуть больше моего роста), последнее "прощай" сказано, точнее, написано. Существующий костюм надет. Точнее, снят. Можно идти... Нет, чего-то не хватает. Внутренний режиссер неудовлетворен. Чего еще?.. Прощальное помахивание рук и сопутствующие потоки слез мы отменили... Слишком тихо – вот оно что! Так сказать, мертвецкая тишина. Вроде бы уместно, но чересчур деловито. Музыка! Душа жаждет музыки, чтобы приподняться над моментом, и не переползти из мира в мир по-пластунски, а перелететь на крыльях мелодии... И чтоб себя пожальче было.

Я опустилась на колени перед отвергнутой клавиатурой и вызвала аудиорежим. На экране появился список композиторов. Список произведений... Естественно, наше любимое, в оркестровом варианте... тихо – чтобы мой чуткий не проснулся... С Богом, можно лететь...

Мне пришлось сделать несколько шагов, прежде, чем я увидела Мир Иной. И что бы вы думали?! Да нет, вы ничего не могли думать, а я-то могла бы догадаться и приготовиться!..

Передо мной клубились, аки облака под крылом самолета, девственные сугробы снега, по которым не ступала и не могла ступать ничья нога. Все правильно: "по умолчанию" погода в моем мире повторяет погоду в Его мире, обеспечивая синхронность наших эмоций, а значит, сближая наши миры. Могла бы хоть тапочки прихватить.

Впрочем, режиссер в этом спектакле отверг материальную связь миров. Хороша бы я была голышом в валенках-сапогах-тапочках: вместо высокой трагедии – фарс. Может быть это не так уж плохо, но на другой сцене...

В конце концов, мы когда-то и в прежнем мире кувыркались в снегу -очень даже бодрило! Так что, вперед!...

С первого шага я провалилась по колено – как наждачной бумагой по коже. Со второго – по пояс. Пожалуй, это занятие для слишком горячих девочек. Как бы мне под занавес не заработать какую-нибудь гинекологическую гадость – застужу прелести. А в новом мире, как я понимаю, гинекологов не предвидится... Не рановато ли со второго шага начинать ныть. Совсем стара стала. Раньше, помнится, мы даже целовались в сугробе. Правда, потом– в горячую баню...

Однако третьего шага я делать не стала, я повалилась на бок и покатилась "колбаской по Малой Спасской". Снег подо мной, конечно, приминался, но я уже не проваливалась. Через некоторое время пообвыклась, даже приятно стало – снег становился все пушистее и мягче. Но какого черта я, идиотка театральная, халатик сбросила – вот бы мне пригодился!.. Могла бы и сквозь стену повнимательней посмотреть – прозрачная ведь! Кажется, я посмотрела, но она была матовой. Теперь понятно, почему – от снега. Я на мгновенье остановила свое качение колбаской и обернулась на стену. Дверь за мной затворилась, и разглядеть ее на стене с такого расстояния было невозможно. Да и стена, честно говоря, только угадывалась. Она была уже непрозрачна. И создавалось впечатление, будто в ней тоже идет снег – оттого она сливалась с окружающим пространством и растягивала его в бесконечность. Пока еще у меня хватало ума сообразить, что бесконечность эта существует только для моего зрения – оптический эффект, объемное зеркало. Но эффект ошеломляющий!

Я знала, что с внешней стороны стена перестала быть прозрачной и ничем не отличается от остальных стен. Кроме радужки в одном месте неподалеку от пола.

"Колбаска" покатилась дальше. Спасибо творцу этого мира – дом он расположил не очень далеко от стены, разделяющей миры, и потому "колбаска", докатившись до крыльца, еще не окончательно посинела, хотя покраснела основательно. Я вскочила, растерла себя снегом – хватило ума не залететь сразу в дом. Дома растерлась сухим полотенцем – и под горячий душ, включив предварительно сауну. Потом – снова полотенцем насухо и в сауну на верхнюю полку. Потом под прохладный душ – отлично! Теперь – как новенькая. Я взглянула в зеркало и только тут сообразила, что вернулась в свое исходное состояние! Мне даже кровь бросилась в лицо – неужели!? Я и эта комната находились в полном масштабном соответствии. Мы были по размеру друг другу!

Я пробежалась по остальным комнатам – то же самое, выглянула в окно мой размер!

И тут же сообразила – а как же иначе?! За то и боролись! Вряд ли у меня найдутся слова, способные передать ощущение восторга оттого, что мир вокруг тебе по размеру! Вот задолдонила... Тому, кто, как я или Гулливер, не выпадал из своего мира, не понять меня. А те, кто уменьшился до меня, не имели возможности обрести соответствующий им мир. По крайней мере, не оставили о том, никаких свидетельств. А я оставлю! Должна оставить... Мы оставим.

Я достала из нормального шифоньера нормальное платье и надела его балдёж! Извиняюсь – наслаждение. Пошла на кухню, включила плиту, поставила чайник – сказка! Попила чаю с сухарями из нормальной чашки – вкуснятина! Надела зимнюю одежку, достала из чулана лыжи и вышла во двор.

Деревья опушились и отяжелели, ссутулившись под тяжестью зимнего наряда, снежинки щекотили щеки, а не грозили стать надгробьем. Это был мой лес, а не Святогоро-Гулливеров, и я принялась прокладывать в нем первую лыжню.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю