Текст книги "Горечь таежных ягод (сборник)"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

2

– Подъем!

Не открывая глаз, Кадомцев привычным движением сбросил одеяло, подогнул к животу ноги и резко, по-курсантски, спрыгнул с кровати. И сейчас же зажмурился: прямо в глаза било солнце, заливая комнату ослепительным желтым потоком.

Барак ходил ходуном. За дощатой перегородкой в солдатской казарме слышался топот, приглушенный гомон. Властно покрикивал старшина. Видимо, поднялся он давно – его койка, стоявшая рядом, была аккуратно заправлена, на тумбочке поблескивал вымытый бритвенный прибор с мокрой кисточкой.

На стуле Кадомцева лежала выгоревшая, чисто выстиранная и отутюженная спортивная форма, на полу – резиновые белые тапочки, тоже, очевидно, из БУ. Форма оказалась в самый раз – первый рост, от нее пахло каптеркой: мылом, нафталином и кожаными ремнями.

Подошел старшина – свежий и благоухающий, будто только что из парикмахерской. Кадомцев подумал, что в комнате запаха одеколона он не почувствовал, а тут на крыльце сразу почувствовал. Это потому, что сосняк есть сосняк. Даже самые лучшие духи будут фальшивить.

– Доброе утро, товарищ капитан! – Старшина круто повернулся к строю, сверкнув на солнце надраенными пуговицами.

– Сержант Хомякова! Принимайте командование. – Потом нагнулся к Кадомцеву, пояснил на ухо: – Это наш военфельдшер, а также спорторг. Необыкновенная девушка.

– Это как понимать? – спросил Кадомцев.

– А по всем статям. И по женским и по мужским. Плавает, стреляет, бегает, прыгает и на аккордеоне, то же самое, играет. Дисциплинированная и морально устойчивая.

– Ну, а насчет медицины?

– В курсе дела! – воскликнул старшина. – Это ж ее стихия! Как рыба в аквариуме. Все болезни знает, причем только по-латыни шпарит. А как зубы рвет! Одно удовольствие. Сам испытывал. Правда, болезней у нас тут маловато. Жалуется: практики нету.

Сержант Хомякова, поглядывая на крыльцо, недовольно щурилась. Догадывалась, что разговор идет о ней.

– Начинайте! – кивнул Кадомцев.

Он ожидал, что сейчас будет обычная физзарядка – армейский комплекс на четырнадцать тактов, однако начало получилось иным. Хомякова вышла на середину строя, по-дирижерски вскинула руки:

– И… раз!

В ответ солдаты дружно и, показалось Кадомцеву, радостно гаркнули так, что загудели окрестные сосны:

– Шу-ра!!! Шу-ра!!!

Кадомцев непонимающе взглянул на старшину, тот с гордостью поднял вверх палец:

– Это ее так зовут. Шура Хомякова.

– А зачем?

– Так это же научная метода, товарищ капитан! Для прочищения легких, а также для дачи им максимальной нагрузки. А кроме того, психологический эффект: воспитывается коллективизм. Не верите? А вы поговорите с Хомяковой. У нее специальная книжка имеется. «Спортивная медицина».

Давно знакомый комплекс физзарядки выглядел ново и необычно: плавные, округлые, даже изящные движения, законченность и стройность.

После зарядки Кадомцев сошел с крыльца и побежал вслед за солдатским строем – надо было тоже сделать разминку.

На опушке солдаты повернули в глубь бора по песчаной проселочной дороге, а Кадомцев замедлил бег, подумал и направился налево, тропинкой вдоль берега Марчихи.

Сонная гладь реки поблескивала сизо и загадочно, в ивняках на противоположном берегу запутались клочки утреннего тумана. Тоненько тенькал куличок-перевозчик, будто в мокрых осокорях кто-то бил о камень стекляшки.

На крутом изгибе тропы черемуховый куст обдал Кадомцева холодными каплями росы. В росяных искорках увиделась радуга, и Кадомцев, поеживаясь, вернулся и еще раз, уже с силой, дернул за влажные ветки. Посыпались брызги, и снова на мгновение повис над кустом маленький осколок радуги, вспыхнувший ярко, празднично, как фейерверк.

Тропинка то жалась к кромке берега, то резко, словно испуганно, ныряла в кусты. Кто ее протаптывал и чем объясняются ее причуды? Может быть, весенним паводком?

