355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Поляков » Двоепапство (СИ) » Текст книги (страница 4)
Двоепапство (СИ)
  • Текст добавлен: 14 апреля 2020, 11:31

Текст книги "Двоепапство (СИ)"


Автор книги: Владимир Поляков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Жёстко взятые в осаду храмы. Те самые, числом два. Наружу никто не вышмыгнет, а вот прорваться внутрь – это совсем другое. Отряды были готовы, вооружены по полной, да к тому же приготовились к тому, что может стать жарко в самом что ни на есть прямом смысле слова. Плюс приказ при возникновении пожара быть готовыми отступить при действительной угрозе жизням. Это ж обычные по сути вояки, а не профессиональные огнеборцы, которых в этом времени днём с огнём не найти. М-мать! А вот и ещё одна важная деталь, о которой придётся позаботиться. Спору нет, в итальянских городах – равно как и других – есть люди, худо-бедно умеющие тушить горящие дома. Но именно что худо и кое-как с точки зрения уроженца эпохи на стыке тысячелетий. Значит, придётся кого-нибудь озадачить развитием полноценной пожарной службы, дав первоначальные советы и потом отслеживая вектор общего развития. Ёмкости с водой, транспорт, примитивные насосы для подачи этой самой воды под давлением и всё в этом роде. Плюс обучение людей, без которых технические новинки останутся бесполезным хламом. Твою же мать, ну вот опять новые проблемы на мою многострадальную голову.

Люди работали быстро, качественно, к тому же стараясь не то чтоб засветиться у меня на глазах, а скорее как можно быстрее порадовать очередной приятной новостью. Вот что тут сказать? У них даже получалось. Два храма. Пять найденных ходов в них. Один и вправду оказался полуобвалившимся, перемещаться по нему было охренеть как рискованно, но всё же возможно, если быть ну о-очень осторожным. И по всем пяти отправились в путь разведчики из числа наиболее успешно скрывающихся, не производящих не то что лишнего, а шума вообще. Такие умельцы всегда были. есть и будут. Если же для их обучения задействовать тех, кто бесшумные проникновения в чужие дома сделал основой своего благополучия… Ага, я именно о криминальном народце говорю. Как в Риме, так и в других италийских землях этого добра всегда хватало, пусть количество и успело изрядно так подсократиться.

Сократиться и исчезнуть – несколько разные понятия. Тем паче сокращение то шло в основе своей за счёт откровенных неумех и банальных посредственностей, в то время как мастера своего дела оставались в большинстве своём живы и даже здоровы. Одни предпочли на время затаиться, другие сменить «место прописки», третьи, особо хитрые, решили попробовать договориться. Не сами, понятное дело, а через посредников из числа слишком жадных или чрезмерно оптимистично настроенных. Привыкли, понимаешь, к тому, что власти можно купить, уговорить звоном монет закрывать глаза на различную противоправную деятельность. Мда. не учли разбойнички, воры и налётчики специфику сложившейся ситуации, за что и поплатились. Посредники стали ниточками, идя по которым, удалось накрыть тех самых особо хитрожопых любителей спайки меж властями и криминалом. В результате количество «криминальных баронов» уменьшилось ещё сильнее, но…

Везде есть свои «но». Несколько действительно выдающихся специалистов, всеми силами желая искупить грехи и избежать троекратного выступления на «гладиаторских аренах» за ради улучшения подготовки молодых солдат итальянской армии, была использована несколько иначе в обмен на то же самое – возможность оказаться на свободе, пусть и с клеймом-предупреждением на руке. Обучение проникновению в дома, кое-каким ухваткам тихого убийства, карманных краж и прочего, могущего оказаться полезным. Инструкторы, пусть даже очень своеобразные. И вот сегодня очередное применение полученных от них умений. Посмотрим, как пройдёт.

