Текст книги "В золотой долине (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

  Он громко объявил – для Оксаны Петровны. Лидочке же шепнул на ушко куда проще: "Не хочу, чтобы ты осталась без работы".

  От новых книгочеев специфически пахло, на полу оставались следы от обуви, но библиотекарши обрадовались: "Нашего полку прибыло!" Правда, опять возникла проблемка с документами. У них на семерых имелось два паспорта и те без прописки. Ну, кроме того, у бывшего землепашца Охлябина сохранилось удостоверение "механизатора", у бывшего шахтера Стаканова членский билет Красного Креста и Полумесяца, а у Дерсу Узала вообще никаких бумаг не имел, да он и читать не мог.

  – Эх, мальчики, – вздохнула Оксана Петровна. – Вы натуральные "мертвые души". Конечно, Николай Васильевич на небесах удовлетворенно потирает руки, но нам-то как быть? Вы сможете, в случае чего, подтвердить, что существуете на самом деле?

  Бомжи повернулись к своему теоретику. Сможет ли, он подтвердить их незавидное, никем не признаваемое и нигде не зафиксированное существование?

  Стефаныч не долго думал.

  – У каждого человека есть два ноздри, – сказал он, предварительно высморкавшись. – У меня тоже есть два ноздри. Следовательно, я человек. Это я вам привел пример чего? Правильно, силлогизма! И о чем говорит мое употребление его? О том, что я мыслю. А если я мыслю, следовательно, существую.

  Тут Лидочка внимательней к нему присмотрелась, всплеснула руками и воскликнула:

  – Ой, а ведь я вас помню, Геннадий Степанович! Вы ж бывший лектор общества "Знание". И лет пять назад читали у нас лекцию на тему "Постмодернизм – мировоззрение пузатых".

  – Да нет, не так называлась лекция, – поправил Стефаныч. – Это я на свой вкус переделал.

  Все-таки, несмотря на отсутствие документов и регистрации, женщины отважились гостям выписать по новенькому читательскому билету. Посовещавшись, решили выдать неофитам и по книжке. Из тех, что приготовили к списыванию, как устаревшие и невостребованные.

  Цыгану достался солидный том "Кавалера золотой звезды" писателя Бабаевского, Стаканову – "Тимур и его команда" Аркадия Гайдара, Охлябину предложили "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого, корейцу Ли – "Тетрадь, найденную в Сунчоне". В общем, каждому что-то досталось. А Стефанычу, из уважения, Лида предложила свежие книги:

  – Вы, Геннадий Степанович, что возьмете? Может, последнее издание Кафки? Или что-нибудь из Джойса?

  – Нет, – помотал головой Стефаныч. – Дайте-ка мне лучше "Вечера на хуторе близ Диканьки". А то я уже и забыл, как звали ведьму, которая молодого парубка до смерти довела.

  Мишка заходил в библиотеку еще несколько раз, но потом охладел – и к чтению, и к Лидочке. Она оказалась замужней, причем, за тем парнем, которого он хорошо знал. Этот парнишка в прошлом сидел с ним за одной партой и давал списывать домашние задания со своих тетрадок. Однажды на контрольной по математике он вначале решил Мишкин вариант, а потом уже свой, рискуя не успеть выполнить задание и схлопотать двойку. И Мишка за такую самоотверженность остался благодарен ему «по гроб жизни». Взятые книжки он вернул.

  А вот из банды Стефаныча или, как назвал их Сашок, членов "Бельведерского клуба" книги в библиотеку никто не возвратил. В городе еще долго говорили про февральский пожар, когда дотла сгорело старое шахтерское общежитие вместе с его обитателями. Сам факт пожара не очень удивлял горожан. Ничего необычного. Мол, замкнула электропроводка. Правда, осведомленные утверждали, что не могла она замкнуть, так как электричество в том бараке давно отключили, теплотрассу заглушили и даже окна заколотили. Всех устроила версия, ставшая официальной, что бомжи внутри помещения костры жгли – для обогрева. Вот и полыхнуло. Похороны останков прошли незаметно, скрытно, в местной прессе ничего не сообщалось.

  В конце февраля, в воскресенье, Мишка попросил мать напечь блинов. Марья Сергеевна принялась стряпать. Из кухни вкусно запахло. Напекла горку и позвала сына отведать. Однако он сложил блины в пакет и стал одеваться.

  – Схожу на место погребения, – пояснил ей. – Сегодня девять дней, как погиб Стефаныч с товарищами.

  Мать не возражала против христианского обычая, но во избежание неприятностей попросила помянуть дома. Мишка настоял на своем и потащился через весь город. По пути прихватил с собой Сашку и еще двух парней, знавших членов "Бельведерского клуба".

  Только что выпал снег, пепелище прикрыло, но запах гари стоял по-прежнему. Помянули и выпили, закусив блинами. К парням подошел мужик из частного дома напротив. И ему налили.

  – Знал всех, как облупленных, – сообщил он. – Даже, когда с бабой ссорился, ночевал у них. Но в тот раз, слава богу, дома пребывал. А когда ночью выбежал от зарева в окне, поздно было. Уже крыша рухнула. Однако знаете, что я заприметил?..

  – Говори, – поторопил Мишка.

  – Наружная-то дверь была трубой подперта.

  – Ты кому-нибудь рассказывал об этом?

  – А как же, докладывал. Сказали, молчи и не распространяй ложных слухов. Тебе на похмелье примерещилось.

  Ему налили еще, он выпил и, загадочно усмехнувшись, поковылял в свой двор. А вскоре вернулся и притащил на плече дюймовую трубу метра на полтора – чуть согнутую и закопченную.

  – Вот этот трубой наружная дверь была подперта.

  Позже Мишка и Сашок обсуждали то, что узнали от мужика. Кто мог подпереть дверь? Враги Стефаныча и компании?.. Да какие у них враги? В бизнесе не участвовали, конкурентов не имели. Но, тем не менее, труба ведь реально существует. Может, некие спецслужбы проводили акцию по зачистке города от нежелательных элементов?..

              * * *

  Зима на удивление старожилов выпала снежной, а весна – стремительной. В начале апреля все поплыло. Их мелкая речка, которая-то и названия не имела, превратилась в бурный поток и снесла старый, еще деревянный мост, через который Мишка возвращался домой с работы. Теперь приходилось шлепать к дальнему каменному мосту, стоявшему на междугородней трассе.

  Однажды припозднившись, часу уже в седьмом, он переходил мост и, посмотрев вниз, увидел посреди раздавшейся реки льдину, а на ней паренька. За мостом город кончался, начинались пустынные поля пригородного хозяйства.

  – Эй! – крикнул Мишка, облокотившись на ограждение моста. – Ты куда плывешь?

  – В океан, – ответил мальчишка.

  Ну, совсем сопля, и ничуть не понимает, что спасать-то его за городом некому. Мишка слетел с моста и пошел по берегу вслед за бурным потоком, все ускоряя шаг, чтобы не отставать.

  – А там что забыл? – прокричал, но ответа не дождался.

  "Эх, мама!" – зачем-то вспомнил мать, забежал вперед, намного опередив мальчишку на льдине, и вошел в воду. Ледяная вода пыталась парализовать члены. Вот она уже по пояс. Он оступился, наткнувшись на скользкий подводный булыжник, и с головой ушел в воду. Вынырнул – льдина перед носом. Схватил мальчонку, посадил на шею и, осторожно ступая, выбрался на берег. Мальчишка даже не замочился. Однако благодарности не выдал. "Хотел от нее уплыть, а ты помешал", – пробурчал он. Мишка спросил, от кого тот хотел уплыть. И в ответ услышал сердитое: "От Катьки".

  – Ну, слушай, если от каждой Катьки уплывать...

  – Она не каждая.

  – Ну-ну, понимаю тебя. Сам такой. Только твоя льдина до океана не дотянула бы. В пути растаяла.

  Он схватил мальчишку за руку и потащил за собой.

  – Где живешь? – спросил на ходу.

  – Не скажу. Ты мамке наябедничаешь, – пацан насупился. – Она меня бить будет.

  – Шут с тобой. Иди сам.

  Мальчуган смылся, свернув в одну из улочек, и Мишка, в мокрой одежде, лязгая зубами и дрожа всем телом, поспешил домой.

  Удивленной матери рассказал, что решил открыть купальный сезон. Ну, и как обычно получил нагоняй. Однако, ворча и ругаясь, она скоренько нашла ему теплую и сухую одежду, приготовила чай с малиной и велела пить побольше.

  А он попросил – естественно, для профилактики – водки с перцем. Не нашлось; о чем потом сожалел, считая главной причиной, почему свалила хвороба. Неделю провалялся, лечился домашними средствами – пил чай с тем же варением, да мать ставила горчичники. Однако простуда не проходила. Появился подозрительный кашель с приступами до рвоты, а однажды, к ночи, температура подскочила до сорока. Он стал заговариваться, и перепуганная мать вызвала скорую. Двустороннее воспаление легких.

  Лечили в той больнице, в которой Мишка стажировался на медбрата. А выписали в последний день апреля. Стояла теплынь, как летом. Не заходя домой, отправился на работу. Но в КБО сообщили, что его уволили за прогулы.

  – Я болел, – пытался оправдаться он перед Тамарой.

  Но она теперь держалась с ним строго, и кофточка на ней была непрозрачной. "Наверно не в поиске, – догадался он. – Нашла уже себе молодца".

  – Где ты пропадал, что делал, нам неизвестно. Больничного листка не предоставил.

  – Вот вам больничный лист, – он протянул ей справку, выданную в больнице.

  Тамара Викторовна просмотрела и вернула.

  – Этот документ открыт после дня вашего увольнения, – холодно, переходя на "вы", заключила она.

  – Эх, дал маху, – с огорчением признал он свою ошибку. – Мне, прежде чем к вам зайти, надо было в домашней лаборатории дату подкорректировать. Но расчет-то я могу получить?

  Получил. И пошел восвояси. Нельзя сказать, что очень расстроился. Больше разочаровался суммой расчетных. Слишком мало, бизнесом не займешься. Какое там! Даже не хватит, чтобы с шиком явиться к девушке в зеленой футболке, одарить ее цветами и угостить французским шампанским.

  На улице стояла теплынь, легкий ветерок щекотал лицо. Жизнь продолжается. От воспаления легких излечился; удушающий кашель больше не беспокоит. И в кармане – не так чтобы очень, но и не пусто. Зашел в открывшуюся забегаловку летнего типа, взял стакан вина и поздравил себя: "С возвращеньицем в жизнь, Мигуэль!" После бледно-серых стен больницы мир казался насыщенно-цветным. Потянуло на улицу, на солнечный простор и свободу, не ограниченную никакими "концепьсиями".

  Липы на аллее, ведущей к парку, пустили листочки. Манил стадион, где Мишка раньше играл в футбол и подавал большие надежды. По крайней мере, у покойного тренера был любимцем. "У тебя все данные, – помнится, настраивал тренер. – Габариты и физика, как у Пеле. Напор и одержимость, как у Марадоны. Биография, как у Эдика Стрельцова".

  Сейчас Мишка мысленно поблагодарил покойника: "Спасибо, Гоша, за добрые пожелания. Пусть тебя в райских кущах вовремя похмеляют".

  Ностальгия подхватила его, будто щенка за шиворот, и потащила на стадион. Центральный вход настежь открыт, сторожей давно сократили. Какой-то белобрысый мальчуган, очень похожий на того, который хотел "уплыть" в океан, пас на зазеленевшем футбольном поле козу. Мишка хотел подойти к нему, но тут его внимание привлекла кучка парней, сидящих на трибуне кружком. "Э, кажись, пацаны открыли летний сезон". Его тоже приметили и позвали, определив, что свой. Он подошел к ним. Резались "в очко". Посередке серенькая кепка – банк. Кто-то назвал по имени: "Мишка, проверь масть".

  Масть радовала. Он сорвал банк и сам стал банковать. Однако тут азарт и прошел. Недобро пацаны глядят, не рады его успехам, пора и раскланяться. Вспомнил также, что дома мама ждет. Еще ее надо порадовать: жив-здоров он, цел и невредим.

  – Объявляю стук!

  Прошелся по кругу, шесть раз удачно. Примолкли все, насупились, теперь уже смотрят совсем враждебно. Седьмым, последним, был приблатненный парень – "урка с мыльного завода". Загасил сигарету, посмотрел вприщурку, сплюнул через зубы:

  – Банк!

  Эх, лучше б проиграть. Но, видно, встал с правой ноги: везло, как утопленнику. Урка с мыльного, после дамы и восьмерки, потребовал третью карту. Выпал пиковый туз. "Мыльный" пошел красными пятнами от гнева, выпучил глаза и выплюнул быстро надуманное обвинение:

  – Подрезал!

  Запахло жареным. Драться Мишка умел и не боялся. Один на один – с любым. С детских лет научился бесстрашию в противостоянии. Но семеро... Или остальные, кроме урки, будут соблюдать нейтралитет?.. Был вариант сказать им: "Пацаны, я пошутил. Заберите ваши кровно нажитые вместе с моими, задарма полученными". Ну, нет! Не на того нарвались...

  Лишь вечером явился домой. Живым, но не таким уж целым и невредимым. До крыльца его сопровождал малец, который пас козу. Правда, Мишка так и не узнал, его ли он отговорил от плавания в океан. Он с трудом шел, опираясь на паренька, а коза следовала за ними и недоуменно блеяла.

  – Вот и я, мама, – с трудом выговорил, глянул кровавыми глазами и почти не различил ошеломленную мать. – Встречай. Вылечили меня и выписали.

  – Да что ж это такое, господи? – запричитала она.

  Хотела вызвать скорую.

  – Не надо. Отлежусь, – прошепелявил он разбитыми губами.

  Она стала обтирать его лицо мокрым полотенцем и, прикасаясь к ранам, страдальчески морщилась, как будто сама ощущала острую боль.

  Ласковый месяц май. Солнце заглядывает в окошко. На одинокой рябине, увековеченной Мишкой на акварели, прыгают с ветки на ветку вездесущие воробьи. В хате все прибрано стараниями матери. На кухонном столе – тарелка с крашеными яйцами. Золотистые, синие, зеленые, всякие. Три освященные в церкви кулича.

  Мать появилась; рада, что сын поднялся на ноги.

  – Христос воскрес!

  – И я вместе с ним, – охотно откликнулся он.

  В этот день воскрес человек и стал богом. Почему б не порадоваться такому благополучному исходу?.. Мать угостила кагором, своим любимым вином. Потом гости заходили – соседи и соседки, родственники.

  А девятого мая – опять праздник. К обеду явился Сашок, пропавший надолго. Мишка поднялся, присел на кровать. Выглядел он уже вполне неплохо, только отцветали синяки под глазами.

  – Что за информация на твоем табле появилась? – поинтересовался гость.

  – Да так, – Мигуэль осторожно коснулся затылка, на котором тоже была рана. – Последствия битвы на футбольном поле.

  Стали соображать. Сашок пожаловался, что он "по нулям". Тут у Мишки, сама собой, прошмыгнула мысль, что дружок только тогда вспоминает о нем, когда остается без копейки.

  – Между прочим, про тебя опять Изабелка спрашивала, – сообщил гость.

  – Какая Изабелка? Все та же?

  – Ну да, твоя. Чистотелова или как там ее. Говорит, ты так и не выполнил обещания. На дискотеку, что ли, обещал ее сводить. Она на тебя крепко запала.

  – Ой, да она так сильно кричит, – припомнил Мишка. – А я предпочитаю женщин тихих, безмолвных, похожих на мадонну Литту. Знаешь такую?

  – Нет. Но ты уши себе ватой заткни! – Сашок воодушевился, родив такую идею, но тут же скис. – Только вот Света нас на порог не пустит без цветов и шампанского. Тем более, в праздник.

  – "Миллион алых роз"?.. Но, увы, мне нечего пока продавать. Я так и не написал ни одной конъюнктурной картины. А на того бровастого, что у нас на кухне, никто не позарится.

  На кухне мать гремела кастрюлями. По радио пели песни. Благодушный баритон Льва Лещенко уверял, что этот день порохом пропах. Мишка нахмурил брови, сцепил руки, а на его лице появилось то выражение, с которым человек решает: или сейчас или никогда. Сашок приметил и спросил:

  – Что-то надумал?

  – Запускаем старый обкатанный вариант: "Моя мама спонсор", – ухмыльнулся Мишка и крикнул в коридор: – Эй, мам, где ты? Зайди, пожалуйста, к нам!

  Мать появилась в дверях – в праздничной кофточке. Но в руках крышка от кастрюли, которую второпях захватила с собой.

  – А ведь ты права, мама, – весомо сказал он. – Я поразмыслил. Мне и в самом деле пора жениться. Прямо сейчас решил идти свататься. День сегодня замечательный, вполне подходящий для такого случая. Да и лучший друг подоспел, компанию составит.

  – Знаю я вас, баламутов. Опять спектаклю хотите устроить.

  – Нет, в этот раз всерьез.

  – Ну, а если всерьез, Петра зови, – подумав, решила Марья Сергеевна. – Он тебе раньше вместо отца и наставника был, а теперь за свата пусть побудет. Без него – ни копейки не дам.

  Простая у него мать, но тоже с хитрецой. Ультиматум поставила. Уж с Петром-то, она полагала, обман не пройдет.

  – Ладно, – легко согласился Мишка. – Братана я уважаю. Ты правильно сказала: он, как троица в едином лице. Только не святой.

  На глазах у матери выступили слезы. Наконец и младший, рожденный ей в зрелых летах, за ум взялся. Как раз внуки, дети Петра, заскочили, чтобы попросить у бабушки денег на кино. Они и побежали за отцом.

  Сашок выслушал их переговоры в каком-то ступоре и, оставшись наедине с другом, немедленно приступил к дознанию.

  – Так мы к Светке и братана твоего потащим? – недоуменно спросил он. – А с кем он там топтаться будет?

  – Ну, я надеюсь, ты ему Светку и уступишь, – ответил Мишка. – Братану-то.

  – Ага, разогнался, – рассердился парень. – Я Светку никому не уступлю.

  – Тогда придется менять экспозицию. Пойдем в другое место.

  – В какое это другое? – с напрягом спросил Сашок.

  – Сейчас у моей мамки выясним. Уж кому как не ей знать, кто для ее сына в невесты подходит... Мам!

  Мать опять прибежала.

  – А как ты думаешь, к кому нам идти свататься?

  – К Аринке Сизовой, к кому же еще, – не задумываясь, ответила Марья Сергеевна.

  Сашок насупился.

  – Не дуйся, – оставшись с ним наедине, подбодрил Мишка. – Выбор моей мамки совпал с моим собственным. Тут видишь, какое дело. Изабелку я ведь сам вылепил. Подозреваю, что она до меня реально не существовала. Так, бродила какая-то тень по земле, без имени и фамилии. И я, конечно, несу ответственность за свое творение, слов нет. Но меня ведь тоже вылепили.

  Он подошел к зеркалу и пощипал пальцами лицо, точно был лепниной и проверял, застыла ли глина.

  То, что увидел в зеркале, сильно не понравилось.

  – Ну и морда, – покачал головой и опять окликнул мать. – Мам! У тебя случайно тонального крема нету?

  – На, мои очки надень, – предложил Сашок. Друг он и есть друг. Переступил через личные обиды и отдал фирменные солнцезащитные очки.

  Явился брат, Петр Алексеевич. В темно-синем костюме, степенный, с причесанными бровями и сейчас, как никогда, походил на Ильича, изображенного на портрете, который висел на кухне.

  – Ну, здорово, жених! – братья обменялись рукопожатием.

  А мать выдала подробную инструкцию о процедуре сватовства:

  – Слушайте и запоминайте, как раньше у людей делалось!..

  Кому как, а Мишке старые обычаи приглянулись, потому что включали в себя презентацию с крепкими напитками.

  Пошли в ближний магазин, который недавно подштукатурили, подкрасили, обложили плиткой крыльцо и после чего громко назвали "Супермаркетом". Купили там две бутылки "Кристалла" и круглый хлеб. Хотели еще купить шампанского, но мать оказалась не очень щедрым инвестором. А про цветы и говорить нечего. Свои еще не выросли, а заезжие торговцы просили очень дорого.

  По улицам бродили пьяные люди. Обнимались, целовались, поминая, что Христос воскрес, но и скандалили тоже. На балконе пятиэтажки кто-то водрузил трехцветный российский флаг и тотчас на соседнем балконе, будто на спортивном состязании, где представлены разные общества, взметнулось красное полотнище с серпом и молотом.

  А внизу, у входа в магазин, завязалась коллективная драка, и одного мужичка пырнули ножом. Он прислонился к стене и, размахивая ржавой трубой, дико кричал: "Не подходи! Замочу!"

  – Ладно тебе, – Мишка хладнокровно приблизился к нему. – Брось выступать. Тебя самого замочили.

  – А? Где? – растерянно спросил мужик, опустил голову, бросил трубу и руками прикрыл рану на боку. Оттуда хлестала кровь. Он разом ослаб и стал сползать вниз по стене.

  Мишка отдал сумку со свадебными реквизитами другу, а сам занялся незнакомцем, определяя на сколько серьезна рана. Кто-то вызвал милицию и скорую. Милицейский бобик подъехал первым. Бойцы разбежались, и сотрудники хотели повязать Мишку, оставшегося возле раненого.

  – Да вы что! – возмутился "жених". – Я первую помощь ему оказываю.

  Заверещала сирена "Скорой помощи". Из нее вышел знакомый врач с бородкой. Красивый, как Аполлон, спустившийся с небес, и печальный, как Сергей Есенин перед самоубийством.

  Мишка помог уложить раненого на тележку.

  – Много вызовов, да? – с сочувствием спросил.

  – Хватает. Травмы, брачные бои, отравления – полный букет. Столько праздников подряд даже для нашего неизнеженного народа – большое испытание, – меланхолично ответил врач и спросил, не меняя интонации: – Как твоя девушка?

  – Какая девушка?

  – Которую мы вместе спасали.

  – Ну вот, и ты мне про Изабелку. Я знать ее не знаю и не видел с того времени.

  – Странно. Ты так проникновенно уговаривал эту девчонку не умирать, что даже мне, ипохондрику, захотелось жить. Я видел ее в городе и, признаться, позавидовал тебе.

  – Чему завидовать-то? Обыкновенная шлюха, между нами мальчиками говоря.

  – В ней что-то есть, – не согласился доктор. – Она побывала в пограничной ситуации. А это многих выворачивает наизнанку.

  – Ага, понятно. Ты в нашем Содоме разглядел Мадонну, – кивнул Мишка. – Так в чем проблема? Нравится – подкати.

  – Насколько я понимаю в людях, она только тебе, своему Пигмалиону, верность хранит.

  – Ну, вот еще. Я к другой намылился.

  Доктор, уже сидя в скорой, подозвал Сорокина.

  – Слушай, если я заведу с той девушкой знакомство, можно передать ей содержание нашего разговора?

  – Это про то, что она...

  – Нет, более конспективно, – перебил доктор. – Что ты с другой встречаешься.

  – Ну, ты джентльмен. Ладно, передавай на здоровье!

  Машина отъехала, а к Мишке, который будто оцепенел, подошел Сашок.

  – О чем базарили? – спросил он.

  – Да так. Я свои авторские права на Изабелку доку передал.

  – А что задумался-то?

  – Вспомнил, как меня хотели на стадионе в шамбо с нечистотами спихнуть. Это называется пограничной ситуацией, Сашок. Хорошо, не до конца отключили, и я застрял наверху. Руками, ногами, зубами за жизнь и землю цеплялся. Им надоело со мной возиться, плюнули и ушли. Я очухался, дополз домой, смыл их плевки и, как видишь, до сих пор жив.

  ...В центр каравая вдавили солонку. Мишка прошелся по комнате – в темных очках, в «лучшем» костюме. И еще один аксессуар по совету брата добавил: в нагрудный карман воткнул белый платок, свернутый треугольником.

  – Ну, и как я выгляжу? – спросил вдруг охрипшим голосом.

  – Вполне, – первым откликнулся Сашок. – Похож на Квентина Тарантино в "Криминальном чтиве".

  – Вылитый, – Петр Алексеевич солидно кивнул в подтверждение, хотя и не помнил, а может, и вовсе не видел такого фильма и первый раз слышал о Тарантино.

  Мария Сергеевна тоже оглядела сына.

  – На бандюгана похож, – сказала, взволновавшись.

  – Ну что ж, – подытожил Мишка, – мнения присутствующих совпали.

  И пошли они втроем к соседям, сватать девушку в зеленой футболке, с которой он не общался с того памятного дня, когда прогулял на работу.

  – Я купец, у вас товар, – прямо с порога, солидным баском объявил Петр, пытаясь следовать наставлениям матери. – Ваша девица нам очень даже в нашем хозяйстве сгодица. А наш молодец-удалец назвался груздем и хочет залезть в кузов.

  "Молодец-удалец", подтверждая его слова, улыбнулся по-голливудски и раскланялся.

  – В какой еще кузов? – сурово спросил хозяин – кряжистый, густоволосый старик.

  Выглянула из комнаты ничего не понимающая девушка, бледная и черноволосая, с восточным разрезом глаз. Мария Сергеевна, называя ее Ариной упростила имя, как и сыну.

  – Момент, – объявил жених и назвал девушку правильно: – Мне надо с Кариной кое о чем пошептаться.

  Они скрылись в ее комнате. Остальные гости, Петр и Сашок, вместе с хозяином, сели за стол. Дед Сизов отдал распоряжение жене. Старушка хлопотливо забегала, выставляя на стол рюмки, вилки, тарелки и фирменный хозяйский закусон: квашеную капусту и копченое сало. Сизов был один из всех в предместье, кто упорно продолжал держать всякую живность в ветхом, дощатом сарае против дома.

  Петр Алексеевич открыл бутылку и разлил по рюмкам. Хозяин вытащил из хлебницы буханку, а принесенный гостями каравай велел отставить в сторону. Старик тоже знал традиции.

  – Как дочь решит, – объявил голосом, не допускающим возражений, и стал кромсать хлеб штык-ножом, с которым смело можно идти в рукопашную на врага или даже на медведя.

  Свою внучку старики устойчиво называли дочерью. На самом-то деле ее мама давным-давно, в шестнадцать лет, покинула отчий дом, а потом привезла им в подарок трехлетнюю дочь, а сама опять умотала. Правда, и "Арина" звала стариков только папой и мамой; это была их общая семейная тайна, про которую все соседи, однако, знали.

  Выпили и закусили, дипломатично поздравив хозяина с праздником. А Мишка, в девичьей комнате, вел трудные переговоры. Он ни разу еще здесь не бывал. К Сизовым и раньше заходил, но дальше общей комнаты, которая одновременно являлась кухней, не внедрялся. И ему было очень любопытно, как тут и что, и чем пахнет. Но любопытство укротил. Он смотрел на Карину через темные очки и пытался говорить складно.

  – Ты, наверно, догадываешься, что я к тебе не равнодушен. С десяти... нет, с девяти лет. На меня нападал ступор, когда на улицу выходила ты. Пацаны приметили и написали на сарае, где твой дедушка держит свиней: "Мишка – Аришка"... ну и так далее с разными вариантами. Сначала я стирал эти надписи. Потом мне надоело, и я доказал пацанам, что это не так. Набравшись храбрости, при всех обозвал тебя "дурой". Ты обиделась, а я приобрел репутацию хулигана. И еще раз пять повторял эти трюки... ну, с концентрацией храбрости.

  – Неужели шесть раз обзывал меня дурой? – спросила она, глядя на него темными, усталыми глазами.

  – Не люблю повторяться, – неохотно пояснил он. – Просто вошел во вкус и продолжал выступать в том же духе во всех случаях.

  – Я тому свидетель, – она слегка улыбнулась. – Ты ягненком проблеял в хоре. Ты взял директора школы за ухо, когда он на линейке ухватил твое. И директор отпустил первым.

  – Да, наш Иван Васильевич не терпел физической боли, – подтвердил Мишка.

  – Кстати, а за что он тебя так? – спросила она. – Я что-то не помню.

  – Я тоже подзабыл.

  Пришлось соврать. Он отлично все помнил. Директор невзлюбил его из-за рисунка, который Мишка сделал на последней странице тетрадки. А тетрадь вскоре попала на проверку, и рисунок стал известен всем. Под ним стояла надпись, не оставлявшая сомнения, кто изображен: "Иван Грозный инструктирует свою секретаршу".

  – Потом почувствовал, что мне больше не надо напрягать себя. Не буду скрывать – да и ты наверняка знаешь, что я на два года попал в колонию для малолетних. Ну, правда, нет худа без добра. Я там специальность приобрел.

  – Значит, всему я была причиной. И сейчас ты пришел за компенсацией?

  – Ты слепила меня, сама того не ведая. А я застрял в хулиганах и окончательно потерял тебя. Ты настойчивая, целеустремленная, учишься на юридическом и скоро сама судьей станешь. Вполне понимаю твое стремление выбраться из приватизированного барака, – он торжественно возвысил голос, – и по мраморным ступеням Дворца правосудия взойти в новую жизнь.

  – Так уж и судьей, – она покачала головой. – А откуда ты знаешь, где я учусь?

  – Заочное отделение, группа сто шесть. Однажды наша почтальонша, видать, по ошибке сунула твой пакет в мой ящик. Я хотел тебе помочь и сделать задание. Даже в городскую библиотеку записался. Но потом понял, что наскоком не возьмешь, и положил пакет в ваш ящик. И вот теперь, после долгих лет ожидания и терпения, я опять набрался смелости, а может, наглости...

  – Ты еще раз хочешь обозвать меня "дурой"?

  – Нет, хочу с запозданием высказать первое впечатление...

  – Не надо! Много лет миновало.

  – Да, пятнадцать лет псу под хвост. Мне тогда не хватило смелости. Наверно, потому, что прилежным мальчиком был, маму слушался. Но теперь что молчать... Ты хоть допускаешь-то, что и хулиган может влюбиться?

  – Михаил...

  – Мигуэль, – поправил он.

  – Пусть будет Мигуэль, – она не удивилась, тоже знала его паспортное имя. – Зачем тебе все это? Ты и так не скучно живешь. И в женском обществе недостатка не испытываешь.

  – Так-то оно так, – вздохнул он. – Но меня все чаще преследует невезуха. Неожиданные препятствия на голом месте возникают. Вот я и подумал: а вдруг все из-за того, что ты есть.

  – Опять я виновата, – с грустью сказала она. – Можно подумать, ты за открепительным талоном пришел.

  – Да уж какой там талон. Я, вот, в кругосветное плаванье хотел податься. Валялся на верхней полке плацкартного вагона, и всего про двух человек вспоминал. Про мамку свою, которая меня невзначай родила, и про девушку в зеленой футболке. Вот что, Карина. Скажи "да", и я стану другим человеком, удобным для тебя. Самому мне перемениться решимости не хватает.

  – Знаешь, что? Копай в другом месте.

  – А может, и вовсе не копать?

  – Дело твое.

  – Эх, – вздохнул он. – Копать или не копать. Опять все тот же вопрос. Как на презентации в отделе кадров ДРСУ. Ну, ладно. Может, еще выкопаю чей-нибудь череп и произнесу невнятный монолог... Но ты, вижу, мне совсем не веришь? Считаешь за обычный треп? – спросил и не услышал ответа. – Хорошо. У тебя альбом есть? А бритвочка найдется?

  – Зачем?

  – Кровью хочу в твоем альбоме свое запоздалое признание записать.

  – Фу, какой ужас, – она вздрогнула. – Нет, нет и нет.

  – Погоди, – уговаривал он. – Скажи хоть: "пока нет".

  – Ну, хорошо. Пока нет... Вообще-то я, пока не закончу учебу, замуж и не собираюсь.

  – А сколько тебе еще учиться?

  – Минимум два года.

  – Терпимо, – кивнул он. – Руку дай подержать.

  – Зачем?

  – Чтобы сохранить свои чувства еще на два года. – Не дожидаясь разрешения, взял ее руку. Ладонь у нее была узкая и прохладная. Ощущая себя кудесником, легонечко сжал и застыл, надеясь, что её пальцы разогреются до высокой температуры... Но девушка потихоньку высвободила ладошку.

  Он один вышел на кухню. Все повернулись к нему. На его лице появилась улыбка, удрученная и радостная одновременно.

  – Сказала "пока нет"! – объявил с таким видом, словно речь шла о минутной задержке.

  Его брат распечатал вторую бутылку. Хозяин захмелел и начал жаловаться на дочь-внучку.

  – Сидит, сидит, а чего сидит? Уже и так ученая. Конечно, пора бы ей замуж. Но по Сеньке ли твоя шапка, Михаил? Ведь ты еще тот шалопай. Я против тебя тут уже высказывался, и мнения не изменю. Прямо в глаза скажу... Тьфу ты, где они, твои глаза? Зачем очками прикрыл? От долгов скрываешься? А ну, сними!

  – Через неделю сниму, – пообещал Мишка.

  – Ладно, потом посмотрим, раз и дочь за перспективу отношений, – смягчившись, решил Сизов. – Эх, поженились ба, детей родили, и некогда было б дурака валять. А я внуков с удовольствием понянчил бы.