Текст книги "Дорогой наш ветеран (СИ)"

Автор книги: Владимир Чеплыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Annotation

Дорогой наш ветеран

Чеплыгин Владимир Николаевич

Чеплыгин Владимир Николаевич

Дорогой наш ветеран

Владимир Чеплыгин

Дорогой наш ветеран

Ветеран Николай Васильевич Нетребин

Жена – Мария Яковлевна

Сыновья – старший Владимир, младший Василий

Старшая сестра жены Марии Валентина Останина

Её муж Трофим Егорович – пропал без вести на фронте во время

Великой Отечественной

Сын сестры – Димка, -завербовался на какую-то стройку, уехал

И лишь изредка приходили открытки. Поздравлял

Сосед Трофима Егоровича Прохор Гаврилов. Погиб на фронте

Его жена Варвара Петровна

Её дочери старшая Вера, младшая Нина, Нинуся

Пять их сыновей, старший Василий,

два близнеца Андрей и Сашка, Леонид, Никита – все погибли на

фронте

Сосед Трофима "мозга" Летягин– погиб на фронте

Его сын Иван и трое дочек

Путеец Костя Моторин, у него в этот день Победы родился сын

Мусорщик, молокан и письмоносец Максуд Татарин

Его младший брат Муратка Татарин

Начальник желдор станции Бородкин Сан Саныч

Жена – Елизавета Федоровна

Посланец с сообщением о бандитах – малец Витек

Его бабка Макаровна

Его отец – Тулупов Алексей

Его сосед – Евгений, пришлось позвать на помощь

Афганец Плотников

Воевал с чечами Грибов, участковый

Инвалид – афганец Дынько Влад

Его мать – Евдокия Карповна

Глава поселка Каменный Ключ – Громухина

Энергетик района – Анатолий Борисович

Бизнесмен – Валерий Рыжиков

Гармонист Григорий

Водитель грузовика вокзала Серега

Из фирмы Рыжикова:

Марина, Ксения, Ольга, Алина

Вадим, Олег – зав питанием, Денис проект-смета,

сисадмин – Максим

Глава района – Гругман Марк Ааронович

БМП – водитель Васькин

БМП – заряжающий Терещенко

Снег шел третий день. Метель с вечера начинала раскручиваться и бушевала всю ночь до утра, ветер завывая, хлестко бросал снежные хлопья в лицо, если выйдешь из дома. Каждый день сугробы во дворе, уже немаленькие за зиму, все возвышались и нарастали. На крыше дома увеличивалась снежная шапка, и внизу, как бы не чистили, снегом вновь и вновь полностью засыпало дорожку от крылечка дома к калитке.

Скрыло под сугробом и поленницу дров, и площадочку у входа в дровяник. К дровам тоже требовалась тропинка, не прочистишь – не пролезешь за дровами.

По огороду, за домом, сугробы тоже не давали пройти, пойдешь и завязнешь, снегу намело "по пояс". И туда придется тропинку пробивать – второй стожок для коровенки на задах. В сарае, на сеновале, сенцо уже заканчивалось.

Хозяин, плотный, невысокого роста старичок, Николай Васильевич, надев старенькую заячью шапчонку и накинув легкую телогрейку, с раннего утра взялся за лопату, отбрасывать снег с дорожки. Работа шла медленно, снегу навалило опять по колено, давал себя знать возраст, старичок часто вставал отдышаться и отдохнуть, все-таки за плечами уже больше восьмидесяти.

По хозяйству им с женой уже давно приходилось управляться вдвоём. Сыновья, их гордость и радость, подросли и быстро выпорхнули из семейного гнезда. Старший Владимир, полковник российской армии, командовал ракетчиками в Подмосковье и уже учился в военной Академии в Москве, младший Василий, командир полка десантников ВДВ, служил под Псковом. Письма родителям сыновья писали скупо, Но жены сыновей письма дедам присылали регулярно, несколько раз привозили в гости прелестных и очаровательных внучат и внучек. Понятно, сыновья не забывали поддерживать старичков, но домашнее хозяйство, от которого старички никак не хотели отказываться, лежало на с каждым годом слабеющих, старческих плечах.

