Текст книги "Книга 2"
Автор книги: Владимир Высоцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Набедренный пояс из шкуры пантеры... О да. Неприлично. Согласен, ей-ей! Но так одевались все до нашей эры, А до нашей эры им было видней.
Оделся по моде, как в каменный век
Вы скажете сами:
– Да это же просто другой человек.
А я – тот же самый.
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Оденусь, как рыцарь и после турнира Знакомые вряд ли узнают меня. И крикну, как ричард я в драме шекспира: – Коня мне. Полцарства даю за коня.
Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
– Да это же просто другой человек.
А я тот же самый.
Вот уж, действительно
Все относительно,
Все-все. Все.
Вот трость, канотье... Я из нэп-а. Похоже? Не надо оваций! К чему лишний шум? Ах, в этом костюме узнали? Ну что же Тогда я одену последний костюм.
Долой канотье! Вместо тросточки – стэк.
И шепчутся дамы:
– Да это же просто другой человек.
А я тот же самый.
Будьте же бдительны, все относительно,
Все-все. Все.
Каменный век
–
А ну, отдай мой каменный топор И шкур моих набедренных не тронь, Молчи, не вижу я тебя в упор. Иди в пещеру и поддерживай огонь. Выгадывать не смей на мелочах, Не опошляй семейный наш уклад. Неубрана пещера и очаг. Избаловалась ты в матриархат.
Придержи свое мнение.
Я глава и мужчина я.
Соблюдай отношения
Первобытно-общинные.
Там мамонта убьют, поднимут вой, Начнут добычу поровну делить. Я не могу весь век сидеть с тобой, Мне надо хоть кого-нибудь убить. Старейшины сейчас придут ко мне, Смотри еще: не выйди голой к ним. Век каменный, а не достать камней, Мне стыдно перед племенем моим.
Пять бы жен мне, наверное,
Разобрался бы с вами я.
Но дела мои скверные,
Потому – моногамия.
А все твоя проклятая родня. Мой дядя, что достался кабану, Когда был жив, предупреждал меня: Нельзя из людоедов брать жену. Не ссорь меня с общиной, это ложь, Что будто к тебе кто-то пристает. Не клевещи на нашу молодежь, Она надежда наша и оплот.
Ну, что глядишь?
Тебя пока не бьют.
Отдай топор,
Добром тебя прошу.
И шкуры где? Ведь люди засмеют.
До трех считаю, после задушу.
Рай в аду
–
Переворот в мозгах из края в край, В пространстве много трещин и смещений. В аду решили черти строить рай, Как общество грядущих поколений.
Известный черт с фамилией Черток,
Агент из рая, ночью, неурочно
Отстукал в центр: в аду черт знает что.
Что именно, Черток не знает точно.
И черт ввернул тревожную строку Для шефов всех лазутчиков, амура: "За мной следят, сам дьявол начеку, И крайне ненадежна агентура".
Тем временем в раю сам Вельзевул
Потребовал военного парада.
Влез на трибуну, плакал и загнул:
"Рай, только рай – спасение для ада!"
Рыдали черти и визжали: – да! Мы рай родной построим в преисподней! Даешь производительность труда! Пять грешников на нос уже сегодня!
– Ну, что ж, вперед! А я вас поведу,
Закончил дьявол, – С богом! Побежали.
И задрожали грешники в аду,
И ангелы в раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к нему, К тому, который видит все и знает. И он сказал, что он плевал на тьму, Лишь заявил, что многих расстреляет.
Что дьявол – провокатор и кретин,
Его возня и крики – все не ново,
Что ангелы – ублюдки, как один
И что Черток давно перевербован.
Не рай кругом, а подлинный бедлам! Спущусь на землю, там хоть уважают. Уйду от вас к людям ко всем чертям, Пускай меня вторично распинают!
И он спустился. Кто он? Где живет?
Но как-то раз узрели прихожане:
На паперти у церкви нищий пьет,
– Я – бог! – Кричит, – даешь на пропитанье!
Конец печален. Плачь и стар и млад. Что перед этим всем сожженье Трои?! Давно уже в раю не рай, а ад. Но рай чертей в аду давно построен.
Если я богат, как царь морской
–
Если я богат, как царь морской, Крикни только мне: – лови блесну. Мир подводный и надводный свой Не задумываясь выплесну.
Дом хрустальный на горе для нее.
Сам, как пес бы, так и рос в цепи...
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи.
Если беден я – как пес один, И в дому моем шаром кати. Ведь поможешь ты мне, господи! И не дашь мне жизнь скомкати...
Дом хрустальный на горе для нее...
..................................
Не сравнил бы я любую с тобой, Хоть казни меня, расстреливай. Посмотри, как я любуюсь тобой, Как мадонной рафаэлевой.
Дом хрустальный на горе для нее.
Сам, как пес бы, так и рос в цепи..
Родники мои серебрянные,
Золотые мои россыпи.
Дурачина-простофиля
–
Жил-был добрый дурачина-простофиля, Куда его только черти не носили. Но однажды, как-то зло повезло, И совсем в чужое царство занесло. Слезы градом, – так и надо, простофиля: Не усаживайся задом на кобыле. Дурачина.
Посреди большого поля, глядь – три стула. Дурачину в область печени кольнуло. Сверху надпись: "Для гостей", "Для князей", А на третьем – "Для царских кровей". Вот на первый стул уселся простофиля, Потому, что он от горя обессилел. Дурачина.
Только к стулу примостился дурачина, Сразу слуги принесли хмельные вина. Дурачина ощутил много сил, Ел, и жадно пил, и много шутил. Ощутив себя в такой бурной силе, Влез на стул для князей простофиля, Дурачина.
И сейчас же бывший добрый дурачина Ощутил, что он ответственный мужчина. Стал советы отдавать, кликнул рать, И почти уже решил воевать. Ощутив себя в такой буйной силе, Влез на стул для царей простофиля, Дурачина.
Сразу руки потянулись к печати, Сразу топать стал ногами и кричати: – Будь ты князь, будь ты хоть сам господь, Вот возьму и прикажу запороть! Если б люди в сей момент рядом были, Не сказали б комплимент простофиле, Дурачине.
Но был добрый этот самый простофиля: Захотел издать указ про изобилье. Только стул подобных дел не терпел: Как тряхнет... И, ясно, тот не усидел. И проснулся добрый малый простофиля У себя на сеновале, в чем родили. Дурачина.
Корабли постоят
–
Корабли постоят – и ложатся на курс. Но они возвращаются сквозь непогоды. Не пройдет и полгода – и я появлюсь, Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все, кроме тех, кто нужней. Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе еще меньше.
Но мне хочется думать, что это не так, Что сжигать корабли скоро выйдет из моды. Я, конечно, вернусь, весь в друзьях и мечтах. Я, конечно, спою, я, конечно, спою, – не пройдет и полгода.
Жираф большой
–
В желтой жаркой Африке, в центральной ее части, Как-то вдруг, вне графика, случилося несчастье. Слон сказал, не разобрав: – видно быть потопу. В общем так: один жираф влюбился в антилопу.
Тут поднялся галдеж и лай,
И только старый попугай
Громко крикнул из ветвей:
–Жираф большой, ему видней.
Что же, что рога у ней,– кричал жираф любовно, Нынче в нашей фауне равны все поголовно. Если вся моя родня будет ей не рада, Не пеняйте на меня, я уйду из стада.
Тут поднялся галдеж и лай.
......................
Папе антилопьему зачем такого сына? Все равно,– что в лоб ему, что по лбу,– все едино. И жирафа мать брюзжит,– видали остолопа? И ушли к бизонам жить с жирафом антилопа.
Тут поднялся галдеж и лай
.....................
В желтой жаркой Африке не видать идиллий. Льют жираф с жирафихой слезы крокодильи. Только горю не помочь, нет теперь закона... У жирафов вышла дочь замуж за бизона.
Пусть жираф был неправ,
Но виновен не жираф,
А тот, кто крикнул из ветвей:
– Жираф большой, ему видней.
Марафон.
–
Я бегу, топчу, скользя по гаревой дорожке. Мне есть нельзя и спать нельзя, и пить нельзя ни крошки. Я сейчас гулять хочу у Гурьева Тимошки, Ну, а я бегу, топчу по гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук обошел меня на круг.
А вчера все вокруг говорили:-Сэм – друг
Сэм – наш гвинейский друг.
Друг-гвинеец так и прет, все больше отставание, Но я надеюсь, что придет второе мне дыхание. Третье за ним ищу, четвертое дыханье. Ну, я на пятом сокращу с гвинейцем расстоянье.