Хорошо прошло… в меру разумного. Нельзя тихо и бесшумно проникнуть туда. где лишь одна нить-тропа, а в конце оной выставлена нехилая такая стража. Потому в конкретных случаях разведчики проявили ум с сообразительностью и отступили обратно, не позволив заметить себя родимых.

Ч-черт бы их всех побрал и подрал одновременно! О ком это я сейчас? Естественно, о сектантах-«савонаролышах», которые в храме святого Юлия таки да ухитрились перекрыть оба тайных хода. Незаметно проникнуть не получится, увы и ах. Зато второй храм, там иное дело. Перекрыт был лишь один из трёх тайных ходов. Тот самый, который не особо скрываемый. Два остальных же, включая и полуобрушившийся, особо рискованный, они оставались доступными для использования. А раз есть доступ, то грешно будет им не воспользоваться. Потому две группы до зубов вооружённых головорезов и были отправлены туда. Их задача – проникнуть внутрь и, как только настанет назначенное время, начать уничтожение фанатиков. И никаких выстрелов без совсем уж крайней необходимости, во избежание риска зацепить пулями всю эту смолу и масло, в изобилии затащенные внутрь храма. Клинки, метательные ножи, арбалеты… по идее, этого арсенала должно было хватить. Разные, понимаешь, весовые категории у профессиональных живорезов и религиозных фанатиков.

Что с тем храмом, где тихо пробраться внутрь не получится? Если нельзя тихо, то остается лишь громко, но сразу с нескольких направлений. Изображение активности с главного входа, а чуть позже – удар со стороны ходов тайных, чтоб растащить внимание фанатиков и, соответственно, понизить их шансы на устроение огненного апокалипсиса в отдельно взятом строении. Шансы не самые большие, но и не насколько малые, как если бы мы тупо ломились по предсказуемым направлениям. И излишне напоминать, что атаки на оба храма должны будут происходить одновременно.

Эх, часы тут пока ещё крайне убогие и примитивные! Пока никак не удавалось местным часовщикам прикрутить в карманную их разновидность вторую, минутную стрелку. Всё обещали, но никак не складывалось до такой степени качества, чтобы лично я признал это приемлемым. Ну да ладно, раньше вообще никаких не было, следовательно… сойдёт.

Время. Сейчас оно тянулось, словно неизвестное тут резиновое изделие. Какое именно? Зависит от степени не то нездоровой испорченности, не то здоровой фантазии. Но тянулось, тянулось… пока не началось то, чего я и ожидал. Стоящая рядом Бьянка тоже облегчённо выдохнула. Не потому, что очень уж сильно переживала – ей по большей степени было глубоко пофиг – просто не любила, когда нервничаю я по той или иной причине. А сейчас нервы хоть немного, да отпустило. Каюсь, проявил некоторую слабость и предпочёл находиться рядом с храмом святого Джилоламо. Тем самым, внутрь которого наши парни могли и должны были проникнуть незаметно. Могли и проникли! Это стало очевидно не сразу, а лишь когда находящиеся внутри последователи давно уж сдохшего Савонаролы засуетились, аки тараканы под струёй дихлофоса. И сразу же рванула вперёд та группа, что долдона была проникнуть через главный вход, окна тоже не позабыли. Те их них которые не оказались заколочены и через которые представлялось реальным проникнуть в условиях начавшейся неразберихи.

Крики, звон стали, несколько выстрелов… Пошла работа. Главное не допустить пожара, остальное уже не столь важно. Только бы не пожар!

Обошлось. Это стало ясно после того, как ко мне подбежал весь из себя всклокоченный и с кровью – чужой, не своей – на доспехе солдат из числа тех, кто был внутри. Курьер, мать его за ногу. Речь у него была ни разу не изысканная, но вполне понятная. Переводя с солдатского матерного на обычный, можно было утверждать, что почти всех фанатиков перерезали. Женщин с детьми от греха подальше уже выводят на улицу – это я и сам мог наблюдать – а оставшиеся внутри храма солдаты заняты тем, что обыскивают каждое помещение и особенно подвалы. Мало ли какой урод спрятаться там ухитрится, дабы потом устроить какую-нибудь пакость. Да и исключать нахождение внутри нескольких бочонков пороха тоже не стоило. Сектанты порой такие затейники!

– Вот всё и закончилось,– улыбнулась подруга. – А ты ещё…

Тут она осеклась на полуслове, уставившись куда-то вдаль. Сперва я не понял, безжалостно протупив секунд этак пять, но потом до меня дошло. В той стороне, куда сейчас смотрела Бьянка, находился храм святого Юлия. И оттуда поднимался в небо подозрительный такой дымок.

С-суки ж вы поганые! Слов у меня просто не было, зато многоэтажные матерные выражения имелись в избытке. По ходу, одно из двух запланированных самосожжений для оболваненной паствы доминиканцы таки да получили…

***

Русское царство, Москва, июль 1496 года

Характер царя русского Ивана III был загадкой для многих, не исключая тех, кто был его приближённым, другом, родственником. Оно и неудивительно, ведь человеком он был выдающимся по меркам не только Руси, но и любой европейской страны. Дело не в том, что он единолично правил государством вот уже более трёх десятков лет – хотя и в этом тоже, чего уж – до того ещё и являясь соправителем своего отца. Василия Тёмного. Сидеть на троне и править – разные дела. Тем более собирать державу из кусков, одного за другим уничтожая противников или заставляя их сдаваться на милость победителя. Галич и Тверь, Можайск и Новгород… это не считая иных, куда менее значимых независимых от Москвы князей. Окончательное уничтожение попыток Орды восстановить свою власть над Русским царством с последующим раздроблением этих самых ордынских владений на нечто далеко не столь опасное. Превращение Казанского ханства в обычного данника Москвы со сменой тамошних ханов на новых, едва только очередной посаженный на престол начинал либо дурить, либо пытаться сталь самостоятельным. Постепенное, кусок за куском, возвращение русских земель, ранее бывших под властью Литвы. Наконец, напоминание о силе Руси европейским государствам, таким как Дания, Швеция, Ливонский Орден и Священная Римская империя. Союзы опять же, мимолётные и куда более постоянные. Из последних можно было отметить Молдавию с Венгрией и ещё одного союзника. Неоднозначного, но порой очень полезного – Крымское ханство.

С отроческих лет пребывая в центре жесточайшей борьбы за власть, Иван Васильевич привык видеть разное и воспринимать это как естественное в стремлении возвысить себя и уничтожить врагов. Убийства, ослепление или иное калечение противников, насильственное пострижение в монахи с указаниями желательности смерти через несколько лет, когда всё поутихнет. Потому и к смертям вокруг себя царь относился как к неизбежности. Более того, если поначалу отдавал подобные приказы с колебаниями и неохотой, затем с печалью, то с недавних пор… Только полезность касаемо дел государевых и ничего больше. Ледяная рука отождествления себя и державы добралась до самой его души, сжала оную душу и медленно, но верно промораживала. Опять же сперва едва заметно, потом всё сильнее и сильнее.

Когда случился главный «удар»? Иван Васильевич знал, пусть и старался о том не вспоминать. Смерть его первенца и единственного сына от первой жены, Марии Тверской, виновника которой найти так и не удалось. Хватать же тех, на кого падало подозрение, но не было уверенности… Это могло ударить по главному детищу Ивана III – Руси, которую он собирал из кусочков. Потому и сдержался, хотя и не оставил попыток найти виновников, но так, чтобы это были не просто подозрения, но полная уверенность.

А вот после смерти старшего сына… словно порвалась главная нить, соединяющая государя и человека. Вроде бы он и продолжал жить, чувствовать, получать удовольствие от еды, питья, иных радостей плоти и духа, но в то же самое время они становились не такими важными. И не было главного – привязанностей сердца. Жена? Софья Палеолог была выбрана в невесты из государственной необходимости, дабы придать роду князей Московских связи с византийскими императорами. Самой Византии уже не было, а вот преемственность сохранялась, такое нельзя было не использовать. Тут и вера, и причастность к великой империи, и многое другое. Сама же Софья как была, так и осталась для Ивана III полностью чужой, непонятной и даже малоприятной особой. Но необходимость… Насильно пригасив в себе чувства, снова и снова делая это и после смерти сына, царь даже не заметил, как окончательно превратился в некий сложный механизм, наподобие часового, только настроенный на развитие государства и увеличение его силы. Друзья, родичи, тем паче просто приближённые – все они могли быть при необходимости отодвинуты в сторону или и вовсе сняты с доски, словно фигуры в шахматах.

Лишь поняв это, получалось осознать то, что двигало русским царём. Но вот что нельзя было, так это даже пытаться заговаривать о подобном с ним самим. На этом многое потеряла Елена Волошанка, вдова Ивана Молодого, пытавшаяся воздействовать на любовь царя к покойному сыну. Осторожно намекала на то, что он Ивана Молодого остался ребёнок, Дмитрий, родной внук Ивана III от любимого сына.

Не подействовало. Или она просто опоздала. Тут уж нельзя было сказать наверняка. Попытка же упорствовать привела к тому, что Иван Васильевич стал воспринимать Волошанку как одну из вероятных угроз, наряду с той, что исходила от его теперешней супруги, Софьи Палеолог. Привязанность же к внуку, и так не шибко великая, поубавилась. Спустя пару лет он и вовсе начал считать как Палеолог, так и Волошанку представительницами двух путей, по которым может двинуться Русское царство после его смерти.

В какой-то мере так оно и было. У каждого из путей имелся наследник – но то, что немалую роль будут играть матери этих наследников, сомнений не имелось – присутствовали и те, кто готов был помогать. Одни склонялись к сближению с европейскими странами, дальнейшему ослаблению влияния церкви, влиянию крупной аристократии на принимаемые царём решения. Они собирались вокруг сына Волошанки, Дмитрия, а к тому же пользовались поддержкой Курицына, Патрикеевых, Ряполовских и прочих. Вторые… «Москва есть Третий Рим и наследница Византии!» – вот какова была их путеводная тропа. Сильная церковь, единовластие царя-кесаря, свой, особенный путь, выражающийся в лавировании меж Европой и Азией. Собственно, привнесение на Русь того, чем была Византия… в последние века своего существования.

Сильные стороны и стороны слабые. Они имелись у обеих дорог, это Иван Васильевич понимал, но решил дать возможность как тем, так и другим доказать это. Может быть сам того не замечая, но поступив в традициях, свойственных не то Византии, не то расположившейся на её землях сейчас Османской империи. Зато прекрасно понимая, что выиграет лишь одна сторона, а вторая лишится всего, возможно, и жизней. Даже наверняка и жизней тоже.

До недавних пор сложно было сказать, кто именно занимал более выгодную расстановку сил. Вроде бы вдове его покойного сына удалось заручиться поддержкой знати и даже привлечь на свою сторону ближнего советника и единственного настоящего друга – Фёдора Курицына, но… «Нестяжатели», это церковное течение, которое было связано с Патрикеевыми и не только с ними, оказались слишком слабы, не имели большинства на церковном Соборе. Даже помня о том, что им удалось заручиться поддержкой митрополита Зосимы, положение самого Зосимы становилось более и более шатким. «Иосифляне» как один сплотились даже не вокруг своих глав вроде того же архиепископа Геннадия, а вокруг Софьи Палеолог, видя в царице ту самую Византию, которую они очень хотели перенести сюда, на русские земли. И этот перенос находил живой отклик в душах простых людей: мастеровых, хлебопашцев, многих рядовых воев.

Вместе с тем, Софье сильно аукалась история с князем Верейским, его женой Марией, приходившейся царице племянницей. Да и брат её. Андрей Палеолог, вызвал на себя гнев Ивана III своими постоянными просьбами, что граничили с требованиями. Подобного царь не позволял никому, а тут от этого побирушки по чужим дворам, не имеющему за душой ничего, кроме громкого имени предков и сестры… Сестрой он, положа руку на сердце, тоже торговал. И продал ему, Ивану, получив взамен многое.

Потому он продолжал думать, взвешивать, оценивать. Требовалось понять, кто же станет лучшим царём для Руси, кто не пустит по ветру то, что он делал вот уже почти сорок лет и посвятил этому всего себя. отдавая силы, время, саму душу государству. То, ради чего почти перестал чувствовать себя человеком. И вот… последние события уподобились боевому коню, который увлекал сидящего на нём всадника к едва держащемуся мосту через бурную реку. А началось всё с того вечера, как боярин Товарков, глава Разрядного приказа, пришёл к нему со словами о том, что произошло нечто совсем уж необычное, но в то же время очень важное.

Важность случившегося и впрямь нельзя было не заметить. Государь очень не любил, когда в его столице оказывались те, кого он сюда не звал. А Орден святого Доминика, известный с давних пор как твердыня монахов-инквизиторов, а с пор недавних как важная часть Авиньонского Раскола в католической церкви… Подобные хлопоты ему не требовались, особенно после того, как с Италией были подписаны важные и очень выгодные для Руси договора. Торговля, в том числе и морская, обещание итальянцами прислать новых мастеров, другие важные дела. Король Чезаре из рода Борджиа предлагал и давал многое – правда и сам выгоду блюл – а вот Париж и зависящий от него Авиньонский Папа дать ничего ценного не могли. И даже не пытались говорить с ним, государем Руси, вместо этого предпочтя крысиные тропы. Тропы, что привели их в город, с которым у него, Ивана, были связаны неприятные воспоминания. Новгород! И слишком тесная связь с архиепископом Геннадием, который и без того взял себе слишком много воли, поступая не так, так требуется царю, а лишь по собственным деланиям. Желаниям опасным, раз уж оказалось, что доминиканские монахи получали от него и не только охранные грамоты и даже помогали православным епископам писать церковные наставления.

Тут уж и речи быть не могло об исконной вере и противодействии «латинской ереси». Или и вовсе «ересь жидовствующих», её искоренение использовали как повод, скрывая дымом одних костром другой пожар, на сей раз куда более опасный? Тот, на котором мог сгореть и он, русский царь Иван Васильевич.

Тогда, сделав над собой небольшое усилие, Иван III призвал к себе Фёдора Курицына не просто как друга – а именно как с другом он беседовал о многом, в том числе и о делах государственных, но не затрагивая престолонаследие и всё, что могло быть с этим связано – и не попросил, а приказал поведать всё, что было тому известно о Геннадии Новгородском и его связях с доминиканцами. Приказ – прозвучавший, правда, более похожим на просьбу – оказался выполнен очень быстро. Менее часа понадобилось Фёдору, чтобы его человек доставил не просто какие-то бумажки с мыслями самого Курицына, а нечто куда более серьёзное и опасное для архиепископа. Трактат «О недопустимости изъятия земель церковных» был написан рукой некоего доминиканца, брата Вениамина, а вот правки на нём – в которых некоторые мысли лишь усиливались, становились более резкими, направленными на увеличение церковной силы и богатства – были начертаны рукой самого Геннадия. Архиепископ прямо ратовал за то, чтобы церковь вернула себе то, что ему, Ивану III, удалось изъять, тем самым оградив царство от большой слабости в будущем, может даже самом ближайшем.

Одно это было важным и заметно ослабляло позицию «иосифлян», а значит и связанной с ними царицы Софьи. Но одними этими бумагами его друг и советник не ограничился, печально, но твёрдо заявив тогда:

– Раз уж ты, Иван, захотел узнать правду, то выслушай её полностью. Может я и не смог найти всё, но и узнанное заставляет кричать в ужасе от того, что может приключиться с тобой, Москвой, да и всей Русью… Корона царская да не в тех руках, много горя причинит всем, от царёвой крови до последнего пахаря, от бояр знатных до воев рядовых.

– Опасные слова говоришь, Фёдор! Я тебе давно уже…

– Раньше не говорил, потому что знал, что нет полной уверенности. Печалился, но понимал твои намерения, твоё желание выбрать, кто для дел государевых лучше будет, Василий или Дмитрий, Софья Палеолог или Едена Волошанка, – невесело так, но с уверенностью в голосе произнёс Курицын. – Кто лучше будет, того я и сейчас не скажу, чтоб ты в том уверился. Зато кто может державу по кускам растерять – это уже ясно стало. И кто ни перед чем не остановится, кусками этими бросаясь, только бы на троне усидеть.

– Так говори! Но если не сумеешь убедить… Грех на душу не возьму, с детских лет тебя знаю. Токмо от двора и из Москвы навсегда удалишься.

Произнесённые слова Курицына не испугали. А Иван Васильевич знал своего друга и понимал, что на такой разговор его могло заставить пойти только нечто важное. Не просто важное, но то, в чём тот был уверен.

Уверенность была не пустышкой, а покоилась на обоснованных подозрениях. По своему положению Курицын имел право подходить к боярину Товаркову и задавать вопросы, на которые тот отвечал. Не на все, но на многие. Ответил и касаемо найденного на теле убитого монаха-доминиканца. А найдены были яды, самые разные. Среди них был и тот, которым несколько лет назад был отравлен Иван Молодой. Сейчас же от другого, но также применяемого всё больше в землях итальянских, погиб сын боярский Павел Куницын, порой приносящий пользу Разрядному приказу. Сам Товарков его не знал, но он и не должен был ведать обо всех без исключения. Хватало того, что сына боярского опознали и донесли о том, кем он был. А Фёдор добавил к этому иное знание, что ведомо было средь ближников Еллены Волошанки.

Павел Куницын приносил пользу не только Разрядному приказу, но и царевне Софье. Не только он, были и другие, доносившие всё возможное о Товаркове и его людях, которых царица действительно опасалась.

Опасалась, но… дело не только в этом. Доминиканец, брат Лука, со всеми его «охранными грамотами» от архиепископа Геннадия и не только, не единожды был замечен близ царицы. Встречался ли он с ней, о чём могли говорить? Этого Курицын сказать не мог, зная лишь о том, что уже поведал. Но Ивану Васильевичу для глубокой задумчивости было достаточно и этого. Царь осознавал, что такие встречи тайны настолько, что узнать об их содержании равно воплощению в жизнь прекрасного сновидения. То бишь оно может и случается, но настолько редко, что надеяться на подобное не стоит.

Человек с ядами близ царской семьи – уже угроза. Принадлежащий к монашескому ордену чужой церкви, да к тому же имеющий подозрительные связи с часть церковных иерархов – ещё более великая опасность. А погибший человек, близкий к Разрядному приказу, перед смертью – сам или при помощи кого-то, тут выяснить не получилось – убивший монаха-отравителя? Почему, кстати, отравленный? Уж не потому ли, что было предложено нечто вовсе уж греховное? Например, отравление кого-либо, мешающего интересам хозяев отравителя. А кто может мешать Ордену братьев-проповедников?

Много вопросов вставало перед Иваном Васильевичем, а ответы на них – не любые, но некоторые – заставляли признать, что Фёдор неспроста решился заговорить с ним о столь нежелательной, запретной даже теме. Ясно было лишь то, что вдова его сына и поддерживающие её Патрикеевы с Ряполовскими точно невинны. Доминиканцы для них враги, если замечены рядом с «иосифлянами». Иного быть попросту не могло!

А раз невинны эти, но остаётся кто? Поддерживающие царицу Софью, а быть может… Попытка отогнать лихую мысль была подавлена разумом не отца семейства, а русского царя. Потому и обращённые к Фёдору слова были теми, которые тот явно хотел, надеялся услышать, но уверенности в том не имелось.

– Дурные ты вести принёс, Федя. Может, токмо тебя да Елену с её сторонниками радующие. И отмахнуться от них не можно, а ну как и сам я, не говоря уж про тебя, отраву в кубке получу. Да оттуда, откуда её быть не должно! Ищи, кто близ жены моей мог с тем доминиканцев знаться. Не с ним, так с другими, а то и с теми, кто ему… может даже им охранные грамотки выдавал. И Ване Товаркову я приказ дам, чтоб тебе помогал в этом, людей, злата и времени не жалеючи.

– Всё сделаю. И душой не кривя, как есть обскажу. На том крест готов целовать.

– Лишнее, – отмахнулся тогда Иван III. – Если уж тебе не смогу верить, так и вовсе никому не получится. Моим именем твори, что пожелаешь, но найди эти ходы змеиные!

Искать дьяк Фёдор Курицын умел. А уж ища при поддержке главы Разрядного приказа, полной помощи сторонников Елены Волошанки и ещё кое-кого, раскопал такое, от чего и сам в некоторое изумление пришёл. От Софьи, как уже было ведомо, тянулись нити не только к видным «иосифлянам», но и к недовольным детям боярским, среди которых Гусев, Щавья-Скрябин и прочие были лишь малой частью. И вот часть этих сторонников, но на сей раз совсем уж скрытых, были связаны с Белоозером. Суть же этого места на Руси знали немногие. Именно там, в этом городе, находилась тайная казна Ивана Васильевича. Была она, надобно сказать, совсем не маленькая. Коль уж совсем не лукавить – куда больше той, что находилась в самой Москве.

Причины? Здесь и скрытность, да и про возможность осады столицы тем или иным врагом – а их у Русского царства хватало – забывать не следовало. В таком случае следовало иметь возможность использовать золото, а не подвергать казну риску захвата торжествующими вражескими войсками. Белоозеро же было признано более всего подходящим местом. Очень подходящим, но в то же время…

Редко какая тайна остаётся таковой долго. Всегда находятся посвящённые в неё, а они, в свою очередь, готовы поделиться этим знанием с другими. Порой и за деньги либо за другие блага земные для себя и не только. Вот потому Софья Палеолог и узнала эту тайну, наряду с прочими. Узнав же… О нет, она не была глупа, а значит даже не думала о том, чтобы пытаться оттуда что-либо украсть тем или иным способом. Золота она получала достаточно, из разных источников. Но тайная казна государева… Она была важна лишь в единственном случае – если окажется, что всё пропало и остаётся лишь бежать. А вот бежать следовало одновременно быстро, без лишнего шума, но вместе с тем с прибытком, дабы и лишившись многого, оставить за собой шанс вновь достичь желаемого.

Не зря, совсем не зря Мария Палеолог была сосватана князю Верейскому! Тут и немалое войско, и влияние, и новая связь Палеологов с сильными русскими князьями, но не только. Близость Вереи к Белоозеру, вот что тоже было важным.

Щуку съели, а зубы остались! Это к тому, что Фёдор Курицын получил возможность убедиться, что, несмотря на бегство Василия Верейского «с дружиной, чадами и домочадцами в землю Литовскую», часть верных ему людей осталась в Верее и поблизости. Они затаились, но могли о себе напомнить, как только будет получен приказ от того, кого продолжали считать своим князем.

Полученные сведения были не знаниями, но всего лишь подозрениями. Теми, которые прошли мимо людей боярина Товаркова. Курицын специально брал исполнительных, старательных, но не шибко способных связывать нити меж собой, ткать из обрывков цельную картину. Оттого к главе Разрядного приказа потекли сведения лишь о тех церковных иерархах и детях боярских, которые в своей поддержке царицы Софьи зашли слишком далеко по любым меркам. Гусев, Шавья-Скрябин и иные и вовсе за злато с серебром покупали готовых биться воев, да в числе изрядном. Меж собой и цель не особо скрывали, коей было воцарение сына Софьи, Василия, постижение в монахи царевича Дмитрия и Елены Волошанки с последующей их «тихою и внезапною смертью». Причём не когда-нибудь в далёком будущем, а скоро. Дескать, уже не долгие годы того ждать придётся, когда престол Московский освободится.

Ивану Васильевичу, уже разнутрённому вестями о яде, отравлениях, коварстве епископов-«иосифлян» и прочим, должно было хватить узнанного, чтобы начать делать нечто опасное для царицы Софьи. А раз так… Сам Курицын на этом и остановился бы, но были и иные заинтересованные стороны. Не Елена Волошанка, а посланник короля Италии, заодно его дальний родственник, тоже Борджиа.

Коварство и жестокая расчётливость – вот что было нутром этих самых Борджиа. Курицын, будучи сторонником сближения с европейскими странами, а не «византийского пути», понимал, что в Европе тоже много… всякого. Понимал, но всё равно считал это лучшим путём из возможных. Для того, чтобы вновь и вновь убеждаться в том, хватало посмотреть на Софью Палеолог и тех, кто её поддерживал. Да и сам его друг детства, ныне царь русский, менялся год от года, да к тому же не в лучшую сторону. Смотреть за жестокой сварой собственной семьи и с ледяным спокойствием ждать, кто победит, чтобы затем едва ли не собственными руками подписать указы о казни невезучих, оказавшихся более слабыми. Такого он принять не мог, хотя понимал хорошо. А ещё осознавал, что это как раз в обычаях Орды, Казанского ханства, Османской империи, сгинувшей уже Византии. Не тот пример, которому хотелось следовать, совсем не тот!

Лучше уж европейское коварство с жестокостью! Они хотя бы чем-то ограничены, особенно после новых веяний, что подули со стороны Рима и итальянского королевства. Там как раз дали укорот тем же доминиканцам-инквизиторам, запретили им сжигать на кострах «ведьм» и «еретиков». Да, случился раскол, но опыт десятков лет подсказывал дьяку, что Рим это даже теперь не ослабило. А в дальнейшем Авиньон канет в небытие как центр веры, вновь превратится в обычный французский город.

Выбор давно был сделан. Оттого он лишь грустно вздыхал, понимая, что именно принесёт с собой хитрый ход итальянского посла. Через третьи уста намекнуть Софье Палеолог о том, что совсем скоро государь начнёт хватать и заковывать в железа тех боярских детей, на которых царица рассчитывала как на поставщиков воев на всякий случай. А затем и на некоторых поддерживающих её епископов гнев царский обрушится, потому как связь с отравителями из числа доминиканских монахов, да к тому же итальянцев, да после случившегося пяток лет тому назад… Софью можно было считать подловатой, хитрой, жестокой, готовой на всё, но ещё и умной, умеющей оценивать приближающуюся к ней и детям опасность. Вот ей и предоставили возможность оценить, понять и испугаться. Вдобавок же намекнули, что поддерживающие Волошанку Патрикеевы сумели найти вроде давно обрубленные верёвочки, ведущие от Леона Венецианца к близким к ней людям. Да и её старший брат слишком развязал язык, пребывая при европейских дворах.

И едва люди государя показались близ Гусева и Щавьи-Скрябина… Только показались, ещё даже не намереваясь хватать и заковывать в железа! Зато исчезли несколько более мелких людишек. Исчезли словно в никуда, тихо и за одну ночь. Ну а то, что к этому были причастны не люди Товаркова, а убийцы из числа состоящих при итальянском после… Тайно сработали, тайной сие и осталось. Этого хватило Софье, уже опасающейся каждой тени, видящей в любом ночном кошмаре угрозы в настоящем мире.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю