355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Дружинин » Именем Ея Величества » Текст книги (страница 7)
Именем Ея Величества
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 03:16

Текст книги "Именем Ея Величества"


Автор книги: Владимир Дружинин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Аминь! Обвенчана Анна с Карлом Фридрихом, Россия с Голштинией, а чай, и с Шлезвигом, и, более того, с Швецией. Воля государя исполнена.

Домой бы сейчас, прямо из церкви, да в мыльню и в постель. Впереди ещё пированье в Сале. В чахотку вгонит свадьба. Восторг выражай, кричи здравицы, тосты, пресекай бесчинство – на пару с Пашкой. Дружбу с ним являй… Ведь обещала всемилостивейшая отослать его за кордон – обманула, отнекивается. Ах, лишится двор кавалера-галанта, оскудеет!

Поздравил её, приложился к ручке.

– Конец, матушка, делу венец.

Вельможи к ручке чередой, толкаясь. Сотню их ублажила – и хватит, сомлела, поднесла к глазам платок. Скорбит – не дожил царь, не дожил до сего счастливого дня. На ладье пребывала в печали, потом удалилась в свои покои, пожелав обществу аппетита и плезира.

«Ступай, мать, без тебя-то легче», – сказал Данилыч мысленно и похвалил – роль безутешной, весьма уместную, сыграла натурально.

В Сале качались люстры, позвякивали стёкла – пушкари на судах, на царицыной яхте, бросившей якорь у сада, стреляют без передыху, вошли в неистовство. Музыки не слышно. Голос бесполезен, хоть горло надорви. Помахивай жезлом, рассаживай! Тяжёл, проклятый…

Сперва новобрачных, родню… О бок с Анной Елизавету – запропастилась где-то шалая девка. Порхает, дразнит мужиков телесной сдобой – корсаж рвётся. Ей-то нужды нет, что Людовик нос натянул.

Придёт срок, и она заплачет.

Пашка отыскал её, усадил.

Анна Курляндская телеса подтянула, молодится, волна чёрных волос взбита и оплетена модно. Здесь бывает наездами, онемечилась в Либаве, зато манеры блюдёт – не придерёшься. Пятнадцать лет как овдовела, однако не тужит – барончик при ней, Бирон, лихой лошадник и картёжник. Пускай, не ефимки же ставит, а талеры ихние…

От Бирона у герцогини дитя, а он семейный и супруга мирволит. Анна с животом ходила, законная фрау с подушкой под платьем, для отвода глаз… Всё это мелькало в мозгу Данилыча, всякая чепуха, засевшая и неистребимая, невесёлая чепуха, ибо ничтожен прок от этих политических браков. По курляндским законам женщина власти не имеет, наследник трона, обитающий в Гданьске, правитель лишь по названию. На Курляндию зарятся, Польша съела бы либо Пруссия – отваживают русский престиж, русская военная сила.

К мысли кощунственной приходит Данилыч – не слишком ли уповал царь на родственные узы? Европа вон как ими опутана, а грызня между суверенами, большими и малыми, свирепеет – клочья летят.

Грохочут пушки, дрожит Сала, рассыплется того гляди… Дышать нечем, плотен дух парфюмов от женских особ, сожжённых листов ароматной бумаги, цветов, доставленных из собственной его светлости оранжереи. В сизом тумане, у того конца стола – Ягужинский, отсел подальше, о чём-то шепчется с Дивьером. Любопытно – о чём?

Были ведь в ссоре…

Начинают с паштетов. Данилыч подал знак, крышки сняты, из одного блюда выскочил, не нарушив изделья паштетчика, карлик с бутылкой и стаканом, налил себе, выпил за повенчанных. Из другого блюда – карлица, оправила юбку, поклонилась, протанцевала два круга – ловко прощёлкала каблучками по столу, никого не задев, тарелки не сдвинув.

Ладно сработали.

Новобрачную затормошили кузины, щебечут под её балдахином; с герцогом, оттеснив генерал-адмирала, кумпанствует Бассевич, чарки у них не пустеют. Муженьку бы воздержаться перед первой ночью – нет, лакает, бокал наполнил большой, отломил ножку, отпил половину, сует министру. Попался, пройдоха… волей-неволей вольёт в себя. Царская шутка… Поди-ка, только это и перенял у великого монарха – бокалы ломать…

– Исполненье желаний!

Орёт, жилы шейные надулись, побагровел, вскакивают голштинцы, тянут шпаги из ножен, бухают кулаками, чарками.