Тоже мне, хороший друг.– Обошел меня на круг.
А вчера все вокруг говорили: – Сэм – друг,
Сэм – наш гвинейский друг.
Гвоздь программы – марафон, а градусов – все тридцать. Но к жаре привыкший он, вот он и мастерится. Посмотрел бы на него, когда бы минус тридцать. А теперь достань его. – Осталось материться.
Тоже мне хороший друг.– Обошел меня на круг.
Нужен мне такой друг, – Сэм – друг
Сэм – наш гвинейский Брут.
Назад к пешеходам
–
Отбросьте прочь свой деревянный посох. Упав на снег и полежав ничком, Я встал и сел в погибель на колесах, Презрев передвижение пешком.
Я не предполагал играть судьбою,
Не собирался спирт в огонь подлить
Я, просто, этой быстрою ездою
Намеревался жизнь себе продлить.
Подошвами своих спортивных чешек Топтал я прежде тропы и полы И был неуязвимым для насмешек, И был недосягаем для хулы.
Но я в другие перешел разряды,
Меня не примут в общую кадриль.
Я еду. Я ловлю косые взгляды
И на меня и на автомобиль.
Прервав общенье и рукопожатья, Отворотилась прочь моя среда. Но кончилось глухое неприятье, И началась открытая вражда.
Я в мир вкатился чуждый нам по духу,
Все правила движения поправ.
Орудовцы мне робко жали руку,
Вручая две квитанции на штраф.
Я во вражду включился постепенно, Я утром зрел плоды ночных атак: Морским узлом завязана антенна. То был намек: с тобою будет так...
Прокравшись огородами, полями,
Вонзали шила в шины, как кинжал.
Я ж отбивался целый день рублями
И не сдавался, и в боях мужал.
Безлунными ночами я нередко Противника в засаде поджидал. Но у него поставлена разведка, И он в засаду мне не попадал.
И вот, как языка, бесшумно сняли
Передний мост. И унесли во тьму.
Передний мост, казалось бы детали,
Но без него и задний ни к чему.
Я доставал рули, мосты, колеса Не за глаза красивые, за мзду. И понял я, не одолеть колосса. Назад! Пока машина на ходу.
Назад к моим нетленным пешеходам,
Пусти назад! О, отворись, Сезам!
Назад, в метро, к подземным пешеходам!
Назад! Руль влево – и по тормозам!
Восстану я из праха вновь обыден И улыбнусь, выплевывая пыль. Теперь народом я не ненавидим, За то, что у меня автомобиль.
Диалог у телевизора
–
Ой, Вань! Смотри, какие клоуны! Рот – хоть завязочки пришей! А до чего ж, Вань, размалеваны. И голос, как у алкашей. А тот похож, нет, правда, вань, На шурина – такая ж пьянь! Нет, нет, ты глянь, нет, нет, Ты глянь, я вправду, Вань!
– Послушай, Зин, не трогай шурина! Какой ни есть, а он – родня! Сама намазана, прокурена... Гляди, дождешься у меня! А чем болтать, взяла бы, Зин, В антракт сгоняла в магазин. Что? Не пойдешь? Ну, я один. Подвинься, зин!
Ой, Вань. Гляди какие карлики! В джерси одеты, не в шевиот. На нашей пятой швейной фабрике Такое вряд ли кто пошьет. А у тебя, ей-богу, Вань, Ну все друзья – такая рвань! И пьют всегда в такую рань такую дрянь!
– Мои друзья, хоть не в болонии, Зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, Хоть поутру, да на свои. А у тебя самой-то, Зин, Приятель был с завода шин, Так тот вобще хлебал бензин. Ты вспомни, Зин!
– Ой, Вань, гляди-кось, попугайчики. Нет, я ей-богу закричу! А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу. В конце квартала, правда, Вань, Ты мне такую же сваргань... Ну, что "Отстань"? Опять "Отстань"? Обидно, Вань!
– Уж ты бы лучше помолчала бы: Накрылась премия в квартал. Кто мне писал на службу жалобы? Не ты? Да я же их читал. К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль – позор один. Тебе шитья пойдет аршин. Где деньги, Зин?
– Ой, Вань, умру от акробатика. Гляди, как вертится, нахал. Завцеха наш, товарищ Савтюхов, Недавно в клубе так скакал... А ты придешь домой, Иван, Поешь – и сразу на диван. Иль вон кричишь, когда не пьян. Ты что, Иван?
– Ты, Зин, на грубость нарываешься, Все, Зин, обидеть норовишь. Тут за день так накувыркаешься, Придешь домой – там ты сидишь... Ну, и меня, конечно, зин, Сейчас же тянет в магазин А там друзья. Ведь я же, зин, Не пью один.
– Ого, однако же, гимнасточка. Ой, что творит, хотя в летах. У нас в кафе молочном "Ласточка" Официантка может так. А у тебя подруги, Зин, Все вяжут шапочки для зим. От ихних скучных образин Дуреешь, Зин.
Как, Вань? А Лилька Федосеева, Кассирша из ЦПКО Ты к ней все лез на новоселье... Она так очень ничего А чем ругаться, лучше, Вань, Поедем в отпуск в Еревань. Ну, что "Отстань"? Всегда "Отстань". Обидно, вань!
Свадьба
–
Там у соседа пир горой, и гость солидный, налитой Ну, а хозяйка – хвост трубой – идет к подвалам. В замок врезаются ключи, и вынимаются харчи, И с тягой ладится в печи, и с поддувалом.
А у меня сплошные передряги.
То в огороде недород, то скот падет,
То печь чадит от нехорошей тяги,
А то щеку на сторону ведет.
Там у соседей мясо в щах, на всю деревню хруст в хрящах, И дочь-невеста вся в прыщах – дозрела, значит. Смотрины, стало быть у них. На сто рублей гостей одних. И даже тощенький жених поет и скачет.
А у меня цепные псы взбесились,
Средь ночи с лая перешли на вой,
И на ногах моих мозоли прохудились
От топотни по комнате пустой.
Ох, у соседей быстро пьют! А что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют и не накладно. А тут – и баба на сносях, гусей некормленных косяк. Но дело даже не в гусях, а все неладно.
Тут у меня постены появились.
Я их гоню и так, и сяк, они – опять.
Да в неудобном месте чирей вылез.
Пора пахать, а тут ни сесть, ни встать.
Сосед маленочка прислал. Он от щедрот меня позвал. Ну, я, понятно, отказал, а он сначала. Должно, литровую огрел, ну, и конечно, подобрел. И я пошел. Попил, поел – не полегчало.
И посредине этого разгула
Я прошептал на ухо жениху...
И жениха, как будто ветром сдуло.
Невеста вся рыдает наверху.
Сосед орет, что он – народ, что основной закон блюдет, Мол, кто не ест, тот и не пьет, и выпил, кстати. Все сразу повскакали с мест, но тут малец с поправкой влез: – Кто не работает – не ест, ты спутал, батя.
А я сидел с засаленною трешкой,
Чтоб завтра гнать похмелие мое,
В обнимочку с обшарпанной гармошкой,
Меня и пригласили за нее.
Сосед другую литру съел и осовел, и обсовел. Он захотел, чтоб я попел,– зря что ль поили? Меня схватили за бока два здоровенных мужика: – Играй, говорят, паскуда! Пой, пока не удавили!
Уже дошло веселие до точки,
Невесту гости тискают тайком.
И я запел про светлые денечки,
Когда служил на почте ямщиком.
Потом у них была уха и заливные потроха, Потом поймали жениха и долго били. Потом пошли плясать в избе, потом дрались не по злобе И все хорошее в себе доистребили.
А я стонал в углу болотной выпью,
Набычась, а потом и подбочась.
И думал я:– ну, с кем я завтра выпью
Из тех, с которыми я пью сейчас?
Наутро там всегда покой и хлебный мякиш за щекой, И без похмелья перепой, еды навалом. Никто не лается в сердцах, собачка мается в сенцах, И печка в синих изразцах и с поддувалом.
А у меня и в ясную погоду
Хмарь на душе, которая горит.
Хлебаю я колодезную воду,
Чиню гармошку, а жена корит.
Баллада о гипсе.
–
Нет острых ощущений, все – старье, гнилье и хлам. Того гляди, с тоски сыграю в ящик. Балкон бы что ли сверху иль автобус пополам, Вот это – дело, это – подходяще.
Повезло. Наконец, повезло. Видит бог, что дошел я до точки: Самосвал в тридцать тысяч кило Мне скелет раздробил на кусочки.
И вот лежу я на спине загипсованный,
Каждый член у меня расфасованный
По отдельности и до исправности,
Все будет в целости и сохранности.
Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов. Скорблю о вас. Как мало вы успели. Ах, это ж просто прелесть – сотрясение мозгов. Ах, это ж наслажденье – гипс на теле.
Как броня на груди у меня А на руках моих крепкие латы. Так и хочется крикнуть: – коня мне, коня. И верхом ускакать из палаты.
И вот лежу я на спине загипсованный.....
Задавлены все чувства, лишь для боли нет преград. Ну, что ж, мы сами часто чувства губим. Зато я, как ребенок, весь спеленатый до пят И окруженный человеколюбием.
Под влияньем сестрички ночной Я любовью к людям проникся, И – клянусь – до доски гробовой Я б остался невольником гипса.
........................................
Вот хорошо б еще, чтоб мне не видеть прежних снов, Они, как острый нож для инвалида. Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков, Мне снятся свечи, рифмы и коррида.
Ах, надежда, ты гипса броня От того, кто намерен кусаться. Но одно угнетает меня Что никак не могу почесаться,
Что лежу я на спине, загипсованный....
Вот я давно здоров, но не намерен гипс снимать, Пусть руки стали чем-то вроде бивней, Пусть ноги истончали, мне на это наплевать, Зато кажусь, кажусь значительно массивней.
Я под гипсом хожу ходуном, Я наступаю на пятки прохожим Мне удобней казаться слоном И себя ощущать толстокожим.
И вот по жизни я иду загипсованный............
Деревянные костюмы
–
Как все мы веселы бываем и угрюмы, Но если надо выбирать, а выбор труден, Мы выбираем деревянные костюмы, Люди, люди...
Нам будут долго предлагать не прогадать: Ах,– скажут,– что вы, вы еще не жили! Вам надо только-только начинать... Ну, а потом предложат: или-или:
Или пляжи, вернисажи или даже Пароходы, их наполненные трюмы, Экипажи, скачки, рауты, вояжи... Или просто деревянные костюмы.
И будут веселы они или угрюмы, И будут в роли злых шутов иль добрых судей... Но нам предложат деревянные костюмы. Люди, люди...
Нам могут даже предложить и закурить, "Ах, – вспомнят, – вы ведь долго не курили. Да вы еще не начинали жить... Ну, а потом предложат: "Или-или".
Дым папиросы навевает что-то... Одна затяжка – веселее думы. Курить охота, ох, курить охота, Но надо выбрать деревянные костюмы.
И будут вежливы и ласковы настолько, Предложат жизнь счастливую на блюде, Но мы откажемся... И бьют они жестоко, Люди, люди, люди...
Утренняя гимнастика.
–
Вдох глубокий. Руки шире. Не спешите, три-четыре. Бодрость духа, грация и пластика. Общеукрепляющая, Утром отрезвляющая, если жив пока еще, гимнастика.
Если вы в своей квартире, лягте на пол, три-четыре Выполняйте правильно движения. Прочь влияния извне. Привыкайте к новизне. Вдох глубокий до изнеможения.
Очень вырос в целом мире гриппа вирус, три-четыре. Ширятся, растут заболевания. Если хилый – сразу в гроб. Сохранить здоровье чтоб, применяйте, люди, обтирания.
Разговаривать не надо. Приседайте до упада. Да не будьте мрачными и хмурыми. Если вам совсем неймется, Обтирайтась чем придется, водными займитесь процедурами.
Если вы уже устали, сели-встали, сели-встали. Не страшны нам арктика с антарктикой. Главный академик иофф Доказал: коньяк и кофе вам заменят спорт и профилактика.
Не страшны дурные вести – мы в ответ бежим на месте. В выигрыше даже начинающий. Красота: среди бегущих Первых нет и отстающих. Бег на месте общепримиряющий.
Песня про метателя молота.
–
Я раззудил плечо – трибуны замерли, Молчанье в ожидании храня. Эх, что мне мой соперник – Джон ли, Крамер ли: Рекорд уже в кармане у меня.
Заметано, заказано, заколото,
Мне кажется, я следом полечу...
Но мне нельзя, ведь я – метатель молота:
Приказано метать – и я мечу.
Эх, жаль, что я мечу его в Италии, Я б дома кинул молот без труда. Ужасно далеко, куда подалее, И, лучше б, если раз и навсегда.
Я против восхищения повального,
Но я надеюсь, года не пройдет,
Я все же зашвырну в такую даль его,
Что и судья с ищейкой не найдет.
Вокруг меня корреспонденты бесятся, Мне помогли, – им отвечаю я, Взобраться по крутой спортивной лестнице Мой коллектив, мой тренер и моя семья.
Оловянные солдатики.
–
Будут и стихи, и математика, Почести, долги, неравный бой. Нынче ж оловянные солдатики Здесь, на старой карте, стали в строй.
Лучше бы уж он держал в казарме их.
Но, ведь на войне, как на войне,
Падают бойцы в обеих армиях,
Поровну на каждой стороне.
Может быть, пробелы в воспитании Иль в образованьи слабина, Но не может выиграть кампании Та или другая сторона.
Совести проблеммы окаянные
Как перед собой не согрешить:
Тут и там солдаты оловянные,
Как решить, кто должен победить?
И какая, к дьяволу, стратегия, И какая тактика, к чертям. Вот сдалась нейтральная норвегия. Ордам оловянных египтян.
Левою рукою скандинавия,
Лишена престижа своего:
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус-кво.
Сколько б ни предпринимали армии Контратак, прорывов и бросков, Все равно, на каждом полушарии Поровну игрушечных бойцов.
Где вы, легкомысленные гении?
Или вам явиться недосуг?
Где вы, проигравшие сражение
Просто, не испытывая мук?
Или вы, несущие в венце зарю Битв, побед, триумфов и могил, Где вы, уподобленные Цезарю, Что пришел, увидел, победил?
Мучается полководец маленький,
Ношей непосильной отягчен,
Вышедший в громадные начальники,
Шестилетний мой Наполеон.
Чтобы прекратить его мучения, Ровно половину тех солдат, Я покрасил синим, – шутка гения, Утром вижу – синие лежат.
Я горжусь успехами такими, но
Мысль одна с тех пор меня гнетет:
Как решил он, чтоб погибли именно
Синие, а не наоборот?
Дамы, господа.
–
Дамы, господа, других не вижу здесь. Блеск, изыск и общество прелестно... Сотвори, господь, хоть пятьдесят Одесс, Все равно в Одессе будет тесно.
Говорят, что здесь бывала
Королева из Непала
И какой-то крупный лорд из Эдинбурга,
И отсюда много ближе
До Берлина и Парижа,
Чем из даже самого Санкт-Петербурга.
Вот приехал в город меценат и крез, Весь в деньгах – с задатками повесы. Если был он с гонором, так будет без, Шаг ступив по улицам Одессы.
Из подробностей пикантных
Две: мужчин столь элегантных
В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы;
Ну, а женщины Одессы
Все скромны, все поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае, красивы.
Грузчики в порту, которым равных нет, Отдыхают с баснями Крылова. Если вы чуть-чуть художник и поэт, Вас поймут в Одессе с полуслова.
Нет прохода здесь, клянусь вам,
От любителей искусства,
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и в Штатах
Недостаток в меценатах,
Пусть приедут, позаимствуют в Одессе.
Пушкин, величайший на земле поэт, Бросил все и начал жить в Одессе. Проживи он здесь еще хоть пару лет, Кто б тогда услышал о Дантесе?
Дамы, господа, я восхищен и смят.
Мадам, месье, я счастлив, что таиться.
Леди, джентельмены, я готов сто крат
Умереть и снова здесь родиться.
Все в Одессе: море, песни, Порт, бульвар и много лестниц, Крабы, устрицы, акации Мезон Шанте. Да, наш город процветает, Но в Одессе не хватает Самой малости – театра варьете.
Москва-Одесса
–
В который раз лечу Москва – Одесса, Опять не выпускают самолет. А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса, Надежная, как весь гражданский флот.
Над мурманском ни туч, ни облаков,
И, хоть сейчас, лети до Ашхабада.
Открыты Киев, Харьков, Кишинев
И Львов открыт, но мне туда не надо.
Сказали мне: – сегодня не надейся, Не стоит уповать на небеса. И вот опять дают задержку рейса на Одессу Теперь обледенела полоса.
А в Ленинграде с крыши потекло,
И что мне не лететь до Ленинграда?
В Тбилиси – там все ясно, там тепло,
Там чай растет, но мне туда не надо.
Я слышу, ростовчане вылетают, А мне в Одессу надо позарез. И надо мне туда, куда три дня не принимают И потому откладывают рейс.
Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада.
Пусть где-нибудь все ясно и тепло,
Там хорошо, но мне туда не надо
Отсюда не пускают, а туда не принимают, Несправедливо, муторно, но вот Нас на посадку скучно стюардесса приглашает, Доступная, как весь гражданский флот.
Открыли самый дальний закуток,
В который не заманят и награды.
Открыт закрытый порт Владивосток,
Париж открыт, но мне туда не надо.
Взлетим мы, распогодится, теперь запреты снимут, Напрягся лайнер, слышен визг турбин. Сижу, как на иголках, а вдруг опять не примут, Опять найдется множество причин.
Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада.
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли все, но мне туда не надо.
Я прав, хоть плачь, хоть смейся, Но опять задержка рейса, И нас обратно к прошлому ведет, Вся стройная, как "Ту", Та стюардесса мисс Одесса, Похожая на весь гражданский флот.
Опять дают задержку до восьми,
И граждане покорно засыпают...
Мне это надоело, черт возьми,
И я лечу туда, где принимают.
Скалолазка.
–
Я спросил тебя: – зачем идете в горы вы? А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой, Ведь эльбрус и с самолета видно здорово. Рассмеялась ты – и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Первый раз меня из пропасти вытаскивая
Улыбалась ты, скалолазка моя.
А потом за эти проклятые трещины, Когда ужин твой я нахваливал, Получил я две короткие затрещины, Но не обиделся, я приговаривал:
Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя,
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя.
А потом на каждом нашем восхождении, Но почему ты ко мне недоверчивая? Страховала ты меня с наслаждением, Альпинистка моя, гутаперчивая.
Ох, какая ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты учила меня, скалолазка моя.
За тобой тянулся из последней силы я, До тебя уже мне рукой подать. Вот долезу и скажу: – довольно, милая... Тут сорвался вниз, но успел сказать:
Ох, какая ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Мы теперь одной веревкой связаны:
Стали оба мы скалолазами.
Песня рыцаря.
–
Сто сарацинов я убил во славу ей, Прекрасной даме посвятил я сто смертей. Но наш король, лукавый сир, Затеял рыцарский турнир. Я ненавижу всех известных королей!
Вот мой соперник, рыцарь Круглого стола. Чужую грудь мне под копье король послал, Но в сердце нежное ее мое направлено копье. Мне наплевать на королевские дела!
Герб на груди его – там плаха и петля, Но будет дырка там, как в днище корабля. Он самый первый фаворит, к нему король благоволит. Но мне сегодня наплевать на короля!
Король сказал: – Он с вами справится шаля. И пошутил: – Пусть будет пухом вам земля. Я буду пищей для червей, тогда он женится на ней. Простит мне бог, я презираю короля!
Вот подан знак. Друг друга взглядом пепеля, Коней мы гоним, задыхаясь и пыля. Забрало поднято – изволь. Ах, как волнуется король! Но мне, ей-богу, наплевать на короля!
Итак, все кончено. Пусть отдохнут поля. Вот льется кровь его на стебли ковыля. Король от бешенства дрожит, но мне она принадлежит. Мне так сегодня наплевать на короля!
Но в замке счастливо мы не пожили с ней: Король в поход послал на сотни долгих дней. Не ждет меня мой идеал. Ведь он – король, а я – вассал, И рано, видимо, плевать на королей.
Холера.
–
Не покупают никакой еды, Все экономят вынужденно деньги. Холера косит стройные ряды, Но люди вновь смыкаются в шеренги.
Закрыт Кавказ, горит Аэрофлот, И в Астрахани лихо жгут арбузы. Но от станка рабочий не уйдет, И крепнут, как всегда, здоровья узы.
Убытки терпит целая страна. Но вера есть! Все зиждется на вере. Объявлена народная война Одной несчастной, бедненькой холере.
На трудовую вахту встал народ В честь битвы с новоявленною порчей. Но пасаран! Холера не пройдет! Холеры нет! И все, и бал окончен.
Я погадал вчера на даму треф, Назвав ее для юмора холерой. И понял я: холера – это блеф, Она теперь мне кажется химерой.
А мне теперь прибавилось ума, Себя я ощущаю гулливером, Ведь понял я: холера – не чума, У каждого всегда своя холера.
Уверен я – холере скоро тлеть. А ну-ка залп из тысячи орудий! Вперед! Холерой могут заболеть Холерики, несдержанные люди.
В палате наркоманов.
–
Не писать стихов мне и романов, Не читать фантастику в углу. Я лежу в палате наркоманов, Чувствую, сам сяду на иглу.
Кто-то раны лечил боевые,
Кто-то так обеспечил тылы...
Эх, вы, парни мои жировые,
Поскорее сходите с иглы.
В душу мне сомнения запали, Голову вопросами сверлят. Я лежу в палате, где глотали, Нюхали, кололи все подряд.
Кто-то закалечил свою душу,
Кто-то просто остался один...
Эх, вы, парни, бросайте марфушу,
Перейдите на апоморфин.
Рядом незнакомый шизофреник (В него тайно няня влюблена) Говорит: – Когда не хватит денег, Перейду на капли-семена.
Кто-то там проколол свою совесть,
Кто-то в сердце курил анашу...
Эх, вы, парни, про вас нужно повесть,
Только повестей я не пишу.
Требуются срочно перемены. Самый наш веселый тоже сник. Пятый день кому-то ищут вены, Не найдут. Он сам от них отвык.
Кто-то даже нюхнул кокаина,
Говорят, что мгновенный приход.
Кто-то с'ел килограмм кодеина
И пустил себя за день в расход.
Я люблю загульных, но не пьяных, Я люблю отчаянных парней. Я лежу в палате наркоманов, Сколько я наслушался здесь в ней!
Кто-то гонит кубы себе в руку,
Кто-то ест даже крепкий вольфрам...
Добровольно принявшие муку,
Эта песня написана вам.
Про прыгуна в длину.
–
Что случилось? Почему кричат? И судья зачем-то завопил. Просто восемь сорок результат, Только за черту я заступил.
Ох, приходится до дна ее испить, Чашу с ядом вместо кубка я беру. Стоит только мне черту переступить, Превращаюсь в человека-кенгуру.
Я стараюсь, как и все, на доску наступать, Стою наказания любого: На спартакиаде федерации опять Прыгнул я, как школьник из тамбова.
Что случилось? Почему кричат? Почему мой тренер завопил? Просто ровно восемь шестьдесят, Только за черту я заступил.
Что же делать мне? Как быть? Кого винить, Если мне черта совсем не по нутру? Видно негру мне придется уступить Этот титул человека-кенгуру.
Мне давали даже черный кофе на десерт, Но, хоть был я собран и взволнован, На спартакиаде всех народов СССР За черту я заступаю снова.
Что случилось? Почему кричат? Странно комментатор завопил. Восемь девяносто, говорят, Только за черту я заступил.
Порвалась у тренеров терпенья нить. Так и есть – негр титул мой забрал. Если б ту черту да к черту отменить, Я б Америку догнал и перегнал.
Верю: мне наденут все же лавровый венец, Я великий миг готовлю тайно. Знаю я, наступит он, настанет, наконец: Я толкнусь с доски, хотя б случайно.
Что случилось? Почему кричат? Отчего соперник завопил? 9-70 Который раз подряд, Только за черту я заступил.
Хоть летаю, как пушинка на ветру, Я все время поражение терплю. Нет, не быть мне человеком-кенгуру – Знаю точно: я опять переступлю.
Я такой напасти не желаю и врагу, Ухожу из спорта я без позы: Прыгать, как положено, я, видно, не могу, А как не положено – без пользы.
Про первые ряды.
–
Была пора – я рвался в первый ряд, И это все от недопониманья. Но, с некоторых пор, сажусь назад: Там, впереди – как в спину автомат Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.
Может сзади и не так красиво,
Но намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще надежность и обзор.
Стволы глазищ числом до десяти, Как дуло на мишень, но на живую. Затылок мой от взглядов не спасти, И сзади так удобно нанести Обиду или рану ножевую.
..............................
Мне вреден первый ряд, и, говорят, От мыслей этих я в ненастье ною. Уж лучше, где темней: последний ряд, Отсюда больше нет пути назад, А за спиной стоит стена стеною.
...............................
И пусть хоть реки утекут воды, Пусть будут в пух засалены перины, До лысин, до седин, до бороды Не выходите в первые ряды И не стремитесь в примы-балерины.
