Текст книги "Викториум"

Автор книги: Владимир Ралдугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Докладываю, – взял под козырек вахмистр. – Убитых нет. Тяжелораненых нет. У врага в потерях тоже только раненые. Рубились, гады, отменно.

– С коней, – приказал я казакам. – Передышка после боя полчаса. Огонь не разводить.

Я сам слез с седла, с удовольствием прошелся пару шагов. Мне даже распоряжаться не пришлось. Витютиева подвели ко мне сразу же. Он едва держался на ногах от усталости. С обеих сторон его подпирали Осьмаков и молодой казак с неглубокой раной на лице.

– Садитесь, – велел я, устраиваясь прямо на теплой земле. – Докладывай, Витютиев.

– Не врал курд, вашбродь, – выпалил казак. Голос его был хриплым, как будто в горло набилась пыль. – Никак не меньше тыщи у врага сабель. И Хади тоже там. Сам его видел. И еще видел стволы пулеметов. Они из тюков торчат. Странные стволы. Ни на что не похожи. Ни на «максимы». Ни на люськи английские. Ни на шестистволки американские.

– И все на наш редут, – невесело усмехнулся я. – Спасибо тебе, Витютиев. Ты подтвердил мои опасения. Теперь отдыхай, казак. Заслужил.

Поднявшись на ноги, я стянул с конской спины кошму и растянулся на ней. Казаки поступали точно так же. Все были рады покинуть ненадолго седла и вытянуть уставшие ноги. Однако они-то еще не знали, какую гонку собираюсь я устроить с завтрашнего утра. Потому что мы сильно потрепали убыхов. Они какое-то время будут приходить в себя. Конечно, вряд ли дольше чем мои казаки – народ-то крепкий, сразу видно. Но надо все-таки попытаться сбросить их слежку. А для этого придется отряду проделать долгий переход. Несколько суток не вылезать из седел.

Я лежал и глядел на небо, отлично понимая, что это мой отдых перед рывком. И я вполне могу не делать этого. Не приказывать казакам гнать лошадей день и ночь. Однако я должен был попытаться отвязаться от слежки. Потому что, сколько бы ни ждало нас казаков на руднике у Месджеде-Солейман нам все равно не отбиться от армии в тысячу сабель. Да еще и подкрепленной пулеметами неизвестной Витютиеву системы.

Безумная скачка по просторам Левантийского султаната началась на следующее утро. Я сообщил о том, что с завтрашнего дня мы едем без остановок сразу, как закончилась передышка после схватки с убыхами.

– Надо бы прямо сейчас взять с места в карьер, – сказал я, глядя на казаков, – но я не хочу терять никого.

Я не стал тогда прямо указывать на выбившегося из себя Витютиева и его спотыкающегося коня. Это уязвило бы гордого казака. Однако все отлично поняли, что я имею в виду.

Весь тот день все мы спешились и до самого заката вели коней в поводу. Сделать это подсказал мне бывалый вахмистр Дядько.

– Отдохнуть им дать надо, – сказал он. – А то ведь с завтрева гнать станем, как угорелые. Вот и надо бы дать коням передышку.

Спорить с этим простым, но вполне понятным доводом было глупо.

Ночь я проспал удивительно крепко. Не мешали ни жара, ни тяжкий дух, исходящий от давно не мытой кошмы и конской попоны. Даже возня вечно устраивающегося полночи поудобнее Штейнемана в этот раз мне не помешала.

А с утра мы сели в седла и пустили коней с места в карьер. Диким галопом мчался наш отряд по Леванту. За быстрыми казачьими лошадьми едва поспевали верблюды. Но вскоре и они взяли быстрый темп, с ложной неторопливой размеренностью хлопая ногами по степи. Нас постоянно сопровождало пыльное облако. И тем, кто отставал, приходилось глотать ее постоянно. Потому казаки то и дело горячили коней нагайками, стараясь вырваться в голову отряда. Лишь бы только не оказаться в проклятом пыльном облаке. Из него, кстати, почти не выбирался один только Штейнеман.

Несчастный губернский секретарь за время нашего путешествия так и не выучился хорошо держаться в седле. Его навык в этом непростом деле можно было назвать сносным. Да и то с очень большой натяжкой. Наверное, от нашей бешеной гонки наперегонки с убыхами больше всего страдал именно Штейнеман. Однако губернский секретарь крепился как мог, стараясь не показывать свою слабость. Вот только слишком уж заметно было, как он вытягивает уставшие ноги, стоит ему только слезть с коня.

Мы гнали коней, покуда они не начинали спотыкаться. После этого спешивались и вели их в поводу до самого заката. После захода солнца давали себе и лошадям передышку всего в пару часов. И снова в седло. Снова сумасшедшая скачка.

Несколько раз казалось, что мы оторвались-таки от убыхов. Но после этого неизменно кто-то из казаков видел их весьма приметные черкески и сменившие мохнатые шапки тюрбаны.

– Так мы коней скоро загоним, вашбродь, – на одной из коротких стоянок сказал мне Дядько. – Еще день-два в таком темпе – и амба придет. Да и казаки устали уж больно. Тут ведь уже не Туретчина. Тут ровно в пещи огненной. И в ней будто отроки. Только вот архангел над нами крыльев-то не распростер пока. Кони в песке спотыкаются. Вязнут копытами. Тут только верблюдам раздолье.

Скрепя сердце я вынужден был для себя решить, что затея со скачкой не оправдала себя. Оторваться от убыхов нам не удалось. А потому я объявил привал на целую ночь.

– Да вы не печальтесь, вашбродь, – успокаивал меня у костра Дядько. – Не вышло ничего со скачкой-то, но с кем не бывает. Всяк человек на то и человек, чтобы ошибаться. Как говорили древние мудрецы, кто не ошибается, тот и не живет вовсе.

– Вы откуда про древних мудрецов знаете, вахмистр? – усмехнулся я, хотя мне было в тот момент совсем невесело. Просто хотелось отвлечь себя от горестных дум разговором.

– Да учитель закона Божьего у нас был хороший, – с радостью принялся рассказывать мне Дядько. – Сразу после семинарии отец Фома к нам и попал. Сам-то он нашего сословья был, казацкого, да только здоровьем не вышел. Слаб оказался. Вот его в попы и определили учиться. А после учения обратно вернули – детишек учить закону Божьему. Вот он-то, отец Фома, нас не только Писание заучивать заставлял, но и рассказывал много всего. И страсть как любил мудрецов древних цитировать. Что наших, что чужих. Греков особенно. Говаривал, что в древности седой это были ученые мужи, а нынче выродились под турком в торгашей и контрабандистов.

Я невольно улыбнулся уже вполне естественно, слушая рассуждения о древних мужах. Хотя бы в пересказе с чужих слов. Откинувшись на кошму и забросив руки за голову, пожилой вахмистр Дядько предавался воспоминаниям о детстве и юности. Рассказывал всякие истории из своей лихой казачьей жизни. О драках, особенно жестоких на донском льду или на мельнице. О гулянках с девками. О первых годах службы.

Когда же дошло до войны с турками, Дядько резко прервал себя. Наверное, не хотелось ему вспоминать о ней. Да оно и понятно. Это только глупец или кровавый маньяк жаждет войны, чтобы сыскать пустой славы или просто убивать. Любой разумный человек, пройдя через горнило жестоких боев, поймет, как мало на самом деле стоят ордена, медали и слава, по сравнению с тем, что творится на войне.

Хотя все это рассуждения человека сугубо штатского, каким я, в сущности, был, несмотря на чин штаб-ротмистра. Я ведь не видел тогда настоящей войны, правда, в душе считал, что уже могу о ней судить по тем нескольким схваткам, в которых мне пришлось принять участие. Не был знаком я и с офицерами, служившими не за страх, а на совесть. Теми, кто любил воевать. По-настоящему любили. И жили полной жизнью только на полях сражений. Их нельзя назвать маньяками, хотя и что-то безумное жило в глубине глаз каждого – и зеленого прапорщика, и бывалого полковника, и седоусого генерала. Они не любили посылать солдат на смерть. Особенно на верную гибель. Но им часто приходилось делать это, чтобы спасти другие части. Вывести их из-под огня. И на глазах генерала от инфантерии Радонежского, знакомого мне еще по Таврии, я в такой момент однажды увидел слезы.

Но тогда, весной, лежа на теплой кошме, я размышлял еще, как штатский человек. Всей душой осуждая войну во всех ее кошмарных для меня проявлениях.

Замолчавший Дядько завернулся в свою бурку и вскоре уснул. Я же в тот раз долго крутился с боку на бок, размышляя как раз о войне и всей ее подлости. Интересно, подумалось мне уже почти перед тем, как сон вступил-таки в свои права, а Штейнеман тоже о чем-то думает напряженно. Раз вертится постоянно и никак не может устроиться. С этой веселой мыслью и я уснул наконец.

Только после безумной скачки начинаешь понимать, насколько приятно размеренное путешествие. Даже по выжженным пескам. Даже под палящим солнцем. Все равно, это было намного лучше, чем мчаться во весь опор, загоняя людей и лошадей.

Медленно, но верно наш караван приближался к цели путешествия. Маленькому городку Месджеде-Солейман. Мы, наверное, проехали почти половину Левантийского султаната. Нас день и ночь окружали пески Аравийской пустыни. Однако близость цели лично мне поднимала настроение.

Карта, скопированная с той, что была в документах покойного посла, оказалась достаточно верной во многих деталях. Особенно столь важной, как расположение оазисов и колодцев по пути до Месджеде-Солейман. Однако, несмотря на это, чем дальше, тем тяжелей становилось наше путешествие. Жара и палящее солнце валили с ног даже привычных почти ко всему казаков. А уж нам со Штейнеманом приходилось совсем тяжко. Пока мы пребывали неподалеку от оазисов или колодцев, то еще можно было спасаться, намотав на голову кусок мокрой ткани. Однако стоило нам отъехать от них, как тут же приходилось весьма жестко экономить воду. Ее часто хватало под обрез только для того, чтобы поить людей и лошадей.

– Надо было верблюдов в дорогу брать, вашбродь, – покачал как-то головой Дядько. – Вот ведь животины. И не едят почти. И пить им не надо. Не всякий раз, когда до колодца добираемся, они из него пьют. Выходит, и не надо им так часто. Опять же жару как легко переносят.

– И в бой вы бы на них верхом отправились? – поинтересовался я. – Вы ведь не бедуины, вряд ли сумеете послать верблюда в галоп. Да еще так, чтобы пикой врага проткнуть.

– Да уж, – потер вспотевшую шею Дядько. – Воевать на них мы не обучены. У нас соль разве только возят. Да и то ближе к Астрахани. Там ведь тоже песок сплошной.

Не знаю уж, на какой день путешествия, однако в погоде начались изменения к лучшему. Календаря никто из нас не вел. Даже дотошный Штейнеман бросил это дело во время устроенной мною безумной скачки. Тогда было совсем не до того. Вот только в лицо нам все чаще стал задувать ветер. Он нес не жар и песок пустыни, как прежде, а отдаленный призрак прохлады. А вскоре к ней прибавился и йодистый аромат морской соли.

– Никак море впереди, вашбродь? – оживился, потянув носом воздух, Дядько.

– Скоро уже будем на месте, – усмехнулся я. – Мы проехали половину султаната, вахмистр. – Мною овладело какое-то почти нездоровое воодушевление. – И цель нашего путешествия уже близка.

– Вот только что мы там найдем, вашбродь, – по контрасту со мной тяжко вздохнул Дядько.

– Своих, – отрезал я. – Наших товарищей, отправленных туда покойным послом. Мы должны узнать у них – стоила ли игра свеч.

– А если не стоила? – почему-то вахмистр впал в какой-то пессимизм на ровном месте.

– Отставить, вахмистр, – хлопнул я его по плечу. – Скоро мы все увидим своими глазами. А до тех пор рано впадать в ненужное никому уныние.

– Есть отставить впадать в уныние, – невесело ухмыльнулся в усы Дядько.

Утром следующего дня мы увидели окраины небольшого городка. Он мало отличался от тех поселений, которые мы встречали по дороге. Глинобитные дома. Кое-где видны остатки стены, некогда окружавшей город и защищавшей его от врага. В загонах под открытым небом блеют многочисленные овцы. Реже мычат коровы. Однако было и отличие от всех остальных. А именно видимый издалека частокол из бревен. Что он окружал, разглядеть не удавалось. Однако было понятно и без этого. Над частоколом на флагштоке висел небольшой флаг. Подувший с моря ветерок поиграл им – и все увидели, что на нем красуется имперский коронованный медведь на золотом фоне.

– Добрались-таки, – выдохнул вахмистр. – Наши тут еще.

– Флагу, – выкрикнул я, охрипший от жары и недостатка воды голос не подвел, – честь отдать!

И все мы, как один взяли под козырек. Даже вольнодумец Штейнеман приложил два пальца к своей чиновничьей фуражке.

– Слава тебе, Господи, – истово закрестился кто-то из казаков.

Глава 4

Мы проехали по притихшему городу. Обыватели его предпочитали скрываться в домах, едва завидев нас. И только выглядывали вслед через щелочки между дверью и косяком. Или между ставнями. Провожали нас взглядами.

Всего несколько минут у взвода ушло на то, чтобы добраться до ворот. Над ними располагалась крытая вышка, откуда воинственно торчал ствол пулемета Гочкисса. В высоты на нас глянуло загорелое лицо. Раздалось несколько гортанных фраз на левантийском. Однако с весьма характерным акцентом. Именно так выговаривал слова наш толмач – казак Дежнев.

– Свои! – крикнул я в ответ по-русски и помахал рукой.

– Свои за печкой сопят, – ответил караульный. – Ждите. Сейчас старшого кликну.

Не на такой прием рассчитывали мы, конечно. Однако и понять торчащих посреди довольно враждебного султаната казаков вполне можно.

– Вот такие пулеметы вроде были, – указал на торчащий из-за стены ствол «гочкисса» Витютиев. – Из баулов торчали, в смысле.

Значит, у шерифа Али есть такие же «гочкиссы». Хорошо же снабдили его британцы.

Над стеной появилось новое лицо. Почти дочерна загоревшее и украшенное роскошными черными усами с проседью.

– С кем имею честь? – поинтересовался обладатель роскошных усов.

– Штаб-ротмистр Евсеичев, – ответил я. – А вы, как я понимаю, есаул Булатов?

– Неверно понимаете, – покачал головой усач. – Я – корнет Мишагин. Служу по Третьему отделению. Видимо, как и вы, ротмистр? – в последней реплике я услышал вопросительные интонации, а потому утвердительно кивнул.

– Но мне ничего неизвестно о том, что к полусотне Булатова был приписан кто-то из нашего отделения! – крикнул я.

– Все верно, – подтвердил Мишагин. – Так и должно быть. Обо мне нет ничего в документах Александра Сергеевича. Если бы вы, ротмистр, как должное восприняли тот факт, что я тут, это вызвало бы вполне обоснованные подозрения. Относительно вас и вашего отряда.

Корнет отвернулся и махнул рукой за спину. Крикнул, чтобы нам открывали.

– Поговорим внизу уже, – бросил он, и лицо его пропало.

Ворота нам открыли достаточно быстро. Прямо напротив них был установлен на треноге еще один пулемет Гочкисса. Весьма предусмотрительно. Незваных визитеров сразу же ждет неплохой сюрприз в виде длинной очереди почти в упор. За станиной дежурил казак, готовый в любую минуту открыть огонь.

Встречали нас два офицера. Есаул в сильно выцветшей гимнастерке и знакомый уже корнет Мишагин. Собственно, в личности есаула я не сомневался. Однако спешившись, представился им обоим по всей форме. Мишагин и Булатов по очереди пожали мне руку. Следом я представил губернского секретаря Штейнемана.

– Значит, вот кто будет определять, что же мы тут сторожим, – кивнул Булатов. – Наконец-то. Долго что-то их высокопревосходительство вас из империи выписывали. Да и, вообще, как-то уж больно долго не было вас. Соскучились мы уже по русским.

– Я все вам расскажу, – пообещал я. – Только для начала надо куда-нибудь определить моих людей и их лошадей. Мы проделали долгий путь.

– За этим дело не станет, – уверил меня есаул. – Веретинов, – обернулся он к старшему уряднику, стоявшему тут же, – помоги казакам обустроиться у нас.

– Слушаюсь, – ответил тот. И уже через минуту казаки Дядько отправились куда-то в глубь поселка, ведя в поводу всех наших лошадей.

– А мы с вами, господа, – промолвил тем временем корнет Мишагин, – отправимся в наш офицерский клуб.

Он откровенно рассмеялся своей неказистой шутке. Есаул Булатов поддержал его улыбкой. Мы со Штейнеманом соли этой шутки не уловили, однако улыбнулись из вежливости.

– Мы это здание под наш клуб и штаб разом приспособили, – пояснил Мишагин, когда мы подошли к небольшой глиняной коробке, над входом в которую красовалась вывеска с готическим шрифтом выведенной надписью «Clob». [26]26
  Clob или club – клуб (англ.).


[Закрыть]– Правда, офицеров у нас раз-два и обчелся. Да и обсуждать стратегии вроде как и не надо. Нападать на нас никто пока не собирается.

Внутри домика под гордой вывеской оказалось прохладней, чем на улице. Вокруг единственного стола стояли пять венских стульев, а в углу красовался деревянный глобус. Такую форму часто имели хранилища спиртных напитков. Теперь-то стала понятна соль шутки относительно офицерского клуба. И вывеска и обстановка внутри вроде бы ему соответствовали. Однако ничего более несуразного придумать посреди Аравии было, наверное, просто невозможно.

– Откуда все это здесь? – не удержался я от вопроса. – Неужели и глобус, и стулья вы везли из самого Стамбула.

Стол, кстати, по всей видимости, сделали уже тут. Слишком уж грубо он был сколочен.

– Уверяю вас, ротмистр, – заулыбался Мишагин. – Все это здесь уже было, когда мы пришли. Досталось нам, так сказать, по наследству. Тут до нас на руднике, как у себя дома, хозяйничали британцы. Из какой-то горнодобывающей компании. Они долго кричали и требовали чего-то, когда мы явились. Но быстро ретировались, как только казаки взялись за нагайки.

– Дикость какая, – буркнул Штейнеман, присаживаясь на стул.

– Всяко лучше, чем в шашки брать, – пожал плечами Булатов, садясь напротив него. Когда же свои места заняли и мы с Мишагиным, есаул кивнул мне и сказал: – Рассказывайте, с чем прибыли.

– Не с самыми лучшими новостями, – ответил я. – Наше посольство в Стамбуле было вырезано. Полностью. Александр Сергеевич погиб, но сумел спасти бумаги, подтверждающие покупку рудника и карту с его расположением.

Я сделал паузу, давая собеседникам время переварить мои слова. Не стоило сейчас гнать лошадей. Ведь дальнейшие мои новости будут еще хуже.

– А вы тогда как к нам прибыли? – поинтересовался севшим голосом Мишагин.

– Мы из состава нового посольства, – объяснил я. – Мы расследовали уничтожение предыдущего посольства. В итоге наткнулись на бумаги. И были командированы новым послом сюда.

– Кто же теперь новый посол? – быстро спросил у меня корнет.

– Иван Андреевич Зиновьев, – также быстро ответил я. – Его сняли с Азиатского департамента и отправили в Стамбул.

Мишагин покивал самому себе, но больше ничего говорить не стал.

– Но не это самое сейчас для нас важное, господа офицеры, – вздохнул я. – По нашим следам идет нанятая на британское золото наемная армия. Предводительствует ей некий шериф Али – давний друг Британии. Нам удалось оторваться от него на несколько дней. Однако вряд ли он будет здесь позже конца этой недели.

– Да уж, – протянул Булатов. – Удружили вы нам. Лучше и придумать сложно. Мы тут сидим и в ус не дуем. И вдруг целая армия какого-то там британского друга – шерифа Али. Славно, господа офицеры. Ничего не скажешь, славно. И ведь сколько мы «стучали» в наше посольство? Никакого отклика. Ну понятно, Александр Сергеевич, царствие ему небесное, убит. Но вы-то должны были услышать нас! Да так и не услышали. Сами прискакали. Да еще и армию на хвосте притащили.

– Вас услышат в Стамбуле сегодня же, – пообещал я. У меня была с собой вся необходимая информация, чтобы выйти наконец на связь с нашим посольством. – И мы сразу попросим помощи против шерифа Али и его армии. А что до того, что мы привели эту армию за собой. У нас на руках были документы на покупку этого рудника у местных властей. Надо было узнать, чем он может быть так важен. Действительно ли тут залежи этого самого персидского угля. Потому мы и отправились к вам небольшим отрядом. Чтобы не привлекать лишнего внимания. А оказалось, что британцы уже до нас тут вовсю хозяйничали. Странное, кстати, дело.

– Почему это? – удивился Мишагин. – Британец таков, что всюду себя хозяином чувствует.

– Я не о том, – покачал головой я. – Дело в том, что еще в Стамбуле британцы охотились за документами из нашего посольства. У нас с ними даже перестрелка вышла. И шериф Али ведет свою армию по нашим следам из-за того, что не знает о конечной цели нашего путешествия. А вы говорите, что британцы тут уже похозяйничали.

– Вот уж чего не знаю, – развел руками Мишагин, – того сказать вам не могу. Но выгнали мы отсюда именно англичан. Я их язык, конечно, знаю не в совершенстве. Однако понимаю достаточно хорошо. Пока вам стоит заняться нашим радиотелеграфным аппаратом. Связь со Стамбулом нам сейчас намного важнее загадки британских горнопромышленников.

– Это верно, – кивнул я. – Скажите, который сейчас час.

– Если часы не врут, – кивнул на большой напольный хронометр Мишагин, – то сейчас четверть третьего.

Я поглядел на внушительное сооружение, прячущееся в темном углу, так что и не сразу заметишь. Стрелки на белом циферблате показывали минут семнадцать третьего.

– Ровно в три, – сообщил я Мишагину, – мы должны выйти на связь на этой частоте. – Я вынул из кармана штанов портмоне, а оттуда сложенный вчетверо листок бумаги. – Отстучать сообщение с условным текстом. После ответа будем запрашивать помощь. Сеансы связи у нас только по нечетным часам. В течение пятнадцати минут. Если выйдем на связь в неурочное время – это будет сигналом, что рудник захвачен врагом и сообщениям верить нельзя.

– Весьма разумно, – покивал корнет. – Значит, у нас есть время еще выпить холодного чаю. Мы покупаем его у местных и охлаждаем в самом руднике. Внизу там весьма низкая температура.

– Нам бы стоило отправить в рудник губернского секретаря, – я кивнул на Штейнемана. – Результаты его исследований, хотя бы первые, желательно отправить как можно скорее.

– Безусловно, – не стал спорить Мишагин. – Казаки проводят Бориса Карловича вниз. Снабдят его всем необходимым. А мы пока, за стаканом холодного чая, обсудим наши дела.

– Я пойду тоже, – поднялся со своего стула есаул, – прослежу насчет рудника. И все такое.

Ему явно не хотелось присутствовать при разговоре жандармов из Третьего отделения. Пускай Булатов и был лишен интеллигентских предрассудков, однако и лезть в наши дела не спешил.

Мы с Мишагиным просидели несколько минут, глядя друг на друга. Корнет словно бурил меня взглядом. Он ждал, что я первым заговорю, однако я предпочитал банально тянуть время. Тут, как в фехтовальном поединке, кто первым заговорил, тот – открылся и стал уязвим для укола. Не шпагой, конечно, но и словом часто можно ранить не хуже, чем клинком.

– Вы понимаете, ротмистр, что я выбился из нижних чинов, – резко, будто выпад сделал, произнес Мишагин.

– И, конечно же, недолюбливаете таких офицеров, как я, – понятливо кивнул я. – Кому все дано от рождения. Да, я из дворянской семьи и мой отец вышел в отставку генерал-майором. Но могу вас уверить, что я не был отчислен из гвардии за дурной проступок и никаких грязных историй за мной не водится.

– И как же тогда вы оказались в корпусе? – поинтересовался Мишагин, глядя мне в глаза с хитрым прищуром. Манера общения нижних чинов из него так и не выветрилась. Не приписанные ни к какой экспедиции, они, считалось, что служили в самом Отдельном жандармском корпусе. А потому и говорили про себя и других – служит не в Третьем отделении, а именно в корпусе.

– Мы долго совещались с отцом, – пожал я плечами. – Он не одобрил моего выбора, но все же согласился с моими доводами. В Академию генштаба мне не светило пройти по выпускным балам после военного училища. А вот в Третьем отделении была открыта вакансия. Это позволило мне остаться в Петербурге, а не гнить в какой-нибудь Тмутаракани командиром взвода драгун. И это в лучшем случае.

– Весьма расчетливое решение, – заметил Мишагин. – И все-таки, вы не в Петербурге, ротмистр, а тут – в Леванте. Какими судьбами вас сюда занесло?

– Может быть, это и прозвучит банально, – вздохнул я, – но это очень длинная история. На пересказ ее уйдет уйма времени. Не знаю даже, есть ли оно у нас…

– Я – тоже не знаю этого, – пожал плечами корнет. – Однако сейчас нам, в общем-то, больше нечем заняться. Разве что…

Он вынул из-под стола плетеную бутыль и пару стаканов. Наполнил оба прозрачной жидкостью, напоминающей белое вино. Если бы не темные пятна, плавающие внутри. Я догадался, что это и есть холодный чай, о котором говорил корнет. Тот самый, который покупают у местных и охлаждают в руднике. Оказывается, он был еще и белым.

Я осушил стакан едва ли не одним глотком. Настолько вкусным оказался напиток. Корнет, лениво потягивающий свой чай, кивнул мне на плетеную бутыль. Мол, если хочешь еще, сам себе и наливай.

– Князь Амилахвари… – начал я, снова наполнив свой стакан, однако продолжить просто не успел.

Мишагин перегнулся ко мне через стол. Взгляд его впился мне в лицо. Как будто, он хотел заглянуть мне в самую душу.

– Князь Амилахвари, сказали вы, ротмистр? – протянул он, ставя свой стакан на стол. – Аркадий Гивич? – Я кивнул, ничего не говоря. – Откуда вы его знаете?

– Он был моим начальником в Стамбуле, – объяснил я.

– И это он прислал вас сюда?

– Князь погиб. Был убит на конском рынке Стамбула перед самым выездом нашего отряда сюда.

– Как? – голос Мишагина сел, будто это он, а не я проехал половину Аравийской пустыни. – Как это произошло?

Перекошенные рты. Выкрики. Сверкает кривая шашка. Звенит сталь. Поднимают на копья изуродованное тело. И кровь. Кровь. Кровь. Море крови.

– Также как и всюду, – сумел выдавить из себя я. – На нас напала толпа фанатиков. Живым выбраться сумел только я. Почему? Не знаю.

Лицо Аббаса-аги. Его жестокие слова на русском.

– Я несколько лет состоял при князе, – произнес вроде бы невпопад Мишагин. – Это он именно буквально заставил меня пойти в военное училище. Сказал, что империи нужна моя голова, а не сабля. Не будь его, я бы так навечно и застрял бы в вахмистрах. Скажите, ротмистр, князь был вашим другом?

– Я не могу сказать, что наши отношения были настолько близкими, – покачал я головой. – Но и просто начальником и подчиненным мы не были. Быть может, мы бы и стали друзьями, со временем. Но этого времени судьба нам как раз и не выделила.

– Тогда, ротмистр, – встал со стула Мишагин, – вот вам моя рука. – Он протянул мне руку. – Может, я и неласков с вами был сначала, но служба у нас такая. Неласковая. Вы сейчас правду сказали. Не стали покойному князю в друзья набиваться. А ведь знали, что опровергнуть вас никто не может. И за это я вас уважаю!

Я тоже поднялся со своего стула – и пожал протянутую корнетом руку. Быть может, он и слишком напыщен был в этот момент. Но жест его был достоин уважения.

Кажется, я обзавелся первым другом в Месдже-де-Солейман.

– Ваше…высок…дительство, – ворвался в кабинет Зиновьева запыхавшийся курьер. В руке он сжимал телеграфную квитанцию. – Ваше высокопре…

– Да не томи ты, черт! – воскликнул посол Русской империи в Леванте. – Говори без экивоков, откуда телеграмма?

А глазами он быстро стрельнул в угол, где стояли большие напольные часы. Вычурные стрелки показывали две или три минуты четвертого.

– Подписано МС, – ответил курьер.

– Давай сюда. – Зиновьев буквально вырвал квитанцию из рук молодого человека. Впился глазами в две короткие строчки. Условный текст был выдержан до буквы. Отлично! Значит, Евсеичев добрался до рудника в Месджеде-Солейман. И отряд есаула Булатова на месте. Теперь надо ждать других радиотелеграмм.

Ждать, правда, долго не пришлось. Слегка ошарашенный поведением посла курьер только покинул кабинет, как в него почти тут же ворвался следующий. И тоже с квитанцией в руке.

Этот бланк Зиновьев уже не стал рвать с такой силой, будто от этого зависела сама его жизнь. Развернув квитанцию, посол прочел в ней просьбу о помощи. «Самой скорой, какая только возможна». Подробностей не было, однако Зиновьев понимал, что без надобности подобную просьбу никто сразу же отправлять бы не стал. Значит, им там, на руднике, приходится туго. И надо как можно скорее связаться с империей, чтобы срочно отправили помощь руднику. Вот только как быстро заработает неуклюжий механизм военного ведомства самой империи, этого Зиновьев не знал. Однако понимал одно. Если будет надо, он и до самого государя императора достучится, только бы спасти рудник и людей на нем. Слишком он важен – возможно, для всей империи. Уж к бывшему начальнику Азиатского департамента должны прислушаться.

Офицер в зеленой гимнастерке с пришитыми погонами быстрым движением отдал честь и представился:

– Прапорщик Башуткин.

И вроде бы ничего необычного не было в этом человеке. На несколько лет моложе меня. Солдатская гимнастерка с пришитыми погонами. Вместо фуражки картуз. Вот только на петлицах его красовались артиллерийские эмблемы.

– А это мое небольшое хозяйство, – указал Башуткин на две пушки, установленные рядом с частоколом.

Когда мы только вошли в крепость, то нас так быстро увлекли в клуб, что никто просто не заметил орудия. Теперь же мы могли рассмотреть их, что называется, во всей красе.

– Бронзовые, конечно, – похлопал ближайшую пушку по казенной части прапорщик, – но чугунных тут не достать. Пришлось довольствоваться тем, что сумели найти.

– И где же вы их нашли? – мне стоило известных усилий не заикаться.

– Купили на рынке в Стамбуле, – пожал плечами есаул Булатов, и я не понял, шутит ли он или же говорит серьезно.

Пока сам прапорщик Башуткин не добавил, тоже со вполне серьезной миной:

– И меня там же нашли. В довесок к орудиям.

А после прапорщик, корнет и есаул расхохотались от души. Как будто они готовили эту шутку специально для «заезжего варяга» вроде меня. Хотя, может быть, так оно и было. От скуки люди способны на разные вещи. Вот, например, на такое мелкое дурачество.

– У нас в ящиках в основном шрапнельные снаряды, – отсмеявшись, продолжил доклад Башуткин. – Вряд ли нам придется вести серьезную контрбатарейную борьбу. Так что все, как говорится, для людей. А вот чем удалось разжиться на стамбульском рынке на самом деле, так это сечкой. Смотрите. – Оно подошел к одному из ящиков. Открыл его. Внутри тот оказался доверху наполнен мелко нарубленными кусками металла. – Ее можно использовать как картечь. Она, конечно, сильно повредит ствол орудия при выстреле. Однако эффект от двойного заряда будет просто убийственный. Это я могу вам гарантировать, ротмистр.

– И все-таки, прапорщик, – выслушав короткую лекцию, обратился я к Башуткину, – как вы тут оказались?

– Я был в отставке по ранению. Мне на учениях оторвало руку по локоть. – Прапорщик продемонстрировал мне кисть правой руки, затянутую в черную перчатку. – Работал курьером в нашем посольстве. А когда Александру Сергеевичу понадобился человек, знающий артиллерийское дело, я тут же и вызвался. Александр Сергеевич, царствие ему небесное, – Башуткин перекрестился, – даже оплатил мне операцию у доктора Норберта. Больно было страсть как, но зато теперь рука снова как живая. – В доказательство прапорщик дважды сжал и разжал правый кулак. – Меня восстановили на военной службе и отправили сюда с двумя пушками. Расчеты я набирал уже из казаков.