Текст книги "Родословная большевизма"

Автор книги: Владимир Варшавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Крестоносцы не только грабили, но и убивали без разбора мужчин, женщин, детей. Византийский летописец Никитас Хонеатис замечает: «По сравнению с этими людьми с крестом на плече даже сарацины кажутся добрыми и милосердными».

Иннокентий III был предупрежден о готовящемся завоевании Византии, но эту резню все же не одобрил. Он обрушился на «крестоносцев» гневной грамотой. Однако в ней отмечалось, что прискорбное это событие свидетельствовало о том, что рука Божия покарала греков за отпадение от единственной истинной церкви. Другое дело манихеи катары. Тут у папы Иннокентия III никаких зазрений совести не было.

В «Братьях Карамазовых» Алеша говорит Ивану: «Великий инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь его секрет!»

Об исторических инквизиторах такого не скажешь. Они верили в Бога и боялись Страшного суда, но они потеряли веру в евангельскую любовь и устрашились воздвигнутого Христом «свободного знамени». Папская инквизиция была зачата в тот день, когда Доминик Гусман, святой Доминик, отчаясь обратить катаров в истинную веру добром, решил в своем разгневанном сердце, что их души нужно спасти от вечной гибели насильно. В Пруй, потеряв терпение, он сказал собравшейся толпе: «Вы уже столько лет слышали от меня глаголы мира. Я просил, я умолял, я плакал. Но, как говорят в Испании в просторечии: куда не достигает благословение, туда повадится палка. Мы воздвигнем на вас принцев и прелатов; они призовут народы и племена, и великое множество погибнет от меча. Башни будут разрушены, стены повергнуты, и вас обратят в рабство. Так сила возобладает там, где кротость не могла добиться успеха».

Увы, не спасение душ еретиков стало главной заботой инквизиции. В «Руководстве для инквизиторов», которое я уже упоминал, об этом говорится с полной определенностью: «Нужно напомнить, что главная конечная цель судопроизводства и смертного приговора не в спасении души обвиняемого, а в том, чтобы обеспечить общественное благо и терроризовать население. Общественное благо должно быть поставлено намного выше всех милосердных соображений о благе индивида».

Уже и до альбигойской войны Рим поручал прелатам разыскивать еретиков и судить их в церковных трибуналах. Но епископская инквизиция оказалась бессильной против катаров. И вот, по призыву папы Иннокентия III, огромная рать баронов северной Франции и всякой наемной сволочи вторгается в беспечный Лангедок, чтобы исторгнуть ересь силой оружия. Тогда-то и грянул знаменитый клич, который приписывали то одному из вдохновителей похода аббату Арно-Амальрику, то самому папе: «Убивайте их всех, Бог распознает своих!» В июле 1209 года «крестоносцы», ворвавшись в славный город Безье, выполнили этот призыв буквально – они вырезали всех жителей поголовно: катаров, католиков, мужчин, детей, стариков и даже священнослужителей, служивших в полном облачении в церквах молебны о спасении.

Арно-Амальрик доносил Иннокентию III: «Наши не щадили ни пола, ни возраста, ни звания; около 20 тысяч человек они предали мечу. Ужасное смятение произошло между врагами, весь город разграблен и сожжен. Чудесным образом истребил его карающий суд Божий».

Все, как когда четверть века спустя Батый взял Рязань: такой же яростный разгул убийства и разрушения. Только воины Батыя не называли себя, как северные бароны, воинством Христовым.

В 1232 году папа Григорий IX окончательно отстраняет епископов от «дела веры» и поручает ведать розыск еретиков доминиканским, а невдолге и францисканским монахам, требуя от духовных и светских властей полного содействия инквизиционным трибуналам. Но еще за год до того Рим назначает Верховным судьей по делам немецких еретиков доминиканца Конрада из Марбурга. С двумя подручными, другим Конрадом, по прозвищу Туловище, и кривым на один глаз Иоганном, он три года ездит по Германии на необыкновенно низкорослом муле, по малейшему доносу предавая пыткам и сожжению знатных и простолюдинов, богатых и бедных, монахов и монашек, бюргеров и крестьян.

Альбигойская война жила на юге Франции до 1244 года и кончилась полным разорением цветущего края и гибелью блистательной цивилизации трубадуров, куртуазной любви и веротерпимости. Но инквизиция, учрежденная для истребления катарскои ереси, просуществовала до 1434 года. Кажется, в том же году, не помню точно, в Мадриде в последний раз зажгли костер автодафе. Корреспондент одной парижской газеты сообщал: «Пение монахов заглушило крики несчастного еврея».

Но действительно ли кончилась тогда инквизиция? Возникнув в XIII веке, она подстерегала с тех пор европейскую цивилизацию на каждом крутом повороте, принимая, как Протей, все новые обличья. Так, часто кажется, что кошмарный Конрад из Марбурга, отбрасывая огромную зловещую тень, все едет на своем низкорослом муле по окровавленным отмелям истории, только теперь на нем не ряса доминиканского монаха, а мундир гестаповца или кагебешника, или еще каких-нибудь органов.

Великий инквизитор Достоевского в своем бездонном ясновидении говорит слова, каких Иннокентий III не посмел бы сказать даже самому себе: «Но ищет человек преклониться перед тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтобы и все уверовали в него и преклонялись перед ним; и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков. Из-за общего преклонения они истребляли друг друга мечом… Ты знал, Ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой».

Вот ключ к пониманию генетического кода инквизиции и ее последующих отраслей: всех революционных трибуналов, всех Гестапо и КГБ.

Всем известно, все живое живет за счет живого. Убийство – закон природы. Животные убивают других животных, чтобы насытиться или охраняя свою территорию. К этим, так сказать, естественным видам убийства человек прибавил еще убийство с целью утвердить Истину и всеобщее ей поклонение. Почему непременно всеобщее? Да потому, что когда дело идет об Истине, недоказуемой разумом, единственный залог ее несомненности – это именно то, что все в нее верят и все ей поклоняются. Не могут же все ошибаться. Но если это так, если непреложность Истины зависит от единодушного ее признания всеми, то что же тогда делать с тем, кто отказывается ее признать? Ведь пока он жив, он колеблет своим отрицанием ее истинность, мешает ей быть во всей своей полноте. Враг Истины, он тем самым и враг всего основанного на ней земного и небесного порядка, подрыватель основ. Чтобы восстановить бесспорность и полноту Истины, такого человека нужно или привести к ней хотя бы насильно, или убить.

А как же христианство? Ведь христианская Истина еще менее доказуема разумом, чем все другие, и ни одно учение так не призывает к «всемирному и всеобщему единению», как учение Христа. Не выходит ли тогда, что христианство неизбежно должно вести к инквизиции?

Вот тут-то и сбились инквизиторы. Завороженные духом ересебоязни и соблазном власти, они забыли, что объединение, к которому зовет Евангелие, недостижимо насилием и убийством. В этом всё. Евангельское объединение созидается только на утверждении верховной ценности личности и свободы человека, и на любви не только ко всем людям, но и ко всей твари и ко всему творению. Вспомните святого Франциска из Ассизи: «брат мой волк» и «брат мой огонь». Милосердная любовь и есть христианство. Когда она проявляется, все сомнения отступают и гаснут, ее божественное дыхание не нуждается ни в каких умственных доказательствах. Объединение, основанное на такой любви и на «решении личном и свободном», никогда не приведет к «бесспорному и согласному муравейнику».

Измена инквизиции учению Христа, значит, вовсе не в том, что она хотела «устроиться непременно всемирно», а в том, что, соблазнясь третьим искушением в пустыне, она взяла меч кесаря и, отменив свободу, которой «Христос благословил людей», решила установить «общность поклонения» насильно.

Католическими проповедниками все более обуревает ярость фанатической нетерпимости. Еретики хуже дьявола. Францисканец Бертольд из Регенсбурга заявляет: «Я предпочту провести целый год с пятьюстами дьяволов, чем две коротких недели в одном доме с еретиком». Кто не принимает Истину – да умрет. Фома Аквинат дошел до того, что облыжно уверял, будто Иоанн Златоуст требовал смертной казни для Ария. Ссылаясь на эту сказку, многие латинские богословы призывают жечь еретиков. Историки видят тут следствие возрождения при папах Иннокентии III и Григории IX римского права: смертная казнь для еретиков была установлена при императоре Юстиниане, именем которого назван знаменитый кодекс.

Так на Западе в XIII веке, веке хозяйственного подъема и технического развития, строительства соборов и великой святости, рядом с «цветочками» Франциска Ассизского всходят плевелы исступлённой нетерпимости, которая приведёт к безумию религиозных гонений, религиозных войн и политических и социальных революций, подобных религиозным революциям, и к современному идеократическому тоталитаризму в его двух основных вариациях: национал-социализма и марксизма-ленинизма.

Официальную церковь, одержимую духом инквизиции, смущают усилия Роджера Бэкона, Фомы Аквината и Сигера Брабантского примирить разум и веру. Она изменяет средневековому идеалу единства религии и культуры. В 1277 году парижский епископ Этьен Темпье обвиняет студентов Сорбонны в 217-ти гнусных заблуждениях. Они подпали, де, под влияние греческой и арабской философии. Самого Фому Аквината подозревают в аввероизме. Сигер Брабантский объявлен еретиком. Ученик францисканцев-спиритуалов Данте Алигьери вспомнит о нём в десятой песне Рая:

 
То вечный свет Сигера, что читал
В Соломенном проулке в оны лета
И неугодным правдам поучал…
 

То же в Англии. Доминиканец архиепископ Кентерберийский осуждает рационализм в богословии и зачатки опытной науки. В 1278 году труды величайшего ученого Средних веков Роджера Бэкона и других английских францисканцев запрещены. Самого Бэкона посадили в тюрьму, где «дивный доктор» томился почти до самой смерти.

Три предыдущих века папская власть сосуществовала в жизни церкви с партией постоянного обновления. К концу XIII века союз распадается. Полная папская победа: все ереси подавлены, но подавлена и духовная творческая свобода. Средневековая культура начинает клониться к упадку.

Подавление интеллектуальной свободы сопровождалось и замедлением развития техники. Французский историк Жан Гимпель считает, что в XI, XII и XIII веках в латинской Европе технический прогресс шел так же быстро, как в Соединенных Штатах в XIX–XX веках, но к концу XIII века это развитие начинает замедляться.

Конечно, и прежде в Европе, как всегда и всюду, не было недостатка в ненависти ко всем, кто веровал по-другому. Уже в XI веке жгли еретиков и устраивались кровавые еврейские погромы. А в 1155 году в Риме удавили и сожгли аскета-священника Арнольда из Брешии. Он не проповедовал никакой ереси, а только объявил подделкой апокрифическую дарственную запись, по которой император Константин Великий будто бы отдал во владение папе Сильвестру Рим и всю Италию. И все-таки в XII веке монахи в аббатстве Клуни переводят Талмуд и Коран; катары не таясь исповедуют свою манихейскую веру и без боязни спорят с проповедниками, которые уговаривали их вернуться в лоно католической церкви. В Англии, в Испании, во Франции христианские, еврейские и мусульманские богословы беседуют друг с другом о вере и философии. В XIII веке такие беседы больше не разрешаются. Правда, в 1240 году в Париже перед Людовиком Святым и в 1262 году в Барселоне перед Яковом Первым Арагонским прения между христианами и евреями все-таки имели место. Но это уже не «куртуазное» обсуждение, как в XI веке. Теперь евреев поносят как народ богоубийцу, испорченный и лукавый. Жуанвиль рассказывает: Людовик Святой разрешил спорить с евреями только ученым богословам, простым же мирянам он заповедовал: «если еврей клевещет на христианскую веру, пусть христианин с ним не спорит словами, а извлечет свой меч и как можно глубже воткнет ему в живот».

Евреев, которые так много сделали для расцвета «открытой» цивилизации Европы XII века, начинают все больше притеснять, из многих стран их выселяют.

Перед отплытием на поиски «западного пути» в Индию, генуэзец еврейского происхождения Христофор Колумб в обращении к Изабелле Кастильской и Фердинанду Арагонскому говорит: «Я утверждаю, Святой Дух может одинаково проявляться среди христиан, среди евреев, среди мавров и среди всякого рода людей, не только мудрецов, но и самых простых».

Но королева Изабелла больше слушала другого человека – кардинала Сиснероса, главу инквизиции Кастилии и Арагона. При нем инквизиция особенно свирепствовала. На указания, что инквизиционное судопроизводство нужно преобразовать, он отвечал: «Инквизиция так совершенна, что никогда не будет нужды ее реформировать. Что-либо менять в ней – грех».

3 августа 1492 года три корабля Колумба уходят в Атлантический океан. А накануне, по настоянию кардинала Сиснероса, королева Изабелла издает указ, что все евреи в ее королевстве должны креститься или уехать. Для продажи имущества им давали четыре месяца, но они не имели права брать с собой ни золота, ни серебра. По словам хрониста, «они отдавали дом за осла, виноградник за отрез сукна или полотна».

Любопытно, что позднее кардинал Сиснерос собирает по всей Европе евреев, знатоков еврейского языка, для учрежденной им школы языков. Они преподавали под его защитой.

Судьба крестившихся была не легча. Инквизиция неустанно преследовала крещеных евреев и мусульман, маранов и морисков, подозревая их в тайной приверженности к вере отцов. Были введены даже, похожие на нюрнбергские, законы о чистоте крови – limpieza de sangre.

Чтобы попасть в университет, стать офицером или прелатом, получить назначение на малейший официальный пост, каждый должен был представить доказательства, что среди его предков не было евреев или мавров. Составление таких родословных вело к развитию взяточничества и шантажа. Тысячи и тысячи людей из самых благочестивых, богатых и знатных семей попали в руки инквизиции по доносам, что они скрывают, что у них есть «нечистая» кровь. Такие доносы часто делались для сведения счетов или из зависти и корысти: завладеть местом, званием, деньгами «нечистого». Исследователи-специалисты составляли черные списки.

Оставшихся евреев стали загонять в гетто. Уже в 1215 году на 4-м Латеранском Соборе было постановлено, что впредь евреи должны носить опознавательный знак – особый кружок, в римском гетто, учрежденном в XVI веке, – желтую шапку. Вот первые пробные модели гитлеровской жёлтой звезды. Еврей уже больше не свободный человек, каким он был в Испании трех религий: христианской, еврейской и мусульманской, или во времена Каролингов.

Казалось бы, всякому, кто помнит Нагорную проповедь, должно быть несомненно: инквизиция была страшным внутренним поражением исторической церкви, изменой церкви самой себе, своему призванию служить делу евангельской любви.

Казалось бы, у христианина не может быть другого отношения к инквизиции с ее пытками и кострами, кроме соловьевского и солженицынского – как к тяжкому греху.

Однако находятся люди, которые думают, что говорить о грехе инквизиции в наше время гонений на церковь – это лить воду на мельницу антирелигиозной пропаганды. Люди эти ищут для инквизиции оправдание. По их мнению, то была законная, необходимая, спасительная самозащита от «дьявольских» ересей, которые угрожали самому существованию не только церкви, но и всего средневекового общества, всей христианской цивилизации. И как, к примеру, было не выгнать из Испании евреев, они так нагло всюду лезли, а главное, это всем известно, крали и распинали христианских детей, как этот ужасный Юсе Франко – оказывается, типичная еврейская фамилия, – которого сожгли в 1490 году. Правда, несомненных доказательств его виновности не нашли, но разве могли ошибиться Инквизиционный трибунал и Саламанкский университет? Тем более, что дело разбиралось под наблюдением самого Генерального Инквизитора Испании Томаса Торквемады, известного своей беспристрастностью. И разве виновата инквизиция, что посла сожжения Франко народ в нескольких местах устроил еврейские погромы?

И вообще очень преувеличены все эти разговоры об ужасах инквизиции. Все это легенда. Инквизицию просто оклеветали. Взять хотя бы того же Торквемаду. Его ославили на века беспощадным палачом. А был он человек смиренный, справедливый, милосердный, неподкупный. Единственно к чему стремился, чего хотел – подражать Иисусу Христу. И уж какой был молитвенник, как изнурял свою плоть, никогда не ел мяса, спал на голых досках, не носил никакого белья, да и передал-то он светской власти для сожжения «к вящей славе Господней» всего две тысячи самых злых еретиков.

Что верно, то верно. По сравнению с Гиммлерами и ежовыми даже Торквемада может показаться душкой. Но повторяю, тот, кто помнит Нагорную проповедь, не может оправдать сожжения хотя бы одного только человека.

Общее число жертв инквизиции никогда не было подсчитано. Французский историк Жан Делюмо в книге «Умирает ли христианство?», за которую он получил Большую католическую премию по литературе, пишет, что с 1480 по 1834 год в Испании было сожжено около 100 тысяч еретиков. Это несравнимо меньше числа человеческих жизней, уничтоженных тоталитарными режимами нашего времени за сроки куда меньшие: в гитлеровских лагерях 12 миллионов, в ГУЛАГЕ 60 миллионов. В Камбодже красные кхмеры за два только года убили пятую часть всех жителей.

Но Делюмо справедливо говорит: сравнение числа жертв не должно служить для оправдания инквизиции.

Замечу от себя, если к сожженным на кострах, замученным, замурованным прибавить убитых во время всех Варфоломеевских ночей, всех драгонад и религиозных войн, число жертв раздутой инквизицией фанатической нетерпимости окажется не таким уж незначительным. В одной только Германии в тридцатилетнюю войну погибла половина населения. Чудовищная эта война принесла миллионам людей ужасные страдания, надругательства и смерть и воспитала поколения беспощадных убийц, грабителей и насильников. Она привела не только к хозяйственной разрухе, но и к глубоким повреждениям в национальном сознании немецкого народа. Американский историк, немец по происхождению, Петер Вирек считает, что национал-социализм вырос не только из обиды на несправедливость Версальского мира, но еще в большей мере из старой обиды на еще более несправедливый и унизительный для Германии Вестфальский мир 1648 года. Чтобы смыть эту обиду, Гитлер будто бы собирался в случае полной своей победы подписать всеобщий мир в Мюнстере.

Мне приходилось уже писать о поразительном сходстве большевистского ревтрибунала с якобинским.

А якобинский был упрощенным подобием инквизиционного и преследовал подозреваемых в политической ереси с таким же свирепством, как инквизиция подозреваемых в религиозной ереси. Не провиденциально ли, что якобинский клуб обосновался в Париже в бывшем доминиканском монастыре на улице Святого Якова? Тут шли непрерывные драматические представления: обличительные речи, самокритика, чистки. Как правило, последнее действие совершалось на площади, на помосте с гильотиной, «… то разве года два держалась на плечах большая голова».

Камилл Демулен в порыве революционного восторга называл якобинские клубы инквизиционными трибуналами народа. Он не предвидел, что он сам и его жена падут жертвами этой так восхищавшей его народной инквизиции. Так же, как до них инквизиторы, а после них большевики, якобинцы объявили доносительство долгом и добродетелью. Для предания Революционному трибуналу было достаточно любого доноса. Только якобинцы еще упростили и без того упрощенное инквизиционное судопроизводство. В инквизиционном трибунале дело могло тянуться очень долго, в Революционном не более трех дней. Считалось, это достаточный срок, чтобы «просветить» совесть судей.

В. Чернявский в статье «Предсказание Казота» приводит любопытные слова Анатоля Франса о герое своей повести «Боги жаждут» Гамелене: «Я взял инквизитора, переодел его и переместил в другую эпоху – получил Гамелена. Когда я совершил такую подмену, я был поражен почти полным совпадением характеров».

Большевики – те же якобинцы, якобинцы – те же инквизиторы. Тут прямая родословная линия: большевистский террор – ублюдок Святой Гильотины, которая сама была ублюдком Святой Инквизиции. Не следует поэтому удивляться необыкновенному сходству созданного по якобинскому образцу большевистского ревтрибунала с инквизиционным.

В глазах инквизиторов инквизиция была «самым благородным, самым великим, самым благочестивым» предприятием. Она основана на «Божьем праве» и должна распространяться по всей земле. Так в глазах коммунистов – коммунистическая власть, основанная на единственно истинном учении, – самое благородное, самое великое предприятие и должна распространиться по всей земле.

Тема сродства власти коммунистов и власти инквизиторов не раз привлекала писателей восточной Европы.

Михаил Геллер напомнил недавно, что Илья Эренбург в «Необычайных похождениях Хулио Хуренито» посвятил целую главу «кремлевскому коммунисту», назвав ее «Великий инквизитор вне легенды». Геллер пишет: «У Эренбурга Ленин – фанатик, верящий, что он ведет людей к счастью, убежденный, что если люди не хотят идти к счастью добровольно, надо их заставить быть счастливыми».

В Польше появилось немало произведений, навеянных «Великим инквизитором» Достоевского. Одно из них – повесть Анджиевского. Когда в Польше в октябре 1956 года наступила оттепель, польский писатель Ежи Анджиевский, которого позднее, хотя у него нет еврейской крови, объявят сионистом, пишет повесть «Тьма покрывает землю». В этой повести он рассказывает о стране, где все должны подчиняться «генеральной линии», всякая попытка думать по-своему осуждена, и жителей заставляют признаваться в преступлениях, которых они не совершали, и доносить на своих лучших друзей. В стране этой всё – как в Польше под властью коммунистов. Но, для отвода глаз и чтобы подчеркнуть разительное сходство, Анджиевский пишет, что действие происходит в Испании, во время инквизиции.

Великий инквизитор Торквемада поучает молодого монаха Диего: «Людей нужно спасать насильно, против их воли. Нам придется еще долго их опекать, истребляя в их сознании всякий соблазн, все. что мешает пришествию Царствия Божьего».

Когда же Диего говорит о страданиях людей, Торквемада его заверяет: «Мы покончим со всеми противоречиями и тем самым со всеми страданиями».

У Диего доброе сердце, ему жалко людей. Он спрашивает: «Когда?»

Торквемада: «Только тогда, когда всё человечество примет великую Истину и все люди будут думать и верить одинаково… Если тебе дорога Истина, ты не можешь любить и жалеть тех, кто ей противится. Когда идет борьба за торжество Истины, нет никого, кто стоял бы выше подозрений. В каждом может таиться семя зла. Прежде чем думать о милосердии и любви, нужно искоренить зло».

Слова эти одинаково верно выражают идеологию и святой инквизиции, и коммунистов. Только вместо Царствия Божьего у коммунистов обещанный Марксом прыжок в царство свободы. А так все одинаковое: та же структура мыслей и чувств, и средства те же. Неудивительно, что революционные трибуналы оказались во всем похожими на инквизиционные. Они то же самое, только, при всей чудовищности инквизиционных, коммунистические по сравнению с ними выходят по всем статьям еще более чудовищными.

Сопоставим «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына с дополненным в XVI веке Франциском Пенья «Руководством для инквизиторов», которое я уже не раз упоминал.

Солженицын: «Как средневековые заплечные мастера, наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное доказательство виновности в признании ее подследственными». Солженицын считает, что именно это привело к применению пыток. «Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы то ни стало – значит неизбежны угрозы, насилия, и пытки, и чем фантастичнее обвинение, тем жесточе должно быть следствие, чтобы вынудить признание».

До Солженицына из русских писателей только Пушкин говорил об этом с таким же верным и глубоким пониманием. Вспомним «Капитанскую Дочку»: «Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался без всякого действия. Думали, что собственное признание преступника необходимо для его полного обличения, – мысль не только не основательная, но даже совершенно противная здравому смыслу: ибо если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невиновности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности».

Но у инквизиторов всех времен другие понятия о здравом смысле, чем у Пушкина и Солженицына. Инквизиционный трибунал как раз ставил себе целью во что бы то ни стало добиться признания обвиняемого.

Франциско Пенья: «Перед тем, как приступить к пытке, вспомните, что цель ее не столько установить какое-либо обстоятельство, сколько принудить подозреваемого признаться в вине, в которой он не признается. В других судах признание не считается достаточным доказательством преступления… но перед инквизиционным трибуналом признания обвиняемого достаточно, чтобы его осудить. Преступление ереси рождается в разумении и кроется в душе, отсюда очевидно следует, что ничто не докажет его несомненнее, чем признание самого обвиняемого».

Вот почему, если подозреваемый в ереси упорствовал в отрицании своей вины, инквизиторы имели право подвергнуть его предварительному заключению, назначив такую степень воздействия, какую найдут наиболее соответственной обстоятельствам: заковать его в кандалы, морить голодом, лишать сна. Считалось, эти меры, если применять их с толком, помогали, как тогда говорили, «раскрыть сознание», то есть обвиняемый, как говорят теперь, «раскалывался». Но если он продолжал упорствовать, тогда применяли пытки. Однако, пытать не разрешалось более 15-ти дней, и пытки не должны были вести к членовредительству и быть опасными для жизни. Некоторые инквизиторы были вообще против пыток, потому что слабые признавались под пыткой в чем угодно, а наиболее стойкие выдерживали и не признавались. Их нужно было тогда отпускать. Виды пыток были ограничены, всего пять.

Но Пенья пишет: «Однако, было немало судей, которые изобретали очень многочисленные виды пытки. Марсиль говорит о четырнадцати родах пыток и заявляет, что изобрел еще больше, чем заслужил похвалы Павла Грийана. Что же касается меня, если вы хотите знать мое мнение, то я скажу вам, такая эрудиция, мне кажется, более подобает работе палачей, чем юристов и богословов, как мы. С этой оговоркой я, однако, хвалю обычай пытать обвиняемых, особенно в наши дни, когда нечестивые держат себя бесстыднее, чем когда-либо».

Солженицын: «Если до 1938 года для применения пыток требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела, – то в 1937–38 годах… насилия и пытки были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение… Не регламентировались при этом и виды пыток, допускалась любая изобретательность».

Но вот самое поразительное. «Душа навстречу палачу». Это не выдумка Цветаевой. Церковные хронисты с беспокойством отмечали, что многие еретики, особенно катары и францисканцы-спиритуалы, шли на костер с радостью, с улыбкой, с восхищением. Некоторые даже сами просили, чтобы их сожгли. Пенья: «Еретики такого рода часто сами требуют для себя сожжения на костре. Они убеждены, если их осудят на сожжение, они умрут мучениками и сразу же вознесутся на небо… Само собой разумеется, их неразумному желанию ни в коем случае нельзя потакать… Наоборот, их нужно полгода или даже год держать в кандалах в тюрьме ужасной и темной, так как тюремные тяготы и постоянные притеснения часто пробуждают правильное разумение».

Впрочем, по убеждению инквизиторов, темница всегда должна быть ужасной; не просто место заключения, а вид пытки.

Солженицын: «Исключительность, которую теперь письменная и устная легенда приписывает 37-му году, видят в создании придуманных вин и пыток. Но это неверно, неточно… Ночные допросы были главными в 1921 году. И тогда же наставлялись автомобильные фары в лицо (рязанское ЧК). И на Лубянке в 1926 году использовалось амосовское отопление для подачи в камеру то холодного, то вонючего воздуха. И была пробковая камера, где и так нет воздуха и еще поджаривают… Участник Ярославского восстания 1918 года Василий Александрович Касьянов рассказывал, что такую камеру раскаляли, пока из пор тела не выступала кровь; увидят это в глазок, клали арестанта на носилки и несли подписывать протокол…»

Между инквизиционными трибуналами и органами еще другая важная черта сходства: поощрение доносов. Доносить на еретиков, поучали инквизиторы, – «Божий закон». Тот, кто, пренебрегая спасением души, не соблюдает этот закон, подлежит отлучению от церкви. А доносчику награда – три года отпущения грехов и обеспеченное вечное спасение.

Чтобы стукачи не опасались возможной мести, их имена не только не сообщались обвиняемому, но вообще нигде не оглашались. Их знал только инквизитор или назначенный им комиссар. Очная ставка не допускалась, но если стукач соглашался выступить на суде обвинителем, он должен был представить абсолютные доказательства верности своих показаний. А коли не сможет, ему самому тогда наказание, к какому приговорили бы подозреваемого в ереси, окажись донос обоснованным. Кстати, так и в «Записи целовальной» Василия Шуйского: «а кто на кого лжет, и, сыскав, того казнити по вине его: что было возвёл неподельно, тем самым и о судится».

Многие инквизиторы возражали против этого закона, считая его несправедливым и слишком строгим к стукачам. Если его применять, никто больше из страха наказания не решится доносить и «дело веры» пострадает. Вот почему, хотя он никогда не был отменен, закон этот во времена Франциско Пенья фактически больше не соблюдался, во всяком случае, лжесвидетелей никогда не выдавали светским властям для сожжения. Роль же обвинителя стали поручать особому чиновнику инквизиции, который назывался «фискалом». Но все же, для предотвращения доносов из личной ненависти, или из мести, или по соображениям выгоды, или по приказу третьего лица, показания доносчиков строго проверялись. Ничего подобного описанной Солженицыным чуме безнаказанных доносов для сведения личных счетов или чтобы получить жилплощадь соседа – не было.