Текст книги "Дорогой наш ветеран (СИ)"

Автор книги: Владимир Чеплыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Трофим Егорович воевал тогда ещё, прислал треугольничек, где написал про отца Ваньки: "Бомбежка, авианалет...Ничего не поделаешь...Сам в себя прийти не могу. Нет рядом друга Летягина. Ах, какой был "мозговитый"!"

На мужа тетка Валентина получила не похоронку. Письмо привез письмоносец Максуд Татарин, инвалид, у него одна нога была короче другой и его не взяли на фронт. Кроме почты, он вывозил мусор с вокзала и забирал его по поселку. Ещё он возил молоко во флягах из леспромхозовского Болтова. Хозяйки сдавали молоко утренней дойки на приемный пункт, фляги ставили в большой родник с ледяной водой за поселком, а потом за ним приезжал Максуд. Он привозил молоко на станцию к утреннему приходу "молокана" из райцентра, где работал молокозавод. Молокан – паровоз с четырьмя товарными вагонами ходил по районным станциям и забирал молоко, что собрали в колхозах и у частника. На молокане привозили из райцентра почту в Каменный Ключ и в Болтово. До вечерней дойки Максуд развозил почту по поселку, собирал мусор, а вечером, забирая фляги с молоком для вечернего молокана в Болтово, увозил туда почту.

Ребятня обычно собиралась на станции к приходу молокана, помогала Максуду грузить фляги и первыми узнавала – кому сегодня пришли письма. Письма Татарин отдавал только в руки адресатам, но пока шла погрузка, объявлял, кто получит письма, и посыльный с той улицы, куда есть почта, бежал с вестью о письме раньше почтальона.

К тетке Валентине Ванька вместе с Мураткой примчался со станции с криком: "Вам, тетка Валя, сегодня письмо от дяди Трофима! С фронта! Максуд сказал. Он скоро приедет!" Её сын Димка тоже радостно что-то кричал. Услышав весть о письме, подошли соседки, писем с фронта приходило мало, все хотели узнать – как там, какие новости, чего дальше ждать. Максуд подъехал на своей лошаденке, и подал письмо Валентине.

Ей написали из воинской части: "Ваш муж, Останин Трофим Егорович, автоматчик 304 стрелкового полка 46 стрелковой дивизии 2-ой Ударной армии, с группой бойцов второго батальона, выходя из окружения в районе Мясного бора пропал без вести". Извещение из военкомата на Трофима пришло позже...Теперь её извещали уже не однополчане мужа, а власти, добавляя к горестному известию сухое и официальное: "Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии".

Валентина даже не всплакнула. Она долго сидела на лавочке возле дома, просто окаменев и не замечая никого рядом, просто не понимая, почему именно её Трофим...Почему – пропал без вести...Всхлипывая, возле матери стоял Димка. Много позже, загрузив груз для Болтова, Муратка с братом ехали со станции мимо дома Останиных – тетка Валя все сидела там же на лавке, не двигаясь и молчала. И так же возле неё плакал сын Димка.

Гаврилов и все пятеро его парней с фронта тоже не вернулись. Похоронки пришли на каждого. По этим небольшим, желтоватым листочкам – "Ваш муж... Ваш сын..." можно было изучать географию и страны, и Европы. Они все полегли далеко друг от друга. Но за Родину.

Так до сорок пятого Трофим Егорович и не объявился. Вестей не было ни от него, ни из его воинской части. Пропал без вести и всё тут. Замолчала теперь Валентина, замкнулась в себе, но в окно нет-нет, а поглядывала. Вдруг, чего не бывает на свете, и идет от калитки к дому Трофим...Живой и здоровый... Веселый и радостный...Свой, родной... Сколько раз себе представляла.

Нетребин с женой Марией приехали в на станцию Каменный Ключ уже после войны. Валентина, супруга пропавшего без вести Трофима Останина, была старшей сестрой Марии. Трофима, связиста, после окончания железнодорожного техникума в сибирском Томске распределили на работу сюда, с ним поехала, и жена Валя, с которой они только-только сыграли свадьбу. Сестры переписывались, редковато, но письма шли и во время войны. О своем горе, но только очень коротенько, Валентина отписала сестре, а уж после войны Мария писала о муже Николае, что после тяжелого ранения лечился в госпитале в Новосибирске, куда его перевезли на санпоезде из Германии. Сама она устроилась медсестрой тут же в госпитале, жила в военном общежитии.

Когда Николая готовили к выписке, мал-мало в госпитале подлечили– подштопали, неожиданно пришло письмо из Каменного Ключа. Валентина звала жить к себе сестру с Николаем. "Вам, дорогая моя Марусенька, с мужем придется где-то теперь устраиваться, решать заботы с жильем. Николай, чувствую, после госпиталя слабенький, выхаживать не один месяц потребуется". – писала в письме Валентина. "Ты же сама в письме писала Марусенька, что его родня пропала в эвакуации. Тебе сейчас вернуться в томскую деревню, к нашим старикам – не лучший выход. А у нас с Димкой большой дом, усадьба, и в поселке, и в леспромхозе найдётся где работать. Я, не сомневайся, чем смогу – помогу... И невмоготу мне, пойми сестренка, плакать и переживать о Трофиме каждый день. Ждать его, надеяться на что-то...Приезжайте. вместе справимся с напастями."

Посудили, порядили Маруся с Николаем. Он-то сам, после выписки, еле ковылял, больше отлеживался. Какая ему может быть работа, тем более за спиной до фронта – только школьная восьмилетка. Ни специальности, ни профессии. Она сутками в госпитале на службе. Ютиться в крохотной комнатёнке в общежитии – не бог весть какая жизнь. Да и денег в обрез. И поехали они на далекую станцию, к марусиной сестре.

Обжились постепенно. Николай крепнуть начал, всё-таки молодость брала своё. Приезжали к нему с райкома партии, он хоть и не успел вступить в партию, но всё же участник войны, герой. С вступлением Николая в партию некоторая тогда случилась – уже написано было его заявление, сданы рекомендации однополчан, но вдруг погибли враз и политрук, и парторг части. Ехали они в политотдел корпуса, совещание партийцев перед большим наступлением проводилось, и попали под бомбежку с самолета какого-то шального Ганса. Немцы в сорок пятом, чуя приближающийся конец, огрызались, где только могли, яростно и ошалело, с безумством умалишенных. Это были не упорные бои Красной Армии в том, трагическом сорок первом. Наши бились до последнего, стояли насмерть, немцы, хотя и кусались из-за угла, из-за каждого куста, из подворотни, но стоять насмерть не хотели. Или не умели.

В батальон Николая назначили нового политрука, на раз выбрали парторга, но на фронте с наступлением завертелась такая катавасия, что было не до вступления в партию. И где документы на него – из новых партийных руководителей просто никто не знал. А в мае – тяжелое ранение и госпиталь надолго.

Райкомовские в этот приезд предлагали помочь герою с работой – в районе не хватало руководящих кадров, повыбила надежных мужиков война. А райкому в районе требовались свои, проверенные в боях кадры. Хоть в колхоз, хоть в райпо, сельмагом заведовать. Перебрали с райкомовцами все должности, и всё отказывался Николай – грамотешки с гулькин нос – завтра снимать придется за такое руководство. И если он геройски воевал, вовсе не значит, что из него настоящий начальник получится. Подучиться бы, хотя бы за десятилетку в школе. Разговор завершили так, подлечится Николай, надумает, приглядит место – райком будет рекомендовать героя.

Когда попрочнее встал на ноги, отставил костылёк, забота с работой решилась так – Николай двинул в леспромхоз. Там, в леспромхозе и Николай Васильевич Нетребин устроился на лесопилку, на распил огромных бревен. Сначала, рассмотрев его, тогда – худющего доходягу, засомневались, потянет ли на распиле. "Как есть ты сейчас весьма слабосильный пока, в лесорубы – и думать не моги, на лесопилку тебя поставить, надо подумать... Вот, можа, сучкорубом...", – сказали в отделе кадров.

Но тут в комнатёнку кадров буквально ворвался директор леспромхоза, однорукий ветеран боев на Курской дуге Савостин, ему сказали, что с "железки", из Каменного Ключа на работу устраиваться пришел участник штурма Берлина. Уже и Савостину из райкома позвонили, что, мол, вы решили по Николаю Нетребину, герою войны?

"Земляк, однополчанин, боже ж ты мой! Ты из Томска? И я томич...Но судьба забросила... – забежав в кадры, приговаривал директор. – Точно, без раздумий берем, какой разговор! Оклемаешься, стахановцем ещё станешь!"

"А вы, бюрократы... Ух я вас тут! – пригрозил Савостин деду Климу, начкадрами. – Удумали – слабосильный... У меня вон четыре класса учёбы, рука под Прохоровкой осталась, но мне партия поручила! И я взялся за гуж директором. А вы сучкорубом дельного мужика! Тяма в мозгу есть? Ты по госпиталям поваляйся с полгода... Станешь богатырем Ильей Муромцем...Как же!"

Сперва у Нетребина получалось не ахти, силенки действительно нужны были – не каждый потянет. Мужики, что работали вместе, донельзя пожилые, других не осталось в леспромхозе, как могли старались помочь ветерану. После страшной войны, у всех было не просто внимание к уцелевшим в гигантской бойне-мясорубке, но устоявшим и победившим – громадное уважение к вернувшимся с фронта. Но постепенно он втянулся, отъелся понемногу на деревенских харчах, окреп, и пошла плановая норма и у него.

Потянулась обычная жизнь. Как-то не проявилось у Николая желание к учебе. Больше стремился что-то сделать своими руками. Тем более поучалось неплохо. Назначили бригадиром на лесопилку, поощрения пошли, премии, а когда и выговоры за срыв плана... Жизнь, она всякой стороной к тебе поворачивается.

Валентина хотя и встретила Нетребиных приветливо, как могла помогала, но так и ходила молчаливой и потерянной. Сватались к ней мужички, но даже разговаривать не хотела – и терпеливо ждала Трофима. Своего и единственного.

Димка вырос, поучился в строительном техникуме в Тягуне и сорвался из дома на какую-то ударную стройку гидростанции на Украине. Приезжал в гости, с деньгами и молодой женой хохлушкой.

Протосковав, Валентина совсем сникла и как-то неожиданно ушла из жизни. Перестал приезжать и Димка, примчался только на похороны, а после и замолчал – писем от него не было. На поминках сильно пил, укорял Николая Васильевича, что тот на войне остался в живых, а вот его отец – не прорвался... Про "висюльки" кричал, про "бляшки". Так он называл в угаре нетребинские награды. Уехал и больше ни гу-гу.

Нетребины получили что-то в виде наследства – дом, усадьбу и тоску по Валентине, что поддержала их в трудную минуту.

В леспромхозе Николая Васильевича помнили долго, приглашали, как заслуженного ветерана, на торжества, дарили подарки. В район на торжества звали, выступать в школах...А когда страна пошла под откос – загнулся и разъехался леспромхоз. Районное начальство крепко поменялась и торжества стали другими. Ветеран там был не нужен, Про ветерана, героя Войны Нетребина и некому стало вспоминать...

Прибрав лопату у сарая, Николай Васильевич глянул на своего неутомимого помощника Бублика, что тёрся сейчас возле ног и спросил:

– Так что, ударник, закончили тяжкий труд и намыливаемся завтракать?

Довольный Бублик, завертелся и радостно гавкнул, приветствуя верное решение о завтраке. Он потрусил к дому впереди хозяина, сопровождая его на долгожданный прием пищи, даже не оглядываясь, только чувствую его рядом.

Николай Васильевич пошел домой, и уже подходя к крыльцу, услышал за спиной негромкое:

– Они сегодня не приедут. Праздник же... Я их к завтрему ожидаю...На Московском курьерском приедут....

Николай Васильевич обернулся, у калитки стояла соседка, старушка Варвара Гаврилова, одетая очень скромно и незатейливо – в простеньком, выцветшем суконном платочке, в потертой цигейковой шубейке, подшитых, сильно поношенных валеночках...

Уж на кого-кого, на Варвару война обрушилась не просто тяжелым катком, а неподъемным горем, она полностью подкосила её. Похоронку на мужа она получила уже после извещений о гибели сыновей, последней, уже в сорок пятом. Прежде, один за другим пришли похоронные листочки на пятерых сыновей. За долгие годы жизни с мужем, раньше веселая и задорная хохотушка Варвара, как-то привыкла к молчаливому и сдержанному супругу, также молчаливыми выросли дети, все в отца. Сдержанность и молчаливость стали и для неё обычными и привычными.

Получая похоронки, Варвара все сильнее замыкалась в себе, сторонилась соседей. Может и плакала, никто не видел и не знал. Работала сучкорубом-подсобником в леспромхозе, а такая работа не требует веселья и разговорчивости. Леспромхоз как мог и чем мог помогал всю войну своей работнице. Что дрова, первой и в обязательном порядке, тут и не обсуждали, привозили, разгружали и топи Через ОРС лесторга выписывали кое-чего из вещей, обуви, находили и немного побольше, чем другим солдаткам, круп, других продуктов. К праздникам – скромные подарки девочкам через профсоюз. Снабжали и табачком-махоркой, который, все знали, она до крупиночки отсылала фронт и детям, и мужу. Сама за всю войну, похоже, отвыкла от сахара – немного оставляла девчонкам, а остальное – своим на фронт...Даже кусочек мыла-другой норовила приберечь для посылки. Говаривала дочкам: "Мы-то здесь выкрутимся. А как они там, в поле..."

Похоронка на мужа подкосила Варвару напрочь, больше года пролежала в больнице. Девчонок забрали отцовы старики, сама-то Варвара ни родителей не знала, ни родни не имела – детдомовка. Дом стоял закрытый, не жилой, и собаку и кошку девчонки забрали с собой.

Вернулась с лечения Варвара – никакая, знакомые горестно и сочувственно шептались: "Не иначе – умом тронулась!" Трофимова Валентина ходила к Варваре, поддержать, приободрить, но соседка с трудом её узнавала. На все вопросы отвечала с трудом, отворачивалась и все больше молчала. Вернувшиеся от стариков– дедов, после возвращения матери из больницы, девочки росли энергичными и заботливыми, обихаживали мать. Самостоятельно возились в огороде, и тут уж им помогала Валентина. По-прежнему не забывали вдову и солдатку в леспромхозе, помогали, навещали, везли немудреные продукты, одежонку, доставали дефицитные лекарства.

Но болезнь, есть болезнь забыть свою трагедию Варвара не могла и уйти от серьезных неладов со здоровьем было невозможно.

Сейчас Варвара стояла у калитки и, сбиваясь и путаясь, пыталась что-то объяснить Николаю Васильевичу.

– Они сегодня не приедут...Ведь, Праздник...И Прохор, он такой компанейский, без друзей ни шагу... Мальчишки тоже захотят встретить День Победы...Ну вместе...С друзьями отметить... С теми, кто сражался рядом... Я своих сегодня и не жду...

– Конечно, конечно...– несколько смутился Нетребин, но постарался улыбнуться и добавил, – с Праздником Вас, Варвара Петровна! Такой светлый радостный День...Но, понятно, и слезы о погибших героях...

– Нет-нет! Они не погибли... – горячо возразила старушка. – Как же Прохор будет без меня...И мальчишки, кто их приструнит, если не материнская рука...И приласкает...

Худенькая и трепещущая от волнения старушка заплакала и стояла, не вытирая катившихся слез...

– Они не могли погибнуть...Была ошибка... Не верно написали...Их спутали... – убежденно твердила она. – И они вернутся...Обязательно...Вон оттуда со станции и придут...Куда уходили на войну! Приедут... И придут все вместе...Вот увидите...Я это давно знаю...Но не сегодня...После Праздника...Обязательно...

Из соседней ограды напротив, из калитки выскочила дочь Варвары Петровны Нина и подбежала к матери:

– Мама...Ну что же Вы, простудитесь...Итак хвораете. Я и не заметила. Как вы ушли...Извините, Николай Васильевич... Она сегодня совсем разволновалась... Девятое мая...Как заклинание твердит о наших...А я в стайке завозилась с дойкой...Сестра с племянниками хотела приехать на Праздник... Ждем... Пойдемте мама... Домой...

– Нинусь... Мы обождем наших ... – продолжала плакать старушка... – Они приедут... Приедут! Я знаю! Отметят с друзьями Праздник... Отпразднуют и вернутся домой...Не уходи. Мы дождемся! .

Уводя мать, Нина приостановилась и сказала Николаю Васильевичу:

– Еще раз извините...Не доглядела я за мамой. И Николай Васильевич, вас и вашу Марию Яковлевну, с Праздником...

Нина всхлипнула:

– Вы же ветераны войны...Герои...Вы живые...А наши...

Отвернувшись, она повела мать в дом, все также всхлипывая.

Нетребин постоял возле крыльца, кашлянул, прослезившись...Больная и исстрадавшаяся женщина...Столько перенести, перестрадать нечеловеческое горе, выдержать такое несчастье, боль и муку. И, не смотря ни на что, долгие годы ожидать возвращения, тех, кто никогда не вернется. Тех, кто остался ТАМ, отдал свою жизнь, на той далекой и теперь многими забывающейся войне. Какие же для этого нужны силы, какие материнская всепобеждающая любовь и неиссякаемая верность!

Вдруг в звенящей тишине, кажется, из-за бани кто-то осторожно и негромко позвал Николая Васильевича:

– Дед Колян, дед Колян... Слышь? Ты тут один?

Николай Васильевич обернулся. Приглушенно заворчал Бублик. Из-за угла бани выглядывал мальчишка, которого сразу узнал Нетребин. Малолетка Витек, с окраины поселка, с Лесного переулка, сын леспромхозовского лесоруба Алексея Тулупова.

– Что хотел Витек? Я думаю, здесь во дворе, похоже, я один. Посторонних не вижу. Ну, ещё Бублик. А что, случилось-то?

Мальчишка осмотрел двор и, почему-то пригибаясь, крадучись подбежал к Николаю Васильевичу. Махнув рукой, дескать, нагнись, чтоб мне не кричать, швыркая носом, он прошептал:

– Батя послал...Сказал, Витюня остерегись, чтоб кто чужой тебя не увидел и не слышал.

– Все секретно, я так понимаю? Тайно? – удивился Николай Васильевич и спросил:

– А в нос-то, чего гундосишь? Для секретности или простыл?

Стараясь говорить тише, и оглядываясь по сторонам, Витек сыпал скороговоркой:

– Да...с носа текет... С горки накатался...Как бы простуда. Ну, а тут... Батя, говорит мне... Витюня... Да огородами беги и не светись...Быстренько рви к деду Коляну. И скажи о бандюганах. Я и помчался сразу, чтоб никто не видел...

– О каких, Витек, бандюганах? Где вы их с батей нашли?

– Мы с батей снег разгребали от дома...Тут с грейдера, с шоссе, то есть, едут к нам три джипяры и бэтеэр. И кухня на колесах у них есть...Прицеп большущий. Громадные такие джипяры. Народу в них полно. Бэтеэр-то с пушкой. Но мы с батей не испугались совсем.

– Бэтеэр – это бронемашина?

– Ну! Солдаты там. И вот из джипяры бандюган вылазит и к бате шасть. Главарь, такой. Весь из себя юркий. И спрашивает он, а где проживает гвардии старший сержант Нетребин Николай Василич...Вона чего знает! Так и сказал! Это же ты, дед Колян? Нетребин?

– Похоже я. Других Нетребиных в поселке нет

– Во! Батя после и сказал...Не иначе, сказал, бандюганы деда Коляна ищут. А на што?

Николай Васильевич пожал плечами и хмыкнул:

– Действительно, а на што? Они, может, об этом вам сказали?

Витек опасливо посмотрел по сторонам, вытер рукавом нос, и выпалил:

– Не а! Но батяня догадался. После, когда бандюганы уехали. Не иначе, батя сказал, за медалишками к Василичу намылились. Бандюганы-то эти вот. Батя и грит, дед Колян, вроде как ветеран, и чо-то у него из медалишек имеется.

– Даже так? Они что, про медали спрашивали? – перебил посыльного Нетребин. – Соплишки-то вытри...

Он подал Витьку полотенце, что взял с собой утром и держал в кармане телогрейки, вдруг понадобится пот вытирать. Витек мало-мало вытер нос и затараторил дальше:

– Не а! Не спрашивали. Батя сам вспомнил, дед Колян, помню, грит, давно он у нас в школе выступал. Я ещё, как счас помню, тогда учился...Про войну дед Колян сказывал. И ордена как бы у него имелись. Ты чо, дед, взаправду на войне был?

Николай Васильевич улыбнулся:

– Приходилось...Всякое бывало.

Витек уважительно посмотрел на ветерана, оглядел и на полотенце в руке, но вытирать нос не стал, а только шмыгнул и спросил:

– А в какой войне ты был? В Афгане, как Плотников, тракторист? Или с чечами, как Грибов. участковый?

– Ну, это случилось раньше. Я с немцами воевал. С фашистами.

– Ну, ты даешь, дед Колян. С немцами! Еле ковыляешь с палочкой, а воевал... И медали тебе давали?

– Иногда награждали...

– И победил тогда? Немцев-то?

– Темень ты, Витек, малолетняя. Сегодня ведь, слышал поди...День Победы...Праздник для всех! Наша Победа над фашистами!

– Точно...Батя еще с утречка бабку Макаровну поздравлял! – ахнул Витек. – Елки, он же так и сказал – С Праздником, вас уважаемая. А он редко её "уважаемая" зовет. Только когда рассердится... Если бабка молоко прольет или каша у неё подгорит. А телек вчерась не работал, я и не знаю, чо седни Праздник. У вас тоже света нет?

– Ну вот, Витек, все семейные тайны и выдал... – засмеялся Николай Васильевич. – А на счет бандюганов? Спасибо, что прибежал. Пусть едут...Нам чего бояться? Мы люди старые и мирные. А электричество и у нас отключилось.

– И у нас нету. А я чо? Батя... Он этих, на джипярах, через Нагорную улицу послал. В объезд, чтоб дольше искали. А сам сказал, я сичас к Женьке забегу...Он вроде никуда не уезжал, тада ружьишки прихватим. Да вместе к деду Коляну и бегом. Жалко, грит, участковый в райцентр уехал...На торжества... Ну мы, говорит, если чо, подмогнем деду от бандюганов отбиться. Ты, дед Колян, на мово батю надейся, они с другом и черта погонят.

– Тоже неплохо – всем вместе быть... – сказал Нетребин. – А ружьишки – это напрасно...Нам война больше не нужна.

На крыльцо вышла супруга. Кутаясь в белую пуховую шаль, она сказала:

– Ну. где вы там с Бубликом? Все на столе... и ему в плошке.

Увидев мальчишку, улыбнулась:

– Здравствуй, Витюня! Как здоровье? Простыл – не иначе?

Шмыгнув носом, малец затараторил:

– Здрасте...Это я малехо перекатался. Мамка глянула и враз определила – сопли у тебя. Полдня с горок летаете на ледянках... Какое тут без соплей! Я ведь только во втором классе.

– Вот ведь как...С горки в снегу вываляешься и простыть не мудрено,– поставила диагноз Мария Яковлевна. – Хоть лечишься? Таблеток выдадим – лечись.

– Не а! Бабка Макаровна говорит... Попьет чайку с малиной – и будет он здоров.

– Верно говорит. Привет своим от меня предай. Поздравление всем с Праздником! Днем Победы! Пошли, с нами позавтракаешь. Пирогом вкусным угощу.

По улице, вдалеке, со стороны въезда в поселок с трассы, послышался гул мощных моторов. Николай Васильевич сказал супруге:

– Маруся, не мерзни. Иди в дом, мы сейчас с Витьком подойдем. Дело у нас ещё есть...

О вдруг возникших, кровожадных и многочисленных искателях медалишек и орденов у ветеранов, теперь немощных старичков и старушек, часто оставшихся в одиночестве, особенно в дальних умирающих деревеньках и на "ладан дышавших" поселочках, Николай Васильевич не раз и не два слышал. Ненасытные паскуды не просто отбирали награды у ветеранов для купли– продажи, особенно за "бугор", тамошним "коллекцыонэрам". Говорили о смертельных налетах и грабежах за военными наградами и по радио, показывали в трагических сюжетах по телевизору. И всегда душили слезы, когда показывали эти жертвы, сухоньких, навечно замерших в крови старичков, задушенных, истерзанных старушек, тех, кто в те давние военные годы бились насмерть с ненавистным и сильнейшим в мире врагом. Тех, кто ныне оказались никому не нужными, брошенными, не говоря уже о властях, оставленных на произвол судьбы не только близкими и родными, а даже и детьми.

Однажды, несколько лет назад, приехав в райцентр по торговым надобностями, Николай Васильевич шел по одной достаточно неприметной улочке и заметил на невзрачном домике вывеску Районный совет ветеранов войн и горячих точек.

Услышав на улице рев мощных вездеходов и бронемашины, завертелся Витек.

– Дед Колян, мне чо делать? – забеспокоился малец. – И где спрятаться? Ага? Бандюганы меня ж возле батяни заприметили. У их, поди, и пистоляры имеются. А почнут шмалять? Я тута по телеку фильм про Бандитский Петербург видал. Там паренька они враз пристрелили.

– Беги в дом, к бабушке Марусе. Чаем тебя угостит с пирогами. Ты какие больше любишь? С мясом или клубничным вареньем? – усмехнулся Николай Васильевич.

– Мне дед Колян, бабка Макаровна говорит. Она такая въедливая...Тебе говорит, Витька, чо не дай, все проглотишь.

Мальчишка постоял рядом, но увидев подъезжавшие джипы кинулся в дом.

Возле дома остановились три громоздких внедорожника. Задний "джип" был с большим зачехлённым прицепом. За легковущками встала грозная боевая машина пехоты, с гармонистом на броне. За бронемашиной виднелась прицепленная к ней, новенькая армейская полевая кухня, из трубы которой вился дымок.

Из бронемашины спустился молоденький армейский лейтенант, и прислонился к броне. Из "джипов" посыпалась молодежь, человек десять, парни и девушки. Из переднего "внедорожника" вылез и деловито пошел к дому молодой паренек из приехавших, бывший, видимо, за главного. Остальная молодежь с интересом разглядывали стоявшего за калиткой ветерана, и рядом с ним мальчишку.

– Здравствуйте! – обратился подошедший молодой парень к Николаю Васильевичу. – Извините, что беспокоим. Мы сами из Тягуна. Все мы из строительной фирмы Тягунстрой. Наверное, слышали. Я гендиректор фирмы Валерий Семенович Рыжиков. Понимаете, мы ищем гвардии старшего сержанта Нетребина Николая Васильевича. Ветерана войны. Не подскажете, как найти его?

Николай Васильевич пожал плечами и ответил:

– Коли так...У нас в поселке Нетребин Николай Васильевич – это я. Других не имеется. И как правильно сказали – гвардии старший сержант. Если вас интересует – участник Великой Отечественной войны.

– Ура! Ребята! Это он! – неожиданно радостно закричал Валерий Рыжиков. – Мы нашли его! Вот он, дорогой наш ветеран.

Все стоящие у машин бросились к забору и там, захлопали в ладоши. Парни закричали троекратное "Ура!". Паренёк обернулся к боевой машине и попросил лейтенанта:

– Летеха, организуй! Дайте Салют Наций в честь ветерана!

Армеец склонился к бронемашине и отдал команду:

– Васькин! Слышишь? Салют холостыми!

Тут же загрохотала пушка, громыхнув выстрелами. Со всех сторон по дороге на грохот пушки из дворов вылетели поселковые мальчишки и помчались к машинам. Из-за заборов стали выглядывать с любопытством на лицах соседи по улице. Из некоторых оград на улице торопливо появились хозяева, пытаясь понять, что за стрельба у нетребинского дома. Но, чего-то страшного никто не ожидал – Праздник Победы – он разный и без салютов не бывает. Традиция и, теперь уже – давний обычай. Понятно, салюты обычно взлетают в вечернее небо, но и днем огни фейерверков смотрятся красиво.

На крыльцо вышла супруга Николая Васильевича в накинутой телогрейке, хотела что-то спросить, но остановилась, чтобы не мешать разговору.

От бани напрямик, по сугробам, к Нетребину бежали отец Витька Алексей и его друг Евгений. У Женьки в руках был дробовик, у Алексей на шее висел наперевес на ремне кавалерийский карабин.

– Дед Колян! Ты в порядке? – закричал Алексей. – Или уже в бой вступил?

– Ложись и отползай, дед, – выкрикнул Женька, – Отстреливаться будем...

– Не стрелять! – стал командовать Николай Васильевич. – Никому не стрелять! Сдуру ещё войнушку устроите. Все идет правильно. Ребята, что периехали – никакие не бандиты...

– Не волнуйтесь, – сказал он Рыжикову, – это наши поселковые парни...Горячие головы... Защищать меня прибежали...

– И чо тут, дед, – запыхавшись, встал рядом с Николаем Васильевичем Алексей. – Не опоздали мы? Все путем?

– Путем, путем...Вояки тоже мне... – хмыкнул Нетребин.

– Я сейчас всё объясню... – начал глава фирмы Валерий Рыжиков, но его остановил Николай Васильевич:

– Погоди, дружок... Оглушили вы нас своим салютом! Столько лет не слышал стрельбы из пушки. А начальство не спросит, что стрельбу открыли в поселке?

– Мы ж не дети, товарищ старший сержант, – улыбнулся Рыжиков. – Все согласовано, Письменное разрешение от милиции имеется. А во-вторых, ваше поселковое начальство сплошь в райцентре. Празднование, заседание, банкет... Вернется не скоро. А мы не митингуем...Мы поздравляем дорогого нашего ветерана! И всех жителей поселка! С Днем Победы!

Николай Васильевич распахнул калитку и пригласил:

– Раз не митингуем, а празднуем – заходите... Все-все. Не на улице же праздник отмечать...

– Вот именно, товарищ старший сержант – на улице. Широко праздновать и всем поселком. Так что, выходите вы к нам, сюда на улицу. Ко всем... – отозвался Рыжиков. – Вы наш дорогой гость. Вы дорогой наш ветеран...Кстати, а какая любимая песня с тех лет, с войны?

– Не обману и не совру, – задумался ветеран. – Самая-самая – "Катюша", но её любят все. "Прощание славянки"! Тут всегда слезы, как услышу... И у всех слезы, кто воевал... А я из кавалерии, и запала песня на душу, с победного, сорок пятого... Впервые её и запели тогда – "Едут, едут, по Берлину наши казаки..."

Рыжиков оживился и замахал гармонисту на бронемашине, мол, слазь до нас вниз, дело есть. Подбежавшему музыканту Грише из районной самодеятельности он тут же поручил "Казаков":

– Григорий, изобрази душевненько! Ветеран любит военную музыку – "По Берлину едут казаки". Я лично не слышал...Будет подходить народ, местные, здешние поселковые... Угостим всех за столом, ясно, на высшем уровне. Но и музыка обязательно! Чтоб была достойная музычка...Максим пока ещё из Инета "казаков" для всех на динамик скачает. Так что, дело за тобой! Небось, не твой репертуар?

– Обижаете, Валерий Семенович! Нет такой песни, чтоб...

– Верю...Начинай...

Григорий растянул меха гармошки и с проигрыша взял "Казаков по Берлину":

– По берлинской мостовой, Кони шли на водопой...

Николай Васильевич тут же шагнул к гармонисту и подхватил:

– Шли, потряхивая гривой, Кони-дончаки...

Понеслась любимая и волнующая кавалерийская песня:

– Распевает верховой: "Эх, ребята, не впервой.... Нам поить коней казачьих... Из

чужой реки."

Рыжиков двинулся вдоль машин, по ходу веселым голосов раздавая указания:

– Мужики, несем из прицепа столы...Девочки накрываем, как договорились...Летёха, разворачивай машину, кухню на первый план...

Он подошел к Нетребину, отвел его немного в строну от веселой суматохи, где носились и местные подростки, мальчишки и девчонки, помогая приезжим, все смеялись. Рычала, разворачиваясь на улице бронемашина, подтягивая к столам полевую кухню... Гармонист, отыграв "казаков в Берлине", уже наяривал маршевую: "Артиллеристы, Сталин дал приказ..."

– Смутила наша активность, товарищ старший сержант? – спросил Рыжиков Николая Васильевича. – Мы для Вас и для всех поселковых хотим устроить настоящий Праздник в честь Великого 9 мая. Не возражаете?

– Ну что ты, Валерий...Ничего. что на "ты"? Я уж по-стариковски. А за Праздник... всем приятно будет – не забыли их.

– Да, какой разговор, что на "ты". Конечно, конечно...Да и я хотел просить...Разрешите Вас так и именовать – товарищ старший сержант? Нравится – до "немогу".