– Хох! Хох! [85]85
  Ура! (от нем. Hoch).


[Закрыть]

Летят на пол осколки хрусталя, хлебные корки, кости, обкусанные крылья каплуна, фазана. Добыча собакам… Кушанье насыщает, владения же – никогда.

Лакеи, ух, суетятся возле Карла Фридриха! Данилыч отодвинул фаршированную утку, кисел показался соус пикан. До сих пор ему первому подавали, первому из вельмож. Теперь потерпи! Очередь вторая. Членом императорской фамилии сделался голштинец.

Что дальше будет?

– Даудз лаймес.

Слова, запавшие с детства. Много счастья… Екатерина бросала их как заклинанье деревьям Летнего сада, мокрой земле. Земля весенняя, земля животворная – вся в улыбках весенних лужиц.

– Земес мате…

У неё просили счастья. У матери-земли, древней богини латышей, которая мирно уживалась с христианством в пасторском доме Глюка. Девочка спрашивала, как выглядит родившая всё живое? Её не вырезали из дерева, не высекали из камня. Но она понятнее, чем Троица русских, поляков…

– Ты помнишь, Эльза? Подкова, моя подкова… Я же сказала, что её цыгане украли.

Выкопала, трудясь на огороде, – помятую, ржавую. И вернула земле. Подкову, самую большую свою драгоценность. Ночью, превозмогая страх, пошла в поле, зарыла под дубом, где крестьяне приносили жертвы, поили богиню кровью петухов, медовухой, пивом.

– Грех, Кэтхен! Язычество.

Смеётся Екатерина. Сегодня счастье распирает её – как только сердце выносит столько! Даудз лаймес… Почём знать, может, растрогал богиню дар семилетней девчонки, сиротки. Она избранница. Матери-земли, Бога церквей – не всё ли равно! Ей нечего стыдиться своего мужицкого рода. Вот-вот разыщут её сородичей, привезут в Петербург – всех, всех! Люди посланы… Если найдут первого мужа её, драгуна, сдавшегося в Мекленбурге, – хорошо, поступит на русскую службу, в полк. Теперь её воля… Бояре пусть бесятся – теперь они не страшны. До сих пор она полагалась на Меншикова, теперь есть защита сильнее – зять.

– Ты понимаешь, Эльза? Если они взбунтуются… Если вдруг революция… Он позаботится о нас с тобой. В Швеции… В Голштинии, на худой конец…

– Благодарность, Кэтхен, редкое качество в наш век.

Увы, редкое. Папа говорил…

– Нет, нет, он так обязан мне.

Поведала то, что не откроет никому другому, ни единой душе. Задуманное давно… Эльза Глюк, сводная сестра – тайн от неё нет.

Летний дом опустел – лишь несколько комнатных слуг осталось, прочие в Сале. Музыка несётся оттуда. Царица на минуту пожалела, что лишила себя удовольствия. Но ведь надо, надо… что ж, она вознаградит себя, устроит маленький спектакль.

– Холла [86]86
  Эй (от нем. holla).


[Закрыть]
, Лизхен! Валерьянки!

Кошки мигом почуяли, сбежались на запах – вся пятёрка её величества. Испробовали угощенье – и началось … Живот надорвёшь, до чего забавны они, опьяневшие, до чего похожи бывают на людей. Чёрный кот – толстяк – чисто Апраксин. Государь прозвал… Нахохотались подруги, Эльза сварила кофе, Екатерина нарезала хлеб, сложила бутерброды – ломтик чёрного, ломтик белого, колбаса промеж, сыр немецкий, с тмином.

Потом императрица облачилась в траур полный, дабы выйти к народу, к войскам.

Ворота Летнего сада по её приказу распахнуты, входи любой. «Разных чинов люди пущены для гулянья», – не преминул заметить современник признательно. Господин в расшитом кафтане, купец в сапогах, смазанных дёгтем, работные в цеховых униформах, предписанных царём. Этот, шляпа котелком, длинный кафтан, пуговицы по белому обшлагу рукава, – из Арсенала. Тот с Литейного двора, делатель пушек, вид имеет военный – башмаки, чулки, кафтан солдатского покроя, короткий.

Новичок опускает глаза, проходя мимо обнажённой Дианы, старовер плюётся – камнем запустил бы, да полиция тут как тут, стережёт дорогие итальянские изделия. Стоят просвещенья ради. Царь повелел… Натура, Божье созданье – прекрасна.

