Текст книги "Наезд"

Автор книги: Владимир Спектр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Тринадцатого я отмечал в «Антонио». Среди гостей была куча знакомых бизнесменов, чиновники и политики. Пригласил я и Таню. Та пришла в роскошном вечернем наряде – черном обтягивающем платье, обнажающем спину. На шее блестело недорогое, но очень стильное, колье, по-моему, Swarovsky.

Я не мог отвести от девушки восхищенных глаз. Может быть, я и вправду влюбился?

Родители не приехали. Отец сослался на занятость, аврал на работе, мама вяло пожаловалась на здоровье. «Поздравляем, Володя, – сказала она. – Счастливо отпраздновать, только аккуратнее, знай меру». Я немного расстроился: в кои-то веки решил устроить цивильное празднование без стриптиза и шоу трансвеститов, кокаинового бара и тому подобного распутства! Кто знает, что будет со мной в следующем году! Где, с кем и как буду я праздновать следующий свой день рождения?

Пришла сестра с мужем, полноватым маменькиным сынком Петей.

Проходя мимо, я злобно шепнул ей на ухо:

– Чего ты в Тулу со своим самоваром? Была бы одна, познакомил бы тебя с каким-нибудь банкиром.

Женя довольно быстро набрался, бросил свою жену и настойчиво приставал к чужим спутницам. Аркатов напился еще быстрее, он периодически порывался сходить к несуществующему оркестру, заказать имениннику песню. В основном же все было достаточно буржуазно. На горячее подавали сибаса, запеченного с картофелем, вполне себе консервативное блюдо. Гости пили Chablis и Martini extra dry, говорили много тостов. Ближе к полуночи я все же позволил себе расслабиться. Вадим сгонял в дежурную аптеку, привез пару инсулинок, и мы быстренько бахнулись в туалете. Окончание празднования запомнилось каким-то стеклянным и хрупким. Все вокруг казались не настоящими людьми, а только голограммами.

Позднее всех появился Казак, сильно пьяный и в сопровождении не менее пьяной, но довольно очаровательной, смутно знакомой спутницы. Кажется, это была стриптизерша из «Мятного Носорога». В руках Коля нес казачью шашку и папаху.

– Дорогой Вован, – закричал он еще из дальнего конца зала, – вот, бля, тебе наш донской подарок! Шашка и папаха! Произвожу тебя в казаки! – с этими словами он протянул мне свои дары. Я неуверенно принял из его рук тяжеленное холодное оружие. Кто-то, кажется, Женя, нахлобучил мне на голову папаху.

– Вылитый казак! – закричали гости.

– Махмуд Эсамбаев, – сказал Женя.

– Ага, – Коля наполнил бокал вином и поднял его высоко над своей головой, – правда, Эсамбаев был пидаром. Вот, давайте выпьем за то, чтобы Вован пидаром не стал!

В этот момент я уже знал, что что-то будет. Что-то произойдет. Среди моих гостей был близкий друг Умара Джабраилова Исса. Насколько я знаю, он был из того же тейпа, что и Эсамбаев. Снежным барсом метнулся он к Казаку, коротким и точным ударом сшиб его с ног и несколько раз ударил поверженное тело ногами.

– Сука, – на глазах Иссы были слезы, – кровью харкать будешь, а слова свои назад возьмешь.

Казак сделал попытку подняться и сказал: «Извиняюсь». В тот же момент он в очередной раз был сбит на пол. Исса повернулся ко мне и коротко кивнул.

– Извини, друг, но я вынужден уйти.

Резко повернувшись, гордо вскинув голову, он прошагал к выходу из ресторана. Крупные слезы катились из его иссиня-черных глаз.

Тишина повисла над залом. Казак поднялся, посмотрел угрюмо в след ушедшему:

– Я тоже, пожалуй, пойду.

Фраза эта, сказанная слабым безжизненным голосом протрезвевшего друга, на мгновение повисла в безмолвии, но затем постепенно растворилась во все нарастающем гомоне гостей.

Я подошел к другу, обнял его:

– Что ты, Казак? Ну, был один урод на празднике, чего ж теперь? Пойдем, выпьем. Пока тебя не было, так грустно было.

Казак потер ушибленные места и мрачно пробормотал:

– Зато теперь повеселились, да?

* * *

Через день или около того (когда я там очнулся после нескончаемого кокосово-клубного трипа?) мама позвонила снова.

– Ну что же не заедешь? – сказала она так, будто мои посещения родителей были постоянной практикой. – Мы хотим тебя поздравить, подарок опять же…

Я решил приехать. В конце концов, что мне стоит. Мало того, я был тронут, даже сильно. Они хотят меня видеть, они соскучились! Я приехал под вечер с бутылкой Moet Chandon для мамы, Hennessey для отца и огромным тортом. Дверь отворила мама.

– Что же так поздно? – тон ее голоса был достаточно недовольным. – Завтра рабочий день, между прочим, отцу рано вставать…

– Извини, – я потянулся, чтобы обнять и поцеловать ее, довольно неловко.

– Не топчись в прихожей, – мама покачала головой, – напачкаешь.

– Да я же на машине, не грязный.

– Ну, не тебе же убирать, конечно, – тон постепенно сменялся на негодующий.

Я решил не спорить. Натопчу, так натопчу. Снял ботинки, дубленку и прошел в комнату. За столом сидели отец, обе бабушки (по материнской линии и отцовской), сестра.

– Привет, – сказал папа, – поздравляем.

Бабушка по отцовской линии встала из-за стола, обняла меня и сунула в руку какой-то небольшой сверток.

– Что это?

– Пенсия у меня маленькая, – начала бабушка любимую тему, – да я ее всю родителям отдаю. Время сейчас, знаешь, какое? Но я на шее у них не сижу… А это подарочек тебе, сама связала, носочки…

Неожиданно захотелось разрыдаться. Хотя к чему такая сентиментальность? Сколько себя помню, с самого раннего детства она дарила на каждый мой день рождения связанные собственноручно носки, у меня даже есть подозрения, что бабушка когда-то навязала их немерено впрок. Все носки абсолютно схожи, одного цвета, из одной и той же шерсти.

– Поздравляем, – быстрым движением мама протянула мне конверт. В конверте зеленела стодолларовая купюра.

– Да что ты, зачем это, – я улыбнулся как-то неловко и отчасти виновато.

Помню, на прошлый мой день рождения родители не подарили мне ничего. Они даже не поздравили меня, скорее всего, просто забыли. Ну да ладно, я привык, что обо мне вспоминают только тогда, когда я нужен, а не просто так, по случаю.

– Не надо, – сказал я.

– Почему не надо? – отец откупорил бутылку шампанского.

– Бери-бери, – мама кивнула, – а то будешь потом рассказывать, какие у тебя плохие родители, как они тебя не любят.

Интересно, кому я должен это рассказывать. Да я, в общем-то, никогда и не задумывался на этот счет. Или, может быть, я никогда не питал на этот счет иллюзий? Как вообще должно строиться общение родителей и повзрослевших детей в современном мире? Ну, в детстве все понятно: обучение, воспитание, родительская забота. А потом, когда дети вырастают? Судя по всяким там устоявшимся в обществе морально-этическим нормам, мы, то есть дети, должны начинать в свою очередь заботиться о родителях. Куда ни посмотри, все сводится к простым финансовым отношениям, то есть сначала родители вкладывают в тебя, а потом ты возвращаешь с процентами. И где же здесь любовь? Нет, она, конечно, есть, несомненно, есть. Просто лично я ощущаю ее нехватку, дефицит.

Не знаю, как там происходит в других семьях, но мне с моими родителями решительно не о чем разговаривать. Иногда наше общение просто сводится к тому, что мы усердно разыгрываем разученные давным-давно роли. От родителей исходит каскад нравоучений, заранее известные алгоритмы того, что и как следует делать, а что не стоит делать вовсе. Я спрашиваю, как их здоровье, нужно ли им что-нибудь… Актеры заранее знают реплику своего собеседника.

– Кстати, Володя, мне с тобой надо бы поговорить, – это бабушка Инна, мама моей мамы.

– Давайте поздравим Володю, выпьем, а потом поговорим. – Отец поднимает свой бокал.

– Потом я забуду, я уже старая.

– Конечно, конечно, бабушка, что ты хочешь? – я улыбнулся отцу, как бы извиняясь.

– Ты знаешь, – продолжила бабушка, – я так сейчас плохо слышу, вот вы говорите, мне приходится предельно вслушиваться в ваши слова. Тот слуховой аппарат, что у меня есть, мне не нравится, он крепится за ухом, и это очень неудобно. Сейчас продаются американские. Я позвонила и узнала, они стоят что-то вроде от четырехсот до тысячи пятисот долларов и вставляются прямо в ухо. Это очень удобно.

– Да-да, – кивнул я, – ты хочешь, чтобы я купил тебе аппарат?

Интересно, а почему она никогда не просила родителей? У папы зарплата не меньше трешки, это точно.

– Я понимаю, что это дорого, но, может быть, не сразу, через месяц, другой.

Я снова кивнул: хорошо.

Наступил черед бабушки Клары, матери отца.

– Ну, давайте выпьем за нашего именинника, – сказала она, – и раз уж так удобно сложилось, что мы все собрались, да и вообще… стоят такие морозы, а моя шуба совсем изодралась, сам знаешь, у родителей денег сейчас нет, тем более они ремонт затевают в квартире. Может, ты сможешь купить мне шубу, самую простецкую, не норковую, конечно.

«Отлично, отлично, – подумал я, – с удовольствием рассмотрю все заявки. Особенно впечатляет выбор времени для их подачи».

– Вы что, собираетесь ремонт делать? – обратился я к отцу.

– А ты не видишь, в каком состоянии находится наша квартира? – мама была тут как тут в боевой стойке. – Мы бы с удовольствием его не делали, но, посмотри, например, что с потолком делается!

Я поднял глаза вверх, повинуясь указующему жесту моей мамы. На абсолютно гладкой поверхности потолка не было видно ничего, ни трещинки, ни пятнышка.

– Понимаешь? – мама явно была не в духе.

– Ну да, – вяло отреагировал я.

– Кстати, – подал голос папа, – мы очень надеемся, что ты нам поможешь. У меня сейчас и правда не очень хорошо с деньгами.

Я понимаю. Любая любовь имеет свое денежное выражение. Мы договорились об этом с вами с самого начала. Самое простое и честное – купить на час, на ночь, на сутки бедную нервную девочку, ставшую старой шлюхой. Сложнее – любовницу. Еще сложнее – жену. С родительской любовью тоже все понятно – платишь, значит любишь. Я понимаю. Но, может быть, не стоит вот так прямолинейно, особенно во время семейного празднования дня рождения? Я устал от этой бьющим холодным электрическим светом в глаза прямолинейности. Давайте чуть-чуть покривим душой, попробуем какие-нибудь подходы, приемы. Даю слово, мне будет не так обидно.

– Я постараюсь, – сказал я, – у меня тоже сейчас не то чтобы все о'кей с капустой. Ладно, завтра действительно рабочий день, всем рано вставать, я пойду.

– Что же ты ничего не поел? – закудахтали бабушки в один голос.

– Куда ты, не торопись, давай отметим, – было видно, что отец немного напрягся.

– Не забудь, пожалуйста, про слуховой аппарат, – бабушка Инна явно собиралась повторить свой рассказ о прелестях американской медтехники.

– С деньгами у тебя не очень, а отдыхать ехать ты собираешься, – перебила ее мама, – кстати, не забудь, что когда ты у нас просил… ну, когда тебе было нужно… Мы помогли сразу, отдали все, что было.

Да-да, конечно, я помню, давным-давно, лет десять назад, я тогда действительно попал в передрягу, мне абсолютно не к кому было обратиться, если бы родители не дали денег, не факт, что я был бы сейчас жив. Я вернул им все через несколько лет. Испытываю ли я чувство благодарности? Нет. Но скажите, кто поступил бы иначе по отношению к своему собственному ребенку?

Когда я уже выходил за дверь, ко мне подошла сестра.

«Что надо купить на этот раз?» – подумалось мне. Но я ошибался.

– То, как ты отнесся ко мне на своем дне рождения, – Аня посмотрела мне прямо в глаза, – абсолютно недопустимо.

– То есть?

– То есть ты так со своими девками можешь обращаться.

– Я не понял.

– Если не понял, то объясняю. Я с тобой общаться больше не хочу, если, конечно, тебе что-то будет нужно, пожалуйста, помогу, чем смогу, но от общества своего меня уволь.

Мои планы кардинально поменялись. Если раньше я хотел после тихого семейного праздника, каким я его представлял, спокойно поехать домой, проглотить порцию телевизионного фастфуда и спокойно заснуть, то теперь этого явно не получится. Нога инстинктивно вдавила педаль газа в пол, 100 км/час… 120 км/час… 160 км/час… На Кутузовском я нагло подрезал мастодонтообразный «Лэндкрузер», набитый братвой, и, взвизгнув тормозами, понесся по Новому Арбату. Уже через час я сидел в хорошо знакомой мне квартире на Басманной. Друг-барыга устало выравнивал карточкой жирные дорожки.

* * *

За окнами почти не бывает света. Утром серо, вечером черно. Смотришь на блеклый, ирреальный городской пейзаж и считаешь дни до отъезда. Одиночество ощущается еще более остро, чем обычно. Даже если в твоей постели каждое утро просыпается нежная двадцатитрехлетняя блондинка с ангельской внешностью. Даже если весь день твоя моторола не прекращает звонить. Даже если в надежде сбежать от одиночества ты каждый вечер садишься за руль и направляешься в центр города. Ты основательно рискуешь, разгоняя спортивную машину до ста сорока на гололеде. Мимо несется реклама и неоновая подсветка, витрины магазинов, вывески ресторанов и клубов, салонов красоты и казино. Деревья увиты сверкающими гирляндами. Празднично мерцают мигалки ментов, вспыхивают ксеноны правительственных броневиков, сирены старательно выводят «Jingle Bells». Людей почти не видно. Пролетарии уже отмечают праздники, пьют в своих спальных гетто, режут друг дружку под песни Михаила Круга. Усталые домохозяйки, уложившие спать своих пьяных мужей, смотрят ночные ток-шоу, в стареньком Sharp'e крутится сборник Баскова. Одинокие дамы бальзаковского возраста слушают Витаса. Интеллигенты по тысяча первому разу перечитывают Сартра, их саундтрек – Булат Окуджава. Степенные банкиры ложатся спать в своих шестиэтажных коттеджах с гаражами на восемь машин, бассейнами и залами для боулинга. Музыка их не интересует. Молодые жены уныло берут в рот вялые члены банкиров, вспоминая с тоской крепкие хуи всех поимевших их охранников, водителей, тренеров и секретарей…

Незадолго до отъезда я созвонился с Таней и пригласил ее на свидание. До этого мы практически не встречались, если не считать моего дня рождения и двадцатиминутного кофе как-то вечером. Правда, мы много говорили по телефону. В какой-то момент мне даже показалось, что это оптоволоконное общение вот-вот превратится в нечто большее.

В тот вечер хотелось эклектики. На свидание я пришел в черном классическом пальто и розовом пуловере Strellson. Известно ведь, что сочетание несочетаемого – излюбленный прием из арсенала денди. Таня уже ждала меня. Она сидела за столиком, задумчиво-рассеянно курила. Официантка поднесла грейпфрутовый фреш. Я некоторое время помедлил, разглядывая девушку на расстоянии. Она была красива, несомненно, чем-то похожа одновременно на Ингеборгу Дапкунайте и Тайру Бэнкс, если такой гибрид возможен в принципе. Лицо ее при этом было… как бы сказать… одухотворено, что ли? Наконец она заметила меня, махнула изящной рукой. Накладные ногти немного портили картину. Я вообще-то довольно чувствителен к мелким деталям. Бывает, что, придя в гости или встречаясь с кем-нибудь в новом для меня заведении, я обнаруживаю некие детали интерьера, мельчайшие частицы, порой даже просто запахи, полностью выводящие меня из равновесия. Какое-нибудь настенное бра, рисунок на портьере, форма пепельницы приводят меня в бешенство. Гелевые ногти напрягали, но до настоящего раздражения было далеко. Я решил закрыть на это глаза. «В будущем поправим, – подумал я, – если это вообще будет актуально».

– Привет-привет, – Таня посмотрела на меня своими кошачьими глазами с чуть расширенными, словно от возбуждения или от наркотиков, зрачками, – как дела?

– Да как обычно, – я улыбнулся, не в силах отвести взгляд от ее глаз, – все ровно. Вот только…

– Что?

– Какая-то усталость общая, – я нашел в себе силы и отвернулся в поисках официантки, – конец года, накопилось, наверное.

– Мы с девочками поедем в январе в Ригу, к знакомым, отдыхать.

– С девочками?

– Ну да. Я же говорила, нас шесть подружек – Оля, ее ты знаешь, Фишка, Слоник, Маша, Кузя и я.

– Настоящая дружба? – спросил я, а сам подумал: «Фишка? Слоник? Кузя? Откуда же все они приехали?»

– Именно, – Таня отвлеклась на подошедшую официантку, – будьте добры, принесите мне теплый салат с китайской лапшой.

– Ты считаешь, она бывает? – я быстро пробежался по меню и заказал суши с белым вином.

– Уверена.

– Как можно быть уверенной? Дружба, если она существует, проверяется суровыми испытаниями, разлукой, предательством, в конце концов. Была у тебя возможность проверить дружбу?

– Вообще-то нет… – она помолчала, – но мы же дружим уже шесть лет.

– Срок ничего не значит, кроме того, что вы успели лучше узнать друг друга. Притереться.

– Разве это не важно?

– Не знаю. Дело в том, можно ли называть ваши отношения дружбой, в принципе. Конечно, вам весело вместе, у вас общие интересы, тусовка. Вы обсуждаете достоинства знакомых мужчин. Бесконечные «кто», «с кем» и «когда». И все это имеет отношение лишь к развлечению. Попади ты в серьезную передрягу, случись с тобой, не дай бог, конечно, какой-нибудь тотальный пиздец, вдруг общение с тобой превратится из отдыха в тяжкое бремя, связанное с опасностью, где будут эти фишки, слоны и носороги?

– Конечно, со мной.

– Ты так уверена?

– Да. А у тебя что, совсем нет друзей?

– Наверное, нет. Вернее, мне они просто не нужны.

– А как же мужская дружба? Странно, что у меня, женщины, друзья есть, а ты одинок.

– Спорный момент. В принципе, все мы одиноки. А что касается мужской дружбы, мне лично кажется, это просто миф, придуманный людьми.

– Зачем же было его придумывать?

– Как и большинство мифов, вроде религии например, чтобы как раз не чувствовать себя одинокими. Самообман. Что это такое вообще – пресловутая «мужская дружба»? Это что, когда друзья хотят выебать твою женщину, спиздить заключенный тобой контракт, построить дом больше, купить машину круче, чем у тебя? Когда они говорят за твоей спиной, что ты конченая мразь?

– Тебе, наверное, просто не везло с друзьями. То, что ты говоришь, звучит как-то страшно.

– Правда часто бывает страшной. Зато честной.

– Не знаю. Мне кажется, ты смотришь как-то… однобоко, что ли. Мрачновато как-то. Неужели не может быть простых человеческих отношений? Когда людям хорошо вместе. Или любовь… Ты и в любовь не веришь?

– Как раз нет. В нее я верю. Случается она редко, вот беда. Но любовь есть, точно.

– И как же понять, что вот она – любовь?

– Я где-то слышал определение любви. Сначала мне показалось, что это слишком просто, банально, может, даже пошло, но потом, после размышлений, я согласился. Определение точное, надо только принять его всерьез.

– Что за определение?

– Любовь – это когда можешь отдать свою жизнь за того, кого любишь. То есть, когда готов на самопожертвование ради него. Когда исчезает эгоизм обладания и остается лишь желание, чтобы любимому было хорошо.

Довольно поздно я отвез Таню домой. Перед расставанием, в машине, как-то инстинктивно, прижал ее к себе и поцеловал. Просто потому, что такова уж моя программа. Потому, что сбоев еще не бывало. Губы девушки были теплыми, нежными, податливыми и в то же время упругими. Ее язык был настолько ласков, что член мой встал, а в голову полезли мысли о минете. Промелькнула даже пара картинок в стиле hardcore. Впрочем, я и на вопрос о вероисповедании отвечу не задумываясь: порнография!

Однако я довольно быстро взял себя в руки и не ускорился. Красивых девушек каждый встречный мужлан старается уложить в постель при первой же возможности. Так уж получилось, что по интеллекту, образованности, общему уровню я слегка отличаюсь от ординарного мужского стада. Не надо ставить навязчивые цели! Во что бы то ни стало добиться секса, выебать, присунуть, отодрать… Пошло, провинциально и редко действует. Кроме клубных перепихонов «на одну ночь», конечно.

Ищу ли я в каждой встречающейся со мной женщине личность? Это слишком пафосно звучит, признаю, но я вправе искать. Пусть не саму личность, пусть только задатки, но не просто очередную дырку для моего хуя. Телки чувствуют это. Чувствуют и ведутся. Ведутся и заводятся. Как мой SLK, с пол-оборота ключа под названием «уважение».

И не важно на самом деле, испытываю ли я это так называемое уважение или вовсе отрицаю сам факт его существования…

Заводит это телок, заводит! Стоит немного помедлить, и она уже сама тянется к зипперу на твоих джинсах.

А личность (или задатки) я пока не встречал.

* * *

Аэропорт «Бенгурион» встретил нас ощетинившимися стволами зенитных орудий, полицейской формой цвета хаки, стынущей в безветрии пустынной жарой. В зале прилета многолюдно, в основном туристы, паломники, группа хасидов в черных одеяниях с женами и детьми. При взгляде на набожных людей мне всегда приходят на ум сомнения, настолько ли они праведны, насколько хотят казаться. Меня всегда занимал этот вопрос. Что там разжиревшие в пасторальной сытости приходских обедов попы! Вот старики отшельники меня действительно интересуют. Понимаю, что все прегрешения остались в молодости, выпитые литры, выкуренные косяки, обманутые надежды прекрасных девушек. Человек и в святость, наверное, уходит, сбегая от собственных грехов. Но в данный момент при всей внешней непогрешимости какие мысли роятся в голове у старцев? И отчего стыдливо отводят глаза от юбок приехавших исповедоваться молельщиц? Неужели не шевельнется поросший жестким седым волосом православный хуй, не промелькнут перед седыми глазами непристойные картинки? Голые паломницы, лижущие и сосущие, вставшие на четыре точки, голова прижата к земле, а задница торчит вверх, будто церковная макушка… Кто знает, быть может, заводят его мальчики, и был когда-то в бесшабашной юности молодой розовощекий семинарист, ласково играющий упругим членом между его нежными тогда еще губами? Отчего так истово молится и бьет поклоны старец на рассвете, уж не пытается ли искренней мольбою покрыть грехи мельком виденного краешком сна, где тот самый юный семинарист до синяков сжимает в своих крепких ладонях его старческие бедра и с силой вгоняет свой хуй, до крови раздирая старческий сфинктер?

– Ну что застрял, Володь? – пьяный Женя тянул меня за рукав.

Удивительное дело, Евгений Викторович, здоровый русский мужик, ничем не проймешь, с внешностью купившего дворянство тверского купчишки, до одури, до истерии боится летать. Каждый перелет для Евгения Викторовича – геройство, каждый посадочный талон – подвиг. Для того чтобы как-то избежать навязчивого страха, пьет Женя в дни перелета с самого утра и к моменту посадки доходит до состояния полного невменоза.

– Пойдем, пойдем, – Женя тянул меня за рукав. Все, Казак с женой, Аркатов и Арина, Женина Вера уже преодолели паспортный контроль и нетерпеливо мялись у пограничной линии.

Я подхватил шатко стоящего на ногах инвестора и поволок его к выходу.

– Пошли, Женя, пошли.

Здравствуй, земля обетованная! Здравствуй, родина моих предков! Сколько себя помню, мечтал об этой поездке, давал себе слово побывать здесь, вдохнуть горячий пустынный ветер и, быть может, услышать голоса давно погибших, но не сдавшихся праотцов. Прикоснуться рукой к Стене плача, пройтись узкими улочками Иерусалима.

Война не покидает святую землю. Пьяные от крови невинных жертв исламские террористы закладывают бомбы в синагоги и кофейни, дискотеки и музеи, базары и поликлиники. Но Массада никогда не сдастся. Даже если не будет выхода, и мужчины решат покончить с жизнью, только чтобы не очутиться в плену! Женщины Иудеи не оставят любимых. Женщины попросят мужчин убить их вместе с детьми, перебить весь домашний скот и сжечь все запасы, разрушить все до основания, лишь бы не досталось ничего беспощадному в своей тупой ненависти врагу.

Я представляю себя эмиссаром первой всееврейской освободительной армии. Я стою посреди площади Кедумим на древнем камне, возвышаясь среди толпы единомышленников.

«Террористы хотят войны! – почти кричу я, и людское море эхом вторит моим словам. – Они хотят крови, свинца и взрывов. Мы же хотели мира. Мы несли образование, дарили рабочие места и медицинскую помощь. Мы протягивали руки и предлагали дружбу, но терпению самых миролюбивых рано или поздно приходит конец. С древних времен наш народ подвергался гонениям и обидам, варвары завидовали нашему интеллекту и культуре, их приводила в ярость наша национальная гордость, братство и самосознание. Финикийцы и египтяне, римляне и аравийцы, католики и православные жгли нас своими бесовскими кострами, вырезали нас сталью своих мечей, отправляли в газовые камеры концлагерей. Где теперь все эти великие народы? Где все эти империи, царства и рейхи? Тишина на безымянных могилах.

Поднимите голову, дети Сиона!»

Я вздымаю над головой правую руку, сжатую в кулак, и толпа вокруг меня повторяет мой жест. На стене древней синагоги истекает кровью звезда царя Давида, зажигается огонь в огромном семисвечнике, пустынный ветер подхватывает искры, разнося их по всему миру.

* * *

Тель-Авив, столица израильского государства, был насквозь пропитан духотой раскаленных хайвеев, жарким гомоном уличной маеты, гудками автомобилей, полицейскими сиренами, особенными восточными запахами. Сказать по правде, никакого особого впечатления город не производил, разве что поражал обилием русскоязычных вывесок, вроде цирюльни «Киевский Парикмахер», супермаркета «Русская Березка» и закусочной «Одесса». В разноязыкой толпе отчетливо слышалась родная трехэтажная матерщина. Вот только старая Яффа приятно цвела особым ветхозаветным колоритом.

Наш отель, Crown Plaza, заявленный туроператором как пятизвездочный, едва дотягивал до четырех. Сразу по приезду мы приняли душ, бросили в номерах нераспакованные вещи и полностью утратившего способность передвигаться Женю и выбрались на улицу. Хранивший до недавнего времени молчание мобильный разразился серией звонков от родственников (что это еще за на хрен родственники, если я их в жизни в глаза не видал?). Конечно, я пообещал приехать, посетить, рассказать, навестить. Чуть позже, на следующий день, послезавтра. С ужасом подумалось, что от некоторых визитов не отвертеться… Хотя почему не отвертеться? Послать их всех далеко и надолго, обложить по телефону с ласковой просьбой избавить от своего идиотского провинциально-жидовского говора! Ну, нет! Разве так можно? Люди давно уехали, скучают, ищут общения, весточки с покинутой родины. Вот если бы сам уехал, что тогда? Тоже искал бы возможности хоть краем глаза, хоть в щелочку взглянуть на жизнь, которую оставил, променял когда-то давно? Трудно судить о самом себе. Во-первых, мне кажется, я вряд ли бы уехал в Израиль. Что делать в этой восточной деревне? Куда бы я стал носить свои костюмы от Ermenegilda Zegna, тертые джинсы от Gucci? Какого качества израильские модельки нюхали бы кокс на панели моего «порша»? Нет, нет и нет! Россию я ненавижу, как любой выросший ребенок – мать-алкоголичку, пропившую его детство, забившую на прирожденные таланты своего чада, сделавшую в принципе все, чтобы мальчик озлобился, отупел и сел, в конце концов, рядом, забубённым собутыльником. Такая мамаша, не помнящая даже, кто отец ее чада, нет-нет, да проникнется нежностью к отпрыску, обнимет, прильнет, всплакнет-приголубит, покается, прижмется… Материнская нежность внезапно сменится давно утерянной женской, рука матери, как бы нечаянно, скользнет в штаны сына. Грубая, пропахшая потом и дешевым алкоголем, бомжишка искренне и неуклюже, воровато озираясь и заранее сожалея, выебет родного ребенка. Но покинуть страну, где мои деньги, знания, опыт имеют хоть какой-то вес ради одесского захолустья Ближнего Востока? Рано или поздно, я знаю, уверен, мне суждено выбраться из холодной безрадостности московских сплетен. Вот только денег поднажить еще немного! Я уеду, до свидания, Родина! До свидания, россияне! Оставайтесь жрать свое красно-коричневое дерьмо, у вас прекрасно получается его готовить. Мне не до вас, с вашим вечным ознобом, борщом и мракобесием. Мои города – Париж и Нью-Йорк, Лондон и Монте-Карло! Меня ждут тысячедолларовые обеды в лучших ресторанах, новенькие «ламборджини» и яхты, бляди, похожие на королев, салонные разговоры, интервью журналу «The Forbes». Израиль? Прекрасная страна, земля обетованная, историческая родина… Проживи я здесь всего несколько лет, и возненавидел бы ее еще сильнее Руси-матушки!

Хотя, опять же, не в деньгах ли все дело? Имей я полтинник стабильного месячного дохода, и есть ли разница где прозябать? С таким приходом любая скука превратится в карнавал. Я так часто мечтаю о них, о сладких, любимых, ненавистных моих денежках. И не так, чтобы с потом и кровью, страхом вмиг все спустить, разориться, сесть в тюрьму, клошаром спать под картонками на набережной Сены. Нет, это на хуй, никакого здоровья не хватит, никакая дорогущая швейцарская психбольница не спасет! Вот, представляю я, просто деньги. Не с маленькой буквы, а с большой. ДЕНЬГИ! ЛАВЕ! КАПУСТА! Навсегда, то есть навечно.

И тогда можно все, доступно все! Если даже крупно облажаться, ошибиться, оступиться, совершить, к примеру, убийство в порыве, ничего страшного. Не надо волноваться! Можно просто пойти в особо дорогой бутик и прикупить там себе новую жизнь, а старую, ненужную, вышвырнуть на помойку и забыть как страшный сон. Вроде и было когда-то, но правда ли, да и со мной ли, не помню. Если бы у меня и впрямь были бы ДЕНЬГИ, я носился бы по миру, меняя страны, столицы, курорты, как иная куртизанка кружевные трусики. Клубы, наркотики, женщины, мужчины, трансвеститы… За мной всюду следовала бы личная реанимация. Перебрал с чем-то, передознулся, всегда к твоим услугам: оживить, реабилитировать, очистить кровь!

– Хватит отъезжать, Володь, – Казак тронул меня за плечо, – вечно ты так, ебаный лунатик, вроде здесь, рядом, вместе со всеми, а вроде бы и нет. Замолчишь, уставишься стеклянным взглядом в одну точку. Давай, просыпайся!

Я стряхнул оцепенение, осмотрелся.

Мы сидели в каком-то небрежно дизайнированном ресторане в самом престижном торгово-развлекательном центре города «Мигдаль-Опера», пили текилу. Жирный Аркатов основательно вспотел и отдувался, поминутно промакивая раскрасневшееся лицо не первой свежести платком. Его жена уныло жевала куриное крылышко, печально провожая взором стройных молодых туземцев, дефилирующих по деревянному патио ресторана. Жена Коли что-то негромко вполголоса обсуждала с Верой.

– Давайте выпьем, что ли, – сказал я.

Ну, здравствуй, земля обетованная!

* * *

Через пару дней, вконец устав от асфальтовой жары и суеты главного еврейского города, мы решили арендовать машины и двинуться на юг, через Иерусалим и Вифлеем в Эйлат, чтобы там, на фешенебельном красноморском курорте с честью встретить Новый год. Все эти дни Женя никак не мог выйти из практически анабиозного состояния. Мы поделились на группы – я с четой Аркатовых и Казак с инвестором и женами. Засекли время и, договорившись встретиться у храма Гроба Господня, поспорили с Казаком, кто быстрее доедет. Аркатов что-то ныл о необходимости экономить, но я презрительно промолчал на его стенания и выбрал самый дорогой из представляемых в Avis'e автомобилей – BMW5 серии с трехлитровым мотором. Ну, нет у них М5, нет! Однако и эта телега оказалась недешева, примерно 180 долларов в день. Всю дорогу по величественной пустыне… я гнал со средней скоростью 160–180 км в час, из динамиков несся какой-то оглушительно-идиотский развеселый поп-хаус с явными восточными нотками, к сожалению, ничего более продвинутого местные радиостанции не передавали. Лавина звука и стремительно меняющихся придорожных картинок обрушилась на чету Аркатовых, возможно, заставляя пожалеть о решении ехать отдыхать всем вместе. Я вел машину и под воздействием непрерывно поступающего адреналина неожиданно забыл о всех своих страхах и тревогах, о снящемся ночами кокаине, об обездвиженном алкашкой теле инвестора, бултыхающегося на заднем сиденье Колиного авто, об этом вечном вопросе «почему?», в конце концов!