Текст книги "Хранитель Виртуальности"

Автор книги: Владимир Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня мои звери!

Ф. Ницше. Так говорил Заратустра

…Но не все в Игре устраивало мальчика, и он захотел изменить некоторые ее законы. У него наконец-то появилась хоть какая-то цель, и отец обрадовался этому. Ибо справедливо полагал, что лучше стремиться к ложной цели, чем не стремиться ни к какой…

Д. Аймон. Подлинная история Виртуальности

Оставив совершенно обессилевшую Клеопатру в ее номере, я выхожу из гостиницы. Уже вечереет, двуглавые орлы над кремлевскими башнями готовятся ко сну. От стены отделяется тень – это меня ведет кто-то из Управления. Сотрудников моего уровня в Управлении немного, а Оловянный шериф, способный выдерживать виртаин, не привыкая к нему, – и вовсе только один. Поэтому довольно часто в реале меня сопровождают люди из первого отдела. Я к этому привык и даже играю с ними в детскую игру: они стараются охранять меня незаметно, я пытаюсь их обнаружить. Сегодня мне это удалось, но такое бывает редко, только в темноте или, как сейчас, в сумерках, когда охранники, с одной стороны, боятся упустить меня из виду, с другой – опасаются, что из темноты может кто-нибудь выскочить-выпрыгнуть.

Я спускаюсь в метро, грязное и захламленное. Поезда ходят с интервалом в 5-10 минут и всегда переполнены: метрополитен экономит деньги. Провожатый в последний момент впрыгивает в соседний вагон. Выходит он, конечно же, на моей станции и плетется в десятке метров позади, ругая меня, должно быть, последними словами. Еще бы: рабочий день давно закончился, а из-за меня он не может вернуться домой, к жене-детям, или, еще досаднее, пропускает свидание с подругой. Я-то сию забавную человеческую потребность удовлетворил полностью, охранник это прекрасно знает. И завидует, должно быть, мне… уж никак не белой завистью.

Пока мы ехали в метро, совсем стемнело; зажглись, через один, фонари. Впрочем, это только считается, что через один. На самом деле некоторые давно или перегорели, или разбиты, и мне приходится довольно сильно напрягать орган зрения, чтобы не вляпаться в какую-нибудь мерзость. С тех пор как многие москвичи большую часть своего времени начали проводить в вирте, мэрия стала менее придирчива к электрикам и прочему персоналу, обеспечивающему жизнедеятельность города.

Когда я прохожу мимо скверика – единственного в микрорайоне чудом уцелевшего клочка зелени, – охранник резко сокращает дистанцию между нами.

Он что, заметил какую-то опасность?

Замедлив шаг, я оглядываюсь по сторонам. Нужно бы перейти на ИК-диапазон, но такую трансформацию органа зрения за две секунды не выполнишь, а через пять секунд это уже и не нужно будет делать. Потому как или сейчас выяснится, что тревога была ложной, или начнутся активные действия, и заниматься перестройкой станет просто некогда.

Однако не происходит ни того, ни другого. В меня просто стреляют, и лишь в самое последнее мгновение я успеваю среагировать и проделать в груди дырочку и выпустить из нее тонкую струйку темно-красного цвета. Впрочем, во избежание ненужных потерь жидкости струйка почти мгновенно иссякает.

Многократно отрепетированным движением я валюсь на грязный асфальт. Но упасть мне не дают: из кустов выскакивают двое, подхватывают мое реал-тело и затаскивают его в скверик, на крохотную лужайку, плотно огороженную со всех сторон живой изгородью. Меня бросают лицом вниз, поэтому я почти ничего не вижу. Только чьи-то заляпанные грязью башмаки иногда мелькают в до предела сузившемся поле зрения.

– Я же говорил, надо его серебряной пулей! – говорит один, и в голосе его чувствуется торжество.

– Этого мало. Против такой нечисти серебро бессильно, – почти шепчет другой.

Мне их разговор совершенно не нравится.

– Тогда почему он мертв?

– Прикидывается.

А это мне нравится еще меньше.

Мгновенно перевернувшись, я дергаю за ноги двоих, третьего достаю ногой. Все трое падают в покрытую росой траву, барахтаются, пытаясь встать.

Мне это удается быстрее.

Но один из них вновь стреляет, теперь уже три раза подряд.

Что делать: продолжать притворяться обывателем или сразу убить всех троих? А если хоть один убежит?

Я снова рушусь в траву, выделяю из дырочек на одежде еще несколько капель красной жидкости.

– Я же говорил! – почти кричит осторожный.

На мою голову обрушивается что-то тяжелое. Я не сразу соображаю, что именно, а сообразив, ужасаюсь.

Топор. Меня просто ударили по шее топором, а потом еще раз, и еще. Лупит третий, самый осторожный из всех. И делать что-либо уже поздно, потому что среагировать на первый удар я не успел. Связи в моем реал-теле нарушены, голова, только что отделенная от тела, уже ничего не соображает.

К счастью, она пока еще все слышит и даже немножко видит через не залитый красной жидкостью правый глаз.

– Вот так-то лучше, – говорит третий, странно шевельнув рукой, и я узнаю его. Это один из сатанистов, которые насиловали Клеопатру в клубе спиритуалистов. Тот же характерный жест поврежденной, видимо, руки; его виртело там, на Клубной, добросовестно воспроизвело этот жест.

Однако… Кажется, за меня принялись всерьез.

– А давайте мы на всякий случай его еще и четвертуем, – говорит парень с пистолетом в руках. На ствол пистолета навинчен глушитель.

– Давайте! – с энтузиазмом подхватывает осторожный. И немедленно начинает отчленять от моего реал-тела правую руку.

Зря я их не убил… А теперь мне при всем желании не удастся сделать это. Во всяком случае, в ближайшие минуты.

Капли моей крови, разлетаясь, попадают в основном на одежду убийц, но они не обращают на это внимания. Сопят, пыхтят, стараются. Словно не человека убивают, а свинью к Рождеству колют.

Я не успеваю реагировать на все удары – восприятие нарушено, – и мне становится больно. Тысячи моих клеток гибнут под ударами безжалостной стали. Впрочем, нет. Судя по тому, как блестит поднимаемое над головой убийцы лезвие топора, оно у них тоже серебряное.

Придурки.

– Ну, все? Теперь не оживет? – спрашивает парень, держащий пистолет. Моя голова смотрит на него немигающим глазом, но парень не обращает на зловещий взгляд никакого внимания.

– Хорошо бы останки еще и сжечь, – предлагает третий. – Чтобы не срослись, когда мы уйдем. Но на огонь могут прибежать копы.

– А давайте мы разбросаем руки-ноги и голову по разным мусорникам. Вряд ли одна голова, без ног, сможет дойти до туловища!

Шутка понравилась: убийцы смеются.

Забыли, видно, что хорошо смеется лишь последний. А этим последним обычно бываю я.

Мою голову и правую руку запихивают в один большой пакет, левую ногу и левую руку в другой, правую ногу в третий, туловище оставляют лежать на траве.

Мое «я», вслед за моим телом, дробится, мельчится, разбивается на четыре части – можно сказать, вдребезги.

И основное чувство, испытываемое каждым из них, – боль.

…Мой единственный открытый глаз ничего не видит. Голова трясется, ударяя по чьей-то спине. Слышен топот шагов – вначале трех человек, потом двух, наконец одного. Рядом, плотно прижатая к щеке и согнутая в локте, – ничего не соображающая правая рука…

…Стенки мешка давят на окровавленные конечности. Я ничего не вижу, ничего не слышу, лишь ощущаю, как два моих фрагмента колотят по чьей-то спине. Потом мешок поднимают, переваливают через край, бросают на что-то мягкое…

…Мрак, тишина, странная тряска… Кто я? Где я? Что со мной произошло?.. Кажется, меня куда-то несут. Куда? Зачем? Мне не дано это узнать. Я – лишь часть некогда единого целого. Лишь малая бездумная часть, погружающаяся в спасительную темноту забытья…

…Соединиться! Слиться воедино! Я и я – части единого целого! Мы должны быть вместе! Но в существующей форме это сделать невозможно… Что делать? Быть разделенным – невыносимо! Спасительное забытье избавляет меня и от боли, и от ужасного чувства разделейности…

Мрак. Дискомфорт, на который я не могу отреагировать привычным образом, потому что мне не хватает для этого мощи интеллекта. Я слишком мал! Я – просто скопище все еще живых клеток с едва выраженным самосознанием, но отчетливо помнящее, что когда-то было носителем мощного интеллекта, способным видеть, слышать, осязать, обонять, перемещаться в пространстве…

Совершенно инстинктивно я начинаю трансформу, и чувство дискомфорта уменьшается. Первое, что мне необходимо, это орган зрения. Ощутив всеми поверхностными клетками раздражающие факторы, я приспосабливаюсь к наиболее интенсивному излучению и скоро начинаю видеть, а самое главное, вспоминать и узнавать окружающее. Деревья, отчетливо наблюдаемые в лучах яркого источника… нет, двух, трех источников… кажется, эти солнца называются фонарями… Деревья поменьше, окружающие со всех сторон мое усеченное, лишенное конечностей туловище, инстинктивно превратившееся в вязкую лужу… Странное существо, приблизившееся ко мне и чего-то от меня хотящее…

Рывком собрав тело в студенистый шар, я чуть не до смерти пугаю дворнягу, искавшую себе пропитание, и, не затрудняя себя дальнейшими размышлениями, принимаю форму немецкой овчарки. Умная морда с двумя органами зрения, двумя слуха и одним обоняния… Чувство вкуса мне пока без надобности, поэтому пасть овчарки безъязыка. А вот сильные лапы и тонкий нюх мне просто необходимы. Так же как глаза, способные видеть в темноте, и уши, не упускающие ни единого звука опасности. Кинолог, конечно, ужасно удивился бы, увидев сотворенную мною овчарку: формы взрослые, а размерами с бультерьера. Что делать, овчарка единственная собачья форма, которую я освоил.

Низко пригнув голову вначале к траве, потом к грязному асфальту, уворачиваясь от ног редких прохожих и за несколько метров обегая изредка встречающихся собак, я нахожу первый мусорный контейнер со своим фрагментом.

Меня опередили: другая бездомная собака, прижимая пластик лапами, пытается зубами прогрызть в нем дырку. Увидев меня, она угрожающе рычит и скалит зубы.

Ясно, что без боя дворняга добычу не отдаст.

Приблизившись к контейнеру, я выбираю самый простой путь: заставляю свою морду светиться, как у собаки Баскервилей – и даже еще ярче. Параллельно я увеличиваю длину клыков. А потом, запрыгнув на контейнер, широко распахиваю безъязыкую пасть.

Дворняга, поджав хвост и жалобно скуля, спрыгивает с контейнера и убегает.

Довершив начатое ею, я забираюсь в пластиковый пакет с головой. Через несколько минут из пакета выползает другая собака – уже полноценная овчарка, недавно потерявшая хозяев; Однажды я видел такую собаку, мечущуюся между людьми. Но моя героиня точно знает, где искать хозяина. Она бежит, низко пригнув голову к асфальту, вначале назад по моему следу, потом, в точке, где убийцы разошлись, резко сворачивает и вынюхивает теперь уже другой след. Найдя мусорный контейнер и спугнув недовольно зашипевшую кошку, собака разрывает зубами очередной пластиковый пакет и затихает. Выпрыгивает из контейнера крупная овчарка, почти одновременно на краю контейнера появляется филин. Бесшумно взмахнув крыльями, птица поднимается в ночное небо.

Несколько минут уходят на адаптацию органа зрения филина. Огни большого города слепят. Но то, что мне нужно разглядеть внизу, среди сотен и даже тысяч огней, мерцает невидимым для обычного филина светом. И если правильно настроить орган зрения…

Адаптация завершена. На светло-зеленом фоне города, прочерчиваемом, словно многочисленными метеоритами, искрами авто, я вижу три ярких малиновых созвездия.

Это светятся капли моей крови, упавшие на убийц.

Видимо, они, разбросав фрагменты моего трупа по разным мусорникам, собрались вместе, проехали несколько остановок на метро и вновь вышли на поверхность Очень кстати вышли. Но нужно спешить: в любую минуту они могут сесть в авто или троллейбусы и станут на время невидимыми для меня. А откладывать месть на потом не хотелось бы.

Овчарка ныряет в кусты. Через пять минут из зарослей взмывают в темное небо еще два филина, огромных, словно орлы. Быстро набрав высоту, они мчатся в сторону трех малиновых светящихся точек. Однако к тому времени, когда малиновые огоньки оказываются под могучими бесшумными крыльями, светящиеся точки успевают разделиться. Две из них направляются в одну сторону, третья в другую.

Что ж, тем хуже для третьей.

Две птицы, канув в переулок, заваленный картонными коробками, какими-то ящиками, пустыми бочками и прочим мусором, вновь превращаются в овчарку. Третий филин бесшумно кружит над будущей жертвой.

Это парень с поврежденной рукой.

Дождавшись, пока он свернет на безлюдную улочку, я камнем падаю вниз и, впившись когтями в плечи своего убийцы, наношу сильный удар в темя, а потом, захватив кривым клювом клок волос, тяну его на себя.

Парень кричит, изгибается, словно натягиваемый лук, вскидывает вверх руки, пытаясь сбросить филина с плеч. Его горло беззащитно, как одинокая девственница в ночном лесу.

Я прыгаю, ударяю ему лапами в грудь, отпускаю плечи валящегося наземь парня, бесшумно взлетаю, смыкаю клыки на его горле.

Услышав хруст позвонков, я для верности перекусываю горло в другом месте и бегу в темноту.

Филин уже кружит над сообщниками убийцы. Пес, чуть слышно постукивая когтями по асфальту, бежит следом.

«Предок! Предок!» – взываю я.

«Я слышу тебя, потомок».

«В интересах Функции мне нужно разыграть религиозную карту. Локально, краткосрочно, с последующей ликвидацией реципиентов».

«Ты уверен, что для этого есть основания?»

«Уверен».

«Я отвечаю за тебя, потомок».

«Я не подведу тебя, предок».

Глава 17

В вас есть много смешного и особенно ваш страх перед тем, что до сих пор называли «дьяволом»!

Ф. Ницше. Так говорил Заратустра

…Для того чтобы изменить законы, мальчику пришлось в совершенстве овладеть имитатором реальности, а также искусством создания игр. Но он так сильно хотел переиначить Игру, сделать ее необычной и непредсказуемой, что не заметил, как стал мастером имитации, кудесником грез, волшебником мечтаний…

Д. Аймон. Подлинная история Виртуальности

Я решил не убивать сатанистов. Это нерационально. Правильнее заставить их служить мне. Но времени на оперативную разработку обывателей-убийц нет совершенно. Единственный выход – разыграть карту «религия». В обычных ситуациях это категорически запрещено. Только по решению Первого в Линии, только после просчета всех возможных последствий. Но локально, краткосрочно и с ликвидацией реципиентов карту разыграть может любой из нас – с разрешения предка, полностью разделяющего ответственность за последствия. Главное, чтобы не было случайных свидетелей, которые могут потом привлечь к инциденту ненужное внимание.

Конечно, я злоупотребляю чудесами. Но – победителей не судят, этот закон свят для Хранителей. Мой предок достиг высокого положения в иерархии именно благодаря тому, что не боялся рисковать. Это у нас наследственное.

К тому же я уверен: мне удастся соблюсти формулу.

Единственное, что меня тревожит, – я не знаю, какую карту следует разыграть. Если они сатанисты – это одно. Если мусульмане – другое. Для христиан нужно третье, для иудеев четвертое. С буддистами проблемы – у них высшие силы персонифицируются только перед внутренним зрением, а это сделать намного сложнее. Как бы угадать масть? Скорее всего это сатанисты. Но вдруг мои умозаключения ошибочны?

Я приближаюсь к своим убийцам почти вплотную, стараясь услышать их разговор. Но они идут молча.

– А может, мы зря его убили? – говорит наконец тот, что помоложе и повыше ростом. – Может, нужно было его вначале допросить?

– Ни один из наших, кто пытался это сделать, не выжил. Или ты считаешь себя самым крутым?

– Самым не самым, но одного мы все же ухайдокали.

– Ага. Серебряными пулями, отлитыми на святой воде, и топором с серебряным лезвием. Разве нам такое пристало?

– Да, но на самом-то деле…

– Мы и на самом деле сатанисты, – перебивает старший. – Такой уж нам выпал жребий.

– Да, но здесь…

– И здесь, и там, ныне и присно, и даже во сне! Тот, кто сомневается, кто не может идти до конца, должен немедленно выйти из игры. Так что базарь по делу или вообще не базарь! Не по делу можно трепаться, только когда находишься… Сам знаешь где! – сурово поучает старший младшего.

Фу-ты, грубиян. Впрочем, чего еще можно ожидать от сатанистов?

Ну что же, кажется, я уже знаю, какую именно карту нужно вытащить из колоды.

Взлетев чуть повыше, я разведываю путь. Убийцы идут, судя по всему, к одному из них домой – мы уже вошли в спальный район, здесь только жилые дома. Выбрав участок, более или менее скрытый кустиками и деревьями, я бесшумно опускаюсь на землю и складываю крылья, через минуту прибегаю сюда же, раздвинув мордой влажные кусты. Слиться, трансформироваться, адаптироваться к новой форме – все это занимает довольно много времени. Форма была тщательно отработана на тренировках, никакой импровизации.

Заслышав знакомые шаги, я зову тонким девичьим голоском:

– Мальчики, вы не могли бы мне помочь?

Фраза должна быть именно такой, и произнесена она, как и полагается, не взволнованным, а скорее заинтересованным – в новом знакомстве – голосом. Если бы я закричал «Помогите!», мальчики скорее всего ускорили бы шаг или даже убежали. Со взаимовыручкой у обывателей нынче напряженка. А теперь они никуда не денутся.

– Ты слышал? Кажется, нас зовут, – реагирует младший.

– А вдруг это засада? – сомневается умудренный опытом старший. Разница в возрасте у них лет пять, не больше. Но жизнь быстро учит обывателей уму-разуму.

– Мальчики! Да не бойтесь, я не кусаюсь! Помогите мне лифчик застегнуть! – прошу я все тем же сексуально-заинтересованным голосом.

Младший не выдерживает и раздвигает кусты.

Видит он только темный силуэт, слишком высокий для девушки, и останавливается.

Я молча жду.

И только после того как за угловатым плечом появляется голова старшего, я пускаю по шкуре искры.

Глаза мои начинают светиться, как раскаленные угли. Из пасти при каждом выдохе извергается небольшой клуб дыма… Рога – ни в коем случае не серебряно, конечно, но красновато-оранжево – блестят в свете фонаря. Хвост, дважды стеганув меня по бедрам, успокаивается возле левого копыта.

Младший дрожит, как осиновый листок, и я отчетливо слышу дробь, отстукиваемую его зубами. Старший медленно пятится назад, к спасительным, как ему кажется, кустам.

Как будто от черта можно скрыться.

– Вы что, не рады видеть посланника князя мира сего? – вопрошаю я громовым голосом. – На колени!

Первым на колени бухается младший. Но не потому, что у него лучше реакция: просто у юноши подкашиваются ноги. Старший демонстрирует знак абсолютной покорности чуточку позже.

– Что вы сделали только что? По чьему наущению и во имя чего? – строго вопрошаю я.

Для того чтобы узнать правду, мне не приходится прибегать к пыткам. Единственное, что я должен выяснить перед тем, как проводить допрос, это в каком облике мне следует предстать перед допрашиваемым – ангела, черта рогатого или, допустим, русалки, если ответ должен держать язычник. Проще всего с иудеями – для них достаточно голоса из куста терновника.

