Текст книги "Знак синей розы"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

16

Между тем лейтенанту Марочкину в Заозерске – простите мне это необходимое отступление – приходилось тоже нелегко.

Цорн за телеграммой не явился. Она лежала в Заозерском отделении связи, на полочке, прибитой над столиком веснушчатой Люси, кокетливой девицы в кудряшках.

Два дня лежала телеграмма, и никто ею не интересовался. На третий день Люсю вызвали к телефону.

– Говорит генерал-директор, – прозвучал бас. – Из областного управления. Давайте, посмотрим, сколько у вас невостребованных телеграмм.

Зачем это нужно? Какой смысл их считать?

И как фамилия генерал-директора? Все эти вопросы пришли в голову Люсе потом. А сейчас высокое звание «генерал-директор» и начальственный тон загипнотизировали ее.

– Сию минуту, – ответила она трепеща.

Побежала к полке, взяла всю пачку.

– Ну, – урчало в трубке. – Поживей нельзя?

– Пять, – выдохнула в трубку Люся. – Пять,

товарищ генерал-директор.

– Кому они?

– Сейчас. Хомякову, Завьялову, Иванову, Савельеву, Ласунской. Товарищ генерал-директор, так ведь они не приходят, что же я могу?..

– Работать надо, – рявкнул бас. – Вот что вы можете. Вы список вывесили?

– Н-ет.

– Повесьте.

Стукнула трубка, брошенная на рычаг сердитым генерал-директором.

Люся села, стараясь унять забившееся сердце. Да, список телеграмм, недоставленных и невостребованных, не вывешен. Ей никто не говорил. Странный звонок!

Марочкин проклинал себя. Не предвидел! Думал выследить Цорна и не сообразил, что ему, может быть, достаточно узнать, есть ли телеграмма. Телеграмма на имя Савельева. И все.

Лейтенант позвонил в управление связи. Самые печальные предположения Марочкина сбылись: генерал-директор и намерения не имел проверять, сколько в Заозерске невостребованных телеграмм.

Значит, звонил Цорн.

А он – Марочкин – остался в дураках. Прошляпил! Никогда в жизни, кажется, ему не было так горько, как сейчас.

Откуда же звонил Цорн? Марочкин с помощью местных чекистов выяснил это. Из автомата на вокзале. Как раз в то время у перрона стоял поезд с юга. Враг, очевидно, смешался с толпой, заполнившей перрон и зал ожидания.

А потом? Что сделал Цорн потом?

Весьма возможно, уехал с тем поездом. Чего ему еще ждать в Заозерске!

Но он, Марочкин, на поезд опоздал. На целых три часа! Нечего и думать догонять в машине. Лейтенант посмотрел на расписание: поезд подходит к Вендогоре, крупной станции на пути к Черногорску. Надо дать знать туда.

Однако пограничник, осмотревший вагоны, не нашел Цорна, хотя знал его приметы.

Значит, Цорн не был в поезде или слез раньше.

Между тем на другой станции, в другой поезд вошел, инвалид. Одна нога его была согнута и упиралась коленом в деревяшку, одна рука скорчена. Никто не узнал бы в нем Цорна, Генриха Цорна, одного из асов гитлеровского шпионажа, умевшего мастерски менять обличье. Не так ли, ковыляя на протезе, он заметал следы во Франции, в Норвегии!

На Цорне был грязный залатанный пиджачок, купленный у пьяного забулдыги за сто рублей. Забулдыга, сидя в буфете при вокзале, громко хвастался выгодной сделкой, чем обратил внимание на странного инвалида. Однако когда пограничники решили познакомиться с ним, – было уже поздно. Цорн слез с поезда.

В лесу он снял деревяшку. Сбросил в кустах пиджачок, достал из котомки ватник и надел его. Выкинул паспорт на имя Савельева. Все это нашли позднее…

В запасе у Цорна был другой паспорт – на имя Кондратовича, уроженца Белоруссии.

О превращениях Цорна Марочкин узнавал, но с опозданием. Когда Марочкин принял меры, чтобы задержать «инвалида», Цорн был уже за много километров от железной дороги и выдавал себя за сплавщика, завербованного для работы в Керетский район.

