Текст книги "Наезд"

Автор книги: Владимир Спектр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Родители находились как бы за гранью, вне обычных представлений о любви, тем более теперь, когда я вряд ли смог помогать материально, во всяком случае, на первых порах. Они ждали проявлений сыновней любви, а у меня не было денег, чтобы доказать ее.

Конечно, у меня оставался сын, мой маленький Сашка. Он жил со Светой и ее новым мужем. Я мог видеться с ним, но жена с большим трудом доверяла его мне. Встречи были редкими, очень редкими. Нет, конечно, ничего удивительного в том, что мальчик даже не называл меня отцом. Для него я всегда был просто Володя, просто старший товарищ. Да и какой из меня отец на самом-то деле? Мне казалось, я первый испугаюсь, если он назовет меня папой. Саша радовался возможности побыть со мной. Думаете, потому, что он чувствовал ко мне эту самую сыновнюю любовь? Ерунда! Мальчику просто нравилось разнообразие. Куча родственников, масса родственников, и все уделяли ему внимание. Потом, я никогда не грузил его, не таскал по врачам, преподавателям, на курсы и так далее. Встреча со мной всегда превращалась в маленький праздник. Мы шли в кино, ехали на фотовыставку, обедали в каком-нибудь тихом ресторанчике. Я покупал Саше игрушки. Целую кучу игрушек. А теперь, когда у меня кончились деньги и я не мог дать ему все то, к чему он привык, зачем бы он стал встречаться со мной?

Я снова и снова думал о Тане, с каждым мгновением все четче понимая, насколько сильно нуждаюсь в ней. «Мне нужно позвонить тебе, услышать твой голос, девочка моя», – думал я. Голова не болела, точнее, я просто не чувствовал ее. Зато сказывалась слабость. Чудовищная слабость. Меня тошнило, я блевал желчью, прижимаясь лбом к холодному фаянсу унитаза. Кокос кончился, меня тряс озноб. Кто это сказал, что от первого не бывает ломок? Мне казалось, что даже в далеком прошлом, когда у меня бывали проблемы с эйчем, мне не было так хуево. Я выуживал из мусорного ведра целый ворох целлофановых обрывков, в которые были завернуты столь ненавистные и так любимые мной граммы. Осторожно, словно клитор любимой женщины, вылизывал я их своим языком, покрытым белым налетом. Облегчение не наступало. Я собирал все инсулинки, разбросанные по квартире, промывал их водой, сливая буроватую от контроля жидкость в стакан. Залпом выпивал отвратительно пахнущую жидкость и прислушивался к ощущениям внутри себя. Тошнота только усиливалась. Еле доползал до кровати и вновь забывался тяжелым сном.

Когда я проснулся, то почувствовал себя немного лучше. За окном было так же темно, как и в прошлый раз. Мои часы Zenith валялись на прикроватной тумбочке. Они оказались разбиты. Я не знал, можно ли отремонтировать их теперь. Я разыскал свой старенький студенческий Tissot. Бог ты мой, еще пару недель назад я и предположить не мог, что буду снова носить их.

Я вновь принял душ, оделся, сил даже хватило, чтобы заварить себе крепкого чаю. В голове вертелись мысли о случившемся. Мысли о Тане. Где же она? Возможно, я, будучи в абсолютно неадекватном состоянии, обидел ее?

Наконец я нашел в себе силы выйти из дома. Автомобиль стоял у подъезда. При первом же взгляде на него, я понял, что что-то не в порядке. Подошел ближе и увидел, что крыша, капот, багажник, лобовое и задние стекла разбиты. Исковерканы. Расхуячены вдребезги. Под уродливо согнутым дворником виднелись какие-то поблекшие, мокрые бумаги. Я с трудом выдернул их. Это был учредительный договор нашей фирмы. От влаги текст пополз, но было отчетливо видно, что наши с Казаком фамилии грубо перечеркнуты красным. Руки, державшие листы, безвольно разжались, теплый ветер выхватил бумаги. Пожухлыми листьями разлетелись они под его порывами. Я следил за их полетом. Основная часть рухнула в огромную лужу у самого подъезда, только два или три были подхвачены ветром и устремились вверх. Тяжелым от воды бумагам далеко не улететь. Вскоре все они осыпались на грязную клумбу, неподалеку. Инстинктивно я подошел к ней и уставился на то, что когда-то было документом, подтверждавшим мое право на то место в мире, что я занимал. Первое, что я увидел, это опять моя фамилия, перечеркнутая красным.

* * *

В тайнике моей квартиры осталось всего восемь тысяч долларов. Я никак не мог припомнить, куда девались остальные сто двадцать. Конечно, что-то ушло на войну. Видимо, достаточно крупная сумма. Помнится, мы заказывали налоговые проверки и подсылали к Жене РУБОП. Слушали его телефон. Записывали его разговоры с Зайцевым. Пытались перекупить мусоров с Петровки. Платили адвокатам, чтобы те договорились со следаками закрыть наше дело. Что-то давали нашим бандитам, чтобы те уняли зайцевскую бригаду. Потом…

Все как-то смутно, даже сколько времени прошло, не вспомнить! Тысяч сорок занял Казак. Или полтинник? По-моему, Казак объяснил, зачем ему лаве, только вот я не помнил. И где Колян был теперь? Мобильный его оказался отключен, дома к телефону никто не подходил. Конечно, какие-то деньги я просто проебал. Что-то проторчал, что-то пропил, что-то вот именно протрахал. Но не мог же я потратить так много? Или все же мог? Последнее время я жил, как в тумане. Я думал о Тане. Она тоже пропала. Несколько раз я ездил к ней домой, но ее там не было.

Позже, через несколько дней, мне позвонил Казак.

– Здорово, – сказал он и замолчал.

– Привет, – я обрадовался. Искренне. Мне было совсем одиноко без единственного друга! Я подумал так и тут же немного устыдился собственных мыслей. Все же, кто как не я сам все время отрицал даже существование института дружбы?

– Куда ты подевался? – мой голос вздрогнул.

Казак молчал. Мне даже показалось, что связь прервалась.

– Алло! – закричал я. – Алло!

– Послушай, – прервал молчание Коля, – у нас последнее время дела шли не очень. И в целом, в бизнесе, да? Потом с Женей эта хуйня. Я тебя ни в чем не обвиняю, но ты и сам знаешь, что в таких случаях партнерам лучше разойтись. Когда совсем не прет. Короче, я уехал во Францию. У меня же вид на жительство, ты знаешь. Там, в России, мне больше уже делать нечего. Это ведь именно под твоим влиянием я в бизнес полез. С одной стороны, я тебе благодарен, а с другой… Карьеру я похерил из-за этого бизнеса. Теперь уже не вернуть ничего. Хули тут поделаешь! История с Женей, конечно, заглохнет. Никто с тебя этих лаве несусветных требовать не станет. Но и фирму мы потеряли безвозвратно. Подумай! Столько лет работы, и все псу под хвост! Я занял у тебя сороковник. Ты не волнуйся, я верну. Вот встану на ноги и верну потихоньку, расплачусь.

Как только Казак замолчал, в трубке раздались короткие гудки.

Я некоторое время постоял с телефоном в руках, потом набрал такой знакомый номер.

– Леня, – сказал я, и голос почти не дрожал, – слушай, я очень хочу билеты на оперу в первый ряд достать. Не поможешь?

* * *

Несчастные восемь тысяч подошли к концу очень быстро. Ровно штуку стоил слуховой аппарат для бабушки Инны. Еще две ушли на приобретение шубы для Клары. Две тысячи дал родителям на ремонт. Этого оказалось мало, им было надо еще, минимум пять, и я, конечно, пообещал. Разве мог я обмануть надежды родителей? Я любил их, а любовь всегда выражается деньгами, не так ли? Оставшаяся трешка расходовалась на еду и кокос. Ее хватило ненадолго, особенно если учесть, что моя средняя доза составляла два грамма в день. А это примерно триста долларов. Я пытался снизить потребление, снимался алкоголем, но в итоге ничего не выходило. Кокаиновая истерия сменялась моментально наступающей депрессией, единственный выход из которой – пара жирных дорог и сто пятьдесят граммов виски. На какие-то двадцать минут снисходила благодать, хотелось усилить это ощущение, действовать, что-то предпринимать. Активизации хватало только на то, чтобы вынюхать еще дорогу и снова погрузиться в истерику.

