Текст книги "Face control"
Автор книги: Владимир Спектр
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
30
15 декабря, четверг
12:00. Просыпаюсь бодрым и уверенным в себе: «Черт возьми, мне исполнилось двадцать шесть, всего-то! Я занимаюсь любимым делом, у меня хорошие перспективы, куча знакомых и десять граммов, подаренных Барсуком».
Я завтракаю стаканом апельсинового сока, кукурузными хлопьями и довольно внушительной дорогой. Взгляд падает на запылившуюся за ночь тушку мобильного телефона, и рефлекторно приходят мысли о Бурзум: «Она так и не удосужилась позвонить. Не могла? Просто не захотела, уверен в этом! Не сочла нужным. Философия Бурзум – минимум напряжения. Теперь это касается и наших с ней отношений». Стараюсь не думать, но, под воздействием кокса, мысли, быстрые и проворные, как летучие мыши, мечутся в моей голове: «Ты наконец должен признаться себе, Мардук, в том, что ваши отношения – не любовь. Во всяком случае, она не любит тебя. Наверное, ты ей симпатичен, с тобой неплохо трахаться, тусоваться, бухать и двигаться, но ты не герой ее романа. Не забывай, что Бурзум в первую очередь женщина, несмотря на позиционирование себя как сверхчеловека. Любая из них ищет сильного, уверенного в себе самца. Это заложено на биологическом уровне для получения удачного потомства».
Скатывая стодолларовый банкнот, вспоминаю, что, по данным ФБР, почти девяносто процентов купюр имеют следы от кокаина. Мысли становятся еще быстрее и агрессивнее: «Я влюблен и не могу оценить Бурзум трезво. Стоит только сдвинуть в сторону пелену эмоций, как передо мной предстает девочка с окраины. Молодая простонародная стерва, возомнившая себя человеком искусства, не имеющая для этого ни души, ни стиля. Идеальная пара для своего быковатого мужа. А главная проблема Бурзум в том, что она нимфоманка, больная аноргазмией, вечно текущая сука, не умеющая достичь удовлетворения».
Я включаю телефон, и он тут же разражается серией звонков. Первым оказывается Аркатов.
– Ты приедешь в офис?
– Вот собираюсь.
– Мы хотели поздравить тебя, отметить.
– Здорово! – не в силах скрыть радость, кричу в трубку. – Закрывайте лавку, у нас выходной.
Пора поразмыслить над сегодняшним гардеробом. После неожиданно коротких терзаний останавливаю свой выбор на черных брюках свободного кроя, купленных на барахолке во Франции, шерстяном свитере Joop и ботинках от Prada. Внезапно спохватившись, звоню Аркатову:
– Слушай, по поводу выходного это шутка была. Работайте в прежнем режиме, пожалуйста.
– Конечно, – расстроенно вздыхает Аркатов.
«А не бахнуть ли мне чуток по вене?» – приходит на ум перед выходом из дома.
16:00. Наконец-то добираюсь до офиса. Помимо сотрудников меня дожидается Маркин.
– Ты здесь? Я же пригласил всех в пятницу в «Хижину».
– А ты, именинник, и видеть меня не рад.
– Смотря что подаришь.
Маркин вытаскивает серебряный кинжал:
– Тебе, как нашему главному грузину.
– В следующий раз ты мне семисвечник подаришь?
– Семисвечник?
– Ну, как главному еврею.
Маркин тушуется и идет с Аркатовым в магазин за выпивкой. Я тем временем занюхиваю еще одну дорогу.
В офис приходят работники соседней конторы. Они от кого-то слышали, что у меня праздник, и спешат поздравить.
– К вам Аня, – торжественно объявляет Марина. В комнату входит секретарь директора соседней фирмы. Высокая и стройная, Аня – девушка чрезвычайно чувственная. Примерно полгода назад она оказалась у меня в постели. Нежная и чистая, как горный хрусталь, Аня глубоко переживала адюльтер и боялась праведного гнева супруга.
– Что подаришь мне, Аня? – спрашиваю я, запирая дверь кабинета на ключ.
Девушка подходит близко, почти вплотную.
– Себя, конечно, – шепчет она.