– По наущению нашего Наставника. На Земле появилась третья сила, способная уничтожить и добро, и зло, – немедленно раскалывается младший.

– Так пусть она вначале уничтожит добро. А мы уж как-нибудь договоримся.

– Наставник говорит, с нею нельзя договориться. Эта сила чужда всему человеческому, а значит, в первую очередь главному в человеке – его природному злу! – вмешивается старший.

– Кто ваш Наставник? Где его можно найти?

– Мы не знаем, мессир, – приподнимает голову старший. – Он находит нас сам в вирте, на улице Клубная. Но разве князь мира сего не всеведущ?

Я направляю дым из своей пасти вниз. Надеюсь, они ощущают запах серы?

– Князь всеведущ, конечно. Но на прием к нему не так просто попасть: в канцелярии такие бюрократы… А откуда вы знаете про третью силу?

Младший, приподняв голову, открывает было рот, но старший, ткнув его в задницу, перехватывает инициативу.

– От Наставника. Он руководитель нашей секты, и мы во всем верим ему. Мы правильно делаем, мессир?

– Отныне вы будете исполнять его приказы только в том случае, если они не будут противоречить моим. А мой приказ таков: сидеть тихо и ждать указаний! Вы понадобитесь князю мира сего в ближайшее время для выполнения очень важного задания. И сообщите мне номера своих аукалок. Не исключено, что вы понадобитесь мне в вирте.

Будь у меня на руке терком – мы просто соприкоснулись бы браслетами, и этого было бы достаточно. Но бес, которому можно запросто послать сообщение на наручный ком, – это примерно то же самое, что черт с часами.

– Разве наши ау-номера – тайна для князя? – спрашивает вредный старший.

– Для князя ничто не является тайной. Но нам, его верным слугам, подвластно не все в мире сем, – еще раз поясняю я очевидные вещи и окутываю своих будущих слуг клубами дыма. Они произносят номера, я запоминаю цифры.

– И будьте готовы в любую секунду послужить князю мира сего! – напутствую я их.

– Всегда готовы! – хором повторяют слуги формулу безусловного повиновения.

Я, взмахнув распахнувшимися за моей спиной кожистыми крыльями, тяжело взмываю в темное небо. Но, едва скрывшись за ближайшим фонарем, почти падаю в траву. Масса моего тела слишком велика для длительных полетов, но уменьшать размеры тела нельзя – во избежание потери авторитета. Обыватели подсознательно уверены, что чем выше человек или черт, тем он значительнее. Беса, которого не боятся, называют мелким. А чем больше люди кого-нибудь боятся, тем безоговорочнее выполняют приказы.

Упав на землю, я, оглянувшись по сторонам, связываюсь через ком с женой.

– Дорогая, меня недавно убили, и теперь я не могу добраться домой, потому что одежда непоправимо испорчена, да и осталась в другом месте. Я сейчас включу маячок, а ты возьми такси и приезжай за мной с полным комплектом одежды и обуви.

Убедившись, что жена поняла меня правильно, я провожу очередную трансформу. Теперь я – две овчарки, свернувшиеся калачиком возле ближайшего канализационного люка. Можно было бы, конечно, превратиться в филинов и за полчаса долететь до дома. Но однажды меня подстрелил из пневматического ружья злой мальчик, и теперь я стараюсь попусту не рисковать. Нерационально это – трансформироваться в существо заведомо менее сильное, чем окружающие. А человек на Земле – самое сильное, злобное и страшное существо. Гораздо страшнее того черта, которого я только что изображал. Но это – когда он одетый. Голый же человек беззащитнее, чем бездомная собака. Так что лучше уж я подожду жену в форме мини-стаи.

Первое, что сообщает мне жена, когда я, уже в форме человека и полностью одетый, усаживаюсь в такси, – это новость о том, что дочь ушла из дома.

– Она взяла с собой пару комплектов белья, плащ, зонт и подаренную на день рождения кредитную карточку, представляешь?

– Но потом позвонила?

– Нет. Оставила записку.

– Что? – не сразу понимаю я.

– Записку. Ну, как раньше это делали.

Порывшись в сумочке, жена достает старомодную записку, подобную тем, которые обывательницы писали своим возлюбленным или родителям примерно век назад. В салоне довольно темно, и я требую, чтобы водитель включил свет. Можно было бы, конечно, перейти на ИК-диапазон, но это делать нерационально. Не стоит модифицировать форму без особой необходимости.

Я с трудом разбираю рукописный текст.

«Дорогие папа и мама! Я ушла на поиски Заратустры, потому что я его люблю. Не волнуйтесь, со мной все будет хорошо. Вы читали „Ромео и Джульетту“? Пожелайте мне счастья!»

– Ты ее подружкам звонила?

– Да, обеим. Подруги ничего не знают.

– А скаф? Она осваивала виртело. Скаф – взяла?

– Я не посмотрела, – виновато улыбается жена.

– Ничего страшного. Приедем – вместе разберемся.

Стоило бы, конечно, сделать выговор жене за нерациональное поведение, но я молчу.

– Как ты думаешь, ей угрожает опасность? – спрашивает жена, не оценив моего великодушия.

– Думаю, нет. В худшем случае изнасилуют, но скорее всего – просто соблазнят. Сейчас такое происходит сплошь и рядом. Чаще всего соблазняют несовершеннолетних. Но найти соблазнителя и привлечь его к ответственности, как правило, не удается: негодяй обычно живет в другом городе или даже стране. Для передвижения по всей Европе сейчас достаточно не то что паспорта, а просто водительских прав. Именно в силу безнаказанности такие преступления и стали столь популярными. Более того, у девиц даже мода такая появилась – лишаться девственности в вирте, с каким-нибудь писаным красавцем.

– Она появилась еще шесть лет назад, стараниями производителей скафов.

– А пару месяцев назад вернулась с новой силой.

– Как ты думаешь, зачем дочь сделала это?

– Думаю, у нее были на то причины. Конечно, оперативной работой она начала заниматься рановато, да и не ее это уровень. Но, с другой стороны, оперативная работа – лучший способ адаптации. А в этом дочь сто очков даст любому матерому Хранителю.

– Жаль, что она ушла, у нее многому можно было научиться.

– Да, не случилось… Слишком быстро она перешла от теории к практике.

– А почему она не посоветовалась с нами и даже не предупредила об уходе?

– Ну, почему не посоветовалась – понятно. Этот уход уже не следует рассматривать как – последний! – поступок нашей дочери. Это – первый самостоятельный поступок будущего Хранителя всей Земли. И очень рациональный поступок, кстати. Я уже имею повод натравить на Заратустру всех сотрудников своего отдела – по-человечески это вполне понятно и не вызовет никаких подозрений. Кроме того, как только Заратустра соблазнит нашу малышку, у Винтерпола появится повод для привлечения его к уголовной ответственности в реале, а это гораздо серьезнее, чем нарушение некоторых законов Хартии. Ну и выследить Заратустр она, конечно же, поможет. Заметь, как все рационально она сделала в реале! Даже о старомодной записке не забыла! И эта старомодность лучшее свидетельство подлинности!

Остаток пути я рассказываю, как на меня напали сатанисты. Без подробностей, естественно. Не исключено, что в такси есть подслушивающее устройство, да и живой водитель – совершенно нежелательный свидетель таких разговоров. Поэтому в озвученной версии я лишь немножко припугнул сатанистов и отпустил. И только дома, в постели, убедившись, что нас никто не подслушивает, я расскажу жене, что сделал на самом деле, что собираюсь делать дальше и что следует делать ей. Докладывать о нападении начальнику Управления, Кириллу, как полагается в таких случаях, я не стану. Вряд ли он одобрит самосуд. Едва переступив порог дома, я направляюсь к бутыли, бросаю в нее сахар, сухой корм, доливаю воду. Ну и вонючий он, однако… Везунчик…