Большинство старых знакомых перестали со мной общаться. Ну, в самом деле, на кой черт общаться с вечно удолбанным банкротом? Женины менты и бандиты больше не проявлялись. Видимо, успокоились. Понял, сука, что получить денег не выйдет, и удовлетворился фирмой. Все мои многочисленные помощники, адвокаты, налоговики и РУБОПовцы испарились, как только стало ясно, что денег у меня нет и я даже посиделки с ними в «Маме Зое» оплатить не в состоянии.

Еще через неделю последний близкий мне человек – барыга Леня сказал как-то поутру, выстраивая очередные дороги на старом помутневшем зеркале:

– Слушай, Володя, ты не обижайся, но, по-моему, тебе пора остановиться.

– От кого угодно, только не от тебя ожидал это услышать, – меня пробирала нервная дрожь, я залпом выпил рюмку водки.

– Ты уж как-то слишком плотно присел, – Леня придвинул зеркало ко мне.

Я поправил трубочку, свернутую из банальной сторублевки, и склонился над зеркалом.

– Так до беды недалеко, – Леня вздохнул и тоже выпил, – я, знаешь, насмотрелся всякого.

Первое время после снифа я помолчал. Прислушался к организму. Дорога немного прочистила мозги. Реальность выплыла на поверхность и закачалась перед глазами. Все обострилось. Вдруг вспомнил Таню, один из последних наших разговоров про Испанию.

– Леня! – сказал я так громко, что мой собеседник вздрогнул. – Так она уехала из страны. На четыре года! Теперь понятно!

– Кто уехал? – вежливо поинтересовался барыга. На его худом бесстрастном лице, однако, не отразилось ровным счетом ничего.

– Таня, – я выпил снова и принялся сооружать еще дорожки, – девочка моя, Таня. Любовь моя.

Что я говорил еще, не помню. Леня утверждает, что это было больше похоже на бред, чем на разговор. Я обращался к Тане, будто бы она была рядом, апеллировал к Казаку и даже Жене.

Когда я успокоился и сознание мое вновь, пусть на некоторое время, прояснилось, Леня сказал:

– Тебе точно пора прекращать с кокосом. Иначе плохо кончишь. Да и в кредит я больше продавать не могу. Посуди сам, ты уже почти трешку должен.

* * *

В душе моей поселилось отчаяние. Не та неврастеническая паника, охватывающая периодически Казака. Не та яростная ненависть: «Пропади все пропадом, будь, что будет, нате, суки, подавитесь!» – что столь часто гостила у меня. Просто липкое и оцепенелое, вялое и бесконечное, душное, выражающееся в физических реакциях (отсутствие аппетита, интереса к происходящему, нежелание выходить на улицу) чувство. У меня появилась масса свободного времени. Я спал до пяти-шести вечера. Если, конечно, это состояние полудремы, проникнутое цветными снами, похожими на галлюцинации, можно было считать сном. Телефон звонил редко, я уже привык к этому. Обычно я поднимал трубку и молча слушал говорящего. Не то чтобы мне не хотелось поддерживать разговор. Просто я не совсем понимал, зачем это надо.

Я имею в виду не только общение, я имею в виду саму жизнь, все это наше, как его там… «существование». Всегда волновавшее меня «почему?» неожиданно сменилось вопросом «зачем?».

Последнее время я все чаще задавался им: «зачем?».

