Текст книги "Викториум"

Автор книги: Владимир Ралдугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Владимир Ралдугин
ВИКТОРИУМ

Пролог

Здание Третьего отделения питерские обыватели обходили бы за полверсты. Не слишком любили они этот дом. Хотя и мало кто из них бывал внутри. Однако всякий, проходя мимо по набережной реки Фонтанки, так и норовил кинуть на здание мрачный взгляд. И даже пробурчать нечто неопределенно неодобрительное по адресу засевших внутри «палачей свободы». Вот только все предпочитали помалкивать, если по булыжной мостовой звенели шпоры синемундирных жандармов.

Так было и сейчас, когда к Третьему отделению шагал я. Я не особенно любил гулять по столице Империи в парадном мундире. Что поделать, не питают обыватели нежных чувств к тем, кто обеспечивает в стране порядок. Это касается и полицейских, и, конечно же, нас – жандармов. Однако сегодня меня вызвал к самому началу присутственного времени начальник Второй экспедиции граф фон Бергенгрюн. А к нему надо являться только при полном параде. Пускай, и из обрусевших давно, но по крови немец, граф во всем обожал пресловутый Ordnung. А раз где-то в каком-то уложении, которое кроме него и не читал, наверное, никто, сказано, что офицер должен являться к начальству в парадном мундире, значит, так и должно быть. Сам граф, как любили шутить у нас, и спать ложится при всех регалиях. А на ночной сорочке у него нашиты галунные погоны. Может быть, даже эполеты.

Вот только сколько бы мы не упражнялись в остроумии по адресу генерал-майора, никто не смел нарушать при нем ни одной, даже самой замшелой инструкции. Особенно это касалось двух излюбленных фон Бергенгрюном вещей. Раскольников – и прочих сектантов. Причем как легальных, так и скрывающихся в сибирских скитах. И новомодных изобретений. Если к первым граф был беспощаден. Еще будучи простым жандармским офицером он расследовал несколько дел о жестоких сектах, вроде скопцов. То изобретения, особенно военного плана, фон Бергенгрюн просто обожал. Хоть и был совсем уже немолод.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, занимаемый нашей экспедицией, я гадал, что же именно граф поручит мне. В том, что поручение окажется не из обычных, я не сомневался. Для другого начальник не стал бы вызывать меня к себе лично. Отделался простым приказом. Так ведь нет. Вчера к концу присутствия ко мне зашел, жужжа многочисленными протезами, личный секретарь графа и передал запечатанный пакет. В пакете лежал вызов на восемь ноль-ноль завтрашнего дня.

В приемной никого не было. Секретарь начальника штаб-ротмистр Рыбаков стоял у двери. Многочисленные протезы его тихо поскрипывали. О штаб-ротмистре ходили по всей экспедиции самые разнообразные истории. В основном из-за его протезов. Пересказывать их все – бесполезно. Тем более что большая часть этих историй противоречат друг другу. А известных о Рыбакове фактов было мало. Он служил с Бергенгрюном. Был у него адъютантом. Во время недавней войны с султанатом, где граф находился при штабе генерала Гурко, а после и самого покойного самодержца. Во время осады Плевны снаряд турецкой паровой пушки взорвался практически под ногами Рыбакова. Молодого офицера буквально на куски разорвало. Однако врачи сумели собрать несчастного. А инженеры заменили оторванные руки и правую ногу протезами. Вместо половины ребер поставили металлический щиток. Такой же, только в виде серебристого черепа закрывал часть лица. Вечный оскал его и зеленый стеклянный глаз пугали всех, с кем бы он ни разговаривал. Когда же Рыбаков проходил по коридорам нашей экспедиции, жужжа механическими соединениями суставов, работа замирала. Все прислушивались – к кому он зайдет. И ведь обычно его визит ничего дурного не нес за собой. Но какой-то иррациональный страх всякий раз овладевал нами при этом звуке.

– Его превосходительство ждет вас, поручик, – скрипучим голосом произнес штаб-ротмистр. Из-за скрежещущих ноток казалось, что со мной разговаривает будильник.

Я кивнул ему – и вошел в кабинет.

Генерал-майор стоял у окна. Глядел на Фонтанку через распахнутые шторы. Металлические пальцы графа стучали по мраморному подоконнику. Тот же снаряд, что разорвал штаб-ротмистра Рыбакова, лишил фон Бергенгрюна кисти правой руки. Говорили, что он не давал инженерам заняться ею, пока не убедится в том, что Рыбаков жив.

– Поручик Евсеичев по вашему приказанию прибыл, – отчеканил я, прищелкнув каблуками. Ни в одной инструкции нет запрета на подобные кунштюки. Хотя все знали, что генерал-майор их не одобряет, но я не мог удержаться всякий раз.

– Отлично, – кивнул Бергенгрюн. – Вы ведь у нас в основном по части изобретений мастак, верно?

– Так точно, – кивнул я.

– А о некой Зарине Перфильевой что вы можете сказать?

– Инженер Кронштадтского механического завода, – начал припоминать я. Личностью Зарина Акимовна была примечательной – в нашей экспедиции о ней были наслышаны. – Собственно, единственная женщина инженер во всей Империи. В данный момент работает над некой машиной, которую называют «Святогор». Родилась…

– Не нужно, поручик, – махнул рукой Бергенгрюн, оборачиваясь ко мне. – Ее дело я проштудировал сегодня утром.

Он что же, вообще, не спит. Или живет на работе. Восемь утра ведь, а генерал-майор уже проштудировал дело Зарины Перфильевой.

– Главное вы уже сказали. Третьего дня «Святогор» прошел полевые испытания в высочайшем присутствии. – Так вот почему отсутствовал наш начальник в тот день. – По результатам самодержец велел передать машину под командование особого отряда генерала Радонежского.

Бергенгрюн сделал несколько шагов и сел за стол. Прямо под ростовой парадный портрет Николая I в синем мундире корпуса жандармов и при неизменной серебристой каске.

Отливающие бронзой пальцы теперь стучали по специальной металлической пластинке, врезанной в стол.

– В массовое производство «Святогор» пущен не будет. Высочайшее распоряжение. Однако мы с вами, поручик, должны исправить это. Радонежский отправляется в Крым. Вместе со «Святогором» и группой инженеров. Офицером по надзору за изобретением от нашей экспедиции я отправлю вас, поручик. Вы должны составить полный и наиболее благоприятный отчет об этой машине. Конечно, не противореча истине. Все недостатки и достоинства должны быть отражены в полной мере.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – выпалил я. – Разрешите вопрос?

– Знаю я все ваши вопросы, – позволил себе улыбку седоусый генерал. – Почему именно вас я выбрал для этого дела? Более опытного офицера отправить не могу. На это могут обратить внимание те, кому выгодно нынешнее распоряжение императора – отправить все деньги на модернизацию флота. Значит, они начнут ставить нам палки в колеса. Тем более, вы, поручик, полмесяца как завершили трудное и небезопасное дело. До очередного отпуска же времени слишком много. А генерал Радонежский отправляется инспектировать крымские гарнизоны. Быть прикомандированным к подобной инспекции, это попахивает словом синекура, верно, поручик? – Отвечать на этот вопрос надобности не было. – В общем, подобное премирование лишних слухов не вызовет. По крайней мере остается на это надеяться. Еще вопросы будут, поручик?

– Никак нет, – ответил я.

– Тогда свободны. Поезд генерала отправляется завтра вечером. Документы на вас уже готовы. Во избежание лишних вопросов вы получите обмундирование поручика инженерных войск. О том, кто вы такой, будет знать только сам генерал Радонежский. Так что представляться надо будет подполковнику Вергизову. Временно вы поступаете под его командование. После него представитесь уже самому Радонежскому.

Генерал-майор махнул мне рукой. Блеснули в лучах солнца отливающие бронзой пальцы.

Я четко, на каблуках, развернулся. И вышел из кабинета.

Впереди меня ждал весенний Крым. Не самая сложная работа при новой боевой машине. И грозящая стать весьма приятной, но не особенно сложной прогулка к морю.

Чего еще можно пожелать?

Часть первая
ЛЯГУШОНКА В КОРОБЧОНКЕ

Глава 1

Генеральский поезд был невелик размерами. Бронированный локомотив да три вагона с большим тендером для угля. А вот первый вагон как раз наоборот – своим размером поражал. Сделанный явно на заказ. На трех осях. Длиной в полтора обычных и дюймов на двадцать повыше. Второй – пульман, где обитал сам генерал Радонежский со всеми инженерами и офицерами охраны «Святогора». Там же поселюсь и я. Третий же отводился для рабочих и солдат с унтерами охраны и инженерного полка.

Вокруг поезда стояло отдельное охранение. Солдаты в белых гимнастерках скучали, провожая глазами снующую по вокзалу публику. Особый поезд стоял на «чистом» перроне, а потому поглазеть солдатикам было на что. Дамы под зонтиками и сопровождающие их кавалеры в статском или военном платье неодобрительно смотрели на это оцепление.

– Вот ведь что удумали, – качал головой пожилой человек в докторском пенсне и с бороденкой. – На «чистом» перроне столько солдат поставить. И кому только в голову пришло? Безобразие.

Он поглядел на меня. Видимо, ища поддержки у военного.

– Я еду на этом поезде, – сказал ему я и решительным шагом направился к перрону.

Пожилой человек в пенсне вздохнул и неодобрительно покачал головой. В этот момент он стал особенно похож на козла.

Старший унтер, командовавший оцеплением, остановил меня взмахом руки.

– Кто таков? – суровым тоном спросил он у меня. Хотя и отлично видел, что имеет дело с обер-офицером. Но сейчас унтер был при исполнении, а потому преисполнился чувства собственной важности.

– Поручик Евсеичев. – Я вынул из нагрудного кармана гимнастерки бумагу, полученную вместе с мундиром инженерных войск. Протянул ее унтеру.

Усач долго изучал бумагу. Читал он нарочито долго. И явно не потому, что был малограмотен. Ему явно доставляло удовольствие помурыжить меня подольше.

– Пожалуйте во второй вагон, вашбродь, – наконец, вернул мне документ унтер, козырнув.

Я прошел мимо него. Забрался по лесенке во второй вагон. Вошел в просторный салон пульмана. За большим столом сидели пятеро офицеров, молодая девушка в модном платье и генерал Радонежский. Конечно же в сопровождении неизменного спутника Петра Бойкова.

Поставив саквояж на пол, я отдал честь и представился. Офицеры по очереди поднимались – и представлялись в ответ.

Я привычно оценивал их, приглядываясь к каждому.

– Подпоручик Лашманов.

Молод. Возможно, это для него первое дело. Польщен присутствием высшего командования. На седьмом небе от счастья из-за того, что сидит за одним столом с самим Радонежским.

– Поручик Негодяев.

Немного старше меня. Стесняется собственной фамилии. По ее поводу явно выслушал уйму шуток. Но, возможно, именно из-за этого и старается служить исправно и старательно.

– Поручик Кестнер.

Из обрусевших немцев. Старателен в силу происхождения и по крови. Опрятен. Скорее всего, зануден до невозможности. Говорит только по делу. Правда, последнее делает его почти идеальным офицером. В отличие от остальных одет в пехотную гимнастерку. Значит, это и есть командир роты охранения. С таким можно быть спокойным.

– Штабс-капитан Бойков.

Голос из-под маски раздался хриплый и слегка приглушенный. Однако я ожидал чего-то вроде скрипа, издаваемого Рыбаковым. Поэтому был даже слегка удивлен.

– Капитан Муштаков.

Этого я знал отлично по работе. Первоклассный инженер. Давний друг подполковника Вергизова, кочует вслед за ним. Вечный заместитель. Своей ролью второго плана, однако, вполне доволен. В командующие не рвется.

– Подполковник Вергизов.

Полностью соответствует изображению на дагерротипе. Даже при любимом монокле. Бакенбарды воинственно топорщатся. Однако всем известен мягкий нрав подполковника, никак не соответствующий внешности.

– Генерал от инфантерии Радонежский.

Это представление было, конечно, излишним. Но традиция есть традиция. На них держится армия. Да и все общество, если уж разобраться.

– Зарина Перфильева.

Опять же лишнее представление. Однако Зарина ни в чем не собиралась уступать мужчинам.

К ней, конечно, я подошел первым. Склонился. Поцеловал ручку. От нее пахло не только хорошими духами, но немного машинным маслом.

– Присаживайтесь, поручик, – на правах старшего по званию пригласил меня за стол Радонежский. – Ждали только вас, собственно. Паровоз стоит под парами. Вы почему прибыли почти к самому отправлению? – И добавил без присущей генералам снисходительной вальяжности: – Без чинов.

– Прошу простить, господа, – сказал я, опускаясь на стул, – я сегодня вернулся из отпуска. Это мое первое задание после него.

– После отпуска – и сразу в инспекционную поездку по Таврии, – покачал головой подполковник Вергизов. – Неплохо устроились, поручик. А вы где до этого служили?

– В пятом полку, – пожал плечами я. – У полковника Свищевского. Переведен в ваш особый батальон с повышением в звании.

– У нас тут не такая уж синекура, как может показаться, – заметил генерал Радонежский. – Наша инспекция гарнизонов Таврии организована неспроста. Перед отправлением мне Петр Семенович [1]1
  Имеется в виду Петр Семенович Ванновский. Военный министр Русской империи.


[Закрыть]сообщил конфиденциально, что есть новая угроза со стороны левантийцев.

– Турки никак не могут успокоиться после поражения в войне, – заметил подполковник Вергизов. – Вы считаете, что дело может идти к новой?

– Многие в КЕС [2]2
  Коалиция европейских стран.


[Закрыть]до сих пор локти кусают, что не успели в загривок нам вцепиться, как это было в Крымскую войну. Теперь они такого шанса не упустят.

– Это значит, – взмахнул рукой молодой подпоручик Лашманов, – что эту войну надо закончить до того, как европейский лев [3]3
  Лев– геральдический символ КЕС.


[Закрыть]вцепится нам в загривок.

Похоже, юноше весьма понравилось красивое выражение пожилого генерала.

– Именно, молодой человек, – кивнул ему слегка поощрительно Радонежский. – Для этого и нужна наша инспекция.

По перрону пронесся заливистый свист. Выдав три трели, словно три звонка в театре, паровозный свисток замолчал. Наш поезд вздрогнул – и тронулся. Начал медленно, но верно набирать скорость.

– Господа офицеры, – поднялась на ноги Зарина, – я покину вас.

Они сделала легкий книксен, что было сложновато в слегка покачивающемся вагоне, и вышла из салона.

Пульман был разделен на две половины. Одну занимал салон. Во второй располагались несколько отдельных купе.

– Наша Заря несколько ночей не спала, – покачал головой пожилой генерал. – Сначала смотр в высочайшем присутствии. А после отправка «Святогора» в Крым. Зарина ведь пока не проследила, как машину погрузят в этот особый вагон, не давала себе отдыха.

– Так и бегала по перрону в своих зеленых галифе, – будто какую-то скабрезность сообщил мне Негодяев, даже подмигнул этак по-приятельски. – Всю приличную публику распугала.

Похоже, поручик решил полностью соответствовать своей фамилии. А может, это пустая бравада. Надо будет к нему приглядеться получше. Нет ли гнили в этом офицере.

– Поручик, – осадил его капитан Муштаков, – что вы себе позволяете? Вы не забыли, что говорите о девице.

– Тоже мне девица, – усмехнулся Негодяев, вольготно откинувшись на стуле. – В галифе гуляет по вокзалам.

– А может быть, дело в том, – проницательно глянул на него Кестнер, – что Зарина отвергла ваши настойчивые ухаживания? В весьма, насколько я помню, невежливой форме.

– Знаете ли, поручик?! – вскинулся Негодяев. Он подскочил со стула. Поднялся и Кестнер. – Это уже переходит все границы! Вы не забыли, что у меня есть шпага?

– Как и у меня, – кивнул с истинно немецкой рассудительностью Кестнер.

– От женщин одни проблемы, – голос Бойкова, прозвучавший из-под маски, был негромким, но его услышали все.

И как-то эти слова его оборвали ссору на корню. Оба офицера, пристыженно поглядывая на генерала, опустились на свои стулья. На Бойкова они смотрели со страхом.

– С кем из офицеров вы хотите разделить жилье, поручик Евсеичев? – сменил тему подполковник Вергизов. – Дело в том, что в купе Лашманова и Кестнера есть свободные места. Так с кем из них вы бы хотели поселиться, Евсеичев?

– Лашманов, – обратился я к подпоручику, – вы не против моего соседства?

– Ничуть, – кивнул мне тот. – Располагайте моим купе, как своим домом. Вещей у меня немного. Места они почти не занимают.

– Мои – тоже, – улыбнулся я.

Поезд катился на юг. Обладая статусом особого, он летел вне расписания. И все остальные были вынуждены уступать ему пути. Останавливались мы только для того, чтобы заполнить котел паровоза и тендер. Стояли на станциях не больше часа, пока рабочие закидывали в тендер уголь. Делали это весьма споро. Потому что за спинами их стояли солдаты нашего конвоя, всегда готовые подогнать нерасторопного хорошим пинком или зуботычиной. Отдельно покачивался с носка на пятку фельдфебель с карманными часами в руках. Если рабочие выбивались из графика, их начинали подгонять, не особенно церемонясь.

Подпоручик Лашманов оказался почти идеальным соседом для меня. Про порядки в инженерном полку, где я якобы прежде служил, не особенно расспрашивал. Задал пару вопросов для проформы – от них я отделался стандартными фразами. Они могли относиться к любому другому полку или инженерному батальону Империи. Зато подпоручик любил играть в шашки. Мы с ним часами проводили над клетчатой доской, переставляя черные и белые фигуры.

Поручик Негодяев попытался организовать несколько раз в салоне карточную игру. Однако к этому весьма негативно отнесся Радонежский. И импровизированное казино быстро прекратило существование. Хотя и без этого идея эта не вызвала среди офицеров особого энтузиазма. Не было ни у кого из нас таких денег, чтобы даже «расписать банчишко по-маленькому».

Однако Негодяев не унывал. Он на всех остановках пропадал – и возвращался уже почти к самому отправлению. Всякий раз поручик умудрялся принести то ящик шампанского, то внушительную упаковку черной икры, то несколько кругов заграничного сыра. В общем, разные деликатесы. Пару раз приходил с большими букетами цветов. Он кидал их под ноги Зарине. Понятно, что и деликатесы предназначались для того, чтобы произвести впечатление на девушку-инженера. Однако та была холодна. И попросту не замечала его неуклюжих ухаживаний.

Продолжалось это до тех пор, пока с Негодяевым не поговорил командир батальона. Разговор произошел при всех офицерах, однако в отсутствии предмета воздыханий поручика.

– Довольно уже, молодой человек, – прямо заявил ему подполковник Вергизов. – Прекратите эти ваши кунштюки. Мы здесь для того, чтобы делом заниматься. И Зарина Акимовна – такой же участник нашей инспекционной поездки, как и любой из офицеров. Безо всяких скидок на пол. И с этого дня я приказываю вам, поручик Негодяев, закончить все ухаживания за инженером Зариной Акимовной Перфильевой. Если вы продолжите оказывать ей знаки внимания, немедленно отправитесь под арест. Вплоть до самого прибытия в Джанкой.

На этом инцидент был исчерпан.

Хотя Негодяев не перестал пропадать на остановках и возвращаться с деликатесами. Но теперь, похоже, он стал делать это только для того, чтобы показать всем нам, что и до того делал это не из-за Зарины. Смешно, конечно, но это позволяло разнообразить наш довольно однообразный рацион.

На второй неделе путешествия нам с Лашмановым окончательно надоели шашки.

После завтрака мы подошли к Негодяеву. Тот так и остался сидеть за столом, тасуя карты.

– Распишем пульку? – предложил я. – По полушке за вист?

– Не маловато ли будет? – покачал головой Негодяев. – Может, хотя бы по полрублика?

– Вы во время остановок, наверное, еще и обывателей обыгрывать успеваете, – усмехнулся я, садясь напротив него. – От скуки стоит играть исключительно на такие деньги, какие не жалко потерять.

– Ну раз все равно заняться нечем, – пожал плечами Негодяев.

Третьим сел Лашманов. Он же вынул несколько чистых листов бумаги. Принялся расчерчивать на них «пули». И судя по сноровке, подпоручик был отнюдь не чужд этой азартной игры.

Вскоре карты затянули всех нас. Даже Зарина не отказалась сесть с нами. Мы азартно резались под мизерные взятки. И это каким-то образом сблизило нас. Спаяло. Сделало настоящим коллективом.

Ближе к прибытию в Джанкой мы уже начали организовывать настоящие турниры. К ним присоединился и генерал Радонежский с неразлучным врачом-адъютантом Бойковым. Играть со штабс-капитаном было тяжелее всего. Из-за маски никак нельзя понять его реакцию на сданные карты, на расклады, на игру других. А ведь наблюдение за другими – это едва ли не половина хорошей игры.

Поезда по Таврии ходили только до Джанкоя.

Там мы должны были перегрузить «Святогора» на прочную повозку. И к Перекопу отправимся уже по накатанному тракту. Пусть и не в пульмане, но, все равно, путешествие по апрельской Таврии не было лишено определенной приятности.

Но меня с самого Джанкоя мучили мрачные мысли. И с каждым днем на душе становилось все тяжелее и тяжелее.