Сплавная пора в разгаре. Недалеко от Керети, на берегу озера, желтеет на солнце биржа: штабели бревен, от которых идет густой смоляной дух. Еще зимой, по ледяным дорогам и по гатям, свезли сюда бревна трелевочные тракторы. Теперь озеро, чистое, голубое, потеплевшее, готово принять лесной груз. Рослые парни и девицы из-под Брянска, из-под Минска, Гомеля сталкивают бревна одно за другим. Они катятся по откосу и с гулким всплеском падают в воду. Падают бревна, отплывают немного, а потом десятки и сотни их скапливаются на воде, образуя почти сплошной колеблющийся на волнах настил.

Скоро их обведут оплоткой – прочным ободком из бревен, соединенных стальными цепями, и буксирный пароход потянет всю эту массу к восточной оконечности озера, туда, где берет начало река Вепша.

Принимая в себя Юхоть и другие потоки, Вепша течет к Черногорску, к морю. У входа в нее кошель распускают, и бревна устремляются по течению.

В одном нашем районе сплавные пути составляют четыре сотни километров. Много нужно людей для того, чтобы столкнуть заготовленный лес в воду, сплотить кошели, протолкнуть бревна по узким фарватерам, разобрать заторы на отмелях и порогах. И сделать все это надо быстро, до конца лета, пока реки не обмелели.

Но вернемся к лесной бирже, что возле Керети. Обеденный перерыв. На штабеле сидят, беседуя, мастера – двое пожилых, в сапогах с загнутыми носками и в свитерах, и один молодой, в гимнастерке без погон. На рукаве – след нашивки. сверхсрочника. Это Яковлев, демобилизованный сержант, бывший следопыт.

Он ничего не знает о Цорне. Но в душе Яковлев, конечно, остался пограничником. По некоторым признакам он догадывается, что в отряде неспокойно, по-видимому, идет поиск. Яковлев чувствует невольную досаду оттого, что поиск на этот раз обходится без него. Впрочем, разве только одни пограничники охраняют границу? Разве не участвуют в этом все советские люди? Яковлев даже не задает себе этих вопросов. Ответ на них ясен каждому.

– Надо будет Тальянову еще раз задать баню, – медленно говорит Яковлев, постукивая кулаком по толстому бревну. – Мало ему досталось на прошлом собрании!

Тальянов – начальник сплавной конторы. Он охотно произносит громкие, напыщенные фразы о бдительности, но на. деле этот пухлый, улыбающийся, сыплющий прибаутками человек поразительно беспечен.

– Кто у нас на сплавных участках? – возмущается Яковлев. – Знаем мы? У всех, что ли, направления из конторы? Черта с два – у всех! «Скажешь, мол, мастеру, что я послал». Вот и все. На словах!

– На словах, – согласился собеседник Яковлева, жилистый рыжебородый, с большим ножом в кожаном чехле, свисавшем с пояса. – А вот утром сегодня был я на пристани. Смотрю, в катере, знаешь, в девятке, где Митька капитаном, лежит какой-то… Накрылся брезентом, храпит на все озеро. Спрашиваю Митьку: кто такой? Пьяный, говорит. Пускай проспится. Он чует, куда ему надо.

– Вот, вот! – подхватил Яковлев. – Митька сам не прочь маленькую пропустить. А то и большую. Ему каждый пьяный родня.

Яковлев замолчал и подумал, что капитан девятки, верно, и не пытался узнать, кого он пустил на борт.

Эта мысль привела Яковлева в беспокойство. Он встал, спрыгнул со штабеля и пошел на пристань.

Девятки уже не было. Но другие два катера, пришедшие вчера, еще стояли у причала. Битком набитые пассажирами, они готовились к отходу.

На катерах нашлись сплавщики, которые видели пьяницу, уехавшего на девятке. Были даже такие, что выпивали с ним в чайной. Эти были о нем самого лучшего мнения: хороший мужик, компанейский. Подсел к столику и выставил сразу литр водки на четверых. Потом еще литр. Видать, деньги у него водятся. За выпивкой советовался с собутыльниками, как ему быть: ему надо на работу, на тот берег озера, а направление из конторы он где-то выронил… Ему ответили, что бумажку иметь не обязательно. Тьфу на бумажку! При этом плюнули на пол, выражая этим свое глубочайшее доверие к новому приятелю. Ему надо сесть на девятку и все будет в порядке. Никто и не спросит.

Под утро пьяный взобрался на катер, свалился и тотчас захрапел.

– Ну и храпел же! – сказал Яковлеву сплавщик. – Духовой оркестр прямо.

– А пил много?

– Не так, чтобы очень. Меньше, чем мы.

Яковлев подумал, что незнакомец, возможно,

не был очень пьян и храпел нарочно.

– То-то и есть, – строго сказал Яковлев. – У нас ведь так рассуждают: «С пьяного спрашивать нечего». А он, может, на это и рассчитывал.

Потом он вспомнил, что и ему надо на ту сторону. Так лучше ускорить поездку!

Через четыре часа Яковлев сошел с катера. Рядом стояла пришвартованная девятка, на ней – ни души. У костра Яковлев отыскал капитана. Он отхлебывал чай из металлической кружки, запивая галеты. Поставил кружку на пенек, потер лоб:

– Где пассажир? Тот, что храпел? Верно, на работе. Где ж ему быть? Хмель из него выдуло, вскочил, как мячик, и первый – шасть с катера.

Яковлев решил проверить. Нет, на работу пассажир не встал. Его нигде не видели: ни в бригадах, ни в конторе участка. Словно сквозь землю провалился.

Бывший следопыт взял трубку телефона и попросил соединить его с отрядом.

Услышав голос полковника Черкашина, он выпрямился, развернул плечи, как в строю, рука его машинально прошлась по ватной куртке, как бы проверяя заправку, и произнес:

– Докладывает Яковлев.

Черкашин узнал его. Полковник мог бы напомнить бывшему следопыту, что тот теперь человек штатский и вовсе не должен докладывать по-военному. Но Черкашин понял: Яковлев, став мастером сплава, хочет подчеркнуть свою связь с отрядом. И поэтому полковник ответил так, как будто Яковлев все еще состоял на пограничной службе:

– Ну, что у вас, товарищ Яковлев? Докладывайте!

Яковлев сообщил об исчезнувшем пассажире девятки и услышал в трубке:

– Очень кстати, товарищ Яковлев. Спасибо. Ну, а как вообще жизнь. Успехи какие?

– План пока выполняем, товарищ полковник, – говорил Яковлев, стоя навытяжку. – Дождя бы нам… А то сухо очень, вода убывает.

Между тем Цорн кружным путем, петляя, пробирался к «Россомахе».

Следующую ночь Цорн спал под деревом. Он больше не появлялся в населенных пунктах. Он избегал людей. Он крался в чаще, как зверь, почуявший преследователей.

Если бы можно было – он бы превратился в дикое животное и побежал бы, обнюхивая землю.

17

Пробивая себе путь под «Россомахой», сквозь баррикады обвалов, мы теряли представление о времени.

Неожиданно стены коридора пропали во тьме. Мы вошли в зал. Он показался нам сперва очень просторным. Мы осветили его нашими фонарями, огляделись. Это было. помещение длиной, приблизительно, в тридцать метров и шириной примерно в пятнадцать. В два ряда тянулись столы– отсыревшие, скособочившиеся и пустые, если не считать аптекарских весов. Позеленевшие тарелочки от наших шагов чуть вздрагивали. Под ногами хрустело. Я провел лучом фонаря по полу. Мы шагали по битому стеклу.

Весь пол был усеян остатками стеклянной посуды. Должно быть, она стояла на столах, ее смахнули и растоптали. Да, топтали, словно нарочно, чтобы разбить на самые мелкие осколки.

Но вот нога на чем-то мягком. Направляю фонарь вниз – кисет!

Да, кисет, точно такой же, как у Артура Вандейзена, из темной кожи, перетянутый двухцветной витой тесемкой – красно-черной. Он тяжелый, в нем не табак. Нет не табак-земля. Странно! А вот еще кисеты. На полу– и в них тоже земля. Странно, очень странно! Но все, надо полагать, скоро разъяснится. Уже недолго ждать разгадки!

Вдоль стены слева чернеют шкафы. На полках – обломки толстых, темных бутылей, какие-то рассыпанные химикалии, помятый микроскоп…

Справа – двери. Их четыре: Одна дверь держится на нижней петле, откинулась; видны железные койки, поставленные в два этажа. Наверно, казарма охранников. Вдруг что-то черное шариком метнулось оттуда на свет, пробежало под столами и юркнуло в щель.

– Мышка полевая, – басовито молвил радист Кузякин. – Чудно. Откуда она взялась? С поверхности, не иначе, товарищ майор. Сквозной провал где-нибудь есть.

Он не ошибся, потолок над койками продавлен, ребра железобетона оголились.

Три другие двери заклинило, подперло изнутри. Тут пошли в ход не только лопатки, но и топор, предусмотрительно захваченный нами. Немалых усилий стоило выломать двери, отодвинуть глыбы бетона.

И вот, наконец, мы в комнате с сейфом. Вы легко поймете, какое нетерпение жгло меня, когда я поднес фонарь к буквенному замку черного стального куба с массивной ручкой и вензелем фабричной марки, блеснувшей тусклым золотом: «Фиалка»– таков пароль. Фиалка – любимый цветок супруги Цорна, черт бы ее побрал!

Однако сырость и здесь сделала свое дело, слой никеля облупился, ржавчина сковала буквы.

Замок не действовал.

Конечно, мы не были бы разумными людьми, если бы не приготовились и к этому. С нами инструменты, и в руках Васькова – одного из моих солдат, в прошлом слесаря-лекальщика – они одолеют сейф, эту, надо надеяться, последнюю твердыню, где враги прячут от нас свою тайну.

Пока Васьков, освещенный двумя скрещенными лучами фонариков, вскрывал сейф автогеном, я осматривал комнату. Только сейчас я заметил под обломками рухнувшего потолка, нечто темное, бесформенное, протянул руку и нащупал доску сломанного, упавшего на бок шкафа. Кузякин помог мне раскопать его. Внутри – тяжелые, слипшиеся пачки тетрадей и папок. Я раскрыл одну.

«Реестр заключенных, опасных для райха и переведенных на объект 08», – стояло на заглавном листе.

Объект 08-это, очевидно, и есть подземелье. Видимо, «опасные» работали за теми столами в зале. В лаборатории непонятного назначения.

– Ну, как у вас, товарищ Васьков, – окликнул я солдата, возившегося с сейфом. – Подвигается?

– Помалу, товарищ майор.

Сейчас мы узнаем, что они скрывали тут. Что заставляли делать в своей лаборатории. Все мои ожидания настолько связались с сейфом, что изучать содержимое шкафа я не спешил. И смысл заглавия тетради дошел до меня не сразу.

Реестр! Значит, – список заключенных… Я раскрыл тетрадь, со страниц глянули на меня квадратики фотографий – снимки в профиль и фас, имена, какие-то данные, выписанные мелким почерком.

Теперь я сообразил, что могут открыть эти книги в одинаковых синих переплетах. Я вынимал их, смотрел даты, лихорадочно листал…

Через минуту я забыл даже о сейфе. Крохотная фотография остановила мой взгляд. Я нагнулся. И уже ничего не видел, кроме этой фотографии, вдруг необъятно выросшей и закрывшей все.

«Ташка! Ташка моя!»

Из огромной дали, сквозь завесу смерти она глядела на меня. Глядела из плена, из страшного, плена. Худое, истощенное лицо… Но это ее лицо. Это она, сомнения не может быть! Значит, она была здесь. В этих стенах. Значит, и ее кровь на Цорне!

Что написано о ней тут? Взята в плен в январе 1943 года. Да, в январе она вышла с разведчиками и не вернулась… Называет себя Анной Арсеньевой, уроженкой Саратова, что проверить не удалось. По-видимому, большевистская разведчица. Прислана на объект, так как пыталась бежать и передать русским важные сведения.

Да, это у нее был кисет. Кисет, полученный от Онезорге.

«Это ты, Ташка! Вот я здесь. Вот как… мы увиделись с тобой. Поздно, слишком поздно я пришел сюда!»

Я стоял, видя перед собой Татьяну, мысленно разговаривая с ней. Рядом свистела ножовка Васькова, я не слышал ее. Смутно донеслось до меня:

– Товарищ майор!

Я обернулся.

– Готово, товарищ майор!

Васьков. вытирал рукавом лоб. Все сгрудились у распахнутого настежь сейфа.

– Пустой, – протянул кто-то.

Я погрузил руки в холодное стальное нутро. Нет, не пустой! С непередаваемым ощущением торжества я вынул из сейфа серый от плесени портфель, разрезал ремешок, раскрыл. Там бумаги. Их немного: листок, написанный шифром, несколько карт и схем.

Это и есть тайна «Россомахи!» Не верится, что она здесь, в моих руках. Бумаги пока что ничего не говорят мне, их еще предстоит расшифровывать. Да, надо запастись терпением. Я сунул находку в вещевой мешок.

– Продолжим осмотр помещения.

Однако больше ничего, заслуживающего внимания, не попалось нам. Еще один кисет – тоже с землей. Разыскали люк, о котором говорил Артур Вандейзен. Солдаты приподняли крышку, и вдруг бетон под моими ногами дрогнул, словно от взрыва. Мы прислушались. Далекий шум коснулся слуха.

Он нарастал.

Вода! Уже не капель, звеневшая в коридоре, когда мы шли сюда, не ручей – целый поток, казалось, ворвался в подземелье и несся к нам.

Нас заливает!

Мы не успели и сообразить, как это произошло. Вода уже здесь. Она в мгновение ока растеклась по комнате.

– За мной! – крикнул я и выбежал в зал. Справа чернел выход, из него хлестала, пенясь, мутная желтая вода. Я знал – там коридор, там подъем к поверхности. Есть только один способ спастись – идти туда, против течения, наперекор потоку. Если осилим, выберемся!

– В затылок! – крикнул я. – Становись в затылок! Взяться всем за руки!

И мы пошли в контратаку, уже почти по колено в воде. Я впереди. В свободной руке фонарь, луч его скользит по стенам, по воде, вскипающей пузырями, ревущей, силящейся опрокинуть нас.

С каждым шагом все тяжелее подниматься по ступеням, ноги точно пудовые, их тянет назад, подошвы скользят, и я уже не держу фонарь: зацепил его за пояс и хватаюсь рукой за стену.

Луч отклоняется, но странно – передо мной по-прежнему отчетливы пузыри на воде, пена. Это уже не фонарь – свет дня проник откуда-то и озаряет коридор, указывает нам, путь, зовет к себе. Но как трудно добраться до него! Как тяжелы ноги! А вода хлещет и хлещет. Еще несколько шагов, и с ними, сдается мне, уходят последние силы. Но выход уже близко, здесь светло, и где-то наверху – кусочек неба. Всей грудью я вдыхаю свежий воздух, он ободряет меня, я делаю еще шаг, другой…

Тут волна накатывается на меня, я теряю опору, пальцы напрасно царапают скользкую стену…

И в этот миг чья-то тень вырастает передо мной, я чувствую крепкую хватку на запястье, обретаю опору. И голос, перекрывающий плеск воды, удивительно знакомый голос, кричит:

– Сюда, сюда!..

Меня тянут вправо, я закрываю глаза от яркого, ослепительно яркого света.

Позади гудит затопляемое водой подземелье. А я уже на поверхности. Поток еще злится, но напор его ослабел. Я иду по дну реки и следом за мной Кузякин, Васьков, Нифонтов – вся моя группа. Все тут. Все спаслись. И вот мы стоим по пояс в воде, вытираем пот и смеемся от радости. И деревья, и голубое северное небо для нас невиданно прекрасны сейчас.

Человек, который вывел меня и всю нашу цепочку, оборачивается и тоже смеется.

Это Марочкин.

– Здравия желаю, товарищ майор, – говорит он, еще бледный от волнения.

Я узнаю Марочкина и снова начинаю трезво воспринимать окружающее.

Что же произошло? Марочкин ведь гнался за Цорном.

– Где Цорн? – спрашиваю я.

«Неужели он не пойман? Неужели уйдет? Палач Цорн, совершивший столько преступлений! Неужели мы позволили ему безнаказанно убраться восвояси!»

Тайна «Россомахи» у нас, она, в моем вещевом мешке, но, пока Цорн на свободе, у меня одна мысль, одно стремление, одно дело, которому надо посвятить все силы, – поймать Цорна. Пока Цорн на свободе – нет для меня отдыха, нет покоя.

Вы знаете, что такое «второе дыхание»? Спортсменам оно известно. Вот уже достигнут как будто предел человеческого напряжения. Смертельная усталость охватывает тело. Живет только воля к победе – и она творит чудо. Новая энергия вселяется в мышцы, движет вперед.

Подобное испытал и я, измученный долгим и трудным подземным походом.

И не только я! Мы все.

Так, выйдя на поверхность, мы тотчас же присоединились к поиску. И уже на ходу я слушал Марочкина, рассказывавшего мне, как он сидел с бойцами в секрете у выхода из подземелья, подкарауливал Цорна, как взорвалась мина метрах в двухстах, в лесу, и как после этого, откуда ни возьмись, в ложбину, по траншее, исчезавшей в черном зеве пещеры, хлынула вода. А из показаний Артура было известно, что эта пещера – и есть выход из подвалов «Россомахи».

– Ведь там же наши! Затопит их! Я часть людей послал туда, где рвануло, а сам думаю… Хотя я ни о чем уже не думал, товарищ майор. Кинулся в пещеру. Темно, ни зги… Вода бьет. А тут фонари ваши засверкали. Я вас и схватил за руку.

– Вовремя схватил, – сказал я. – Молодец.

– Ерунда, – простодушно отмахнулся Марочкин. – Нас вода не страшила. Мы ремнями соединились.

– Ну а нам некогда было снимать ремни, – ответил я.

Мы шли по краю ложбины. Желтой дорожкой тянулась на дне, среди сухих пней и папоротника, залитая траншея. В нее смотрелись три бревенчатых штабных домика. Впоследствии, когда подземелье заполнилось, вода здесь разлилась и образовала озерко.

«Туда не спустишься уже, – думал я. – Жаль! Ведь мы так мало были там. И, может быть, добыли не все существенное»…

В поисках Цорна, двигаясь по тропе, которую мы начали прокладывать еще весной, мы достигли вскоре последних рубежей «Россомахи».

Кузякин опускает на траву свою рацию. Устанавливаем связь со штабом. Передаем свои новости, получаем инструкции. Кольцо, замкнувшее Цорна, все уже, враг мечется в нем, силясь прорваться к границе. Но она заперта крепко, надежно.

– Вот что, товарищи, – сказал я. – Цорн неплохо знает местность, но лучше всего, конечно, район Ютоксы, бывшего гитлеровского лагеря.

К счастью, мне удалось правильно предугадать путь Цорна. Почувствовав себя в неумолимо стягивающейся петле окружения, он бежал к Ютоксе. Враг рассчитывал там спрятаться, переждать. Легко представить себе последние часы Цорна, – он искал спасения в Ютоксе, где был когда-то палачом, где земля впитала кровь и слезы его жертв. Как крыса, он шнырял по своему лагерю, тревожа пепел костров, что пылали здесь, распространяя запах горелого мяса, рыскал по баракам, уцелевшим от пожара, высматривая себе убежище.

В Ютоксе, в бараке, под нарами мы и нашли его – мертвого. При нем был заряженный пистолет. Цорн не решился выйти против нас лицом к лицу – он предпочел разгрызть ампулу с ядом, зашитую в воротнике рубашки.