Быть зачатым случайно или в строгом соответствии с планами твоих родителей? Быть выношенным матерью, страдающей от токсикоза, невероятно сексуальной или, наоборот, чересчур уродливой от огромного, как земной шар, живота? Выползти в свет самостоятельно или быть выковырянным через кесарево сечение волосатыми руками опытного акушера? Здоровым куском мяса или маленьким бескровным комочком сосать сладкое молоко из распухших грудей? Визгнуть первое «агу» или оказаться глухонемым? Сделать первые шаги или всю жизнь быть прикованным к инвалидному креслу? В первый раз поцеловать белобантную девочку Лену или быть жестоко изнасилованным извращенцем воспитателем? Учиться на «отлично» в спецшколе или слыть заядлым хулиганом в ПТУ? Изучать иностранные языки, посещать кружки рисования или пить со старшим братом дагестанскую водку? Поступить в престижный вуз или быть призванным в армию и погибнуть в Грозном, вскоре после учебки? Переебать всех красивых телок в округе или прыщавым мастурбантом пялиться на усатую соседку с пятого этажа? Почитать своих родителей или дать пизды отцу и навсегда уйти из дома? Устроиться на престижную работу или свободным бездельником рыскать в поисках халявы? Объехать весь мир или никогда не покидать родного поселка? Жить с богатым престарелым модельером или сосать километры хуев в темных коридорах «Казармы»? Ворочать миллионами или отбирать у старушек авоськи со скудными продуктами?

Зачем? Зачем? Зачем?

Как и на вопрос «почему», я никогда не находил ответа. Может, его просто не было? Все больше склонялся я к мысли, что жизнь на Земле – неудачный эксперимент. Те, кто затеял его, давно уже бросили нас на произвол судьбы. Эксперимент приостановлен, например, из-за недостатка финансирования. На нас ставили опыты, нас изучали…

Теперь, когда необходимость в этом пропала, жизнь наша потеряла всякий смысл. Все, что происходит здесь, происходит просто так.

* * *

Таня позвонила примерно через неделю. Это было утром, когда я по обыкновению только собирался лечь спать, предварительно выпив три бутылки пива и поллитра «Флагмана». Вечером засыпать стало абсолютно невозможно, меня одолевали воспоминания. Мне казалось, я брежу наяву. Картинки из прошлого. Далекие годы и совсем недавние события устраивали безумную карусель, смешивались и пересекались, путаясь в моей памяти. Казалось, только вчера ходил я с мамой в ведомственную поликлинику, к стоматологу. У меня было двойственное отношение к этим походам. Страх. Естественно, как всякий нормальный ребенок, я боялся врачей, особенно зубных. Но при этом к страху всегда примешивалось какое-то сладостное ожидание. Ведь я точно знал, что потом, после посещения, буду щедро вознагражден. И дело не в тех подарках, что делала мне мама, не в том особенно вкусном угощении, ожидавшем меня дома. Дело в каком-то невероятном фантастическом чувстве облегчения, которое испытывал я, выходя из кабинета врача.

Похоже, безвозвратно прошли те времена, когда помощница по хозяйству выносила из квартиры мешки, полные пустых бутылок из-под виски и дорогих коньяков. Да и самой помощницы больше не было. В моем доме грязь не убиралась уже, кажется, вечность. Я порой делал слабые попытки вынести протухший мусор, скопившийся в пакетах возле мойки, подмести пол, собрать окурки и осколки расколоченных в приступе ярости пепельниц, помыть посуду. Впрочем, стоило ли мыть посуду, если я почти ничего не ел? Аппетит, бывало, появлялся, и я умудрялся впихнуть в себя какой-нибудь бутерброд до того, как меня тянуло блевать. С другой стороны, грязь была не так уж и страшна, телок у меня все равно здесь больше не бывало. Да, по правде сказать, на секс меня в последнее время не тянуло. Как-то было не до того. Вот я пытался подрочить, но хуй, словно резиновый, гнулся во все стороны и стоять не собирался. Я, впрочем, не напрягался, какая разница, мне это было не особо интересно. Большой плазменный телевизор, по которому так прикольно было раньше смотреть отвязанную немецкую порнуху, я продал и довольствовался обычным маленьким «самсунгом». Интересно, откуда он появился в моей квартире? Раньше я подобного дерьма в доме не держал. С другой стороны, пропало множество вещей, например ноутбук, фотокамера Bronica RF 645, (та, что была признана лучшей в 2002 году, помните?), DVD-проигрыватель, какая-то одежда. Я, признаюсь, никак не мог вспомнить, что конкретно, но почти вся новая коллекция D&G точно. Музыкальный центр зато был на месте, почти как новый. Я, правда, отчего-то разлюбил музыку. Меня она, как и практически все внешние шумы, напрягала. Если не сказать, бесила. Приводила в ярость. Делала невменяемым, душевнобольным. Особенно современная электроника. Переслушал я ее, что ли? Да и в клубах, куда бы я ни приходил, все тоже самое, сплошной house и techno. Надоело чертово однообразие. Мне хотелось что-нибудь старенькое послушать, к примеру, Kraftwerk, или Suicide, или Fad Gadget на худой конец. Куда-то только запропастились все мои диски, а сейчас такое старье и не сыщешь. Вот и приходилось сидеть в тишине. Почти в мертвом безмолвии, изредка прерываемом звонком телефона. Его я еще умудрялся оплачивать, и он время от времени выводил еврейский мотивчик. Вот и на этот раз он трезвонил, а в крови моей плескались пиво, водка и больше полграмма спида. (Кокаин стал не по средствам.) Я собирался лечь спать или хотя бы сделать вид, что ложусь спать. Перед этим, по старой привычке, почистил зубы. С зубами тоже было не все в порядке. Надо было сходить к врачу, залечить те, что чудом уцелели после терок с зайцевскими «пацанами». Я никак только не находил для этого времени. Я был либо удолбан, либо в таком отходняке, что лучше уж сразу умереть, чем попытаться двигаться. Но к врачу сходить было надо, тем более что эти оставшиеся зубы крошились и ломались. Неужели все они были гнилыми? Я думал о зубах и рассматривал себя в зеркале. Не мешало бы побриться, но тогда стали бы отчетливо видны все побочки, прыщи и покраснения, шелушащаяся, сухая кожа. Впрочем, все это и так было видно. Я чистил зубы, вернее, то, что пока сохранилось в моем воспаленном рту. В это время зазвонил мобильный, и я выплюнул пену вперемешку с кровью и потащился на кухню, взял трубку со стола и посмотрел на дисплей. Высветился какой-то незнакомый номер, и в душе моей появился неприятный холодок, последнее время я не любил неизвестных номеров.

Я нажал на кнопку с полустертой надписью «yes», поднес трубку к уху и сказал осторожно:

– Алло.

Сначала в динамике были слышны какие-то шорохи, всхлипы и стрекот, но потом наступила тишина. Полная. Дома тоже было тихо. И вот в этой абсолютной тишине раздался ее голос. Такой родной и знакомый.

– Привет, – сказала она.

Сколько раз я представлял, как она позвонит мне и что я скажу. Я проигрывал, нет, переживал этот звонок сотни, если не тысячи раз. Сначала я хотел говорить с ней, попытаться выяснить, что толкнуло ее на такую жестокость по отношению ко мне. Исчезнуть из моей жизни, когда, казалось, мы настолько близки друг другу. Испариться, ничего не сказав, не объяснившись. Я думал, что, может быть, обидел ее. Хотел попросить прощения, попытаться вернуть ее. Тогда, думал я, все изменится, встанет на круги своя. С ее помощью надеялся я вернуться к нормальной жизни. Она не появлялась, и сердце мое ожесточалось. В какой-то миг я даже стал винить ее во всех своих бедах. Я знал, что рано или поздно она все же позвонит мне. И вот тогда я собирался высказать все, что накопилось в душе, все, что я думал о ней. Несчастной провинциальной стерве, привыкшей шагать по трупам встреченных ею мужчин. Еще через какое-то время я решил не распаляться. Просто, услышав ее голос в телефонной трубке, послать куда подальше и отключиться. Еще позже я решил даже не разговаривать с ней, не удостаивать ее разговором. Безмолвно выключить телефон, и все.

И вот настало то время, когда я стоял на кухне, в невменяемом состоянии, которое, впрочем, для меня давно стало нормой, и слушал ее голос. И я тут же забыл все, о чем столько думал, что столько раз представлял в уме.

– Алло, – сказала она.

Я медленно выходил из оцепенения. Словно кетамин отпускал.

– Да, – сказал я голосом настолько слабым, что он, казалось, вот-вот лопнет, словно мыльный пузырь.

– Как ты?

Как я? Что ж, на этот вопрос было что ответить. Рассказать кое-какие подробности моего существования. Что я только и думал, что о ней, к примеру. Не о том, сколько денег проебано, не про отнятый бизнес, а про нее, высокую коротко стриженную блондинку, казавшуюся до поры живой.

– Не очень, – ответил я вместо этого.

– Понятно, – она помолчала, видимо, размышляя, – я тоже…

Дар речи неожиданно вернулся ко мне.

– Где ты? Где ты? Куда ты пропала? – я почти кричу.

– Я уехала работать в Испанию. Я же говорила тебе.

– Но почему ты не предупредила об отъезде? Ты же такой близкий мне человек. У меня ближе нет никого. Я думал, ты любишь меня.

– Я тоже так думала, – она опять умолкла.

– Думала? А теперь? – казалось, сердце вот-вот выскочит наружу.

– Теперь я в этом не уверена. Ты знаешь, когда я уезжала, думала, не смогу без тебя.

Она снова замолчала, и я молчал вместе с ней. А что тут скажешь?

– Я, конечно, переживаю. Но, в целом, ты знаешь, мне здесь хорошо. Интересная работа, много новых знакомых, новая страна… Я начала забывать тебя.

– А я нет, – в горле стоял ком, мне казалось, я вот-вот расплачусь.

– Наверное, это была не любовь. И потом, ты не тот мужчина, что мне нужен. Мне нужен настоящий. Понимаешь?

– А я какой? Игрушечный?

– Ну, ты не обижайся, ты вообще не мужчина.

– Да, а кто я?

– Неважно. В общем, я позвонила попрощаться, а то как-то не по-человечески получается. Я больше не буду звонить, причинять тебе боль. Постарайся…

На этих ее словах связь неожиданно прервалась. Я попытался набрать определившийся номер, но звонок все время сбрасывался. Я просидел еще полтора часа в ожидании, что Таня перезвонит. Она, конечно, не перезвонила.

* * *

Несколько месяцев добровольной изоляции от социума обернулись все более разраставшейся пустотой. Сначала кусочек этой пустоты незаметно поселился во мне, как Чужой в Сигурни Уивер. Потом он начал расти и постепенно превратился в целый мир, который захватил не только меня самого, но и почти все пространство вокруг. В одно утро, являвшееся, скорее всего, ранним вечером, я вдруг ясно осознал, что еще неделя, даже пара дней бездействия, и меня не станет. Я и сам превращусь в пустоту. Темное, пыльное, прокуренное и душное НИЧТО.

В одно утро, являвшееся, естественно, ранним вечером, я все же нашел в себе силы встать под душ и побриться. И даже подушился чудом сохранившимся «Диором». Я хотел надеть свой лучший костюм, но оказалось, что правая брючина заблевана, а на рукаве красовалась довольно внушительная дыра. Перерыв практически весь гардероб, я все же отыскал чистые джинсы и свежую футболку. Странно, но теперь мне было абсолютно все равно, что за лейбл был пристрочен к ней. В голове почти не шумело. Правда, иногда подкатывали приступы тошноты, но за последнее время я так свыкся с этим, что практически не обращал на них внимания. Я немного постоял перед входной дверью в нерешительности, но, в конце концов, все же нашел в себе силы, открыл ее и сделал шаг за порог.

На улице было свежо. Влажный асфальт тянул прикоснуться к своей шершавой поверхности. Я на мгновение вспомнил детство. Маленький человек ближе к земле. Хотя, в известном смысле, старики еще ближе к ней.

Однако маленький человек чаще смотрит себе под ноги. Дождевые черви, гусеницы и жуки не остаются незамеченными. Каждая лужа предстает если не морем, то, по крайней мере, озером. Каждая щепка кажется фрегатом.

Я оторвал взгляд от земли и посмотрел по сторонам. Первое, что бросилось в глаза, – мой искалеченный SLK. Я подошел к своей машине. Некогда хищный спорткар сиротливо ржавел под пасмурным небом. Кто-то спиздил колеса, и машина стояла, опираясь на столбики кирпичей, словно калека на костыли. Я прикоснулся к изуродованному металлу. Вспомнил, как гонял по Можайскому шоссе. В CD-проигрывателе не смолкало techno. Стрелка спидометра не опускалась ниже отметки сто шестьдесят, а мой член не выпускала из своего инфицированного рта старая прожженная блядь, купленная за какие-то копейки у поворота на Рублевку. Меня снова сильно замутило, и я чудом удержался, чтобы не проблеваться. Перед глазами поплыли круги. Я постоял некоторое время, опираясь на крышу автомобиля. Состояние постепенно нормализовалось. Последний раз я провел ладонью по синему крылу и двинулся в путь.

В карманах было совсем мало денег. Рублей двести, не больше. Сначала я хотел взять такси, но, поразмыслив, решил все же воспользоваться общественным транспортом. Тем более что на автобусной остановке народу было немного. Две дородные тетки в возрасте, в серо-голубых одинаковых плащах, с огромными сумками, набитыми, очевидно, какой-то бесхитростной снедью. Пожилой негр, в очках и с папкой под мышкой, скорее всего, работник какого-нибудь африканского посольства, находящегося неподалеку. Школьник в ярко-синей олимпийке, с огромным ранцем за спиной. Неопределенного возраста алкоголик, бросающий вокруг себя неуверенные взгляды. Я встал немного в стороне, не в силах отождествить себя с этими людьми. Вот подошел автобус. Медленно, пыхтя и отдуваясь, он раскрыл свои двери, неохотно приглашая в холодный грязный салон. Я пропустил вперед теток и следом за ними поднялся по ступенькам. На переднем сиденье мирно спал пьяный. Стоять рядом было невозможно, тяжелое чесночное дыхание в сочетании с перегаром просто сбивало с ног. Я протиснулся в конец автобуса и отвернулся от попутчиков. За мутным, заляпанным дорожной грязью стеклом тряслась Мосфильмовская улица. В первый раз после выхода из дома я задумался о том, куда, собственно, направляюсь. С какой целью? Зачем? Особых идей в голову не приходило, и я решил просто выпить где-нибудь кофе и привести в порядок свои путаные мысли.

Не более чем через двадцать минут автобус подъехал к Киевскому вокзалу. Пассажиры, толкаясь и торопясь, устремились на улицу. Вышел и я. Вокруг грязных палаток, торгующих дешевыми сигаретами, толпился народ. Я, было, занял очередь, чтобы купить пачку «Кента» по оптовой цене, но уже через десять минут безыдейного стояния терпение покинуло меня, и я отвалил, решив купить сигареты где-нибудь по дороге, пусть дороже, зато без очереди.

Перед входом в метро грязненькие старушки торговали какой-то пожухлой зеленью, подозрительного вида одесской колбасой и «Очаковским» пивом.

Я попытался сосчитать, сколько лет уже не пользовался этим видом транспорта. Семь? Шесть? Особенно ничего не изменилось. Разве что вместо жетончика мне выдали картонную карточку, и старинные турникеты при входе были заменены современными считывающими магнитный код аппаратами.

Стены метрополитена пестрели рекламой. Это были не те, привычные для моего взгляда, плакаты, украшавшие щиты 3x6, призывающие ездить на BMW и Volvo, летать авиакомпанией Emirates и покупать квартиры в новеньком пентхаусе с видом на Университет. Реклама метро была направлена совсем на других людей. На тех, кто не имел автомобиля, чье материальное положение, а стало быть, и свобода, ограничивались заработной платой в пределах двухсот, ну, максимум, трехсот долларов в месяц. Объявления на стенах предлагали поучаствовать в беспроигрышных лотереях, воспользоваться кредитом на покупку бытовой техники, купить пару прочной и недорогой обуви в стоковом магазине, пройти курс обучения английскому языку.

С объявлений я переключил свое внимание на людей, плотной серой массой движущихся по бесконечным переходам. В цветовой гамме превалировал черный, лица усталые и сосредоточенные, походили одно на другое. Было очень много бомжей. Грязные и оборванные, распространяющие вокруг себя едкую вонь, тащили они свои здоровые тюки. На миг стало страшно. Вспомнилось, как когда-то давно, еще в школе, пугали меня эти живые призраки, и как часто задумывался я о том, что приводит людей в такое состояние. Что толкает их к последней черте. И не суждено ли и мне когда-нибудь пополнить их ряды.

Я вновь попытался отрешиться и стал размышлять над тем, как мне теперь устраивать свою жизнь. Не становиться бомжем, в конце-то концов! У меня довольно много связей, я имею большой опыт в рекламе…

Я вышел на станции «Маяковская» и направился в кафе «Цитрус». Прошлое, такое недавнее, но кажущееся почти забытым, неожиданно встало перед глазами. Я вспомнил, сколько раз бывал я здесь на деловых обедах и приятельских ужинах, сколько раз встречался здесь с Таней.

Таня, Таня! Высокая коротко стриженная блондинка с красивой грудью и чувственными губами никак не хотела отпускать меня.

Стоящий на входе в кафе секьюрити приветственно улыбнулся. Управляющий кафе Георгий вышел навстречу.

– Где пропадал, Володя? – спросил он. – Тысячу лет тебя не было! Уезжал куда-нибудь?

– Ну да, – ответил я, – был в творческом отпуске. Я сел за столик у огромного, во всю стену окна.

Заказал эспрессо и с ужасом вспомнил, что сигарет так и не купил.

– Что за блядство! – выругался я вполголоса и принялся шарить по карманам. На удивление, чудо свершилось, и в правом кармане куртки я нашел смятую пачку. Некоторые сигареты раскрошились, но оставалось еще несколько штук, вполне пригодных для курения.

Незнакомая улыбчивая официантка принесла кофе. Я сделал маленький глоток и закурил. Блаженство неожиданно снизошло на меня. Блаженство и покой. Чувства, так давно не гостившие у меня. Мне даже стало как-то не по себе. Я сделал еще несколько глубоких затяжек и прикрыл глаза. Жизнь показалась не таким уж и дерьмом.

«Все еще можно исправить, – подумал я про себя, – надо сделать несколько звонков, разослать резюме, устроиться куда-нибудь, и все образуется, точно».

* * *

Петр Вениаминович Шодин, директор рекламной компании «Оникс», сидел за огромным ореховым столом в своем кабинете. На стене висела карта Москвы, утыканная флажками, указывающими на расположение рекламных щитов. Карта просто пестрела флажками. Фирма «Оникс» входила в пятерку сильнейших. Возле стола стоял массивный сейф израильского производства. На дверце рядом с кодовым замком были прикреплены православные святые на магнитах, целый иконостас, а чуть выше из магнитных же букв была выложена надпись «Спаси и сохрани!».

Петр Вениаминович снял очки и потер переносицу.

– Да, Володя… – многозначительно протянул он. Он помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Понимаешь, парень ты хороший, – наконец сказал он и снова погрузился в молчание.

От этого молчания мне стало как-то не по себе. Я пододвинул к Шодину свое резюме:

– Вы посмотрите резюме, Петр Вениаминович. У меня есть опыт как продаж, так и планирования, но самое главное – взаимодействия с властными структурами. Связи и так далее.

Шодин мельком глянул на бумаги.

– Это все ясно, Володя. Я знаю…

Он встал и подошел к окну.

– Есть только одно «но», – сказал он, глядя на вечную пробку на Садовом кольце, – вернее, даже два.

– Да? – от напряжения у меня заболела голова.

– Да, – подтвердил Шодин, – первое – ты всю жизнь был коммерсантом, предпринимателем. А это значит, что где бы ты ни работал, ты всегда будешь думать о создании собственного дела, собственного бизнеса. Ну, к примеру, увести контракт или клиента хорошего…

– Я понимаю, Петр Вениаминович, – нервным движением я ослабил тугой галстучный узел, – именно поэтому я и не прошу меня в штат зачислять. Я предлагаю вам заключить со мной что-то вроде агентского соглашения. Я мог бы договариваться с чиновниками о новых рекламных местах. Потом, есть схемы по снижению платежей в бюджет. И по продажам… У меня со многими западниками хорошие отношения. А там клиентов богатых – полно.