Пахнуло прохладой, близостью большого плеса. Кадомцев выскочил на крутояр и удивленно остановился, увидев прямо перед собой три спины в одинаковых голубых солдатских майках. Никак рыбаки?

Двое даже не шелохнулись, склонившись над удилищами, третий чуть повернул голову, поднял предупреждающе руку: ближе не подходи! Потом, косясь на поплавок, шепотом спросил:

– Курить есть?

– Нету, – тоже шепотом ответил Кадомцев. – Не курю.

Как они здесь оказались и зачем? Ну зачем – это ясно. Ловить рыбу. Видно, заядлые рыбаки; бывают такие фанатики среди рыбаков. Но они ведь наверняка без разрешения. Кто им мог дать увольнительную, да и по какому праву, когда только что проведен подъем?

– Ну и как, клюет? – громко спросил Кадомцев.

Разом обернулись три возмущенные физиономии, щурились, стараясь разглядеть незваного пришельца: Кадомцев стоял выше их, на яру, из-за спины его било солнце.

Крайний слева, тот, что просил закурить, наконец узнал Кадомцева, положил удилище на рогульку, поднялся, не спеша шевельнул сильными крутыми плечами.

– Встать! Смирно!!

В соседней заводи взметнулась пара чирков, в сосновом подлеске торопливо загукало, словно догоняя кого-то, эхо.

– Эдак вы всю рыбу распугаете! – сказал Кадомцев, рассматривая выстроившуюся на берегу троицу. – Значит, вы меня знаете?

– Так точно, – хмуро подтвердил коренастый. – Мы начальство знаем.

Кадомцев подошел ближе, в душе жалея, что попались ему эти незадачливые рыбаки. Ведь как ни крути, а придется их водворять в казарму, придется изрядно испортить им настроение. Совсем некстати все это, да еще в такое ладное, славно начавшееся утро.

– А вот я вас не знаю. Так что давайте знакомиться. Пофамильно.

Коренастый крепыш поддернул брюки и сделал шаг вперед, тяжело стукнув каблуками.

– Младший сержант Резник!

– Ефрейтер Трушков! – представился другой, долговязый и длинноногий. Он выделялся не только своей нескладностью, но еще чем-то неуловимым, отличительным от других. Может быть, иронической полуулыбкой.

– Тот самый Трушков? Архитектор?

– Тот самый, – подтвердил солдат и сразу ослабил ногу, от чего длинная его фигура вроде надломилась. Он явно приготовился поговорить, изобразив на лице вежливую учтивость. Однако Кадомцев кивнул третьему – востроносому и прыщеватому пареньку, который все это время испуганно моргал глазами и ухитрялся ловко прятаться за спину то одного, то другого товарища.

– Ну, а вы кто?

– Рядовой Мамкин! – Неестественно вытянув шею, солдатик шагнул к Кадомцеву и, видимо стараясь выглядеть бравым, смешно и неуклюже откинул левую ногу в сторону, будто лягнул. Загремела консервная банка – розовые черви вывалились из нее, торопливо поползли по песку.

– Эх ты, Мамкин сын! – сердито проворчал сержант, на четвереньках собирая рассыпанных червей. – Тоже мне строевик! Как та Дунька на припечке…

Мамкин оторопело хлопал белесыми ресницами, и вид у него был такой растерянно-бестолковый, что, казалось, парень вот-вот заплачет от стыда и смущения.

Ефрейтор Трушков деликатно вмешался в разговор, пояснил снисходительным тоном:

– Не стоит внимания, товарищ капитан. Мамкин у нас совсем еще зеленый индивидуум. Первогодок, так сказать, воин в процессе вызревания. – И, присев на корточки, будто помогая сержанту собирать червей, сыпал скороговоркой: – Ползут, а куда ползут? В разные стороны. Следовательно, абсолютное отсутствие инстинкта самосохранения. А вот есть такая рыба угорь, по виду похожая на ужа. Так ту куда ни кинь, она поворачивается и ползет к воде. Загадка природы.

Кадомцеву не понравилось пренебрежение к товарищу, явно сквозившее в витиеватой речи ефрейтора.

– Вы мне про загадки бросьте! Вы лучше объясните: почему это вас во внеурочное время тянет к воде? Как вы здесь оказались?

– Рыба ищет где глубже, а человек – где рыба, – угрюмо пошутил младший сержант, отставляя банку подальше от Мамкина. – Это наш командир так говорит. Старший лейтенант Вахрушев.

– Вы хотите сказать, что вас отпустил на рыбалку старший лейтенант Вахрушев?

– Вроде так, а ежели разобраться, то и не совсем так. – Младший сержант ловко поймал у себя на плече комара, оторвал ему крылышки и кинул в воду. – Вот ефрейтор Трушков пускай все объяснит. Он у нас главный теоретик.

– Что ж, пусть объяснит.

– В детальной форме или в принципе? – спросил ефрейтор, переламываясь на другую сторону.

– Как угодно. Только покороче.

– Если покороче, то мы присутствуем на данном берегу совершенно законно. В соответствии и согласно учебно-тренировочного спортивно-медицинского графика под кодовым названием Ю-три. Это если объяснять в принципе.

– Ничего не понял. Давайте-ка лучше в деталях.

– Слушаюсь. Значит, так. У оператора должно быть исключительно острое и устойчивое зрение. Именно устойчивое. Чем же достигается высокая работоспособность глаза, его длительная неутомляемость? Разумеется, тренировкой и правильным режимом. Я понятно говорю, товарищ капитан?

– Вполне. Только ближе к делу. Ближе к рыбалке.

Трушков жестикулировал и чуть приседал в коленках. Он напоминал чем-то лугового щеголя журавля на весеннем токовище.

– Итак, при чем здесь рыбалка? А вот при чем. Экспериментально доказано, что эффективность работы оператора на боевом дежурстве во многом зависит от правильного режима до дежурства. То есть от профилактики. Чтобы не утомлять зрение, оператору не рекомендуется перед дежурством читать, смотреть телевизор или кинофильмы. Надо дать максимально возможный отдых глазам. И, как установлено, лучший вид такого отдыха – рыбалка. При этом, отдыхая, глаз в то же время настраивается на предстоящую работу, ибо водная гладь, мелкая рябь воды, нитка лески во многом напоминают картину экрана оператора. Таким образом…

– Хватит, – прервал Кадомцев. – Все понятно. Выходит, что у вас тут своя система. Так сказать, профилакторий.

– Совершенно верно! – немедленно подхватил ефрейтор. – Экспериментальная система. Дает поразительный эффект, в результате которого наш операторский расчет блестяще повышает свое боевое мастерство, вышел в число передовых и завоевал…

– Но, но! Расхвастался… – Резник бесцеремонно оттер плечом возбужденного ефрейтора и встал между ним и Кадомцевым. – Ничего особенного, товарищ капитан. Ну, тренируемся по этой самой Ю-три. Помаленьку. А кудахтать еще рано.

– А почему Ю-три? Что это значит?

– Да так, баловство… – пробасил сержант. – По нашим именам, значит. Мы с Трушковым оба Юрии, а рядовой Мамкин, тот Юлан.

– Юлиан! – поправил Мамкин и покраснел.

– И что же, эта ваша система легальная? – спросил Кадомцев.

– Как легальная? – не понял Резник.

– Ну, значит, законная, – опять вмешался Трушков, свесив птичью свою голову из-за спины сержанта. – Конечно, законная, товарищ капитан! Как положено: де-юре и де-факто. Старший лейтенант Вахрушев нас поддерживает, а также старшина как партийный секретарь. Понятно, есть и консерваторы, но мы преодолеваем…

На этот раз Резник не дал ефрейтору закончить тираду, откровенно наступив ему на ногу, процедил сквозь зубы:

– Остынь, Трушков. Кому говорят…

В городок Кадомцев возвращался той же тропой. Слегка парила земля, нагретый воздух зыбкими волнами плавал в сосняке, перечеркнутом золотисто-лиловыми тенями.

Вдоль тропы попеременно сменялись запахи. То приторно тянуло цветущей медуницей, то крепко и кисло пахло прошлогодней прелью, то едва уловимо – багульником. И все это подавлял густой сладковато-терпкий дух молодой сосновой хвои.

Операторы, в общем, понравились Кадомцеву. Толковые ребята, умеют держать себя с достоинством. Особенно сержант Резник. Запомнился его твердый, медлительный, чуть исподлобья взгляд, деревенская, мужицкая солидность в движениях, во всем облике. Хорош Юлиан Мамкин. Но что-то испуганное и покорное было в его глазах. Или это только показалось? Да нет, пожалуй, он в этой тройке не на равной ноге с другими. Пренебрежительные слова Трушкова – веское тому доказательство. Ненормально это, несправедливо.

Трушков? Неглупый парень, но хвастлив, самоуверен. Может быть, его перехвалили?

Интересно, чья затея с этим «профилакторием Ю-три»? Кто был инициатором: Трушков или Резник?

Стоит разобраться поподробнее, поглубже. Дело явно полезное. Только не ставит ли этот спортивно-медицинский график операторов в особое, исключительное положение? Кроме того, нарушается распорядок дня. Для всех, например, сейчас физзарядка, утренний осмотр, тренаж, а для операторов, извольте, – рыбалка.

А рыбаки они так себе, неважнецкие. Удочки самодельные, наживка «плевая» (червяки), рыбачат без подкормки, да и уселись-то на яру, на голом взлобке – ни одна рыба не клюнет, кроме разве пескаря.

3

За годы службы Кадомцев привык, всякий раз надевая перед уходом фуражку, чувствовать себя готовым ко всему, что начнется сразу же за открытой дверью. Готовым к делам, встречам, к большим и малым неожиданностям и даже к неприятностям, которых, в общем-то, случалось немало.

О чем же ему говорил позавчера начальник политотдела? О внимательности, о скромности, выдержке и такте? Это, пожалуй, неглавное и несущественное. О том, чтобы он, Кадомцев, не возносился и не вздумал бы прямо с ходу все переиначивать. Это важно, но Кадомцева скорее стоило бы предупредить насчет чрезмерной осторожности.

Да, вот что, пожалуй, самое важное, самое нужное. «Офицер, командир, – говорил начальник политотдела, – руководит людьми, влияет на них, находясь перед строем, во главе его, за столом учебной аудитории или за пультом управления. Это определено ему уставами, наставлениями и инструкциями.

Настоящий командир, и в особенности политработник, должен руководить подчиненными, влиять на них так, чтобы его воля прямо выражала настроения, желания и волю многих людей. Это не столь уж трудно, если офицер чувствует себя частью коллектива, если он крепко стоит на одной и той же земле вместе с солдатами».

Твой каждый шаг на виду, каждая ошибка немедленно фиксируется. Потом, со временем, будет баланс: дебет – кредит. И тут уж ничего не поделаешь, не попишешь: у коллектива самая строгая и беспристрастная «бухгалтерия».

За вчерашний день он наделал много пустых ходов, как начинающий шахматист. Были ли ошибки? Возможно.

Накануне допоздна Кадомцев просидел над личными делами офицеров, перечитывал характеристики, аттестации, делал выписки, пометки. Интересно, что Прохоров, разговаривая, будто и не замечал разложенных на столе картонных папок с наклеенными на них аккуратными штабными бирками. Говорил совсем о другом, словно папок этих не было вовсе.

Может быть, это первая ошибка Кадомцева? Может быть, действительно начинать стоило не с бумаг, а с общения с людьми.

Не сделал ли Кадомцев вторую ошибку, решив поселиться в комнате старшины Забелина, здесь, в казарменном бараке? Во всяком случае, что-то слишком настойчиво отговаривал его майор Утяшин. Конечно, Кадомцев мог поселиться в офицерском бараке, в комнате холостяков, где он спал первую ночь. Но там восемь коек, и все впритык, голова к голове. А девятую, для него, пришлось поставить в проходе.

В конце концов он сам волен выбирать, где и как ему жить, да и что плохого, если замполит живет под одной крышей с солдатами?

…Кадомцев все еще в раздумье стоял у двери с фуражкой в руке, когда в коридоре застучали торопливые шаги и в комнату вошел старшина.

– Еле разделался с этим окаянным бельем! – Забелин вытер платком вспотевшее лицо, из пульверизатора побрызгал одеколоном на донышко фуражки. – То простыни недостает, то полотенца не хватает. Трижды пересчитывали. Ваши постельные принадлежности я тоже заменил. На общих основаниях.

Направляясь к порогу, Забелин на ходу поправил одеяло, пододвинул стул, смахнул пылинку с вешалки. Потом посмотрел на Кадомцева и сказал:

– Что-то выражение на вашем лице мне не нравится. Случилось что?

– Да нет, все в порядке, Павел Васильевич. Это так, раздумья.

– А, понимаю. Со мной тоже бывает. Так я в такие слабовольные моменты подхожу к зеркалу – оно в коридоре стоит, – смотрю на себя, остро критикую и воспроизвожу бодрый вид. Не люблю сомнительного вида. Надо, чтоб всегда наличествовала бодрость. Вот вы попробуйте. Здорово помогает.

– Ладно, – рассмеялся Кадомцев. – Попробую.

По дороге в столовую старшина пожаловался Кадомцеву:

– День-деньской мотаешься как белка в колесе. Тут тебе и внутренний порядок, и вещимущество, и лопаты, и краска. Все сделай, всем обеспечь, ничего не упусти. Старшина вроде жонглера, знаете.

Старшина, посмеиваясь, хлопнул себя по коричневой от загара шее: вот куда ему отзываются эти самые упущенные шарики!

– А вы не унываете.

– Так некогда! Вот сегодня с утра авральные дела с пищеблоком: холодильник забарахлил, на огороде создалась напряженная обстановка. Так сказать, чреватая. Разворовывают грядки. Кто? А таежные жильцы: зайчишки, кроты всякие. Ночью, говорят, лосиха с лосенком редиской лакомились. Огораживать надо, а нечем. Можно бы плетень поставить, так жерди нужны. А лицензии на порубку не дают, весь наш лимит кончился. Вот видите, контрольно-пропускной пункт строим? Прямо триумфальную арку. А получается как голый щеголь при галстуке. Городок-то ведь не огорожен.

– А через местные власти пробовали достать?

– Подполковник у нас просить не любит. И потом, говорит, народному хозяйству стройматериалы нужнее.

– Но может случиться, у них есть излишки.

– Такое бывает. А между прочим, попробуйте вы, товарищ капитан. Вам-то вроде сподручней. – Обстукивая песок с подошв у крыльца столовой, Забелин, ухмыляясь, искоса взглянул на капитана. – А мы, если не возражаете, засчитаем вам это как партийное поручение.

– Попробую, – улыбнулся Кадомцев. Молодец старшина, ловко поставил точку! – А вот КПП вы что-то медленно строите. Я два дня уже в дивизионе, и незаметно, чтобы дело двигалось.

– Справедливо, – сокрушенно вздохнул старшина. – И тут я промашку дал. Не везет с плотниками. Выделили мне двух солдат из отделения служебного собаководства. Оба с плотницким делом хорошо знакомы. Так ведь пока мало проку от них: больше сачкуют, чем работают. Да вон они, полюбуйтесь.

Кадомцев издали поглядел на незадачливых плотников: сидят себе на срубе, тюкают топорами ни шатко ни валко.

– Элементарные лодыри.

– В том-то и дело, что нет, – возразил старшина. – Вполне толковые ребята. А вот поди ж ты – работают без прилежания, без азарта. Ну ничего, я им после завтрака подниму бодрость!

Едва Кадомцев притронулся к кофе, как с порога крикнул солдат-посыльный: «Капитана Кадомцева вызывают в штаб!»

Командир дивизиона сидел за столом, с озабоченным видом курил. Сзади на сейфе поблескивала статуэтка-приз, изображавшая человека, устремленного в космос. Вокруг фигурки плавали клубы дыма, казалось, человек рвался ввысь сквозь облака.

– Извините, Михаил Иванович, что побеспокоил вас во время завтрака. Спешу, надо ехать в полк, а тут срочное дело. Вот с ним, с рядовым Микитенко.

Справа от двери стоял солдат. Ничем особенным он не выделялся, несколько сутуловат, пожалуй, и длиннорук. Широкие, сильные ладони, узловатые крепкие пальцы – рабочие руки, привыкшие к тяжелому труду. Парень наверняка из стартовиков.

– А что у него такое случилось?

– Злостный нарушитель дисциплины, – подчеркнул подполковник. – Сидел на гауптвахте в городе. Сегодня прибыл.

Солдат молчал, молчал и Кадомцев, продолжая его разглядывать. На «трудного» он не похож, явно не из той категории. По всему видно: молчун, большой аккуратист, даже после гауптвахты форма без единой морщинки, головки сапог надраены до синевы. Взгляд уравновешенного человека, ни тени озорства или хитрости.

Прохоров словно угадал мысли замполита, постучал карандашом по лежащему на столе листу бумаги.

– На вид-то он паинька. Прямо джентльмен. А на самом деле опозорил дивизион. Вот тут про все его «художества» написано – начальник штаба разбирался. Самовольно ушел из подразделения. Это раз. И второе – затеял в сельском клубе драку, избил двух местных парней так, что их потом отправили в больницу.

Подполковник поднялся, сделал несколько шагов к порогу, круто повернулся.

– Было это, Микитенко?

– Так точно…

– Непостижимо для меня это, – вздохнул Прохоров. – Я понимаю: солдат должен обладать бойцовскими качествами. Он и называется боец. Однако калечить людей, даже если они хулиганы, просто, как бы сказать…

– Не гуманно, – подсказал Кадомцев.

