Текст книги "В золотой долине (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

  – Правнуков, – вполголоса поправил жених.

  – Чево?

  – Да ничего. Я ведь не против. За тем и пришел, дед, чтобы тебя прадедом сделать.

  – Все-то ты знаешь, – проворчал Сизов. – Однако ж палец о палец не хочешь стукнуть, чтоб настоящим мужиком сделаться.

  – А настоящим – это как?

  – Прежде всего, добытчиком надо стать, а не сидеть на мамкиной шее...

  Петр закусил квашеной капустой, похвалив хозяина за отменное качество, и сообщил:

  – Я его в свою команду хочу взять. А то ему с детства не везет. В хоре – голос сорвал. Художником стать – не получилось. С порнографии начал, а она тогда запрещена была. Я вместо родителей в школу ходил, все знаю. Такие претензии! Какого-то царя в голом виде изобразил. Однако, с пенсне на носу. Мало того, что порнография, так еще пришили искажение истории. Потом в футболисты все рвался. Хотел наподобие Пеле ногами мир покорить. И тут не вышло. Голеностоп у него другим образом, чем у бразильца, оказывается, устроен... Я правильно причину твоих неудач излагаю, Миша?

  – Ага, плохому танцору завсегда яйца мешают, – заметил дед Сизов. – А ты, Петр Алексеич, все на трубе дудишь?

  – Да, на трубе. На валторне. Вообще-то раньше у меня это как хобби было, а сам подземным слесарем работал. До самого последнего дня, пока шахту не закрыли. Потом попробовал себя в бизнесе. Ремонтом машин занялся, жестянку правил. Аварий-то у нас хватает, заказов много. Однако не выдержал конкуренции со стороны других жестянщиков.

  – Пошто так? – продолжал расспрашивать дед.

  – Задумчивым стал. Возьму киянку в руки, а сам все думаю, думаю. А работа стоит.

  – О чем думаешь-то?

  – Да так, обо всем. О жизни больше. Но ничего, на хлеб-соль я теперь и трубой зарабатываю. И Михаил, если пойдет по моим стопам, всегда детишкам на молочишко будет иметь. Я его на бас-трубе научу. У нас сейчас вакансия.

  – А что прежний-то бас? – спросил Мишка.

  – Чахоткой заболел, – пояснил старший брат.

  Захмелевший Сашок молчал и только слушал, поворачивая голову от одного к другому.

  – Ну вот, профессиональная болезнь, видимо, – сделал вывод Мишка, услышав о заболевшем чахоткой басе. – А ты меня пихаешь на его место. Нет, я еще не все безобидные профессии перепробовал. Уже медбратом в нашей больнице стажировался. И у меня неплохо получалось.

  – Ну, смотри. А только мы, духачи, теперь опять востребованы. На дискотеки нас, правда, не приглашают, но на похороны зовут. А иногда и ветераны к себе на юбилеи. Чтобы мы исполнили самый великий марш всех времен и народов.

  – Это какой? – поинтересовался дед Сизов.

  – С которым они на фронт уходили. "Прощание славянки" называется, – Петр Алексеевич с удовольствием похрумкал капустой. – Раньше, конечно, у нас технологические простои были. А сейчас лучше дела идут. Случается, сегодня ему марш "Славянки" на юбилее играешь, а через день уже идешь вслед за его гробом и Шопена выдаешь. Да и молодые сейчас мрут, как мухи. С одной стороны, конечно, в масть, учитывая, что гонорары растут, а с другой – хочется взять и крикнуть: "Не умирайте, люди!".

  – А я подзабыл эту мелодию, – сказал Сизов и брови свел, пытаясь припомнить.

  – Какую мелодию?

  – Ну, марш, с которым ты меня на фронт провожал.

  – Да то не я провожал; меня тогда еще в проект не занесли. Но если хочешь, сейчас надудю.

  И Петр, подражая своей валторне, прогудел одними губами марш "Прощание славянки". При этом разохотился и стал дирижировать себе вилкой. Хозяин слушал молча, внимательно, вспоминая. Седые брови сошлись у него на переносице. И хозяйка, шустрая, сухая старушка, присела за стол и заслушалась, успокоив на коленях руки. Она смотрела на мужа, должно быть, представляя его бравым парнем в восемнадцать лет отправляющимся в последний год войны... А он послушал и встряхнулся.

  – Ну, посидели, подудели, пора и честь знать.

  Гости поднялись из-за стола и раскланялись.

  – Дед, последний вопрос, – пристал Мишка. – А сам ты славянин?

  – А кто ж еще.

  – А жена?

  – Чей-то ты все выпытываешь?

  – Я так думаю, ваша внучка тоже славянка, хоть в промежутке и Бюль-бюль оглы затесался.

  – Дак оно как? – сказал мудрый старик. – Чей бы бычок не прыгал, а теля-то все одно наше.

  – Тогда я пойду с вашей телочкой попрощаюсь, – решился Мишка. – Хотя, правда, не на фронт ухожу, но все-таки. И на наших улицах не совсем мирно.

  Он опять подошел к комнате, в которой уже был. Подергал дверь. Закрыта. Аккуратно постучал согнутым указательным пальцем. Нет ответа.

  – Ладно, не буду больше беспокоить, – сказал дипломатично, повернувшись к хозяевам. – Но если что, зовите. Сразу приду.

  Хозяин возвратил гостям каравай с солонкой и проводил.

  – Ну вот, и похмелились, – опять со странной смесью удручения и радости шепнул на улице Сорокин другу Сашке.

  – Не понял, – расслабленно отозвался тот. – Твоя мамка, выходит, правду сказала? Это был спектакль?

  – Пожалуй, – ответил Мишка. – Только почему-то занавес не подняли и зрителей в зал забыли впустить.

  Он вдруг, как знал, оглянулся, посмотрев на знакомое окно. Карина появилась между занавесок. Подняла руку и своей узкой, прохладной ладошкой то ли хотела прическу поправить, то ли попрощаться с ним неуверенным, несмелым жестом.

  Кто-то из соседей варил кофе. В воздухе пахло маем и цикорием. Зеленели листики золотого шара, впитывая от солнца энергию для будущих цветов. Брат Петр Алексеевич с грустным видом нес перед собой невостребованный каравай. Мать вышла на крыльцо, нетерпеливо дожидаясь их возвращения. И сразу все поняла.

  – Выставили? – посмотрела вопросительно и, еще не дождавшись ответа, вздохнула тяжко.

  – Да, объявили о моей несостоятельности. Но ты не горюй, мама, – подбодрил ее "младшенький". – Еще не вечер.

  К концу мая он завербовался в Якутию. Вербовщик принимал в одной из пустующих комнат Дворца Культуры. Это был элегантно одетый мужчина с безукоризненной стрижкой. Он говорил убедительно, обещал высокую зарплату и бесплатную доставку к месту работы. Оказалась востребованной и Мишкина профессия. Все устраивало, особенно то, что добираться самолетом.

  – Если даже полетим в ясную погоду и в иллюминатор я замечу внизу пивной ларек, – разъяснил он Сашке, – то с высоты десять кэмэ ведь без парашюта не выпрыгнешь. А парашют мне, знамо дело, не дадут.

  Да и прежний вариант – с путешествием к брату на Камчатку с проверкой себя на морскую болезнь – отпал сам собой. Судно, на котором Павел прокладывал маршруты, сдали на металлолом, а брата списали на берег. И в последнем поздравлении, он сообщил, что подумывает, не вернуться ли ему в отчий дом. Наверно, забыл, что отчим домом для него являлся шахтерский барак.

  Мерно гудел мотор. Сидя у борта и глядя в иллюминатор, парень припомнил разговор с братом Петром, когда тот хотел его "сослать" куда-нибудь на Крайний Север, в Якутию. Так оно и вышло. Почти святой Петр оказался провидцем. Мишка летел с легким сердцем и по собственному почину. Теперь-то все получится, был уверен.

  Два года, без отпуска, вкалывал он на обустройстве вновь открытого нефтяного месторождения. Даже "начальником" – как, дурачась, предполагал в разговоре с братом – поставили. Ну, не таким великим: бригадиром, без освобождения от основной работы. А прищуривать глаза и ломать речь не пришлось. Бригада подобралась интернациональная, язык общения – русский.

  Мать изредка присылала письма и каждый раз упоминала, что при встречах с ней "Аришка" уважительно здоровается. Но не очень-то она разговорчива. Не делится своими девичьими мечтами. Ну, ясно. Мать – хлебом не корми – дай поболтать.

  Эти коротенькие письма-сообщения его согревали. На третий год, к осени, когда монтажникам следовало перебираться еще дальше на север, он решил, что с него хватит и пора возвращаться. "Как раз поспею, чтобы диплом обмыть".

  В Якутске, ожидая самолет и томясь, дал телеграмму. Правда, сначала хотел сюрпризом ввалиться домой, но потом подумал, что, пожалуй, для матери хватит уже сюрпризов, пусть знает о его возвращении.

  По прибытии никто не встретил. Подвести до родного дома навязались сразу двое бомбил – томились без дела. И оба были настолько вежливы, что Мишке не захотелось отказывать ни одному.

  – Ладно, – решил он и повернулся к первому. – С тобой поеду. Ну, а ты, – повернулся ко второму, – шляпу мою повезешь. Смотри, отвечаешь головой.

  Разумеется, дорожную сумку, не отпуская, держал на коленях. Там, помимо пары рубашек и полотенца, в обыкновенной наволочке лежали заработанные им деньги. Так уж получилось, что когда он надумал ехать домой, в сберкассе поселка валюты не оказалось. Пришлось подождать, когда инкассаторы привезут дневную выручку из магазинов. Его сбережения состояли из залапанных, захватанных червонцев, полтинников и стольников, которые труженики нефтянки тратили на приобретение харчей и водки.

  И вот он дома. Телеграмму доставили, его ждали мать и Сашок. Друг обнял и, как бы оправдываясь, разъяснил, что они ожидали с раннего утра, названивали в аэропорт, а рейс все откладывался да откладывался. Про шляпу Мишка забыл, но второй таксист оказался добросовестным и сам занес ее.

  Сели за стол. Мать всего наготовила. Она радовалась, что на этот раз сын вернулся домой целым и невредимым. В кои-то веки – ни одной царапины, даже старый шрам над бровью стал едва заметен.

  – Ну, рассказывай! – не отрываясь, смотрела на него.

  – Все нормально, – он открыл сумку и вытащил наволочку с деньгами. – Вот. Шубу наконец-то тебе куплю.

  Сашок заглянул в наволочку и, как бы не веря глазам, что там находится, пошуршал внутри рукой.

  – Ну, Мишель, ты в своем амплуа.

  Опять назвал женским именем. Но Мишка не стал поправлять. Смотрел на мать. Почему-то она необычно сдержана. И как будто порывается что-то сказать, однако все никак не решится. И тогда сам наехал с вопросами:

  – Ну, а вы тут как? Какие новости?

  – Да какие уж там новости. Твой брат Павлик домой вернулся, купил себе квартиру, ремонт делает. Обещал прийти. И Петя скоро придет...

  Остальные новости выложил Сашок:

  – Да, у нас тут мало что изменилось. Ну, корейцев и китайцев добавилось. Даже негр, по имени Вася, появился. А вообще, убывает народ. И невесты твои разбежались. Изабелка улетела в Питер с тем доктором, которому ты авторские права передал. У него там родители живут. А она, вишь ли, в нашем городе уже засветилась, как легкодоступная девочка. Так что тут ей никак не стать гранд-опера дамой. Вот и уехали. И эта девица, которую мы сватать ходили, тоже тебя не дождалась. За молодого прокурора из Уссурийска замуж выскочила.

  Мишка перевел недоумевающий взгляд на мать.

  – Да, не дождалась тебя Арина, – печально подтвердила Мария Сергеевна.

  – Что? Вот фраер я, а? Бумажными червонцами хотел купить... – глаза у него остекленели. Дальше забормотал отрывочно, вскочил из-за стола, схватил наволочку с деньгами, вывалил содержимое на пол и стал топтать. Движения его становились все более судорожными. Беспорядочно задергалось тело, ноги заплелись, и он рухнул на пол, корчась в припадке.

  – Ой, боже ж ты, мой! – запричитала мать. – Саша, сынок, придержи его, а то он всего себя переломает.

  Парень не растерялся. Навалился, прижал к полу. Мишка ослаб и затих. Лицо сделалось мертвенно бледным. Сашок с трудом поднял друга и положил на кушетку. Мать присела рядом и стала гладить сына по влажным волосам.

  – Успокоился, спит, – тихо заговорила. – Он же родился с черепной травмой. И лет до десяти его припадки били. Потом подрос, и они прекратились. Я так рада была. И на тебе – опять.

  – Рецидив, – вымолвил Сашка иностранное слово.

  – Ведь я сама виновата, что он вырос таким разгильдяем, – повинилась Мария Сергеевна. – Сильно жалела из-за болезни.

  – Нормальным вырос. Правильный пацан, – защитил друга Сашок и оценивающе оглядел разбросанные бумажки. – Деньги собрать?

  – Собери, сынок. Жить-то на что-то надо. Я позже утюгом проглажу.

  Сашок стал собирать и, когда это делал, глянул на Марию Сергеевну. Та сидела рядом с сыном. Так что у парня возникла мысль: а не сунуть ли в карман пару купюр покрупнее. Да легко! Тетя Маша по-прежнему не обращала на него внимания. Но это и остановило. Не мог он при таком, беспардонном доверии, стырить. "Лучше попрошу у Мишки потом взаймы", – подумал, складывая деньги в наволочку.

  Мишка через часик проснулся спокойным, безмятежным, как будто забыл, о чем ему сообщили. И с того дня стал намного молчаливей, сдержаннее. Он все больше походил на брата Петра. Однажды Сашок явился в гости с подругами – со своей Светой и еще одной девчонкой, которая предназначалась для Мишки. Эта оказалась с хитрецой. Она подольстилась к Марии Сергеевне, во всем ее слушалась и исполняла. Как-то засиделась допоздна и, Мария Сергеевна, раньше не допускавшая, чтобы кто-нибудь "из этих" оставались на ночь, сама же разрешила:

  – Да ладно, оставайся, Лизавета.

  И она осталась у них навсегда. Через год родила девочку. Мишка с роддома, не уступая никому, нес дочь на руках. Насчет имени заранее не подумали, уже дома, на небольшом семейном совете стали прикидывать, как назвать, перебирали имена. И Сашок шепнул:

  – Может, Изабелкой? Я так понимаю, это имя у те6я в фаворитах?

  Мишка притих и задумался. Вообще-то в памяти у него навсегда сохранился образ той девочки в белой шубке, к которой впервые в жизни он испытал новое, непонятно тревожащее чувство...

  – Нет, пущай будет Марией. Назовем, как бабушку.

  Больше он никуда не ездил. Устроился на постоянную работу в городе и, опять же, благодаря стараниям матери. Однажды она подсунула ему визитную карточку.

  – И кто ж это у нас Анатолий Витальевич? – спросил он, повертев картонку. – Не зря ведь я предполагал, что не всех твоих мужиков знаю.

  – Молчи, дурень, – обиделась мать. – Это твой кровный брат. Когда я санитаркой в больнице работала, много своей крови ему передала. Ни от кого ему не подошла, даже от близких родственников. Только моя почему-то сгодилась. Врач сказал, что у меня очень ценная кровь – всем подходит.

  Анатолий Витальевич оказался совладельцем нового крупного магазина. Он принял Мишку в личном кабинете. Степенный и объемный, как сейф, стоявший в углу.

  – Кем же тебя взять, Сорокин? – задумался он. – Может, торговым агентом?

  – Ни в коем случае, Анатоль, – Мишка с самого начала заговорил с ним запросто. – У меня аллергия на эту профессию.

  – Может, охранником?

  – Пустить козла в огород? – Мишка пожал плечами.

  – Ну, тогда даже не знаю, – встал в тупик "кровник". – Сантехнику обслуживать сможешь?

  – Запросто.

              * * *

  Прошло еще три года. Сантехник Сорокин обслуживал супермаркет и еще ряд торговых точек. Маша росла крепкой и здоровой девочкой. В свободное время отец частенько сидел с ней на крыльце. К июлю раскрылись бутоны золотых шаров. Они через перильца тянулись к крыльцу, и дочь подтягивала их к лицу, нюхала и сладко зажмуривалась.

  Сверху улицы, с подножия сопки, послышались звуки торжественной и печальной мелодии. Это брат Петр со своей дружиной кого-то опять хоронил. А через полчаса и сам он появился во дворе дома. В руках нес валторну без футляра. Маша выпросила у "дедушки" поблескивающую медную трубу с витой улиткой и широким раструбом, поиграла с ней, нажимая на клавиши, даже пыталась дуть, но ничего не вышло.

  – Нет, дедушка Петя, у меня воздухов не хватает. Ты сам поиграй, ладно?

  Он послушно взял валторну.

  – Ну, траурное меню на сегодня закончилось, – пробасил, протирая платком мундштук от Машкиных слюней. – Что-нибудь повеселее выдам.

  И заиграл, повернув раструб к небу. Заслышав музыку, вышла на крыльцо Лиза, взяла на руки потянувшуюся к ней дочь. А Мария Сергеевна, не отрываясь от дел, выглянула из открытого кухонного окна и замерла, слушая старшего сына.

  – Погоди, а что это было? – с удивлением спросил Мишка, когда брат, передыхая, опустил валторну.

  – Вальс "Синие сопки". Наш композитор написал.

  – Ай, стервец, Гера! – вскрикнул Мишка. – Закончил все-таки и не сообщил мне. Наверно, решил, что я в Италию умотал, за "Сампдорию" выступать. А я передумал. И на кой хрен мне Италия сдалась?.. Хороша страна Италия, а Россия лучше всех! – он припомнил, что в последний приезд сильно постаревший и сдавший Серафим Иванович склонял переезжать в Подмосковию, и добавил: – А в самоей России лучше всех наша золотая долина... Давай, Петро, на бис, а? А то ж мне ведь рецензию еще Герасиму писать. Надо как следует прочувствовать.

  Петр Алексеевич отдышался, опять приложил трубу к губам и, взгромоздив густые брови на лоб, выдул волшебные звуки. Все слушали. Соседи повыглядывали из своих ячеек. И синие сопки вокруг тоже слушали вальс о себе, но не могли закружиться под эти звуки по причине полной неподвижности. Они только молча, столетиями, наблюдали за потугами людей...