16:40. Аркатов с Маркиным возвращаются, еще через пятнадцать минут мы начинаем отмечать. Сотрудники поочередно встают, говорят тосты, которые, с одной стороны, радуют и импонируют, а с другой, абсолютно не затрагивая, пролетают мимо.
– Вот, все говорят, что во время секса надо расслабиться, – шепчет мне на ухо Аня, – а мне хочется так сжаться, так напрячься, что иногда даже боюсь сломать тебе член.
18:20. В офис постоянно приезжают разные гости: бандиты и коммерсанты, рекламщики, дизайнеры, просто старые приятели. В общую пьянку постепенно втягивается весь персонал соседней фирмы, включая их директора. В какой-то момент появляется Бурзум, мне кажется, что она не очень здорова, но, возможно, это всего-навсего мое восприятие.
– Поздравляю тебя, – говорит она. – Я купила тебе подарок – пряничное сердечко.
– Ненавижу пряники.
– Не переживай, я не удержалась и съела его по дороге.
Эта фраза выводит меня из себя.
– Ну, спасибо за подарок.
– Не падай в бычку, Мардук.
– Почему?
– У тебя день рождения, все должно быть весело и приятно.
– День рождения был вчера. Ты, кстати, отметила его со своим отстойным муженьком?
– Я не хочу касаться этой темы.
– Раз уж ты приехала ко мне, будь добра поддерживать со мной беседу. Я все-таки именинник, и, кроме того, это мой офис.
– То, что ты сегодня употреблял, не идет тебе на пользу.
– Тебя мало касается моя польза. Как оказывается, тебя вообще мало касается что бы то ни было, связанное со мной.
– Если ты будешь продолжать в таком духе, мне придется уехать. Я не собираюсь портить себе настроение из-за того, что ты чем-то задвинулся и вместо кайфа словил агрессию.
– Кайф наступит как раз тогда, когда ты свалишь.
Бурзум молча собирается и выходит за дверь.
– Не понимаю я вас, чего вы беситесь, – говорит Аркатов, приобнимая меня за плечо.
Я нервно стряхиваю его руку и говорю:
– Ты хотя бы в работе своей что-нибудь понимал.
00:20. «Пропаганда». Сижу на верхнем ярусе с Кириллом и Синевым.
– Не будьте такими мрачными, ragazzi, – говорит Синев, опрокидывая рюмку за рюмкой. – Выпей со мной, Мардук, ты же не на машине?
– Сопроводи меня в туалет, – предлагаю я Кириллу.
Мой друг, уже вставившийся изрядной понюшкой, радостно соглашается. При выходе из туалета неожиданно сталкиваюсь лицом к лицу с Бурзум.
– Я специально приехала, была уверена, что ты здесь.
Кокаин делает свое дело, я больше не ощущаю злости, пространство вокруг становится мягким и комфортным, музыка глухой и густой настолько, что в ней можно плавать.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Я знаю, что причинила тебе боль, не позвонив. Просто вдруг отчетливо представила, как ты сидишь там, в кругу семьи, одной рукой обнимаешь жену, а другой гладишь ребенка, жрешь всякие оливье и холодцы. Понимаешь, Мардук, ты никогда не будешь моим. Если бы только я знала, что нужна тебе так же, как ты мне, что я не игрушка, что, когда ты говоришь, что любишь меня, ты не врешь. Я ушла бы на хуй от Вени и была бы с тобой до самого конца, но ты же никогда не говоришь правду, Мардук.
– На самом деле я никогда не вру тебе. То, о чем молчу, говорят мои глаза.
– Твои глаза не так откровенны, как твой член.
С этими словами Бурзум хватает меня за хуй и тащит обратно в тесную кабинку мужского туалета. Я ощущаю во всем своем теле необыкновенную легкость, я ловок и силен, я грациозен, в конце концов. Музыка вокруг становится настолько плотной, что в ней уже нельзя плыть, только колыхаться. В маленькой кабинке Бурзум обнимает меня за шею, целует, шепчет на ухо:
– Трахни меня, прошу тебя.
Я поворачиваю Бурзум к себе спиной, наклоняю ее и задираю юбку. Отодвигаю в сторону узкую полоску стрингов и вставляю в теплое, влажное влагалище свой одеревеневший член. Движения быстрые и немного грубые. В голове только одна мысль: как кончить под такой дозой кокса?
– Еби, еби меня, – задыхаясь стонет Бурзум, – как шлюху, как тварь в грязном сортире.
Я трахаю ее, ожесточенно и молча, иногда шлепая по попке.
01:30. Кто-то из знакомых приносит торт со свечками, мне кажется, что свечей меньше, чем надо, я пытаюсь сосчитать их, но постоянно сбиваюсь. Случайно задеваю торт рукой, он падает на пол. Мне кажется, что он расплескивается по полу, как будто бы жидкий. Музыка подхватывает нас, и мы начинаем скользить по растекшемуся по полу крему, выписывая разнообразные па. «Это похоже на фигурное катание», – думаю я.
02:20. Мы ловим машину.
– Я плохо себя чувствую, – говорит Бурзум. – Довези меня до дома.
– Поехали вместе на Вернадского, – предлагаю я.
– Не могу, – говорит Бурзум. – Я должна была приехать сегодня до полуночи. Пожалуйста, не соблазняй меня. Знаешь, ведь на самом деле мне очень тяжело вести двойную жизнь, в какие-то моменты я чувствую себя такой сукой.
– Все порядочные люди так чувствуют себя время от времени.
02:50. Старенький «Москвичонок» подвозит нас к дому Бурзум.
– Мне так плохо, – говорит она и начинает блевать.
Водитель резко тормозит и кричит:
– Только не в салон, на улицу. Меня бросает в звериную ярость.
– Забей ебало, урод. Я дам тебе денег на химчистку.
Я осознаю, что если таксист не уймется, я брошусь на него и постараюсь убить. Водитель говорит намного тише, как бы извиняясь:
– Ребята, пожалуйста.
Мы выходим из машины. Бурзум блюет, не останавливаясь. «Неужели от кокса так бывает? – думаю я. – Если только она не приехала под эйчем…» Пытаюсь успокоить ее, глажу по голове, она вырывается и, будто сорвавшись с цепи, бежит прочь в темноту улиц. Я бросаюсь за ней. Водитель, не ожидавший такого поворота, бежит за нами.
– Ребята, а деньги? – кричит он.
Я догоняю Бурзум в конце темного переулка. Она оборачивается и бросается в мои объятья.
– Я ничтожество, Мардук, мне не хочется так жить, я хочу быть полезной.
Понимаю, что у нее начался отходняк, и единственное, что может помочь, это алкоголь.
– Пойдем со мной, надо выпить, – говорю я.
Внезапно нас догоняет водитель. В руке у него здоровенный гаечный ключ.
– Убежать думали, – говорит он злобно.
– Нет, нет, – говорит Бурзум, которая уже немного оправилась. – Мне просто стало очень плохо, я болею…
– Ты в милиции будешь пиздеть, – шипит водитель.
– Ты с какой стати моей женщине грубишь, отстой? – Злоба делает меня необычайно сильным и храбрым. Наклонив голову, я бросаюсь на водителя и всем своим телом обрушиваюсь на него. От неожиданности он падает. Я моментально вскакиваю и со всей силой бью его ногой в лицо. К нам подбегает Бурзум.
– Не надо! – кричит она.
Водитель приподнимается, сжимая в руке свое оружие. Моя ярость прошла, и я стою в стороне, внутренне охуевая от содеянного. Таксист свирепеет. Бурзум, понимая, что, как только он встанет, нам крышка, неожиданно бьет его в пах. Водитель корчится от боли, и Бурзум наносит еще один удар.
– Валим, Мардук, – говорит она и толкает меня плечом.
Мы срываемся и бежим. Сзади слышится брань пытающегося подняться таксиста. Неожиданно появляется желание вернуться и отпиздить водителя так, чтобы он сдох. Я замедляю бег, но Бурзум еще раз подталкивает меня и говорит:
– Не надо, Мардучок, прошу тебя.
31
19 декабря, понедельник
07:45. До чего неуютно бывает ранним утром теплолюбивому южанину, волею судьбы родившемуся на севере! Только на миг прикроешь глаза, и чудится: ласковое, еще не проснувшееся солнце, плеск волн Средиземного моря, тихий шелест кипарисов в садике маленького особнячка на улице Ротшильда.
Выпью гранатового сока, пробегусь по набережной. Позже прохладный душ, белая одежда от какого-нибудь японца и изумрудный Bugatti: «Пока, милая, я в Иерусалим, давно не был у Стены плача». А милая томно поведет волоокими карими глазищами, скрестит руки на упругой груди: «Привези мне имбиря и корицы, они на рынке Махане Иегуда отменные».
Недолго длятся минуты блаженства. FUCK! SUCK! DIE! Изуверский аларм заставляет разлепить сонные веки. Еще не смотря в окно, знаешь, что там туманная мглистая сырость. Снег, когда-то бывший белым, давно утратил свою непорочность и деловито чавкает под ногами редких прохожих. Хочется плюнуть на все, укрыться с головой пуховым одеялом и не вылезать из кровати до поздней весны. Завидуешь медведям, впадающим в спячку, и медленно бредешь в туалет. Постепенно возвращается сознание. С трудом, пунктирно, вспоминаешь, как прожил несколько последних дней.
Кажется, в пятницу отмечал день рождения с партнерами по бизнесу. Слово «партнеры» очень хочется взять в кавычки. Ваня Федосов напился до беспамятства. Его без того красная рожа приобрела революционный пунцовый оттенок. Миша, наоборот, был трезв и обходителен, долго дискутировал о рекламе с Аркатовым, чем довел последнего до припадочного состояния. Пивовары подарили очередной кинжал, правда подороже, чем Маркин, и картину малоизвестного художника XIX века под говорящим самим за себя названием «Женские бани в Твери». Бебедев с Синяком тоже изрядно набрались и чуть было не рассорились, но вечно бдящий Бешняков примирил их. Заехал на праздник и Анатолий Анатольевич Чабанов в неизменном сером костюме и неглаженой рубашке. Говорил какие-то высокие речи о моей роли в экономическом процветании Юго-Запада столицы, таланте бизнесмена и тому подобную чушь. По-моему, мне понравилось. Про себя в который раз подивился: до чего странно устроен человек. Знаю, что лажа, догоняю, что врут, а радуюсь как ребенок. Сознательно развожусь на всякую несусветную чушь и ересь. Потом кончился кокс. Большего облома представить было трудно. Сидеть в грузинском кабаке, слушать пьяные речи, брататься с немыслимым количеством лохов! На работе – одно дело, видишь их по одному-двое, а тут… Да еще в светлый детский праздник. Водка не спасала, и, в угаре, вызвонил дилера и ухнул триста грина.
В субботу… По-моему, были клубы, танцы, текила-бум и хорошо сосущая нимфетка по имени Даша. Вот следующий день помню совсем плохо, но Даши и ее чувственных пухлых губ уже не было. Пришел в себя под вечер, просто вздрогнул и очнулся. Раз! А я уже, оказывается, дома, читаю сыну на ночь «Малыш и Карлсон».
10:00. Офис Федосова.
– Вани не будет, – уныло сообщает Михаил. – У него после твоего дня рождения покатило. Пьет напропалую.
– Как жалко! – с облегчением вздыхаю я. – Нам так много обсудить надо.
Глаза у Миши загораются:
– Давайте без него обсудим.
– Без него нельзя, – авторитетно заявляет Аркатов, его, как и меня, радует перспектива свалить из банка как можно быстрее.
– Я все-все запишу и передам, – не отступает Михаил.
– Знаешь, всегда хочется, чтобы было полное собрание учредителей. – Я начинаю надевать любимое черное пальто от Cherutti. – Он оправится, и мы снова встретимся.
11:00. Приезжаем в офис. Я прошу Аркатова собрать летучку, а сам набираю номер Бурзум:
– Что не звонишь, колдунья?
– Я не колдунья, я – богиня.
– С каких это пор?
– С недавнего времени.
– Злая богиня.
– Не надо на других экстраполировать свою отрицательность.
– Ты почему такая вредная?
– Обычная.
– Я знаю, какая ты обычная.
– Думаешь, обычно я – ебливая тупая шлюшка, да?
– С чего ты…
– Ну и как ты повеселился с очередной дурочкой?
– ?
– Ой, нет, я неправильно сказала. С колдуньей. Как ее зовут? Бастинда?
– Что ты несешь?
– Тебя видели, Мардук, не отпирайся. Тебя видели и тут же слили.
– Я…
– Ты тусовался с мелкой пирсинговой пиздой. Куда ты повез ее ебать? На Вернадского, туда же, куда возишь меня? Или она позвала к себе?
– Послушай, это совсем не то, что ты думаешь. Это просто знакомая.
– Мардук, кому ты это говоришь? Ты что, и вправду считаешь, что я могу поверить тебе?
– А зря, я ведь никогда тебе не лгу. Это единственный принцип, которому я следую.
– Мардук! Я-то прекрасно знаю, что для тебя не существует никаких принципов. То, что ты сейчас впариваешь мне под видом чистосердечности – очередной гнилой разводняк.
– Мы с тобой вместе. Против всего мира, так ведь? Поэтому я и не вру тебе.
– Да-да. Эту песню я уже слышала. Ты никогда не говоришь неправду. Я просто идиотка, раз могу не верить тебе. А на хуя тебе идиотка?
– Подожди…
– Вот и не звони мне больше. Никогда.
Короткие гудки не дают шанса ответить. Истощенное отходняком сознание повергается в пучину отчаяния. «Ну что за мудак, неужели нельзя было выбрать клуб, где нет ее знакомых!» – думаю я и в который раз отмечаю, что раскаяния в содеянном нет, только досада на собственную непредусмотрительность.
17:40. Рабочий день проходит медленно, муторно и депрессивно. Нервы – оголенные провода. Срываюсь на сотрудниках. Последние стараются не спорить и больше походят на тени, чем на людей. Я снова набираю Бурзум.
– Слушай, нам надо поговорить.
– Я же ясно сказала, не звони мне. – Голос утратил утреннюю злость и стал равнодушным.
– Ты пугаешь меня.
– Мне тоже очень тяжело, но надо когда-нибудь сделать этот шаг. Сейчас просто очень подходящий случай.
– Подходящий? Для чего?
– Для того, чтобы оставить в прошлом эти болезненные отношения. Для того, чтобы ты вычеркнул из своей жизни меня, а я, увы, стерла бы тебя. Несмотря на то, что у тебя такой прекрасный член. Все-таки секс – только часть дела, им не заменишь чувства.
– Но у меня самые что ни на есть чувства. Я же люблю тебя.
– Ну и что? Не звони мне, прошу.
19:25. Очень не хочется ехать домой. Не удержавшись, звоню туда, где всегда есть белое порционное счастье.
– Вызываемый вами абонент выключен или находится вне зоны действия сети, – говорят мне.
Бухать нет желания, но в то же время я чувствую, что самому мне не справиться. Ацтек быстро подходит к трубке.
– У тебя есть «второй номер»? – Мой голос настолько тусклый, что приятель не задает лишних вопросов:
– Заваливай, Мардук.
32
3 января, вторник
04:20. Пустой в это время и театрально пафосный Ambassador. Сонные крупье с ненавистью смотрят на нас, который час торчащих за столом Black Jack. Миша Акропольский все еще пытается играть. Я пью третий long island, в надежде, что это поможет наконец нормально поспать. Модельер Оля периодически зевает и трет красные глаза. Ее новый бойфренд не выдержал марафона и час назад сошел с дистанции. Только Стас Воронин, в неизменном черном Brioni, бордовой рубашке и красном галстуке, держится бодрячком.
– Сидел я тут, ну-ну, с одной в «Мариотте», – говорит он.
– Хорошая девка? – вежливо интересуется Миша, тупо разглядывая свои карты.
– Ну-ну-ну, как хорошая, – Стас закатывает маленькие глазки. – Модель из «Президента».
Звонит сотовый. Кому это взбрело в голову в столь поздний (или ранний) час?
– У моделей сисек нету, – авторитетно заявляет Миша.
На другом конце линии Бурзум. Она просто молчит в трубку, но я все равно узнаю ее по тихому прерывистому дыханию.
– Ну, сисек нету, – соглашается Стае, – зато фигура обалденная и попка…
– Не могу жить без тебя, Мардук, – наконец слышу я.
– Короче, сидим. Тут ко мне один приятель приехал поговорить по бизнесу, мы решили подняться в номер, чтобы, ну-ну, документы там посмотреть без суеты. А у меня все давно продумано! – Стас хитро и в то же время торжественно смотрит на слушателей. – Я на модельку «совершенно случайно» опрокидываю бокал вина. А в «Мариотте», в номерах, вы знаете, очень удобно, даже утюги есть. Ой, ой, как жалко, говорю, прямо на платье от Версаче. Но ты не нервничай, говорю, мы сейчас, ну-ну-ну, все постираем и погладим, раздевайся…
– Так, – Миша, наконец, отрывается от карт и с некоторым интересом смотрит на Стаса.
– Ну-ну-ну, – обрадованно тарахтит рассказчик, – она, значит, разделась, мы ей комплименты давай отвешивать, какая кожа, какая грудь и так далее.
– Так-так, – вновь перебивает его Миша.
– Потом мы стали к ней ласкаться, ну-ну, гладить ее по всем местам…
Замечаю, что Стас сам возбудился от собственного рассказа, раскраснелся и тихонько подрагивает.
– И? – не унимается Акропольский.
– Ну и выебли ее в два смычка.
– Да ты что? – восхищается Оля.
– Конечно, – Станислав утвердительно кивает головой. – Сначала мой друг ей сунул, а я, ну-ну, на клыка дал. Потом поменялись. Я еще никак кончить не мог, выпил слишком много, пришлось ей в жопу засадить, чтобы дело пошло.
– А она? – Оля незаметно подмигивает мне и улыбается.
– Ну, когда в задницу начал трахать, попыталась, ну-ну, чего-то там верещать. Но уже поздно, хули верещать? Заткнулась, и я ее быстренько дотрахал.
– Знаете, – говорю я, – иногда по пьяни так долго не кончается, что приходится у себя в мозгу картинки всякие рисовать и истории придумывать.
– Это какие истории? – удивляется Миша.
– Ну, например, что это не я девку, а меня самого во все щели дрючат пять здоровущих мужиков. Или какие-нибудь еще извращения.
– Ты латентный гомик, – смеется Оля.
– Почему это гомик? – возражаю я. – Никакой не гомик, а самый обычный простецкий бисексуал.
33
3 марта, среда
11:40. За маленьким грязным окошком бесстрашного «Ту-154» ревет и дрожит, бледнеет неожиданными туманами и кустистыми облаками, вспыхивает золотом солнечных лучей воздушная стихия. В салоне тихо. Большинство пассажиров – бизнесмены и домохозяйки. Первые летят, чтобы в будущем жить лучше, чем сейчас, вторые валят в отпуск от опостылевшего быта, двухкомнатных брежневских квартир, регулярно выпивающих мужей и бестолковых отпрысков. Еще час лёта, и мы приземлимся в самом сердце средневековья, сказочной европейской столице, острове пивной свободы – золотой Праге.
– Пражская весна, – говорю я своей спутнице. – Хоть и не апрель! Это очень символично.
Бурзум спит и не откликается, она устала от зимнего авитаминоза.
15:00. Селимся в гостиницу. И не в простую, а в гранд-отель «Европа», расположенный на Вацлавской площади. Здание отеля, образец чешского модерна, строительство которого датируется XVII веком, с полностью сохраненным интерьером того времени, действует на нас по-разному: Бурзум тонет в упоительном восхищении, меня начинает подташнивать.
– Все ясно, – бурчу я. – Придется жить в музее.
Чтобы отметить наше появление на чешской земле заказываю бутылку Moët-Chandon в номер. Похоже, братья славяне имеют слабое представление о других напитках, кроме любезного их сердцу пльзеньского. Стучусь в душевую. Бурзум, абсолютно голая, вся в капельках влаги с лихо заверченным на голове полотенечным тюрбаном, пускает меня в теплый сырой воздух.
– Ты что-то хочешь? – спрашивает она.
– Тебя, моя девочка.
22:15. Мы сидим в знаменитой пивной «У Флеку», едим кнедлики и жареную зайчатину с грибами, пьем черное, чуть сладковатое и очень крепкое пиво из тяжелейших полуторалитровых кружек и ощущаем себя абсолютно счастливыми.
– Ночью пойдем по клубам, – предлагаю я. – Хочется посетить все самые злачные места: садомазо-, свингер– и гей-заведения.
– Что ты еще мог предложить, Мардук! – умиляется Бурзум. – Люди едут в Злату Прагу прикоснуться к истории, ощутить запах средневековья, а ты повсюду ищешь Ибицу.
– Просто каждый отдыхает по-своему, – вздыхаю отчего-то.
– И тебе никогда не надоедает? Ведь, похоже, на это уходит большая часть всей твоей жизни. Неужели не бывает желания остановиться, плюнуть на весь этот сраный clubserfing и окунуться во что-то новое, ранее тобой не испытанное? Уехать в деревню, хотя бы?
– Что же нового в деревне, Бурзум? В детстве я все каникулы проводил на даче. Приятные воспоминания, конечно, есть, но они тонут в море негатива.
– Детство. Лето. Дача. Какой может быть негатив?
– Плохо подстриженная вечно сырая трава на участке. Заросли крапивы. Жужжание, шипение, стрекот отвратительных насекомых. Мухи, бьющиеся о верандное стекло! Тупые старые пердуны с соседних дач, вечно шаставшие к нам в гости и доебывавшие пустотой разговоров. Невыносимо ранние подъемы, чтобы идти в лес по грибы. У меня плохое зрение, я никогда не умел и не любил искать их! Разве можно это было донести взрослым? А соседские дети, играющие в партизан! Понимали ли они, что я всегда за немцев потому, что у гестаповцев столь эротичная черная форма, да еще потому, что с детства противопоставлял себя стаду обывателей? Как приятно было видеть реакцию взрослых! Они шокированы, удивлены, рассержены. «Не дружите с ним, детки, он плохой мальчик». Что ты, девочка моя! Отрицательных эмоций было более чем достаточно.
– Как забавно слышать от тебя такие речи! Ведь ты родился в мажорской семье. Твои предки вечно шлялись по заграницам, привозя всяческие жвачки, джинсы и видеомагнитофоны. Предметы зависти и вожделения многих, если не всех. Ты воротил нос от сухой колбасы и балыка из спецзаказов, когда моя мама по полдня стояла в очередях за туалетной бумагой. Твое будущее было определено с раннего детства – государственные дачи, спецшкола, престижный вуз, карьера. Все было бы по плану, если бы не Горбачев с перестройкой. Отрицательные эмоции? Не смеши меня, Мардук! Я росла без отца, а мать работала в сраном конструкторском бюро! Почти все каникулы я торчала в нищем пионерском лагере с ежеутренней манкой и хождением строем под бравурные марши. Вот где отрицательные эмоции!
– Слушай, Бурзум, у поволжских крестьян во время голода этих самых эмоций должно было быть еще больше, не так ли? Ведь дело, по сути, не в самом негативе, а в степени организации нервной системы, тонкости натуры. Чувственности человека. Признаюсь тебе, все говорят – детство, детство, счастливая пора. Да я в детстве чаще думал о суициде, чем когда бы то ни было еще! И этому была масса причин. Непонимание со стороны родителей, например. Они выражали любовь так, как им казалось правильным, как было принято, но не могли понять, что же, в конце концов, надо от них капризному избалованному чаду! Меня все считали жестоким ребенком. Знаешь почему?
– Почему?
– Когда я ссорился со старшими, я доводил их до белого каления, принимая любое наказание, любую ругань не плачем, не руганью и не тихой покорностью, а смехом. Злым, порой истерическим смехом! И чем больше меня наказывали, тем сильнее я смеялся. Думаешь, мне было весело? Ни капли!
– Наверное, уже тогда у тебя были проблемы с психикой, Мардучок!
– Только никто, даже моя любящая мамочка, не мог этого увидеть. Она только сильнее раздражалась, кричала на меня. Вот что было настоящей трагедией для маленького человечка!
– Знаешь, – невпопад говорит Бурзум, – давай больше не будем расставаться. Ты уйдешь от жены, я от мужа, и мы будем всегда рядом.
Я молча пью пиво и глажу пакетик с кокаином, успешно приобретенный в темной подворотне неподалеку от Народной улицы.