– Вот именно. Не гуманно. Так что, Микитенко, у тебя с этим делом сплошной непорядок. Бесчинствуешь.

– Я не бесчинствую, – глухо отозвался солдат. – Они к девушке моей приставать начали, оскорблять начали. Ну я и дал… По одному разу. Только и всего.

– А почему в самоволку пошел?

Микитенко безучастно глядел в окно. Теперь, Кадомцев был уверен, не вытянешь из него ни слова. Он будет говорить или отвечать только в том случае, если это по-настоящему его заденет или обидит. А так – отмолчится, хоть мечи перед ним все громы и молнии.

Подполковник Прохоров тоже понимал это. Переглянувшись с Кадомцевым, сказал:

– Не думай, Микитенко, что мы не разбираемся. Очень даже разбираемся. Вот капитан Кадомцев – человек новый в дивизионе, совсем не знает тебя, а и он видит насквозь все твои похождения.

Командир многозначительно взглянул на Кадомцева, словно говоря: давай продолжай, замполит. Аванс тебе выдан. Дело нехитрое, обязан уже разобраться и иметь мнение.

– Ищите женщину, – полушутя заметил Кадомцев.

– Вот именно! – Прохоров удовлетворенно пыхнул дымом, подошел к солдату. Но встал не напротив него, а сбоку, у двери, чтобы не загораживать свет. – Ты же, Микитенко, был хорошим солдатом. Два года у тебя не было никаких замечаний. И вдруг срыв. Уж не влюбился ли?

Микитенко молчал, опустив голову. Уши его медленно розовели, шея над белым подворотничком сделалась багровой. Значит, они не ошиблись.

– Ну что ж, зазорного в этом ничего нет. Даже наоборот, – продолжал Прохоров. – Но ты же мог законным порядком ходить к девушке. Брать увольнительную.

Командир ждал, Микитенко переступил с ноги на ногу, поднял голову, вздохнул и опять ничего не ответил.

– Почему же ты ходил в самоволку? – в голосе командира зазвенели жесткие нотки. – Рядовой Микитенко!

– Так мэни ж не давалы видпусткы! – с неожиданной обидой на чистейшем украинском ответил солдат. – Лейтенант Колосков каже, шо в таку напруженну международну обставу не може буты часу для кохания. Цэ тоби, каже, зовсим не потрибно. Ну я и пишов соби сам.

– В Поливановку?

– А то ж…

Прохоров, сунув папиросу в зубы, цепко взял солдата за локоть, подвел к окну и долго удивленно разглядывал.

– Что же такое получается, Микитенко? Ты солдат, ты присягу принимал? Ты соображаешь насчет своих поступков? Ради личных дел ты бросаешь на произвол судьбы свою боевую позицию. Где твоя солдатская совесть, Микитенко?

Так и не добившись от него ни звука, махнул рукой:

– Ладно. Иди.

Когда закрылась дверь, Прохоров еще раз перечитал бумагу, сосредоточенно пощипывая кустистые брови.

– Между прочим, неплохой солдат этот Микитенко. Зимой случай неприятный произошел на стартовой позиции. Так он один удержал, подпер плечом ракету, которая сползала с направляющей. Силен парень, из донецких шахтеров. А теперь вот выкинул фортель перед самой демобилизацией. Я приказал Утяшину сегодня как следует продраить его на построении. А вас прошу разобраться с этим делом до конца.

– Разберусь.

– И с лейтенантом Колосковым тоже. Что это он там загибает насчет международной обстановки? А еще секретарь комсомольской организации.

Считая разговор законченным, Прохоров стал запирать сейф, ящики стола, видимо собираясь уходить. Кадомцев поднялся, подошел к столу.

– У меня к вам просьба, Виктор Семенович! В связи с вашей поездкой в штаб полка, в город.

– Слушаю. Чем смогу, помогу.

– Заберите, пожалуйста, мой чемодан в гарнизонной гостинице. А то я поспешил тогда на попутной машине и приехал без вещей. Даже переодеться не во что.

– Сделаю. Ну, а вы пока можете располагаться в моем кабинете. Здесь удобнее, чем в канцелярии, изучать личные дела.

Не в голосе Прохорова, а скорее в прищуре глаз Кадомцев уловил иронию. Но не обиделся: если это даже так, командир прав.

– Спасибо. Но кабинет мне не понадобится.