Текст книги "Год белой кометы"

Автор книги: Владимир Романенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

18

Самолет медленно скользил вниз, к верхушкам облаков, освещенных голубоватым светом полной луны, как будто бежавшей вслед за лайнером. Лев Юлианыч глядел через иллюминатор, пытаясь найти в небе знакомые конфигурации созвездий, но никак не мог сосредоточиться, и это ему почему-то не удавалось. «Как жаль, что такое чистое и прозрачное небо слишком редко бывает на Астростанции.» Весь прошлый год у него пропал впустую, так как на все выделенные в течение этого времени ночи пришлась глухая непогода. Этот год также, похоже, обещал быть для его программы наблюдений практически безрезультатным, поскольку вся работа телескопа была переориентирована на подготовку наблюдений кометы. И, если Лев Юлианыч и согласился скрепя сердце на изменения в программе наблюдений, предложенные директором, то только потому, что рассчитывал в будущем иметь определенные права на использование новых приборов в своих целях. Он решил отправиться на Астростанцию раньше всей группы наблюдателей и специалистов для того, чтобы не торопясь и без сутолоки оценить возможности новой аппаратуры и степень ее пригодности для своих задач. Он не без основания полагал, что это будет достаточно сложно, если вокруг наладочного стенда и, тем более при испытаниях на реальных наблюдениях будет крутиться десяток сотрудников, из которых еще мало кто будет уметь пользоваться только что смонтированной аппаратурой и, тем более, дистанционным управлением. Обычно Лонц добирался на Астростанцию рейсовым автобусом, который приходилось ждать до самого утра. Это было особенно тоскливо, когда самолет прилетал вечером, когда впереди была длинная ночь в неуютном, замусоренном здании аэропорта, насквозь пропахшего запахами, свойственными для мест скопления пассажиров. После такой ночи он выходил к утреннему автобусу совершенно изнуренным и, как только опускался в кресло, немедленно засыпал. Его будил водитель уже тогда, когда автобус находился возле Галаевского автовокзала, когда все пассажиры выходили и салон был пуст. На этот раз, увидев на автостоянке серую «Волгу» с эмблемой института, Лев Юлианыч посчитал, что ему повезло и, быстро подхватив большую дорожную сумку, вприпрыжку помчался к машине, как будто опасаясь, что она уедет прямо на его глазах.

Когда он открыл дверцу, водитель, дремавший на руле, поднял голову.

– Простите, вы до Астростанции? Не подвезете?

– Отчего же нет? Вот дождусь своего пассажира и подвезу, – ответил молодой водитель, – садитесь.

– А кто пассажир, если не секрет?

– Сейчас посмотрю.

Водитель достал сложенный вчетверо путевой лист и зажег лампочку.

– Лев Юлианыч Лонг.

– Вероятно, Лонц, – с радостным удивлением воскликнул Лев Юлианыч, – так это я! – а про себя подумал: «Что это, новые веяния на станции, или просто любезность Кирилова?»

– Ну, тогда поехали!

Тихо заработал двигатель, «Волга» мягко двинулась с места и, набирая скорость, выехала на широкое шоссе, проложенное между невысоких безлесых холмов. Через несколько минут аэропорт остался далеко позади, и водитель свернул на дорогу, ведущую на юг, туда, где у самого горизонта светились под луной вершины гор. Мелькали за стеклами дома аулов, стоявшие длинными многокилометровыми вереницами вдоль дороги, бесконечные посадки высоких, стройных пирамидальных тополей, точно таких же, какие росли в таком далеком и теплом маленьком украинском городке, где родился и вырос Лев Юлианыч, тогда просто Лева…

В школе Лева был тихим мальчишкой, у которого в классе практически никогда не было друзей. Он всегда очень хорошо учился, не прогуливал уроков и не опаздывал, тщательно готовился дома к занятиям. Но самым существенным, за что его недолюбливали одноклассники, было то, что Лева никогда не принимал участия в мальчишеских драчках. Между собой ребята называли его маменькиным сынком, но его домашнее воспитание было вполне строгим, если не сказать аскетическим. Отец Левы был музыкантом. Он играл на скрипке в городском ресторанчике, пытался учить музыке и своего сына, однако, к его огорчению, оказалось, что природа напрочь обделила Леву музыкальным слухом, и его скрипичное образование по этой причине не состоялось.

Лева запоем читал все подряд попадавшиеся ему под руку книги. У него рано проявились способности к математике – решение задачек напоминало ему забавную игру, и он «играл» в нее с огромным удовольствием. В пятом классе, к крайнему удивлению учителя, Лева перерешал весь задачник, рассчитанный на три года, не дожидаясь, когда все премудрости алгебры ему объяснят на уроках. Учитель был старым педантом и очень боялся, что знания ученика Лонца, которые он приобрел самостоятельно, не будут систематическими в соответствии с канонами ГорОНО, поэтому затратил довольно много личного времени для того, чтобы проверить, насколько глубоко постиг Лева азы математического курса. Оказалось, что он не только овладел навыками в решении примеров, но вполне прилично ориентировался в теории, выкладывая на память доказательства практически всех теорем и вывод формул.

После всего этого учитель посадил Леву перед собой и сказал:

– До девятого класса, Лев Юлианыч, мне вас учить нечему. Но вы должны помнить, что способности эти даны вам от Бога, и большой вашей заслуги в том нет. Не зазнавайтесь, то что вы знаете – это еще не вся наука. Надо работать и совершенствоваться дальше.

Он снял с полки тоненькую книжку «Сборник задач по математике повышенной сложности» и продолжил:

– Попробуйте порешать отсюда. То, что вы делали до сих пор, рассчитано на учеников весьма средних способностей: достаточно просто прилагать известные формулы. Здесь, – он похлопал по книжке, – надо логически мыслить, думать… Если будут трудности, милости прошу…

В конце учебного года Лева блестяще победил в городской, а затем и в областной олимпиадах по математике. В седьмом и восьмом классах Лева оказался в числе победителей республиканской олимпиады по точным наукам. После того, как он сдал экзамены за девятый класс, его неожиданно пригласили в кабинет директора школы.

Кроме самого директора (а точнее, директрисы) в кабинете находился седеющий, высокого роста человек в темно-синем костюме. Он улыбнулся вошедшему нерешительно Леве и сказал:

– Ну, здравствуй, Лев Юлианыч! Наслышан о твоих талантах весьма давно. И вот решил познакомиться лично. Профессор Каминский, Станислав Казимирович, – он встал и протянул руку Лонцу.

Лева с волнением пожал руку гостя и продолжал стоять, молча глядя в его улыбающиеся желтоватые глаза.

– Да ты садись, – тихо сказала директриса и Лева опустился на стул.

– Судя по всему, – продолжил профессор, – тебе надо учиться на более серьезном уровне. Я вот что хочу предложить. У нас в Университете есть школа-интернат для наиболее способных ребят, где тебе было бы намного интереснее. Если ты не против, я могу поговорить с твоими родителями.

– Мы поговорим. И попытаемся их убедить, что ехать надо, – добавила директриса.

После разговора Каминского с родителями Левы у него дома разразился настоящий шторм. Мать Левы ни за что не хотела отпускать своего дорогого сыночка за тысячу километров, «к чужим людям, в приют», причитала и говорила, что он еще совсем ребенок, и ему никак не выжить без дорогой любящей мамочки. Отец долго слушал эти причитания, потом, когда они немного утихли, громко сказал:

– Ну хватит, что ли, Самуиловна? Лева, мальчик мой, слушай что скажу я. Что самое ценное мы имеем в нашей жизни? Дом? Вещи? Деньги? Нет и еще раз нет. Все это можно потерять легко и в любой день. Самое ценное – это голова, знания, образование – то, что всегда с тобой и то, что никто не может украсть или отобрать. Езжай, сынок. Твоя мама тоже так думает, но она тебя слишком любит и уже боится, что тебя кто-то у нее отберет. Я так понимаю, придет срок, и тобой будем гордиться не только мы, но и весь наш город.

Через два дня Лева стоял на перроне вокзала с фанерным чемоданом – реликвией семьи Лонцев, сумкой, набитой домашней снедью и большим алюминиевым чайником. Отец Левы обнимал его за плечи и молча смотрел на сына, а мама тихо плакала, то и дело напоминая Левушке, чтобы он не спускал глаз с вещей, и особенно с чайника, который легко могут украсть…

Когда Лева закончил школу-интернат, встал вопрос о том, на каком факультете продолжать учебу дальше. Каминский настаивал на механико-математическом. Сам он преподавал небесную механику и часто говорил о том, что собственно математика – это лишь инструмент, который позволяет раскрывать суть природных явлений, и смысл ее изучения состоит в том, чтобы легко применять этот инструмент в научных исследованиях. Лева особенно и не противился выбору специальности, легко закончил мехмат, потом аспирантуру и преподавал некоторое время на кафедре у своего профессора. Со временем он все больше и больше увлекался астрофизикой, и скоро совсем переориентировал свои научные интересы. Однако, возможности продвижения по этой стезе в родном университете были невелики, поэтому Лонц решил просить Станислава Казимировича отпустить его в институт астрофизики.

В тот июньский день стояла невыносимая жара, и Каминский был за городом на даче. Лев Юлианыч добрался туда только к вечеру. Станислав Казимирович сидел на веранде и молча курил, потягивая из чашечки холодный кофе. Когда Лонц изложил свою просьбу, Каминский помолчал пару минут, потом заговорил, грустно глядя куда-то в даль.

– Я в общем-то знал, что предстоят некоторые изменения в твоей дальнейшей судьбе. Это было видно по той литературе, которую я видел у тебя на столе, по тем обзорам, которые ты докладывал на семинарах… Жаль. Ты был моим самым талантливым учеником. Хотя это не так плохо, что ты выходишь на самостоятельную работу, что появился собственный интерес в науке. На чем вообще держится эта самая наука? На собственном интересе. Так что все правильно. Все ученики когда-нибудь вырастают. В том институте у меня есть кое-какие связи, поэтому я, пожалуй, позвоню, чтобы ты там начинал не с нуля, и отрекомендую тебя так, чтобы ты сразу получил самостоятельную работу и соответствующую должность. Шагай. Теперь все зависит только от тебя.

С той поры минуло уже пятнадцать с лишним лет. Лев Юлианыч прошел школу астронома-наблюдателя, давно стал доктором физико-математических наук, заведовал лабораторией, опубликовал немало статей в солидных журналах, но всегда с неизменной благодарностью вспоминал своего учителя математики, профессора Каминского и всех тех добрых людей, которые провели его прямой дорожкой к звездным небесным россыпям – главному богатству его жизни.

С Кириловым Льву Юлиановичу удалось встретиться только через день после прилета. Максим Петрович вынужден был выехать в Галаевскую на какое-то малозначащее для Астростанции заседание исполкома, потом поднялся к телескопу и вернулся в поселок уже поздним вечером. Когда Анна Филипповна, секретарша Кирилова, доложила ему, что в приемной ожидает Лонц, он попросил ее отложить все дела, приготовить кофе и сам вышел встретить коллегу. Он крепко пожал протянутую руку и пригласил Льва Юлиановича к себе в кабинет.

– Ну, как ты тут, освоил науку управлять? – спросил его Лонц с легкой усмешкой, – Не тяжеловат ли руль, не забыл ли еще прежнюю специальность?

– Узнаю отпетого сноба, – в тон ему ответил Кирилов, – ты напрасно думаешь, что астрофизика никак не связана с решением существующих здесь проблем. Изнутри, отсюда они выглядят совершенно иначе, чем из окна городского кабинета. Как добрался?

– Благодаря тебе, даже с комфортом.

– Ну вот, а еще язвишь…

– Ладно, извини. Но… что правда, то правда, никак не могу понять, зачем ты взвалил на себя такую ношу – это хозяйство, тонны железа и стекла, дома, десятки сотрудников. За всем этим можно забыть не только науку, но и элементарные знания за первый курс!

Вошла Анна Филипповна и внесла поднос с чашечка– ми, кофейником и небольшой вазочкой печенья.

– Угощайся! Видишь ли… Здесь важнее всего понять, что для чего. И, как только ты это поймешь, а еще лучше– прочувствуешь, все встанет на место. Для чего и для кого телескоп? Для нас, для тебя, для меня и всех тех, кто пользуется его возможностями. Поэтому и нужен он только нам и больше никому. Для всех других эта машина, в лучшем случае, представляет зрелищный интерес, не более. Следовательно, если мы действительно хотим, чтобы телескоп давал информацию, кто-то из нас должен поступиться хотя бы частью своих личных интересов. Иначе эта мощная техника будет в руках человека, которому более чем безразлично как будут решаться задачи астрономии.

– Может быть это и так, но мне кажется, что для такой работы хватило бы хорошего, грамотного инженера…

Кирилов усмехнулся и отпил из чашки.

– Я вот тут на досуге разбирал дела моего предшественника, Узлова. Вполне положительный человек, с опытом руководящей работы. Был начальником цеха на машиностроительном заводе. И что же? Обложил себя инструкциями, работал от и до, ни одной лишней минуты. Проблемы накапливались, а он их не решал, отправлял «под сукно». Возникает вопрос – почему? Каковы главные мотивы его переезда в эту глушь? И вот отсюда начинаются простые ответы, которые проливают свет на всю историю с Узловым и его фактическим отстранением от должности. Человек приехал сюда не потому, что ему здесь было интересно работать, а потому, что устал. Устал от выполнения планов, от квартальных отчетов, разносов в кабинете директора и на заседаниях партбюро. Всего этого здесь нет. Узлов думал, что можно находиться на службе положенные восемь часов, а потом – что угодно. Хочешь – разводи кроликов, хочешь – катайся на лыжах. Что он и делал большую часть времени. У телескопа была хорошо оплачиваемая отбываловка, а настоящая его жизнь начиналась потом, дома.

– Ну… Так живет большинство людей, – возразил Лев Юлианович.

– Так можно жить! Но не в этой должности, – с нажимом сказал Кирилов, – так может жить рабочий с завода, какой-нибудь мелкий чиновник, но не хозяин такого телескопа, как наш! Такой телескоп надо любить. Надо, чтобы он был главным звеном в жизни, частью души. Кто же, как не один из нас на это способен, – немного помолчав, он добавил, – ну, а мне быть здесь сам Бог велел, ты знаешь…

– Ладно, понял, – Лев Юлианыч поставил на поднос пустую чашку и спросил: – А как дела с новой аппаратурой?

– Пока ничего, можешь попробовать ее работу на стенде. Мне бы хотелось, чтобы вы вместе с Павленко и Селюковой как-нибудь попробовали одновременную работу сразу трех каналов. Любопытно, как вам это понравится? Но они подъедут позже, а ты пока можешь поупражняться. Осваивайся.

– Не знаю, не знаю, что из всего этого получится. В целом, мое отношение к этим приготовлениям весьма скептическое. Попробую, конечно, но задач для этой аппаратуры лично у меня на сегодня нет.

– Пока нет. Глядишь, появятся… И потом, в фотометрии специалиста сильнее тебя у нас не имеется. Кто же еще оценит характеристики фотометра!

Кирилов встал с кресла и протянул руку Лонцу.

– Завтра поднимайся на гору, я тоже там буду. А пока– вынужден проститься. У меня сегодня прием сотрудников.

19

Гривцов и Сосновский уже несколько часов возились у прибора, пытаясь настроить изображение испытательной таблицы на экране видеомонитора, но картинка нужного качества так и не получилась. Сосновский устало положил на колени руки и откинулся на спинку стула, уже рассохшегося и изрядно расшатанного, грозившего в любую минуту уронить своего седока.

– Что-то здесь, знаешь ли, нечисто с подвижками, не могу понять, почему уходит фокус. Что скажешь, Сергей Кузьмич?

Гривцов поднял голову от раскрытого кожуха фотометра и тихо ответил: – Чего тут непонятного? Я тебе, Василий Иванович, еще вчера говорил, что две направляющие сделаны с браком. Плохо сделаны, кое-как. Сейчас я тебе могу даже сказать, на сколько «пролетели» шлифовщики у Нагаева.

– И что делать-то будем? Повезем назад?

– Не думаю, что это будет лучшее решение. Здесь, на станции есть свой станок, попробуем исправить.

– Кузьмич, ты ведь лучше меня знаешь, что это весьма тонкая работа. Если у нас не справились, справятся ли здесь?

– Справятся. Я помогу выставить эти детальки на станке, а дальше все будет совсем несложно. Я здешнего станочника знаю, руки у него хорошие.

– Ну смотри, смотри… Черт… опять придется все разбирать и собирать. Время уходит.

Сосновский встал и направился к стенду, когда дверь открылась и вошли Лонц с Кириловым. Сосновский повернулся на звук шагов и, увидев Льва Юлиановича, нахмурился.

– Ну вот и Лев пожаловал. А мы все еще возимся.

– Появились проблемы? – встревожился Кирилов.

– Проблема. Не то чтобы очень сложная, но довольно муторная, – опять вполголоса произнес Гривцов, – сейчас покажу.

Он подошел к стенду и, не торопясь, негромко объяснил суть выявленной неприятности. На несколько секунд воцарилась тишина. Молчание нарушил Кирилов.

– Сколько времени может понадобиться?

– День разборка, день перешлифовка, еще день сборка и, часов…ну пять-шесть, юстировка. В общем, четыре дня.

– Да, зря я поторопился с приездом, – огорченно проронил Лонц.

– Как сказать, – ответил Сосновский, – пока мы будем заниматься этим узлом, ты можешь посидеть за компьютером. Электронная часть прибора и программа работают пока без замечаний. Пройдешься по всем веточкам программы, посмотришь все меню, проверишь как и что они включают. Знаешь ли, навыки пригодятся.

– А что, есть резон! – Кирилов повернулся ко Льву Юлиановичу и вдруг почувствовал, что от тупой боли, внезапно возникшей в левом боку, перехватило дыхание. Комната стала неестественно светлой, а пол как будто поплыл под ногами…

Гривцов первым заметил, как побледнел и покачнулся Кирилов, бросился к нему и подхватил под руки.

– Максим, что с тобой?

Максим Петрович что-то прошептал и закрыл глаза. Его усадили на единственное стоящее в комнате кресло и расстегнули воротник.

– Воды, быстро!

Сосновский схватил стоявшую на столе кружку, бросился в коридор и через минуту появился снова. Вслед за ним вбежал Круглов, еще два человека из дневной смены. Кто-то подал таблетку валидола. Кирилов положил ее под язык и по мере того, как она таяла во рту чувствовал что боль постепенно утихает. Через пару минут он снова стал различать лица склонившихся над ним людей. Стоявший рядом Гривцов увидев, что глаза Кирилова открылись снова, облегченно вздохнул.

– Отпустило? Как ты, Максим?

– Жив пока… – слабо улыбнулся Максим Петрович, – ничего, не впервой…

– Ты давай-ка вниз, домой, и ложись. И обязательно покажись врачу, – сердито проговорил Сергей Кузьмич, – Ты которые сутки туда-сюда катаешься? Что ты вообще тут крутишься, незаменимым себя вообразил, что ли?

– Ладно, ладно Кузьмич, не бурчи. Я, пожалуй, и правда поеду. Спустишься шлифовать железки, заходи в гости. Только Серафиме Ивановне не ябедничай, хорошо?

Галина находилась в процедурной, когда Володя позвонил ей с горы и сообщил о случившемся. Она быстро нашла врача, приготовила тонометр для измерения давления крови и шприцы. Машина с Кириловым подошла к административному корпусу, Галина увидела, что Максим Петрович вышел из нее сам, без какой-либо помощи, и не спеша направился к зданию. Она вышла к нему навстречу вместе с врачом, и Кирилов, увидев, что его встречают двое в белых халатах, остановился и вопросительно посмотрел на них.

– Это что, встреча почетного караула? – с усмешкой спросил он врача, – А в чем, собственно, дело, кому-то плохо?

– Шуточки в сторону, милейший Максим Петрович! Я так понимаю, вы там чуть не грохнулись замертво, а еще пытаетесь увиливать от медицины. Нехорошо! Галя, берем пациента под белы ручки и ведем в свои владения. Надо, хотя бы, послушать.

– Не торопитесь, Харон! Ладно, я сам… – досадливо пробормотал Кирилов и двинулся вслед за медиками.

Галина закрепила на его руке тонометр, и через несколько секунд давление воздуха сжало руку Кирилова. Она внимательно слушала пульс, приложив мембрану аппарата к сгибу его руки, потом покачала головой.

– Ну, что, – спросил ее врач, – сколько?

– Многовато, сто восемьдесят на сто сорок.

– Раздевайтесь, я вас послушаю.

Кирилов сбросил рубашку, послушно подошел к доктору. Холодный рупор фонендоскопа прикоснулся к коже и Максим Петрович слегка вздрогнул. Врач переставлял рупор, прислушиваясь к каким-то звукам внутри тела, потом снял слуховые трубки и укоризненно посмотрел на Кирилова.

– Я пока не слышу чего-либо опасного, но надо бы сделать кардиограмму. А вообще, вы ведете совершенно безобразную жизнь. Вы себя не любите, это точно. Надо отдыхать, милейший Максим Петрович, или сожжете себя окончательно. И чтобы минимум три-четыре дня к телескопу не подниматься…

Кирилов пытался что-то сказать, но доктор прервал его, предупреждая повисшее на губах Максима Петровича возражение:

– Я обязательно сообщу свои рекомендации Серафиме Ивановне. Галочка, вкатите ему внутривенное, а потом немедленно домой и в постель!

– Давайте левую руку, – строго произнесла Галя и Кирилов, досадливо вздохнув, и послушно сел к столу…

Через несколько минут он вышел из амбулатории и направился к своему дому.

…Максим Петрович вошел в квартиру и, сбросив ботинки, лег на старенький скрипучий диван. «Когда же это было в первый раз?» – подумал он и сразу вспомнил первую давнюю боль, когда после изнурительного, почти трехнедельного периода наблюдений у него начало болеть сердце. Тогда, несколько лет назад, стояла необычайно ветреная и переменчивая зима, когда каждые три дня менялось атмосферное давление, и эти перемены сопровождались сильными порывистыми ветрами. Каждый раз, когда ветер сгонял с неба клочковатые зимние облака, устанавливались одна-две ночи ясной тихой погоды, а потом снова башня телескопа начинала содрогаться от штормового шквала. Дорога была заметена снегом на протяжении нескольких километров, и Максим Петрович не спускался в поселок, пытался использовать все пригодное для наблюдений время. Он сильно простудился на сквозняке, пытался лечиться аспирином и, в конце концов, почувствовал эту, теперь уже знакомую, боль в первый раз. Потом такое бывало с ним еще не однажды, но все проходило более или менее быстро после таблетки валидола. То, что произошло сегодня было гораздо более серьезным и неприятным. Мысли Кирилова прервал хлопок входной двери. В комнату быстро вошла Серафима.

– Как ты, Максим?

– Уже доложили?

– Мне звонил врач и все рассказал. Я отпросилась с работы на три дня и можешь не надеяться, что сбежишь на гору и все скроешь. Я буду сидеть рядом и никуда тебя не выпущу.

– Домашний арест?

– Пожалуйста, не шути. С такими проблемами не шутят. Я вовсе не для того выходила замуж, чтобы стать через месяц вдовой!

– Да я вроде еще не собираюсь уходить в Антимир!..

– А я тебя и не пущу.

– Имей в виду, что три дня дома не высижу.

– Не высидишь, вылежишь! Как миленький. Я сейчас приготовлю тебе отвар, и будешь его пить по часам.

– Опять бабушкина аптека? Тогда согласен. Кажется ее мазь, которой ты лечила мою ногу после пожара, была одновременно приворотным зельем…

– Все шутишь?

– Конечно, а что же мне еще делать… мадам Сальери.

– Ну, знаешь!..

Максим Петрович почувствовал, что Сима начинает сердиться, взял ее за руку и привлек к себе.

– Подожди, Сима, не суетись. Я, конечно, выпью этот твой отвар, но потом. Ты сейчас просто посиди со мной вот здесь, рядышком, и мне от этого будет намного лучше, чем от любого лекарства.

Сима села к нему на диван. Кирилов почувствовал ее тепло, затих и скоро заснул. А Сима еще долго сидела так рядом с ним, глядя в одну точку и не чувствуя, как медленно сползают по щекам легкие и неосязаемые капельки.