Праздник в семье монаршей – праздник и для подданных. Тоже заповедь Петра. Екатерина улыбалась прохожим, строгим взглядом останавливала того, кто норовил повалиться в ноги. Запрещено царём. Вышла на луг, где выстроились гвардейцы.

«В то ж самое время отворили две фонтаны, которые текли винами красным и белым. И как Ея Императорское величество изволила гвардию всю в строю стоящую обойтить и пришед изволила стать посредине луга близь большого глобуса, и тогда начали солдаты гвардии стрелять беглым огнём…»

Немецкий глобус, подарок Петру, огромен – внутри сферы стол, кресла, сядут двенадцать человек, над ними свод яко небесный – Солнце, Луна, астры, блистающие золотом. Не забыла Екатерина наказ супруга – снова вынесена модель сия на Царицын луг, опять же просвещенья ради.

«…и после стрельбы все те солдаты к фонтанам, которыми пущено было вино, привожены поротно и довольствованы как питьём, так и ествами, для чего приготовлено было несколько жареных быков (со птицы) и баранов».

Туши на вертелах над кострами, повара в фартуках, орудуя топорами, увесистыми тесаками, отсекают куски, протягивают солдатам. Вино в бочке, именуемой фонтаном, при ней виночерпий – поворачивает рукоять крана. Екатерина, расточая улыбки, пила из солдатской кружки, чокалась, как бывало на войне. Изволила спрашивать, кто был под Ригой, кто брал Баку?

– Служите мне. Как супругу моему…

Некоторых узнавала, ласково расспрашивала. Женился? Ребёнка ждёт?

– Зови крестить!

Бравый воин смотрит влюблённо. Воистину матушка. Как при царе было, так и при ней.

Дымят костры и на том берегу. И там сочатся жиром туши, плещет вино. Вся мастеровщина хлынула на Троицкую площадь. Полиция покрикивает, раздаёт зуботычины, осаживает, унимает драки. Дай волю – разнесут, потопчут.

Чуть померкло – взвились в небо ракеты, рассыпались многоцветными брызгами. На плотах, отражаясь в Неве, запылали вензеля новобрачных, короны их, соединённые их сердца. Долог весенний день, а то богаче и ярче было бы огненное зрелище.

Наутро снова гремят салюты, трезвонят колокола. Снова залито в бочки бургундское, сложены костры. В Сале накрывают столы на четыреста персон.

Два дня велено праздновать, разделять чрезвычайную радость императрицы.

Охрип Данилыч, кричавши:

– Весна приносит розы. Из них которая краше? Молодая наша… Разве неправда?

Шпагу обнажал, грозя тому, кто осмелится противоречить. Переводил дух и:

– За неё, господа…

Пригубив, стонал с гримасой крайнего отвращенья:

– Горечь-то, ой!

Одна рифма сама возникла, другую сочинил на ходу, отвечая тосту Бассевича. Желания пусть исполняются, коли добра взыскуют.

– Добро да цветёт, злое в яму бредёт.

Экспромт имел успех. Захлопал даже Феофан, учёнейший ритор. Герцог ёрзал, вылупив глаза, тыкал министра в бок, требуя перевода.

От тостов светлейший отяжелел. На лугу, сопровождая царицу, балагурил через силу.

– Гляди, матушка, что за молодцы! Откуда родом? Ярославцы? Ура, красавцы! А вы чьи? Здорово, москвичи, румяны калачи!

Память подсказывала прибаутки старые – так ободрял, бывало, работных, зачинавших Петербург. Сирых, босых, согнанных из губерний сюда, на болото, на голод, на съеденье комарам, роившимся тучами.

Отшумела свадьба – и возлияния, тяготы обер-маршальские, огорчения взяли своё. Приболел, залёг в постель, у окна, открытого в Летний сад. Домой ехать отказался. Хорошо, что успел, готовя Салу, пристроить для себя покои. Позиция авантажная – её величество рядом.

Навестила болящего.

– Эй, Алексан-др! Я решила… Хватит вопить «ура». Пора оставить этот обычай. Стать европейцами.

– Мы русские всё же, мать моя.

Уже был разговор. «Виват» в горле застревает. Военным сие новшество не понравится.

– Зятю, небось, угодно?

Выпалил, рассердившись. Прогневил.

– Ты глуп, Александр!

– Спасибо, матушка! Однако, посуди – государь не менял. «Ура» – оно дорогое, полтавское… Хлещет из горла – а-а-а-а! Чуешь?

У неё свои доводы – с голоса герцога. Россия, Голштиния, Швеция будут действовать воедино. Понимай – добывать Шлезвиг, бить Данию, Англию.

– Я решила.

Новый припев, с недавних пор. Разумейте – именно я, самодержица, без чьего-либо наущенья…

Порешила также поручить герцогу Преображенский полк. Это Данилыч предвидел. Со смертью Петра полк лишился верховного шефа, а таковым должен быть член монаршей фамилии. Кроме голштинца некому… Вздумает своевольничать? Ну, средство найдётся. Гвардейцы надёжны. Ещё загодя, в апреле, князь возвёл пятьдесят унтер-офицеров в прапорщики, а сим манером и в потомственное дворянство. Командир-то покамест он…

В Семёновском – Бутурлин, имеющий шефом Екатерину. По зову князя привёл к его постели старших начальников из обоих полков. Новость выслушали, понурились. Данилыч щипал свой ус, подмигивал.

– Чай, герцог не волк. Мы, чай, не зайцы.

Спросил, нет ли жалоб. Сполна ли, всем ли выдано жалованье. Нет ли достойных для повышения в градусе или для награжденья. Представить список. Потом, смеясь, поведал:

– «Виват» велено кричать.

– Что ж, крикнем, – добродушно заурчал Бутурлин. – Труд не велик.

Данилыч кивнул.

– Значит, коли парад, так «виват». А служба службой, герцогу не встревать. От сей докуки вы избавлены. Ему устав наш не прочесть. Команды наши, не знаю, выучит ли… Говорите, господа, говорите! Служит воинство, служит, – а тужит о чём?

Бутурлин гладил пышные усы, отращенные недавно, генеральские.

– Толкуют насчёт войны, господин фельдмаршал. Везде толкуют – в полку, в народе, на свадьбе вот… Один голштинец ярился – «смерть датчанам!». Вестфален, датский посол, аж побледнел. Слышно, – матушка-царица в поход пошлёт. Верно или врут? Государь не велел ссориться с Данией из-за Шлезвига, малости такой.

– Не велел, – подтвердил князь. – Одним, без алеатов, ни в коем случае.

Договор с Швецией [87]87
  Мирный договор со Швецией был заключён в 1724 г.


[Закрыть]
, заключённый в прошлом году, незыблем. Условились обе державы добывать герцогу Шлезвиг уговором или оружием. О том секретная есть статья. Положим, не секретная уже – послу Франции известно.

– Продали?

– Кто разнюхал?

Фельдмаршал дёрнул плечом небрежно. Вздохнул, пошевелил пальцами.

– Секреты – вода, в горсти не удержишь. Сегодня тайное, завтра явное.

Мог бы назвать Бассевича, будь прямая улика. Ганноверец по рожденью почитатель Георга, короля Англии и Ганновера. Британского посла в Петербурге нет, так есть французский. Горохов докладывал – Бассевич с Кампредоном дружит.

Лакей Кампредона Пьер оказался падким на рубли. Один из молодцов Горохова к нему подсел в питейном доме, познакомился. Выведывал постепенно. Гости у посла по четвергам, разные гости – земляки, датчане, пруссаки. Дурачатся – один больше всех заячьего рагу слопал, другой по-поросячьи визжит неподражаемо. Что ещё? Неужто одни потешки? Нет – есть в компании избранные. Принимает их Кампредон поодиночке. Это Бассевич, датский посол Вестфален… Пьер подслушивал, но шептались тихо.

Поди-ка, с ведома герцога… Сказано царице, сказано и повторено – осторожнее с зятем, с министром его! Двуличны сии союзники. Сердится, не верит.

Не хочет верить.

Свадьба отзвенела, но не забылась. Угли на площади сгребли, в Неву скинули, дух ествы курится.

– Мне ломоть отсекли с баранью голову. Во! А винцо господское слабое.

Кто не пробился к угощенью, тот слюни роняет, слушая. Отведал вчуже. Детям, внукам – скажет – гулял на свадьбе, сыт был и пьян, милостью её величества.

– Царевну, говорят, неволей к венцу свели. Так нешто девок спрашивают? Её государь сосватал.

– Жемчужина-то у ей! Видали в церкви?

– Король какой-то подарил, слыхать. Нам от всех держав уваженье.

– Вороные-то немецкие! Эх, вороные, чистый бархат!

Шестёрка да карета богатейшая – раскошелился прусский король. Матушка царица проехала в слободы, по набережной – дала людям поглядеть.

– Голштинцы отчалят скоро. И с Богом! Хлеб дешевле будет.

Вздорожало всё шибко последние годы. Кто виноват? Мнения различные. Недород из лета в лето, крайнее разоренье крестьянства, наплыв иноземцев.

– Везде шныряют, в соборе гвоздь хранится, с креста Господня. Шасть – немец! Епископ с поклоном, морген, морген. В руки дал. Немцу-то…

– Ой, грех!

– Пришлый человек извещал – отступили мы от истинной веры, потому и земля не родит.

– Едоков много. В Питере вот, не сеем, не жнём… Один с сошкой, семеро с ложкой.

– С сошкой-то я барский был, а здесь царский.

Адмиралтейский он – синий бострог, сапоги. Корабль «Не тронь меня», спущенный недавно, – вон на Неве! Любуйтесь! Силища морская, на страх супостатам.

– Не дай Бог, война!

– Губернатор заезжал к нам намедни… Сильнее нашей державы нет. Англичане – и те боятся. Они на что корабельщики, а наш вон этот как распустит паруса… Враз обгонит.

Куртка-бострог покроем матросская, медные пуговицы сияют, лоснятся сапожки добротной кожи. Пётр с умыслом одел адмиралтейцев, литейщиков, оружейников в униформу – гвардия они, работная гвардия. Рабское выколачивал. Учредил, оглядываясь на запад, ремёсленные цехи, цифирные школы, где обучали грамоте, арифметике, геометрии. Создатели новой столицы – суть помощники царя, участники дел великих. Втолковывал сам, разговаривая запросто, сам и пример подавал – скромностью, трудолюбием. Мы все, мол, служим отчизне. Цель наша – процветание России; её могущество – общая польза людям всяких званий.

Також и губернатор. Голос другой, жидковатый, а речь царская. Подобно государю идёт к народу, не гнушается. Ягужинский тоже, Голицын, Апраксин – приветливы, но всё же с Александром Данилычем не сравнить. Он-то хватил тут горя – на болоте.

О том, о сём судят горожане, выходящие из церкви в воскресный день. Будет ли хлеб дешевле? Можно ли унять обманщиков-торгашей?

– Царь окоротил бы …

– Они живучи, ироды.

– На Москве самозванцев изловили. Двое… Один будто Алексей-царевич, и другой тоже.

– Лбами бы хрястнуть бесстыжих.

Питер самозванцев не видел, юроды бродячие, проклинающие царя-антихриста и затеи его, редко добираются сюда, редко встречают сочувствие. Город от всех российских отличный, гвардеец среди городов, готовый к походу.

Пороха, пушек, ружей – вдоволь и с лихвой. Хлеба нехватка, зато вкус свадебного гостинца на зубах.

Светлейшему от её величества вместо благодарности за старания – афронт. Ягужинского обласкала, супруге его приколола вензель статс-дамы. Узнал, вернувшись домой после целительной мыльни.

Хоть снова в пар.

– Голштинец устроил. Как же! Сватушке милому Пашка-то шаркал в Вене.

Умаслил цесаря – брак России с Голштинией выгоден-де Австрии. Число верных ей алеатов возрастёт. Благословил цесарь, да и пенсию назначил Пашке, прилепил к себе с тех пор.

– Союз двух сердец, – недобро усмехался князь, ковыряя вилкой отварную стерлядь. – А сколько союзов вокруг рождается! Да прочных-то мало.

– Всяк человек ложь, – вставила Варвара.

Дарья, выслушав речение князя благоговейно и помолчав, промолвила:

– Лабиринт Минотавра.

Рассуждения политические, труднодоступные её тревожат. Лабиринт, потёмки, чудище где-то в засаде. Ушла проверять Сашку – ленится, надобно усадить за уроки.

С Варварой отвёл душу Данилыч:

– Зятёк ненаглядный… Гусь ощипанный…

Горохов прозвал. Странная на гербе Ольденбургов птица. По мысли-то лебедь – что иное мог заказать рыцарь Эгилмер, основатель рода? Оперенье белое, шея длинная, но косолап и толст. Хилое было художество. Исправлять, верно за грех почитают. А два зверя коротконогих, хвосты закручены – неужто львы? Собака на задних лапах – ей-то зачем секира нужна? Символы неких деяний, быльём поросших. А спеси-то у голштинца! Теперь на Апраксином доме лепит герб, будто навек вселился.

– Катрин носится с зятем. Душу вынет. Машет на меня как на муху!

– Обожди чуток. Похмелье у неё.

– Во чужом пиру, – встрепенулся Данилыч. – Как с ней быть? Остеречь её хочу, да опасно – зятю выложит.

– Баба она.

– В том и беда.

– Такой Бог создал, – Варвара метнула лукавый взгляд. – Ты пугай её!

– Заладила. Прежде она бояр боялась. Храбрая стала амазонка.

– Пугай! Сочини пугало! Какое? Моя башка бабья, твоя мужеская.

Сознаёт вековуха, умнейшая из женщин, – предел ей положен. Насчёт пугала сам мозгует. Дома и в пути, в постоянных рейсах с берега на берег.

«Не тронь меня» снаряжён, грузно осел под орудиями. Флагманом выйдет в море, главой эскадры. С ним семнадцать кораблей линейных, пять фрегатов, семьдесят галер. Случается, когда пушек много, сами начинают стрелять. Избави Бог! Коли тешить царицу, так залпами холостыми… Того же мнения и Остерман – виртуоз дипломатии, и Апраксин. Старый моряк близорук, невольно может попасть впросак.

Взад-вперёд снуёт ладья светлейшего, навещает вельмож и возит к себе на обед. Кто откажется? Нигде так не поешь, не попьёшь. Консилии с новой знатью и со старой, с президентами всех коллегий. Убеждённость общая – впору дыры латать, а не воевать. Даже Ягужинский, заклятый враг западных держав, настроен мирно.

– О всякой малости, – говорит князь, – докучать матушке воздержимся.

По привычке заканчивал:

– Понеже в трауре она…

Пришли к ней светлейший и Остерман – самые ловкие. Что говорить, о чём умолчать – условлено. Умеряют пыл амазонки. Дела военные, дела губернаторские… На стрелке Васильевского острова, где имеет быть обитель наук, строят квартиры для профессоров и прочее необходимое. Открытие – в августе. Там криво, тут косо, там подрядчик доски сбыл на сторону… Данилыч, почитай, живёт в своей гондоле.

На венецианскую, судя по картинке, не похожа. А кто её видел, посудину дожа? Понравилось слово Данилычу, вот и окрестил, дабы отличить от лодок разного калибра, плавающих по Неве. Борта полосатые, красно-зелёные, расшитый золотом балдахин, двадцать четыре гребца в красных ливреях, подобранные по стати и по голосам, рулевой-запевала. На мачте флаг с княжеским гербом.

Не чета голштинскому…

Эмблемы заслуг собственных – не наследство, не купля – реют над головой светлейшего. В центре – пылающее сердце. Ещё не было княжеского титула, государь своей рукой начертал сию фигуру, дал камрату – на вымпел, на будущий герб. Сердце, пылающее любовью к отчизне… Потом геральдисты в Вене дополнили, изобразили на щите, чем заслужен высокий градус. Лев, держащий две скрещённые трости, означает власть, корабль и пушка – виктория на воде и на суше. Облекает щит горностаевая мантия, атрибут монарха. Равно и корона, отличная от графской, вассальной, крупная, длиннопёрая – свидетельство прав наивысших.

Такая же у голштинца… Из всех российских вельмож – у Меншикова, у него одного… Герцогством, королевством может владеть бывший пирожник.

Права есть – нету земель.

– Поверьте, мой друг, я не меньше вашего желаю, чтобы русские были задвинуты в прежние границы.

Признание, ставшее частым у Кампредона. Говорил об этом кавалеру ла Мотрей, к счастью, отбывшему из Петербурга, писал в Париж. Оправдывал безуспешность своей миссии. Теперь вот парирует наскоки Вестфалена.

– Англия не нападёт. Побудить Георга я не берусь. Нужен повод со стороны России.

– Так что же – ждать?

– Поспешность нужна… как это здесь говорят? Для ловли блох. Я утверждаю, русские при Петре достигли вершины могущества и сейчас – только вниз…

Он был уверен, рано или поздно соотечественники воздадут должное его проницательности, его таланту. Прочтут донесения, мемуары. Пускай де Бонак кичится орденами – султанским и царским. Ему-то в Стамбуле полегче было…

– Русские не зевают, – сетует датчанин. – Людей на верфях… Муравейники… Линейные корабли, экселенц, линейные…

Исхудал посол, болен желудком. От нервов недуг… Конечно, в Финском заливе, в шхерах всё решают галеры. Большим судам плыть далеко… Но флоты Англии, Франции, Дании – заслон серьёзный. Опаснее русских.

– На юг их направить, на юг, – кипит Вестфален. – Франция, простите меня, не сумела.

Упрёк нравится Кампредону. За что превозносят де Бонака? За что? Он щурит хитрые глазки, терпеливо поучает младшего партнёра. На Пруте русские едва не сломали себе шею [88]88
  Имеется в виду неудача Прутского похода Петра I (1711), после которого был заключён новый мирный договор с Турцией, невыгодный для России: возвращение Азова, разрушение крепости Таганрог.


[Закрыть]
. Шанс был упущен. Вероятно, не последний…

– Обратимся к Балтике. Покамест ситуация в пользу русских. Кстати, известно ли вам, что в Швеции мастера из Петербурга? Помогают союзнице, чинят военные суда.

– Вот видите!

У датчанина узкие белые, почти детские руки. Кожа нежная, прозрачная. Резко размешивает шоколад, проливает на блюдце. Неуравновешен.

– Если бы я мог поговорить с моим королём…

– Перенесу вас на крыльях, – смеётся француз. – Что вы скажете ему?

– Вы спрашиваете! Он должен прямо снестись с Георгом. Война! Зачем русские выходят в море?

– Морская прогулка.

– Да, так всем отвечают. Но Екатерина дала понять… Для неё интересы зятя… семейные узы… Как это провинциально, экселенц! Выпирает происхождение. Между тем страна голодает, погрязла в рабстве. Странный народ, экселенц! Непостижимый народ.

Он тоже рассчитывал: после смерти Петра мужики, солдаты, измученные войнами, восстанут, вернутся старые порядки, столицей снова станет Москва, ослабеет государство.

– Пётр сумел соблазнить, околдовать… Чем? Он унёс тайну в могилу. Народ, который за ложку мёда съест мешок соли…

Утомлённый страстным монологом, Вестфален вытер платком потный лоб. Пахнуло мускусом. Запах любит мужественный – отметил про себя Кампредон. Подбивает плечи сюртука ватой.

– Величие, мой друг, величие. Его ждут правители, жаждут и народы. После как-нибудь пофилософствуем… Войны не будет… Пока, в нынешнем году не будет. Царица грозит, голштинцы машут кулаками, но министры против. Меншиков сплотил их… Я полагаю, война отсрочена, судьба дарит нам время. Важно использовать… Мы должны вырвать Швецию из русских лап.

– Но при Карле Фридрихе…

– Бросьте, милый мой! Он ничтожество. Сам по себе он никому не нужен. Шлезвиг? Провинции, отнятые русскими, подороже стоят. У шведов свои расчёты. Я имел интересный разговор с Бассевичем. К тому же сюда едет шведский посол.

– Ставленник русских.

– Так порешили? Не торопитесь! Конечно, совещаться с ним мы будем порознь – вы, я и Бассевич. Цедергельм тонкий политик. Цель у нас, надеюсь, будет единая.

Собеседники ещё более понизили голос. Лакей Пьер напрасно вжимался в дверь.

Иосиас Цедергельм [89]89
  Шведский посол в России, барон, сенатор, принадлежал к голштинской партии.


[Закрыть]
, среди товарищей Юсси, в России не новичок. Вместе с офицерами штаба после Полтавской битвы оказался в плену. Сибири он избежал – видный сподвижник Карла, член риксдага был на особом счету. Участвовал в шествии побеждённых через Москву, шагал в одной из первых шеренг.

Был замечен Петром.

Война ещё длилась, когда начались консилии об обмене пленными. Кого послать в Стокгольм? Шведа, честного шведа. Царь поил Юсси, изучал. Швед смотрел в глаза прямо. Конец сомненьям положила Екатерина.

– Это честный крестьянин, – сказала она.

Родился барон в глуши, в лене Северный Юлланд, где отец корчевал лес, пахал землю.

Отпущенный под честное слово, пленник исполнил порученье и возвратился в Петербург. Обрести родину позволил Ништадтский мир. Изменился Юсси, некогда яростный поклонник Карла XII. На трибуне риксдага – кроткий пиетист [90]90
  последователь пиетизма (от лат. pietas – благочестие), мистического течения в протестантизме (особенно в немецком протестантизме) конца XVII–XVIII вв., которое отвергало внешнюю церковную обрядность, призывало к углублённой вере. В широком смысле – религиозно-мистическое настроение и поведение.


[Закрыть]
, лютеранин вольнодумный и любвеобильный. Притчей из Евангелия, а то и поговоркой из Северного Юлланда увещевал он партию патриотов. У них одно на уме – реванш, союз с Англией, война. Бесчувственны к бедам народа.

– Довоевались! Поля зарастают лесом, пахать некому. Где не пашут, там дьявол пляшет. Злоба сеет плевелы, злоба погубит род человеческий.

Он в партии голштинской, преобладающей. Глава её Арвид Хорн, премьер-министр, не раздумывал долго, кого послать в Россию.

– Ты послужишь Швеции как добрый христианин, – сказал он дружески.

Польщённый в душе, Юсси отказывался. Дипломаты хитрят, врут не краснея – нет, не привык он… Пора о душе печься, ведь за пятьдесят уже. Намерен завершить свои дни в благочестии, аскетически, как велят отцы пиетизма.

– Ты в России персона грата, – доказывал Хорн. – Будешь ангелом мира.

Русские близко. Стокгольм в смятении. Их прогулка морская – это, возможно, война с Данией. Швецию втянут. Карла Фридриха посадят на престол силой. Швеция обязана помогать ему. Шлезвиг, чёртов Шлезвиг!

Нужен новый договор. Герцог женился, стало быть, он вправе получить приданое.

– Но эстонские острова…

– Крохи…

Арвид отпер железный шкаф, хранящий самое секретное, вынул листки, исписанные мельчайшим, словно трусливым почерком. Сказал, что от Бассевича, вчера, с курьером.

«Осмелюсь заявить вашей светлости, что наступил благоприятный момент для того, чтобы возвратить Швеции её владения, отнятые в результате злополучной войны, и обеспечить ей в союзе с Россией роль не раба, а господина».

По мере чтения глаза Юсси лезли на лоб. Приданое герцога – Эстляндия, Лифляндия, Ингерманландия, Выборг, провинция Псковская. Запрашивать крупно, дабы было что уступить. Оставить русским выход к морю – Петербург, он же столица образуемой империи, которая до поры пусть именуется Российской. Глава её – Екатерина, покуда она жива, потом императорский титул перейдёт к Карлу Фридриху. С передачей ему прибалтийских земель центр империи естественно переместится в Швецию. Царевна Елизавета и царевич Пётр удовольствуются внутренними губерниями, Москвой, Сибирью.

– Дьявол! – вырвалось у Юсси.

Была шведская империя, рухнула. Наказана гордыня. Суд Божий свершился над Карлом. Одуматься бы… Бисерные буковки роились, как муравьи. Облик дьявола-искусителя возник за ними.

– Читай! – усмехнулся Арвид. – Читай!

Дальше следовали советы тактические. Екатерина не русской крови, она честолюбива, она обожает зятя – три струны, на которых надо играть. Проект сообщить ей по секрету, от имени шведского правительства. Герцог посвящён лишь в малой степени, русские сановники в полном неведении. Важно привлечь Меншикова. Он против войны из-за Шлезвига, как и многие при дворе. Адски тщеславен. Украина – богатейшая часть империи, и он имеет там поместья. Пусть будет там королём. Титул ему – имперскому князю – доступен.

Заверить, внушить… Изворачиваться, заманивать, возбуждать худшие свойства людей. Это предстоит делать ему – Юсси, если он поедет.

– Нет, – сказал он.

– Ты принимаешь всё за чистую монету, – возразил Хорн. – Империя – она в облаках… Нам нужен мир. На год – и то прекрасно. И хотя бы Лифляндию. Тогда добро пожаловать герцогу. Триумфальный въезд…

Да, Юсси представляет себе. Толпы ликующих. Победа для партии. Хлеб подешевеет сразу. Земля в Лифляндии добрая, не то что в Северном Юлланде. Верно и другое – без приданого герцог едва ли добудет шведский трон.

– Он-то откажется от Шлезвига. А русские? Они же толкают его туда. Нет, не по мне служба, Арвид… Ничего нам не вернут. Поплатились, Бог велел терпеть, уволь, не гожусь я…

– Ты, Юсси, только ты.

Отпустил, дав срок до утра.

Приехал он сюда как к себе домой. Какова же столица после Петра? Каменных домов стало больше – и мостовых, фонарей. Сооружают переправы через Неву – дощатый настил на заякоренных судах. Спешат, в светлую июньскую ночь не прекращают работу. Пётр запретил, ему чудилась помеха для судоходства. Но преграду легко расцепить. Странно – обиду за Петра почувствовал швед.

Невскую першпективу, проложенную пленными – сам однажды водил их сажать деревья, – бойко застраивают. Обширную усадьбу отхватил придворный портной, возвёл дом с лепнинами, господский. У Мойки в театральном здании шла репетиция. Крикливо звучал женский голос. Посыпались камни, творящие гром.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю