Текст книги "В золотой долине (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

  Мать соорудила парням нехитрую закуску в виде яичницы, и пошла в огородик убирать урожай. После второго стакана Мишка более подробно рассказал, что с ним произошло.

  – До Хабаровска добрался нормально. Наелся до отвалу с попутчиками, завалился на полку и задремал под стук колес. А они у меня все спрашивают и спрашивают: куда, мол, черти тебя несут?

  – Попутчики, что ли, спрашивали? – уточнил Сашок.

  – Да не попутчики, а колеса. Прямо по мозгам стучали: куда едешь, куда едешь, куда едешь. И я даже засомневался: а туда ли я, в самом деле, еду и зачем. А потом в Хабаровске, одолев первую часть пути, я еще через одно испытание прошел. Надо было в аэропорт добираться – но тут, прямо на привокзальной площади, вижу, пиво продают...

  – Ну, с тобой все ясно, – усмехнувшись, ввернул Сашок.

  – Да, понимаешь, повторилась та же история. Помнишь, как в сквере?.. И в Хабаровске тоже нашелся теоретик, который убедил меня, что жизни надо радоваться, прежде рассуждений о ней. Он нашего Стефаныча знает. Я даже подумал, что все они, эти бомжи-теоретики, входят в какую-то всероссийскую масонскую ложу.

  – Скажи еще, в мировую. Типа Бельведерского клуба, – Сашок иногда любил применять иностранные слова и понятия, значения которых знал приблизительно, а то и вовсе не знал. – А ограбил-то тебя кто?

  – Да никто меня не грабил. Сам готов был снять с себя последнюю рубаху.

  – Так ты и к брату в Петропавловск не попал?

  Мишка приставил палец к губам и посмотрел в окно. Мать выкапывала морковку.

  – А на какие шиши было лететь?.. Да и понимаешь, тут какое дело: вариант возвращения домой у меня постоянно сидел в голове. И это не самый худший вариант. Мать-то одна осталась. Да и назад куда проще оказалось вернуться. На грузовой станции в товарняк залез, кошму от оборудования отодрал, накрылся с головой и – через десять часов опять здесь, в родном краю, в долине золотых шаров и нищих бродяг.

  – Все понятно. Заскучал по крыше дома своего, – стихами из песни высказался Сашок. – И по тебе, меж прочим, тут кое-кто скучает. Ты, Мишка, сильно приглянулся Изабелке.

  – Какой Изабелке?

  – Забыл? С которой кувыркался у Светы.

  – А она разве Изабелка?

  – А кто ж еще?

  – А, врубился. Конопацкая, – припомнил Мишка. – Изабелла Аркадьевна, как же, как же.

  – Фамилию и отчество не знаю.

  – Точно, – окончательно припомнил Мишка. – Конопацкая. У нее же по всему личику конопатинки рассыпались. А когда побледнела, прямо заметные стали.

  – Не замечал. Наверно, сошли.

  – Если сошли, то она уже Чистова. Или Чистотелова. До встречи со мной у нее, наверно, не было ни имени, ни фамилии. И она воспользовалась тем, что я придумал.

  – Так что ей передать?

  – А ничего, – великодушно ответил Мишка. – Я ее породил, пусть теперь самостоятельно существует.

  Сашок неодобрительно хмыкнул, но тут же забыл про Изабелку и перевел разговор на другую тему.

  – Слушай, а тетя Маша мне сказала, что ты вернулся из-за морской болезни. Это хоть правда?

  – А кто его знает, может, и подвержен, – Мишка пожал плечами. – Не удалось проверить. Но в будущем, дай бог, еще проверю. А пока и тут, на суше, поморячу.

  – И куда ты направишь свой форштевень? – спросил Сашок.

  Мишка, не задумываясь, ответил в его манере:

  – Относительно того, что касательно, я уже сделал свое резюме. Так что скоро отдам концы.

  Тут и мать заглянула с улицы, предложила парням выкопанную морковку. И, конечно, тоже заинтересовалась, чем намерен заняться сын. Ей Мишка нешифрованно ответил, что завтра же пойдет устраиваться на работу. Мать одобрила его намерение, но засомневалась, возьмут ли куда.

  – Была бы шея, хомут найдется, – самонадеянно сказал Мишка и с хрустом откусил свежевымытый овощ.

  Он многое чего мог наобещать, особенно после портвейна. А мать не зря сомневалась. Она все знала о своем городе. Первый ее муж, отец старшего сына, работал в шахте и погиб в забое, вместе с товарищами, от взрыва метана. Петр, едва вырос, тоже пошел работать в шахту, как она не отговаривала. Ну, да собственно, куда еще идти? Раньше городок и был шахтерским; с десяток шахт выдавали на-гора бурый уголь. Марья Сергеевна подолгу замирала, представив сына на пятьсот метров под землей. Но потом эти опасения прошли: шахты закрывались одна за другой, и, наконец, перестала действовать последняя, где вкалывал Петр. А еще закрылись три фабрики, не успев выйти на проектную мощность. Швейная, трикотажная и ковровая. Ну, это-то ладно. Не швеей же Мишке устраиваться и не ткачом. Потерял, паразит, такую хорошую работу на ТЭЦ, которая еще сто лет будет работать. Электричество и тепло всегда нужны. А уголь теперь эшелонами прут с дальних разрезов.

  Ну, пусть сам работу ищет. Марья Сергеевна, припомнив обещание сына устроиться, нещадно подстегивала его. Однако в понедельник он никуда не пошел, сославшись, что день тяжелый, да и лично для него всегда неудачный. Ладно, так и быть, согласилась она, но пригрозила: если утром во вторник он не встанет спозаранку, то окатит его холодной водой из ведра.

  – Договорились, – согласился он. – Готовь к утру ведро с водой и мой лучший костюм.

  Во вторник, еще не было восьми, мать зашла в его комнатку и стащила одеяло. Хорошо, что холодной водой не облила.

  – Ладно, встаю, – Мишка поднялся. – Ну и где мой лучший костюм?

  Она принесла тщательно вычищенный, отутюженный костюм кофейного цвета. В том, что он у сына лучший, сомневаться не приходилось: костюм был единственным.

  – И галстук давай.

  – Какой из двух? – спросила мать.

  – Ну, этот... в крапинку.

  – Он ведь с дырочкой. Ты ж сам, паразит, сигаретой прожег.

  – Ну, давай другой.

  Второй был в крупный желтый горошек. Повязав галстук замысловатым узлом, Мишка выглянул в окно.

  Ночью прошел дождь, и теперь даже в комнате стало сыро, прохладно. Он с сожалением припомнил, что по собственной дурости лишился новенькой куртки, и сверху надел плащ – раньше светло-бежевый, но теперь выцветший и посеревший. Когда-то, еще юношей, Мигуэль де Сааведра рассекал в нем по улицам родного города. Шикарный был плащ, с погончиками на плечах, с фирменными пуговицами, с иностранным лейблом на воротнике. Плащ купил за границей и преподнес в подарок брат Павел.

  Собравшись, Мишка осмотрел себя в трюмо. Пуговицы плаща на груди не сходились. Пришлось оставить их расстегнутыми. Зато теперь за версту виден "лучший костюм" и галстук в горошек.

  В прихожей его застал брат, зашедший проведать мать. Он был на восемнадцать лет старше Мишки. Виски у него уже поседели, но брови оставались густыми и темными, как у Леонида Ильича на портрете, висевшем на кухне. И вообще Петр Алексеевич выглядел так же степенно и важно, как бывший генсек, только на груди у брата сроду не висело ни одной медальки, не говоря уже об орденах... Когда-то вручали ему значки "Победитель соцсоревнования", но Петр их хранил в шкатулке.

  – Куда с утра вырядился? – спросил он.

  – Пойду на работу устраиваться.

  – И кем, если не секрет?

  – Не отказался бы от должности директора женской бани, – бодро и не задумываясь, ответил Мишка.

  – Эх, – вздохнул Петр Алексеевич. – В прежние времена тебя сослали бы куда-нибудь подальше. За тунеядство. Я сам бы порекомендовал.

  – И куда б ты меня законопатил?

  – Да уж не в Сочи! Отправил бы в Якутию, – сурово определил Петр.

  – Сгодится, – бодро откликнулся Мишка. – Я бы и там не пропал. Я же часто с бодуна, а на похмелье у меня глаза узкие, и по-ихнему, по-якутски, могу базарить.

  – Неужели? – с удивлением спросил брат. – А ну-ка скажи что-нибудь.

  – Моя есть ваша начальник, – выдал, коверкая язык и пальцами растянув глаза, Мишка. – Слушай моя команда: лопата на плечо – ать-два. На промывка золото – шагом арш!

  – Дурак ты, – Петр остыл в своем любопытстве. – Клоуном бы тебе в цирк.

  – Да работал я уже в цирке! Когда они к нам на гастроли приезжали. Только не клоуном, а главным подметальщиком манежа... Ну, я пошел.

  – Удачи.

  – Спасибки.

  Мишка и сам верил, что удача будет сопутствовать ему. Кратчайшим путем вышел к центру города, к большой площади. С одной стороны расположился Дворец Культуры Угольщиков – это по старой памяти, хотя уголь в их городе уже не добывали. Можно было, конечно, заглянуть и во Дворец. Но там только бильярдная теперь функционировала. А в бильярдной – должность маркера, конечно, занята. Еще был кинозал; однако престижная должность киномеханика тоже занята. Хотя, какая ж она престижная. Это раньше, да. А теперь в кинотеатр ходят два калеки да три чумы. Ну, сохранилась при Дворце библиотека. Но там вообще нечего делать.

  За монументальным зданием, которое начинали строить пленные японцы в одна тысяча лохматом году, начиналась зона отдыха – парк и стадион. Тут он раньше гонял в футбол, и не без успеха, входя одно время в юношескую сборную города. А прямо по курсу, в просторном сквере, высились три могучие фигуры – памятник красным партизанам, отличившимся в Гражданскую войну. За каменными исполинами начинался лесной массив. Поэтому ансамбль из партизан так и называли "Трое вышли из леса".

  Сорокин подошел ближе и увидел, что у низкого постамента памятника, на корточках, сидит коротко стриженый парнишка восточного происхождения и подкрашивает постамент кистью, макая ее в ведерко с черным лаком

  – Здравствуй, Хо ши мин! – поприветствовал его Мишка.

  – Моя не Хо ши мин, моя Пак Ин Чер, – с подобострастной улыбкой поправил маляр.

  – А, ну спутал, извини. Что делаешь?

  – Скоро праздник. Дали задание.

  Мишка хотел спросить, какой праздник, но догадался сам. День Шахтера, который по привычке еще отмечали, прошел, и теперь приближался День города. Пятидесятый по счету. Наверно, скоро этот статус снимут, и опять будет рабочий поселок... Вообще-то нет, корейцы и китайцы спешат восполнить убыль населения.

  – А от какой ты организации, Пак?

  – От Коммунхоза, – тот продолжал приветливо улыбаться.

  "Вот куда можно устроиться, – подумал Мишка. – Но только не маляром. Западло мне, сыну художника и самому без пяти минут художнику, маляром".

  Здесь же, в сквере, слева от каменных партизан расположился стенд с портретами "Лучших людей города". Он давно не обновлялся за неимением средств в бюджете и сильно пообтерся. С левой шеренги на Мишку внимательно смотрел брат Петр – в шахтерской каске, с фонарем на лбу. И надпись внизу под портретом подтверждала, что это передовой шахтовый слесарь Петр Алексеевич Сорокин (мать после первого мужа фамилию не меняла, и все три брата оставались Сорокиными). А рядом изображения еще нескольких знакомых лиц. Ну, тут никак нельзя равнодушно пройти. Он вернулся к добросовестному корейцу (или китайцу).

  – А ну-ка, Ким Чен Ир, дай на минутку кисть и ведро, – попросил и, не дожидаясь позволения, чуть ли не вырвал кисть из рук опешившего рабочего.

  Первым делом подошел к портрету брата и, от старания высунув кончик языка, аккуратно написал под портретом: ЛАБУХ. Затем приблизился к портрету цивильно одетого мужчины с добродушным лицом. Под этим значилось: "Г. М. Платов – тренер детской спортивной школы". Мишка горестно посмотрел на него, пробормотал: "Эх, Гоша", – и, макая в ведро, стал обводить портрет черной рамкой. А на теле портрета сделал уточняющую надпись: СГОРЕЛ ОТ ВОДКИ.

  Дальше его заинтересовал портрет лысого, благообразного мужчины с ласковыми глазами. Под ним надпись поясняла: директор музыкальной школы. И тут пришлось внести изменение: НАРКОДИЛЕР ФРОЛ.

  Под носатым мужчиной Мишка подписал: ПЕДОФИЛ КЕША. Под портретом симпатичной женщины с цветным галстуком-бантом (директор текстильной фабрики) внес уточнение: НАША МАМОЧКА.

  Знакомых лиц оставалось еще много, и он продолжал трудиться. Но вдруг его резко окликнули.

  Позади стоял знакомый сержант, который отказался выдать справку, что он, Мигуэль Серафимович Сорокин, является подозрительной личностью.

  – Опять хулиганишь?

  – Ничуть, – не растерявшись, ответил Мишка. – Вношу поправки в связи с реальными переменами в жизни. Вон то, – показал кистью, – мой брат. Мне бы не знать, кто он сейчас. Этот – бывший тренер по футболу. Запил, когда ДСШ закрыли. Ну, а энто мурло – в настоящее время зону топчет. И теперь сам свой задок мужикам подставляет.

  – Про этого знаю, – хмуро вставил сержант. – Ты вали отсюда быстрей, пока я добрый. А то пятнадцать суток схлопочешь.

  – Слушаюсь, товарищ командир, – осклабился в улыбке Мишка. – Основную работу я уже проделал.

  Он отдал корейцу ведро и краску и пошел дальше – к деловой части города. Вскоре попалась одноэтажная контора Горкоммунхоза. Прошелся, разглядывая таблички на дверях.

  – Вам чего? – спросил вышедший из кабинета выбритый, прилично одетый мужчина.

  – Я на работу устраиваться.

  – У нас вакантных мест нет. А кем бы вы хотели?

  – Да вот, замечаю, запустили вы город. Дизайнером по ландшафту возьмете?

  Этот фраер ничего не ответил, усмехнулся и скрылся в другом кабинете. "На дизайнера и нарвался, – решил Мишка. – Ну, на нет и суда нет".

  Дальше, в переулке, расположилось дорожно-ремонтное строительное управление, сокращенно ДРСУ. Эта контора еще функционировала, судя по тому, что не все асфальтные дорожки в городе заросли травой-муравой. В недра здания его не пустили, а вышедший к проходной хмурый господин спросил:

  – А что ты можешь?

  Вообще-то в кармане у Мишки лежало удостоверение сварщика шестого разряда. Но пресная физиономия спрашивающего так и подмывала ответить словами из анекдота:

  – Копать могу.

  – А еще что? – брюзгливо спросил служащий.

  – А могу и не копать.

  – У нас экскаватор копает.

  Фу ты – ну ты, продвинутый какой. Ну и пусть себе копает. Мишке расхотелось работать в одной компании с этим долбаком, который анекдотов не понимает. Он так и не вытащил удостоверения. Да и на самом-то деле у него был четвертый разряд, но "ловкость рук и никакого мошенничества" повысили квалификацию. Он вытравил прежнюю запись перекисью водорода и сделал свежую. Жаль, что разрядов существовало всего шесть, а не четырнадцать, как при Петре Первом. Мишка еще из школы помнил, что раньше были такие: "генералы от кавалерии". А он мог бы стать "генералом от сварки". Все умел: потолочную сварку, любую другую. Даже варил, повиснув вниз головой. По крайней мере, Митрич не обижался, только хмыкал одобрительно: "Ты как обезьяна. Жаль хвоста нет, легче было б цепляться". Шутил он мало и, придумав эту шутку, только ее и повторял.

  Дорога пошла в гору. Возле нового, недавно открытого супермаркета "Не проходите мимо" Мишка встретил местного композитора Геру Трегубова, которому когда-то, играя в футбол, сломал ногу. Столкновение было очень сильным, на предельных скоростях обоих. Бедный Гера, вылетев за пределы поля, и головой еще о бетонную скамейку ударился. Сейчас он, худой и бледный, в просторном пуховике, шел, никого не замечая и прижимая к груди яркую коробку. Может, на ходу сочинял симфонию.

  Сорокин остановился и покачал головой. Надо же, родители этого парня нормальные люди; отец – известный в городе человек, в горсовете заседает, а мать вся в бизнесе – деловая, дальше некуда. Целую сеть складов, магазинов держит. А вот сыночка будто пыльным мешком из-за угла ударили.

  Гера наткнулся на человека, нарочно вставшего на его пути, и недоуменно сощурился. Ко всему, он еще был и близорук.

  – Ну, привет, Геракл!

  – Здравствуйте, – вежливо и недоуменно отозвался композитор. – Вообще-то я Герасим.

  – А, приму к сведению. Неужель меня не припоминаешь?.. Мы ж вместе в футбол играли. Я тебе еще ногу сломал и попытался кость на место вправить. Прости, не получилось. По анатомии у меня двойка была. Но, как говорится, нет худа без добра. Ты после того случая на музыку переключился. Благодарить меня должен.

  – Спасибо, – послушно сказал Гера.

  – Над чем сейчас работаешь, если не секрет? Над оперой, опереттой или, по примеру Себастьяна Баха, фуги сочиняешь?

  – В мэрии попросили к юбилею города что-нибудь написать. Вот этим сейчас и занимаюсь.

  – И как успехи?

  – Музыка почти готова, а со словами до сих пор мучаюсь, – Трегубов оживился. – Вот посудите сами. Как думаете, не слишком ли пафосно первая строчка у меня звучит: "Синие сопки наш город пленили".

  Мишка огляделся. Городок лежал в долине, окруженный сопками. Ближние желтели березами и осинами, зеленели лиственницами, а дальние даже сейчас, осенью, и точно, казались синими. А рядом торчала рукотворная сопка, созданная стараниями брата Петра и его товарищами шахтерами. Ее вершина еще дымилась, но подножие уже заросло травой и мелким кустарником.

  – Гляди-ка, реально схвачено, – удивился он, как будто впервые увидел, и авторитетно добавил: – Но картина не полная. Про искусственные наши сопки ты не упомянул.

  – Я вас понял, – откликнулся Гера. – Но ведь шахты-то уже закрылись. Я делаю упор на природу. Кстати, – живо продолжил он. – Недавно американский фильм смотрел. Знаете, через какое время Земля излечится от наших рукотворных дел, если человечество внезапно вымрет?

  – Хм, интересно. Базарь!

  – Всего за пятьсот лет. И следов никаких не останется, будто нас никогда и не существовало. Асфальт прорастет травой, небоскребы развалятся, Богиня свободы поржавеет и рухнет в океан. Только египетские пирамиды сохранятся.

  – Но мы не вымрем, – оптимистически объявил Мишка. – Назло природе. Так что добавь мажору. И я тебя умоляю, не злоупотребляй бемолем. А когда окончательно закончишь, обязательно пришли мне. Ужо я по достоинству оценю.

  – Прислать текст или ноты? – уточнил Гера.

  – И то, и другое.

  – А куда?

  – Я по-прежнему обитаю в своем особняке, что на улице Пушкина, дом четырнадцать, квартира шесть. Но если забудешь, спрашивай Мигуэля Серафимовича Сорокина. Меня все знают, – подробно разъяснил Мишка.

  – Так вы теперь тоже музыкой увлеклись?

  – Ко всему интерес имею.

  – И в футбол по-прежнему играете? – даже с какой-то завистью спросил композитор.

  – А то, – подтвердил Мишка. – Меня в Италию приглашают, за "Сампдорию" выступать. Вот только не знаю, ехать или нет. Боюсь, поддамся соблазну, подпишусь на это дело и потеряю свободу. Там же все строго по распорядку: игры, тренировки, а по вечерам купание в Адриатическом море. И никуда ведь не денешься, придется выполнять.

  – Свобода это осознанная необходимость, – скромно заметил композитор. – Или, как я слышал по телику, это круг нашего вращенья, к которому мы прикованы цепью. Притом, длину цепи мы определяем сами.

  – Ты что гонишь? Какой круг? Какая цепь? – возмутился Сорокин. – Пересмотри свою концепьсию, а то для тебя небо будет казаться с овчинку и при полной свободе. А я, даже сидя в клетке, небо незарешеченным видел. Ты пораскинь, мозгами-то.

  – Хорошо, я подумаю, – согласился композитор.– А в какой клетке вы сидели?

  – Во всяких приходилось, – проворчал Мишка. – А че ты так бережно прижимаешь к своим грудям?

  – Пирожные "Рафаэлло", – встрепенулся Гера, развязывая ленту на коробке. – Угощайтесь, пожалуйста!

  – Они мне в Италии еще надоедят. Ну да, ладно, одно возьму, чтобы не обидеть. – Мишка угостился пирожным и тут же откусил от него. – А пуховик тебе, я гляжу, великоватый. Еще одного такого композитора можно вовнутрь впустить.

  – Да, я сильно похудел в последнее время, – согласился Трегубов. – Мама меня на обследование в краевую больницу возила, профессорам показывала.

  – И что?

  – Не выяснили.

  – А на мне плащ не застегивается, – посетовал Мишка.

  Вот, ей-богу, не просил он Трегубова меняться, композитор сам предложил, и тут же с готовностью стал расстегивать пуговицы пуховика.

  – Погоди-ка... – Мишка приостановил его. – А зачем мне, собстно, в Италии пуховик? – раздумывая, спросил он. – Еще не хватало там париться. Ладно, носи сам! Ты еще поправишься, Герасим. Чем питаешься? Небось, какой-нибудь иноземной гадостью?.. Бери пример с меня! Налегай больше на картофан, а для аппетиту красное винцо употребляй.

  – Вы уж подскажите, какое именно.

  – Рекомендую портвейн "Три семерки". Также неплохо идет вермут. Только, когда берешь, проверяй на прозрачность. Если шибко мутное, требуй замены. Да смотри, чтобы куски свеклы в ем не плавали. Хотя свекла, сама по себе, тоже неплохой продукт. Способствует пищеварению, нормализации стула, ну и тому подобному...

  Надавал композитору кучу советов, съел еще одно пирожное и побрел дальше. Попалась на пути баня, куда он хотел устроиться директором. Но на дверях висели сразу две таблички: "Нет горячей воды" и "Закрыта на капитальный ремонт". Дальше – сквер, где он пил пиво. Все, приплыли. На дымящиеся трубы ТЭЦ можно было только взглянуть с сожалением. И теперь следовало переместиться на другой конец города. Однако пешком идти не хотелось, автобусы курсировали редко. Мишка поднял руку, останавливая проезжавшее мимо такси.

  Сел рядом с водителем, неторопливо достал пачку "Примы". Но она оказалась пуста. Он смял пачку и выбросил, самовольно приоткрыв стекло.

  – Слушай, угости, а? – попросил таксиста.

  Тот вытащил пачку сигарет с фильтром. Мишка "угостился" и прикурил.

  – Куда ехать-то? – спросил таксист, пока не трогаясь с места.

  – А куда ехал, туда и езжай.

  – Ты загадки мне тут не загадывай, – недобро сказал таксист. – Говори, куда.

  – На семнадцатый километр.

  – Двести.

  – Скинь сотню. Тебе ведь, так или иначе, к центру возвращаться, – попробовал поторговаться Мишка, но, видя, что таксист, отнесся к этой идее крайне недобро, примирительно добавил: – Ладно, погоняй лошадей!

  Проехали весь город, и остановились на другой окраине. Мишка "вспомнил", что наличными у него нету, и предложил выписать чек. После долгих препирательств, таксист согласился. Сорокин сообщил адрес и на листке, который водитель вырвал из блокнота, написал: "Транспортные расходы – 200р. М. Сорокин". Его замысловатой росписи позавидовал бы министр финансов.

  – Моя мама с тобой рассчитается, – устно пояснил он. – Ее звать Мария Сергеевна.

  Однако и в этом районе города работы не нашел. Сам убедился, что все три фабрики – трикотажная, швейная, ковровая – не Работали. Еще тут размещалась фабрика пианино. Но на проходной висело объявление, что имущество распродается. Понятно, в связи с банкротством. Никто не хочет покупать изготовленные здесь инструменты. Перевелись в городе пианисты... Нет, остался Гера Трегубов. Он-то каждый день музицирует. Только богатая мама наверняка прикупила ему что-нибудь импортное, добротное.

  Пришлось вновь повернуть к центру города. Но такси на этот раз Мишка не стал брать. Неуспех по трудоустройству не позволил ему шиковать дальше.

  Шумел и гудел рынок. За прилавками – китайцы, корейцы да наши, на все согласные женщины. Кем пристроиться? Снабженцем, торговым агентом?.. Нет, увольте. К торговле Мигуэль де Сааведра относился с предубеждением. Так же, как и к службе в милиции. Непонятно, почему. Наверно, мешала генетическая память. Не было в его родне ни торгашей, ни милиционеров. Правда, один из дядьев, окончив техникум, занялся торговлей, даже до заведующего продуктовой базы поднялся. Однако, не удержавшись от соблазна, сделал пересортицу селедки. За что и посадили. Отсидев срок, устроился на более привычную для своего менталитета работу: пошел крепильщиком в шахту. Впрочем, это случилось давно, и сейчас дядька Иван, маясь астмой, радикулитом и силикозом, сидит на пенсии.

  Уже к концу рабочего дня, ни на что не надеясь, Сорокин заглянул в Комбинат Бытового Обслуживания. Там, правда, он уже работал. Но может, не помнят. Черт подери, не забыли вовсе!

  – Да знаю я тебя, – можно сказать, дружески проворковала приятная во всех отношениях женщина, инспектор отдела кадров.

  – Нет, Тамара Викторовна, не знаете, – попытался он доказать ей, разглядывая узоры на светлой кофточке, через которую просвечивал наполовину открытый бюст. – Я уже другой. Повзрослел, набрался знаний, остепенился...

  – Кандидатскую, что ли, защитил? – с любопытством спросила кадровичка. Подняла руки к голове, вроде желая поправить прическу, и ее грудь обозначилась во всей красе.

  В голливудских фильмах, которые доводилось смотреть Мишке, мужиков часто обвиняли в сексуальном домогательстве к женщинам. У них там такая статья в уголовном кодексе есть. Посмотрел не так, сказал не то. А почему в отношении женщин подобной статьи нет? Это ведь явная дискриминация по половому признаку. Не мешало бы дополнить, типа того: "Провокационные действия женщин, подталкивающие мужчин на сексуальные домогательства в отношениях с женщинами".

  Мишка с неохотой отвлекся от законотворчества, вызванного прозрачной кофтой кадровички, и ответил на ее вопрос:

  – Да нет, я в другом смысле. Сегодня у нас что? Вторник? Так вот, в среду исполнится три дня, как я начал вести исключительно трезвый образ жизни.

  – И экипировался надлежащим образом, – поощрительно кивнула она. – В костюме, при галстуке.

  – Верно заметили, Тамара Викторовна. Я без галстука, как и всякий уважающий себя джентльмен, ходить не мыслю.

  – А галстук-то у тебя в горошек, джентльмен, – улыбнулась она. – И плащ в подмышках жмет.

  – О вкусах не спорят, – вывернулся он.

  Вообще-то обаянием Мигуэль де Сааведра обладал и теперь улыбчиво смотрел ей в подведенные глаза, про бюст только подразумевая. Тамара уступила, как уступали ему многие женщины.

  – Ладно, возьмем с недельным испытательным сроком, – возвращая предъявленные "корочки" сварщика, решила она.

  – А кем?

  – Пока разнорабочим, а там видно будет.

  – Может, аванс выпишете?

  Не выписали, и домой он вернулся пешком. Там на него напустилась мать.

  – Ишь, олигатор нашелся! – смешивая два понятия, заругалась она. – На таксях он, видите ли, разъезжает. А мне у соседей пришлось занимать, чтобы расплатиться.

  На другой день уже с метлой в руках, и опять же в костюме и при галстуке, как истый джентльмен, Мишка подметал внутренний двор мастерских. Навыки работы в приезжем цирке пригодились. Однако спецодежду пока не выдали, жмоты. А погода продолжала портиться. Откуда-то с Севера, наверно, с Якутии, куда его хотел отправить брат, подул резкий, холодный ветер. Сорокин закурил, поежился и, вспомнив про встречу с Герой, досадливо подумал: "Ну, не дурак ли я? От дармового пуховика отказался".

  Ветер завыл особенно злобно, и он выплюнул окурок вместе с мыслями. "Ладно, переживем!" На следующий день, переступив через заявленные принципы, вышел на работу не в костюме и галстуке, а в драном свитере и когда-то принадлежавшем брату Петру армейском бушлате.

              * * *

  Зима, слава богу, прошла без приключений. Кабы Серафим Иванович вновь приехал, то, небось, сильно удивился. Сын, следуя его совету, сделал попытку приобщиться к "багажу, накопленному человечеством". Мишка в кои-то веки посетил библиотеку при Дворце Культуры. Он хладнокровно миновал бильярдную, из которой соблазнительно доносились перестуки шаров, прошел в дальнее, глухое крыло, куда редко кто забредал, поднялся на второй этаж и попал собственно в библиотеку. Две сотрудницы, скучавшие без дела, встретили его приветливо. Обе уже успели испортить зрение и носили очки.

  – Что вы хотели? – спросила та, которая помоложе, в светлом платьице с короткими рукавами.

  – Я юриспрюденцией интересуюсь, – разъяснил он, стащив с головы вязаную шапчонку.

  – Юриспруденцией, – поправила его вторая библиотекарша, постарше, в платье с длинными рукавами.

  – Знаю, – кивнул он. – Но мне такой прононс больше нравится. Вы уж не будьте так строги к моим заскокам.

  Они пообещали подобрать литературу, но прежде попросили записаться и получить читательский билет.

  – Нет, давайте обойдемся без бюрократических проволочек, – пытался отказаться он.

  – Но это же нетрудно, – уговаривали его сотрудницы. – Мы мигом все оформим.

  – А оно мне надо?

  – Хорошо, раскроем свои карты, – переглянувшись с молодой, сказала старшая. – Вам, может, не надо, но у вас есть возможность без особых усилий сделать для нас доброе дело.

  Они поведали, что в библиотеку мало кто ходит, и ее собираются закрыть, а им, бессменным сотрудницам, грозит сокращение. И каждый новый читатель для них – шанс на спасение.

  – А, ну тогда ладно, – согласился он.

  Отчего же, без особых усилий ни сделать доброе дело? Вот только и на этот раз никаких документов у него с собой не оказалось. Библиотекарши всему поверили на слово. Конечно, можно было, на всякий случай, насочинять что-нибудь правдоподобное, но в ответ на их доверие и он доверчиво выложил свои паспортные данные. И, может, впервые в жизни без оглядки и сожаления назвался так, как задумал отец:

  – Пишите: Мигуэль де Сааведра Сорокин.

  Женщины переглянулись: правде-то они и не поверили. Пришлось пускаться в дополнительные разъяснения, рассказывать о Серафиме Ивановиче с его причудами. Тогда библиотекари поняли и приняли. И следом наперебой, меняя друг дружку, прочитали целую лекцию о том, кто ж это был – Мигуэль де Сааведра, по фамилии Сервантес. Младшая, Лидия, даже поведала занимательную историю о Достоевском. Якобы, когда "великому русскому романисту" предложили выбрать, какую книгу он возьмет с собой в космическое путешествие, то Федор Михайлович, не колеблясь, назвал "Дон Кихота".

  – Так ясное дело, – кивнул Мишка. – В те далекие годы фильма "Белое солнце пустыни" еще не сняли. А так бы Федор Михалыч, как и наши космонавты, предпочел бы взять с собой не Дон-Кихота, а это кино про красноармейца Сухова.

  Библиотекарши засмеялись. Настроение у них изменилось к лучшему, они напрочь забыли, что им грозит сокращение. Они принесли ему кипу книг по юриспруденции. Мишка с умным видом полистал их, выбрал пару фолиантов и попросил, чтобы разрешили взять с собой.

  Где-то через неделю он проходил мимо кинотеатра "ША ТЕР". Третья буква (Х) в названии давно не светилась, и кое-кто в этом видел хулиганский умысел. Но были и такие, которые утверждали, что это работа провидения. В кино мало кто ходил. И теперь здесь разместилось еще несколько конкурентоспособных культурно-развлекательных заведений, в том числе пивбар. А у входа – можно сказать, на паперти сего заведения – часто дежурила компания Стефаныча в обычном составе. Бомжи не пропустили Мишку мимо и попросили взять по кружке пива.

  – Лады, – согласился Сорокин. – Только прежде давайте сделаем одно доброе дело.

  Он повел их в библиотеку. Женщины с изумлением смотрели на ввалившуюся компанию.

  – Новые читатели, – пояснил Мишка. – Я не желаю, чтобы наш рассадник культуры закрылся.