Текст книги "Наезд"

Автор книги: Владимир Спектр

Вообще, для меня запах – это в первую очередь именно настроение, память. Часто, под воздействием неясного самому себе импульса, захожу я глухой ночью в шикарный магазин «Арбат Престиж» на Тверской-Ямской. Медленно, словно бесцельно, брожу по светлым залам. От стенда к стенду, от аромата к аромату. Вот старый добрый Aramis, мой первый запах. Его подарил мне отец, вернувшийся из командировки в Бельгию. Сколько мне тогда было лет, шестнадцать? Вот Cerruti, я пользовался этой туалетной водой, когда ухаживал за будущей женой. Вот Valentino, его подарила мне та, с которой я первый раз изменил Светлане. Это было еще до свадьбы…

В принципе, каждый запах так или иначе связан с сексом. Быть может, потому что память привязана к нему же. К примеру, Jean-Paul Gaultier. Этот аромат сопровождал меня во всех самых рискованных гомосексуальных приключениях, в походах по самым злачным местам Москвы, Парижа и Лондона. И перед тем как посетить нью-йоркские BDSM-клубы, я душился именно им. А Astraman от Thierry Mugler был со мной во время самого страстного за жизнь романа, когда любовь мешалась с ненавистью как алкоголь с наркотиками, создавая губительную смесь.

Насвистывая, я вышел из дома. Бог ты мой, да такого не случалось последние полгода! У меня прекрасное настроение! Настороженно прислушиваясь к самому себе, я направился в контору на coordination meeting.

В трехсотметровом офисе на Октябрьском поле царила обычная суета.

Секретарь Даша, нескладная девушка лет двадцати пяти, вечно чем-то испуганная, одетая в невозможно малиновый бархатный костюм, спешно разбирала какие-то важнейшие, но при этом на хуй ненужные никому документы. Бумаги периодически вываливались из ее рук и разлетались по полу. Даша вздыхала и начинала сортировку по-новому. Сколько раз я видел эту картину! Не знаю, но меня эта возня всегда жутко раздражает. Захотелось подойти, грубо вырвать из маленьких неуклюжих ручек ворох бумаг и смачно, с истовой яростью швырнуть в мусорную корзину. Вместо этого я улыбнулся: «Привет».

Менеджеры по продажам рвали друг у друга телефонные трубки в смертельной борьбе за клиента.

«Именно такие, как эти, становились полицаями», – думал я про себя, вежливо пожимая ухватистые руки торговых представителей.

Алексей Аркатов, мой старый институтский товарищ, совсем недавно назначенный нами генеральным директором компании, важно царил за столом в своем кабинете. Грузный и неповоротливый, одетый в серый однобортный костюм, белую рубашку и темный галстук (знаете, такие неброские, но однозначно добротные вещи, по ним никогда не скажешь, то ли Boss, то ли «Большевичка»), он имел вид чрезвычайно важный и значимый. Какое, к ебеням, рекламное агентство?! Какие там двадцать девять лет?! Начальник департамента строительства Центрального округа, по меньшей мере! Увидев меня, он с явной неохотой выбрался из кресла и вышел навстречу. Приветствовать хозяина. Ладно, здравствуй, старый товарищ, готовый продать меня за копеечную прибавку к жалованью, за дешевый бонус, вроде оплаты прямого мобильного номера или служебной «тойоты».

Дверь в бухгалтерию была приоткрыта, и из-за нее виднелась Арина, наш главный бухгалтер. В своей обычной неспешной манере она уныло перебирала худыми вялыми пальцами клавиатуру. На экране мертвенно бледнел «Консультант-Бухгалтер». Арина смотрела в монитор и что-то тихо бормотала. Как всегда, она была похожа на полумертвую медузу, уныло плещущуюся в мутной прибрежной воде. По совместительству Арина была женой Аркатова. На какое-то мгновение я вдруг представил их семейное порновидео. Стало душно.

Дверь из туалета с грохотом распахнулась, и моему взору предстал Казак. Серое лицо, круги под глазами, редкие всклокоченные волосы…

– Здорово, психоделическая свинья, – сказал он каким-то треснувшим голосом, и я уловил запах перегара, слегка приглушенный мятным «Орбитой».

– Привет, скотина, – я пожал протянутую руку, – у тебя глаза красные, как у кролика. Опять вчера ханку жрал?

Вместо ответа Казак кивком предложил пройти в кабинет, дабы не давать почву для размышлений любопытствующему персоналу.

– Помнишь Лизку? – спросил он, как только мы оказались в просторной и светлой комнате совета правления.

– Такую черную блядищу?

– Да нет. Черная – это Марина. Ну, Лизка из «Панчо Вильи».

Я с трудом припомнил малолетку, подцепленную Колей во время какой-то пьянки в мексиканском ресторане. Пару раз после этого он говорил мне, что, похоже, влюбился, и их отношения перерастают в роман. Признаюсь, я не придал тогда этим заявам особого значения. К слову сказать, я вообще стараюсь ничему не придавать значения. Такая уж у меня жизненная позиция. Кредо. Стараться-то стараюсь, да ни хуя не получается. Вечно меня что-то не устраивает, тревожит, впечатляет… Просто экзальтированная девица, честное слово! Но что-что, а Колины романы меня и вправду не трогают. К тому же Казак влюбляется примерно раз в неделю. Чаще всего его избранницами бывают девицы, называемые мной (да и самим героем-любовником) барышнями. Не обязательно красивые, но миленькие. Немного наивные, что не мешает им быть эгоистками, в меру недалекие и жеманные лохушки, вечно пребывающие в состоянии погони за жизненным счастьем, спутником жизни и высшим образованием. Коля цепляет таких повсюду: в ресторанах и клубах, супермаркетах и бутиках, на транспортных остановках и важнейших переговорах, в детском саду, куда ходит его сын, на автопаркинге, в видеопрокате и поликлинике. Мне кажется, барышни сразу просекают клиента. Сколько их уже было? Сто пятьдесят, двести, триста? Сценарий известен, отклонений еще не случалось. Сначала стадия романтического знакомства – интеллигентный, почти целомудренный секс, цветы, стихи, шампанское (продолжительность от одного до трех дней). Потом медовый месяц – беспощадная круглосуточная ебля в любых условиях, с непрекращающимися признаниями в любви (от трех дней до недели). Ну и как логический финал – расставание – категоричное посылание на хуй с периодическими злобными поебками, граничащими со взаимным изнасилованием. Сиротка Лиза, естественно, была приезжей, наивной и романтичной. Такого набора обычно хватает, чтобы Коля объявил о своей очередной «великой любви».

– Она маленькая совсем. Девочка еще, почти девственница.

– Ага… – Интересно, что в понятии моего друга «почти»?

– Я тогда так влюбился! Так влюбился! Казалось, другую такую и днем с огнем не сыщешь!

– Поздравляю.

– Да нет, ты послушай! Она, ебать-колотить, тоже в меня втюрилась. Началась всякая там романтическая параша. Смехуечки да пиздахаханьки.

– Прекрасно.

– Между прочим, я дней десять коршуном кружил, сказки ей рассказывал, чтобы дала! Такая чистая, не то что бляди твои клубные.

– Понятное дело.

– Уж чего я ей только не обещал, чтобы выебать. В вечной любви клялся, веришь?

– Охотно.

– Да главное, сам себе верил. – Казак немного помолчал. – А потом, примерно через неделю после первой поебки, когда она все же дала, у меня всякий интерес к ней пропал, как отрезало. Представляешь? – Казак перестал шататься из угла в угол и уставился на меня своими воспаленными глазами. – На хуй мне не усралась, и все!

На этот раз я промолчал. Чем меньше участия принимаешь в беседе, тем быстрее она закончится.

– Так, знаешь, какая девка оказалась настырная, даром что всего семнадцать лет! – Казак сделал весьма значимую паузу, видимо, предоставляя мне возможность разделить вместе с ним удивление.

– Начала обрывать телефон, хоть номер меняй, забивать стрелки. Потом, когда я пару раз случайно встретил ее в том же «Панче» или еще где, не помню точно, и свалил под предлогом того, что, типа, надо отлить, она мне угрожать начала! До белого каления меня довела, на хуй! Я у нее, блядь, чуть ли не первый мужик, на хуй!

– Первый? – изумился я.

– Ну, может, второй. Это не важно. Короче, великая любовь переросла в лютую ненависть! – Коля похлопал себя по карманам изрядно мятого пиджака и выудил не менее мятую упаковку жевательной резинки.

– Ясно, мстит она тебе за поруганную честь. Ну, а нажрался-то ты чего? Со страху, что ли? – Я закурил и посмотрел на часы. Стрелки показывали без пяти десять, значит, скоро все должны были уже собраться. Ненавижу эти нескончаемые совещания! Сидишь себе упырь упырем, со стеклянными глазами слушаешь всякую ахинею. Потом с таким же видом сам гонишь такое, что нечем будет, а вывернет наизнанку.

Казак потер небритую щеку и сморщился, будто лимон съел:

– Да не, так чего-то. Я сначала не хотел. Потом встретил в «Пирамиде» Аллу. Помнишь?

– Конечно. – Не помню и не собираюсь вспоминать.

– Хорошая девка. Душевная такая. Но, знаешь, доля, русская долюшка женская! Не везет ей с мужиками! Поговорили за жизнь, потом поебались в туалете. Вот и нажрался.

– Ну, хоть не влюбился.

Казак собирался ответить, но дверь в кабинет открылась и торжественно вплыл Аркатов.

– Женя приехал, пора начинать, – провещал он и вышел.

* * *

Как часто приходят в голову банальные мысли! Утром, днем, вечером, и даже ночью, – так, пустота, ничего стоящего. Может, это оттого, что вся моя жизнь с самого рождения и до смерти представляется сплошной нескончаемой банальностью? Я часто вспоминаю детство. Очень банально, правда? А вы вспоминаете? Все ведь когда-то были маленькими. Да-да, представьте себе, даже эти уверенные в себе солнцевские ребята, даже хабалистые привокзальные шлюхи, даже трансвеститы. И вон тот жирный бундес за стойкой бара, даже он, хотя это и кажется невероятным.

У каждого – свои воспоминания о детстве, у кого-то больше, у кого-то меньше.

Закрою глаза, представлю себя ребенком…

Зима, декабрь или январь. Почему-то в моей памяти детство всегда равно зиме. Сразу осознаешь, что родился в России. Или это из-за Нового года? Огромная живая елка в углу большой комнаты (отцу доставляли ее из спецпитомника) уютно мерцает разноцветными огоньками, из кухни вкусно пахнет стряпней, в квартире царит предпраздничная суета. Я сижу в своей комнате и смотрю «В гостях у сказки» по старенькому JVC, но никак не могу сосредоточиться на фильме, так велико мое возбуждение. Скоро будут собираться гости, усаживаться за стол, провожать старый год. Под елкой уже лежат столь желанные свертки, мешочки и коробочки с подарочками. И вроде знаешь, что никакого Деда Мороза на самом деле не существует, а нет-нет да и ловишь себя на тайной мысли, что, может быть, все же действительно где-то в далекой Лапландии, в маленькой аппетитной избушке живет старичок Санта, курит долгими вечерами свою трубочку и исполняет желания детей со всего мира.

Закрою глаза – вечереющее небо сыплет мелкими колкими снежинками. Я гуляю с отцом по Смотровой площадке, по Ленинским, тогда еще, горам. На мне маленькая дубленка, точно как у взрослых, шапочка, варежки, теплые ботинки. В руках игрушечный револьвер, копия какого-нибудь «кольта» или «бульдога». А я ведь с детства обожаю оружие. Помню, прочел как-то, что вооруженный человек чувствует себя иначе, чем безоружный, все время пытался представить, что же это за ощущения такие?

На отце моднейшее в ту пору кожаное пальто. Он идет, засунув руки в карманы, и увлеченно рассказывает что-то историческое, о Римской империи, например. «Какой же он умный!» – думал я тогда. Интересно, а мой сын, какого он мнения обо мне? Во всяком случае, когда я рассказываю ему что-нибудь (о том, к какой школе принадлежит Anthony Рарра, например), вид у него не очень заинтересованный.

Вот вам еще один вопросительный знак: в памяти в основном лишь отец, хотя занимался он мною крайне мало, пропадая в зарубежных командировках. Да и что значит «занимался»? Ну, пару раз клеили вместе модель какого-то танка или корабля, разочек сыграли в «монополию», иногда гуляли. Мама, конечно, тоже вспоминается, но как-то утилитарно, как та, что кормила и одевала, водила к врачам и учителям, ругала и хвалила, наказывала и поощряла. Больше, наверное, ругала. Я вообще больше помню плохое, чем хорошее. Не поймите меня превратно, у меня чудесная мама! И детство у меня было прекрасное, сытое, счастливое. Домашнее такое. Только, боюсь, я ни разу в нем не был по-настоящему счастлив. Алло, взрослые, послушайте меня! Все то, что вам кажется несущественным, для маленького человечка имеет огромное значение. Все, на что вы не обращаете внимания, может так глубоко ранить детскую душу, что останется в маленьком сердечке навсегда. И, кто знает, что будет тогда с вашим чадом, кем он станет, повзрослев. Быть может, вам стоило разрешить ему ложиться на час позже, и он не превратился бы в жирного сорокалетнего маньяка, рыщущего долгими зимними ночами по спящему городу? Быть может, стоило больше разговаривать с ребенком, не сюсюкать, а по возможности на равных, и ваша девочка не стала бы подрабатывать трехсотрублевыми минетами на Можайском шоссе?

А вы все меряете свой вклад в ребенка по обыкновению – деньгами. По-вашему, лучшая еда, игрушки, одежда, лучшие врачи и учителя – это все, что ребенку нужно от вас? Почти угадали, почти. Только одна проблема – любовь. Не полное, конечно, ее отсутствие, а так, нехватка. Дефицит любви.

* * *

Совещание длилось уже полтора часа, а конца и края ему не было видно. Аркатов только закончил отчитываться о проделанной работе, и Казаку не терпелось предложить новый, разработанный совместно со мной план-минимум. Евгений Викторович Кораблев, наш новый инвестор, благополучно выкупивший долю у прежнего, вконец спившегося и помещавшегося на тантра-йоге, улыбнулся и кивнул.

Коля засуетился, вскочил с места и затарахтел бойкой скороговоркой: «Основываясь на накопленном опыте и удачно проведенных маркетинговых исследованиях, мы отметили…»

«А штанишки-то ему коротковаты», – подумалось мне, пока я сонно из-за полуприкрытых век рассматривал друга.

Коля всегда торопится выступить, выслужиться перед значимыми людьми. Его конек – напористый подхалимаж, желание проявить себя самым лучшим менеджером на свете. «Интересно, а какой конек у меня?» – на этот вопрос я не знаю ответа. Слушая энергичную, но немного сбивчивую речь Казака, я украдкой поглядывал на инвестора, следя за его реакцией. Интересно, хоть кто-нибудь из доморощенных коммерсантов делает бизнес исходя лишь из соображений практицизма и экономической выгоды? Как часто, в угоду человеку, от которого зависит финансирование, приходилось совершать заведомые глупости и бессмыслицы. Иными словами, деньги – единственный фактор, влияющий на бизнес, но зачастую не в экономическом, а каком-то бесовском, эмоциональном смысле.

А ведь наступит день, когда молодые высокообразованные разводилы будут также сечь за мной. «Это похоже на дедовщину в армии, – думаю я, – сначала задницу лижешь ты, позже лизать начинают тебе».

Женя, крупный холеный тридцатипятилетний мужик с аккуратной бородкой на румяном лице крутил в руках свою маленькую моторолу. При одном взгляде на таких, как он, провинциальные дамы зачарованно пищат друг другу на ухо: «Бога-а-атый!» Черные брюки и светлый клетчатый пиджак, перстень с бриллиантом на мизинце, расстегнутая, что называется «до пупа» рубаха, предъявляющая взорам толстенную золотую цепь с огромным православным крестом, – все призвано подчеркнуть Женин достаток, его уверенность в завтрашнем дне и значимость. О себе инвестор всегда говорит прямо, не тушуясь: «Я человек солидный, влиятельный». Ездит он на огромном, как автобус, новеньком «джипе» Nissan Patrol и имеет жену Веру. Последняя, девушка красивая, но чрезвычайно тупая, производит впечатление человека, постоянно закидывающегося рогипнолом. Говорят, раньше она была учительницей младших классов, но лично я в этом сомневаюсь. Дети вряд ли стали бы ждать, пока она соберется с мыслями, чтобы поприветствовать класс.

– Хочу внести предложение, – прервал Казака инвестор. Евгений всегда говорит очень тихо, почти шепчет, и приходится реально напрягаться, чтобы разобрать отдельные слова. Я думаю, что подобная манера говорить призвана в лишний раз убедить окружающих в очевидной и недосягаемой простыми смертными крутизне собеседника, мол, вы, говно, ловите каждое мое слово, прислушивайтесь, суки, прислушивайтесь и благодарите судьбу за то, что свела вас со мной.

– Сейчас сколько времени? – спросил он.

Я посмотрел на свои часы и тут же подумал, что Zenith El Primero надоел и пора бы уже его поменять. Потом я принялся размышлять о том, какие часы мне нравятся, разглядывая при этом запястья присутствующих. У Казака – тоже Zenith, только другая модель. Мы покупали их вместе, в Mercury на Тверской. На толстой, белой и рыхлой, как булка, лапе Аркатова – довольно банальный Longines. Несмотря на определенную консервативность и дешевизну этой марки, я всегда испытывал по отношению к ней теплые чувства. И дело вовсе не в том, что Longines были любимыми часами какой-нибудь звезды, вроде Элвиса Пресли. Мой дед носил Longines, причем это были именные часы, подаренные ему министром обороны Чехословакии. Стоит мне только заметить на ком-нибудь эту фирму, и я сразу вспоминаю детство. Зима (в памяти всегда только она!), рано темнеющее небо и россыпь ярких звезд над шпилем МГУ, запах осетрового балыка и венгерского сервелата (спецзаказ, доставленный водителем) и тихое бормотание Джо Дассена из огромных размеров колонок музыкального центра Sharp.

Мой взгляд скользил дальше, не останавливаясь на Tissot'ax главбуха, менеджера по административной части Федорова и начальника отдела продаж Купрякова. Из-под белой манжеты Жениной рубашки нагло выглядывали Rado. Сразу же вспомнилась фраза Коко Шанель насчет того, что, если у человека нет вкуса, то, значит, нет и совести.

– Мы тратим ценные рабочие часы на эти заседания, – продолжал тем временем инвестор, – а могли бы посвятить их работе. Я предлагаю перенести координационные совещания на час раньше.

– На девять, что ли? – неодобрительно спросил Аркатов.

– А что тут такого? Кто рано встает, тому бог подает, – Женя заулыбался, он был доволен к месту примененной поговоркой и тем, что вызвал негативные эмоции. Ему явно нравилось злить людей.

«Наверное, это со школы», – подумал я. И захотел вмешаться. Начать свою фразу с чего-нибудь типа: «Я не для того десять лет бизнесом занимаюсь, чтобы вскакивать ни свет ни заря». Да и какой там «вскакивать», если частенько, после бессонной ночи, к трем дня глаза продрать не в силах?! С другой стороны, было понятно, что перед инвестором надо всегда демонстрировать прямо-таки неуемное желание работать, горбатиться на его, блядь, процветание. Поэтому, как обычно, для того чтобы добиться своего, надо было свести ситуацию к абсурду.

– В девять тоже неудобно, – сказал я, – все равно мы минимум по два часа тратим. К тому же, если ехать к девяти – трафик абсолютно ебанутый.

– Ну и чего ты предлагаешь? – Казак посмотрел на меня подозрительно и хмуро.

– Надо совещания в восемь начинать. Тогда все успеем.

* * *

Я не знаю, на чем мне остановиться, что выбрать… Я занимаюсь столь многим, но практически ничем всерьез. Мне уже тридцать, а кажется, только вчера был студентом. Я не взрослый, во всяком случае, просто не умею им быть. Но когда-нибудь да придется взрослеть? Не знаю, не знаю. Мне в это не верится. Хотя, наверное, я этого бы хотел.

К концу рабочей недели мне позвонил мой школьный товарищ Вадим Матусян. Еще больший распиздяй, чем я, он работает детским реаниматологом в Центре матери и ребенка на Юго-Западе и уже второй год пишет диссертацию. Мы были очень близки с ним с шестого по восьмой классы, сходясь, уже тогда, в несколько нестандартном взгляде на окружающий мир. Потом мы долго не общались. Вадим учился в медицинском и увлекался восточными практиками. Я заканчивал на хуй не нужный МГИМО и занимался мелким разводняком под громким названием «бизнес». Вадим хипповал, курил много травы и варил мак. Я принимал активное участие в первой движухе, ненавидел марихуану и обожал метамфетамин. Вадим зависал на флэтах, слушал King Crimson и Pink Floyd. Я организовывал Гагарин-парти и перся от Juno Reactor. У Вадима была своя тусовка, люди, которых он называл друзьями. Я всегда был одинок и отрицал само существование дружбы как явления. «Дружбы не бывает, – говорил я, – допустимо лишь взаимовыгодное союзничество». Мы были абсолютно разными. Казалось, у нас нет ничего общего. Года полтора назад я встретил его случайно в районном супермаркете. Сейчас мне кажется, я догадываюсь, что заставило нас вновь сойтись. Единственная общая черта. Просто мы из породы тех мужчин, что навсегда остаются мальчиками. Мы те, кого боятся и обходят стороной женщины, ищущие опору в жизни. Нам давно по тридцатнику, у нас дети, работы и обязательства. Но мы сознательно и усиленно не взрослеем, делая вид, что все это не про нас, предоставляя окружению становиться дядьками и тетками, обогащаться житейским опытом и стремиться к простому человеческому счастью.

– Здорово, Вован, – Вадим говорил возбужденно, – хочешь настоящий голландский экстаз попробовать?

– Вадик, ты что? – У меня было мало времени на подобные разговоры, я сидел на совещании у первого зама префекта ЦАО. – Последний рейв я посетил лет десять назад. У меня тогда были красные волосы.

– Это не имеет никакого отношения к рейву. Послушайся старого друга и отличного доктора, говна не порекомендую.

– Спасибо скажу?

– Ноги будешь целовать.

– Меня Барк в гости звала.

– Супер! Я с тобой. Там и замутим.

Я положил трубку с вязким ощущением, что вот снова меня подписали на какие-то тинейджерские забавы.

Вечером того же дня мы собрались в студии Юли Баркенштейн, довольно известного модельера и моей давней подруги. Она уже давно была влюблена в меня и сильно страдала, но при всем моем хорошем отношении к ней разделить ее чувства я так и не смог.

С одной стороны, меня немного напрягало участие в детском эксперименте, я представлял будущий невменоз и общую тупость и прикидывал, как долго это может продлиться. С другой стороны, меня радовало, что кто-то посторонний разбавит мой с Барк интим. Отбиваться от настойчивых приставаний возбужденной интеллектуалки – дело неинтересное и маловыгодное, кончающееся вымученным сексом с моей стороны или злобной неудовлетворенностью с ее.

– Ну, давай колеса, – сказал я и уселся перед телевизором, – сколько надо съесть, чтобы вставило?

– Какие еще «колеса»?! – Вадим вынул из сумки пакетики с порошком, вату и инсулинки. – Юлик, вскипяти воду, пожалуйста.

Довольной кошкой (мужики, наркотики) Барк скользила по квартире.

– Ух ты! – восхитился я. – По вене, что ли?

– Расслабься, – Вадим разводил порошок в воде и медленно втягивал через ватку в шприц.

Я прекрасно осознавал, что задавать дальнейшие вопросы бесполезно. Парень молчал, как партизан на допросе, накидывая на всю процедуру флер загадочности и центрируя свою фигуру в качестве некоего жреца или мага. «Все эти хипповские штучки…» – подумалось мне.

Я пощелкал телеканалами и не нашел ничего интересного – сплошные телевикторины или сериалы.

– У тебя же была порнуха, – обратился я к хозяйке, – какие то извращенства, вроде бертранизма в начальной школе…

Тем временем Вадим заканчивал приготовления.

– Для каждого по два баяна, – сказал он довольно торжественно, – первый в мышцу, второй через часок – по вене.

– Сначала мне как хозяйке, – попросила Барк.

Первое время после укола мы сидели молча, прислушиваясь к ощущениям. Сначала ничего не происходило. Потом что-то незримо поменялось, и пару минут я не понимал, нравится мне новое состояние или нет. Во рту пересохло, затошнило. На секунду стало страшно. «Может, слишком много?» – хотелось спросить, но слова застряли в горле. Так часто бывает в кошмарных снах. Надо что-то сделать, сказать, позвать на помощь, но почему-то не получается. В тот самый момент, когда все это начало и вправду действовать на нервы, все неприятные ощущения вдруг исчезли и моментально забылись, меня переполнила безмятежность и глубокая мышечная релаксация. Не было желания двигаться и говорить, сигарета выпала из безвольных пальцев. Ощущения приятные настолько, что выразить всю степень кайфа, наверное, невозможно.

– Ну, как? – где-то рядом был слышен голос Вадима.

Отвечать невозможно, да и не надо.

– Посмотрите на лампочки, – Матусян указывал на настенное бра.

Оно неожиданно вспыхнуло миллионами солнц.

– А ты молоток, Матусян, – я чувствовал, что улыбаюсь, – приятно. Как снова в школу, честное слово.

– Теперь догонка, – Вадим уже стоял рядом со мной и искал вену.

– Что? Прошел час?

– Полтора, друг мой!

На мгновение мне снова стало страшно.

– А вдруг слишком много? Уж больно хорошо!

– Много не будет. Хотя, если боишься, я твою дозу ширну себе.

Это было еще страшнее, чем передоз.

– Вмазывай быстрее!

Игла вошла в тонкую вену на кисти руки. Контроль. Практически сразу же я почувствовал новую, теплую и мягкую волну прихода.

– Нереально, – очень тихо, почти по слогам пробормотал я.

– Просто пиздец, – шептала Барк. Все это время она неподвижно сидела на стуле ссутулившись, прикрывая руками глаза.

* * *

Новая рабочая неделя началась с переговоров в Mc&Ericsson. Вообще практически все в моей жизни последнее время начинается с переговоров. С постоянной, выхолащивающей болтовни.

– Это важнейшая встреча, – Коля был, как обычно, с перепоя, нервничал и, пока мы поднимались в зеркальном лифте, не молчал ни минуты, – нельзя облажаться.

– Почему мы должны облажаться? – в отличие от друга я чувствовал себя превосходно, все воскресенье провел с ребенком, ходил с ним в кино, потом в ресторан, вечером посетил солярий и массажный кабинет, рано лег спать.

– Если мы не облажаемся, – Казак никак не хотел успокаиваться, – эти иностранные уебки включат нас в свою сеть. Понимаешь?

– Включат, включат, – я откровенно любовался на свое отражение.

Знаю, как смешно это выглядит. Неприкрытое самообожание. Нарциссизм. Влюбленность в самого себя и еще во все эти надписи на лейблах. Знаки отличия. Ну и черт с ним, а меня прикалывает, как я выгляжу в этом умопомрачительном полосатом костюме от Gucci, белоснежной рубашке Valentino и остроносых ботинках Cezarre Pacioti. «Молодой, преуспевающий, в меру романтик, в меру подонок, – думается мне, – идеальная пара для девушки с модельной внешностью и высоким IQ».

– Только не тормози, как в «Марсе», – голос напарника стал совсем уж нудящим и невыносимым.

– Ага.

– И, друг мой, Аркадий Николаич, в то же время не говори красиво, прошу тебя!

– А я прошу тебя заткнуться, ебаный невротик!

* * *

В небольшом светлом кабинете, заставленном эргономичной офисной поебенью, нас ожидала Алина Скворцова, начальник службы сетевого распределения, и к тому же шикарная блондинка лет двадцати пяти. На ней был светло-голубой обтягивающий костюмчик, который язык не повернется назвать деловым. И куда только смотрят цензоры корпоративной культуры?

При нашем появлении Алина оторвалась от полупрозрачного монитора новенького «мака» и встала из-за стола. Улыбнулась. Пухлые чувственные губы обнажили полоски сияющих итальянской сантехникой зубов.

«Интересно, – подумалось мне, – закачивала ли она в губы силикон?»

Алина сделала несколько шагов в нашу сторону.

– Очень рада! – воскликнула она, пожимая нам руки и жестом предлагая садиться. – Всегда приятно познакомиться с новыми игроками на рынке. Итак, вы…

Казак, несколько минут назад увещевавший меня не тормозить, завис, не сводя с госпожи Скворцовой восхищенных глаз.

– Мы представляем новую, динамично развивающуюся рекламную компанию, Бюро наружной рекламы, – сказал я. – Мы являемся владельцами довольно разветвленной сети щитов три на шесть метров, небольшой сети щитов сити-формата в пределах Садового кольца и большого количества мест под размещение крупных рекламных форм.

– Отлично! – Алина с некоторым опасением поглядывала на Казака, чей взгляд медленно отлип от ее губ и также медленно сместился в область прекрасной крепкой груди. К тому же от него вовсю несло перегаром.

– У нас достаточно много клиентов, – внезапно перед моими глазами в ускоренном темпе принялось прокручиваться hardcore porno. По стилистике это больше всего было похоже на ранние работы Майкла Нинна. Алина, сосущая мой член. Алина, раздвигающая тонкими пальцами с вампирским гелевым маникюром, влажное от желания отверстие. Я, засаживающий госпоже Скворцовой в догги-стайле. Она, распятая на кресте. Черные свечи, пентаграмма на стене, начертанная кровью невинных младенцев. Серые камни подвала придавлены темным низким потолком. Несколько человек в длинных черных плащах, в капюшонах, закрывающих лица. Только на мне багрово-красная мантия, только мое лицо, суровое и худое, не скрыто. Я – жрец. Я – ведущий церемонию. Я – приносящий жертву.

Откуда-то сверху сочится медленная и торжественная музыка.

 
…Символом Создателя я клянусь
Впредь быть преданным слугой самому
Могучему
Архангелу
Принцу Люциферу,
Кто был назначен Создателем как Его Регентом
и Лордом этого мира.
Аминь. Я отрицаю Иисуса Христа
и отрекаюсь от христианской веры,
презирая всю эту религию.
Теперь я…
Клянусь быть полностью преданным
Законному повелителю…
С такими именами:
Сатана, Левиафан, Белиал, Люцифер…[1]1
  Mercyful Fate 84 «Не Нарушай Клятву».


[Закрыть]
 

В моей руке раскаленный добела прут. Медленно, под монотонное чтение задом наперед молитв, я приближаюсь к девушке. Ей дурно от страха. Только что ее изнасиловал специально выдрессированный шакал. Я подношу раскаленный прут к ее коже. Она, когда-то нежная и гладкая, как китайский шелк, покрыта ссадинами и синяками, царапинами и следами от шакальих зубов. Я прижимаю прут к правой груди девушки, чуть выше темно-коричневого соска. На мгновенье, от еще не изведанной ранее боли, Алина приходит в себя и издает нечеловеческий крик. Запах горелого мяса. Одобрительный ропот людей в черных плащах. Пронзительный вой привязанного к алтарю шакала. И пунцовая отметина на ее груди: 666.

Порно-Оскар, честное слово!

– Ну, что же, – по-моему, госпоже Скворцовой тоже понравилось, вид у нее, во всяком случае, был довольный. – Надеюсь, что наши компании будут полезны друг другу.

– Конечно, – неожиданно подал довольно скрипучий голос Казак, – вы нам, мы вам!

Алина уставилась на моего компаньона с нескрываемым недоумением.

* * *

Не знаю, может, признаваться в этом для кого-нибудь стеснительно, но, что до меня, я люблю навещать своих родителей. Они живут в огромной мидовской квартире на Никитской. Помню, мы переехали в нее, когда мне не было и пяти, папа как раз получил новое назначение в Никарагуа. Как всегда, при подъезде к отчему дому меня настигла едва слышная сентиментальная грусть. Как странно! Я надеюсь, что принадлежу к новому поколению и ненавижу тоталитаризм. Помню, еще в школе меня тошнило от красных галстуков, пионерских линеек, истерзанных пубертатным онанизмом и прыщами комсомольских вожаков, речевок и партийного иконостаса на стенах класса. При этом я, словно постклимактерическая пенсионерка, имевшая последний хуй во времена хрущевской оттепели, испытываю неясную и неосознанную ностальгию по советским временам. Может, это тоска по большому стилю? По черной «волге» с водителем дядей Мишей, возящим меня в школу и обратно. По государственной даче в Фирсановке, похожей на небольшой дом отдыха. По нетерпеливому ожиданию родительских посылок, начиненных жевательной резинкой Wrigley's, конфетками Cadbury, аудиокассетами TDK, кроссовками Nike, джинсами Montana, и совершенно уж необычным резиновым человечком Moody Roody, меняющим выражение своего лица от радости до гнева, от горя до счастья под твоими пальцами. Видимо, у каждого свои воспоминания о брежневско-горбачевской эпохе. Я не знал очередей за вареной колбасой и туалетной бумагой, спирта «Рояль» и корейских сигарет с бумажным фильтром. Зато я помню музыку Поля Мориа и группы Space, обязательные бутерброды с черной икрой к утреннему чаю с лимоном, балыки и карбонады, сигареты Marlboro, дипломатический санаторий в Пицунде, свежевыстроенные корпуса которого гордо возвышались средь абхазских сосен.