Не сказать, что Николай Васильевич с женой бедствовали бы, без, так сказать, личного подсобного хозяйства – живности в стайках, огорода, тепличек, но за всю жизнь они привыкли трудиться на земле, ухаживать за домашней животиной, копаться на грядках, "крутить" в банки собственноручно выращенные огурчики и помидорки, варить томатные и чесночные соусы, икру из баклажан и кабачков, квасить по своему дедовскому рецепту капусту, что и не мыслили бросить привычное и знакомое дело, и уйти на сплошной покой. Ветераны, даже за год уже не съедали и десятой доли выращенного в огороде и заготовленного впрок. Абсолютно большую часть консервированного и выращенного они дарили нескольким "многосемейным" семьям в поселке. Привыкнув за долгие годы к крестьянскому труду, не работать на земле, в огороде, и в тепличках, и с домашней скотиной, ветераны уже не могли и не хотели. В этом для старичков, несмотря на всякие старческие "болячки", уже был непоколебимый смысл жизни – не бездельничать.

Николай Васильевич, сегодня в который раз остановился передохнуть, оперся на лопату, отдышался и заговорил с Бубликом, рыжей собачонкой, со своим давнишним и постоянным собеседником. Бублик сидел на крыльце дома и внимательно наблюдал, как хозяин машет лопатой.

– Силенок видишь, дружочек, все меньше у нас. Стареем, как ни крути, – принялся рассуждать Николай Васильевич. – Я тебе, напомню, Бублик...Раньше я с этой дорожки снег в минуту раскидывал. И сил было невпроворот, и душа играла.

Бублик в ответ дружелюбно замахал куцым хвостиком, во всем соглашаясь с хозяином. Он даже несколько раз гавкнул, с удовольствием подтверждая, что помнит, как бывало – и душа играла, и силенки перехлестывали.

– Старичок я уже, и не спорь, Бублик. Болтушка ты, если будешь возражать.

Бублик негромко заворчал.

– Ах, вот так? – заметил хозяин. – Я верно понял? Ты ещё возражаешь?

Нетребин покачал головой, выражая удивление своим давним и любимым собеседником.

– Малосильный старикан я нынче, который... Который...Ноги еле таскает, – грустно подвел итог Николай Васильевич. Он хмыкнул и вновь взялся за лопату.

С утра поселочек как-то затих. Всё-таки второй день как отключилось в домах электричество, пятый день бушевала несносная метель, то с колючим снегом, то с мокрой кашицей. Молчала и "железка" – ни стука пассажирских поездов, ни гула пролетавших товарняков, к чему за долгие годы все жители привыкли. И тишина на "железке" больше беспокоила, чем радовала. И разлетавшиеся далеко по поселку объявления вокзальной дикторши Таисии: "Скорый поезд номер шеше...надцать сообщением Москва – Чита задерживается на ...надцать часов...", чего не было много лет, не только удивляли. Прислушивались к объявлениям: "Электропоезд номер четыре ... ноль пять сообщением Тогучин -Узловая задерживается по техническим причинам".

Нетребин прислушался, вдруг от вокзала послышался нарастающий рев автомобиля. Оттуда, по их улице, на приличной скорости для занесенной снегом дороги, похоже, мчался вездеход Уазик. Такой в поселке имелся только у путейца с железной дороги Кости Моторина.

– Глядишь ты, "самоделкин" Моторин с утра уже куда-то гонит... – сообщил Николай Васильевич Бублику. – Ишь, как гонит. Шумахер, не иначе. Правда, Бублик? Не дай бог, что-то в этот раз с его Клавой случилось.

Костя Моторин слыл в поселке непревзойдённым мастером Кулибиным. Его руками оживали самые "мертвые" и окончательно поломанные механизмы. Как-то ему привезли из областного центра старинные и антикварно-дорогущие, громадные напольные немецкие часы. Хозяева прослышали про умение Кости, но сами утверждали, что "даже и не надеялись", и готовы были отдать "любые деньги" за ремонт. Через час работы часы пошли и после "чакали" еще очень долг верно показывая время. Казалось, если Моторин запустит на космическую орбиту самодельную ракету – в поселке никто не удивится.

Уазик резко тормознул у дома, из кабины вылетел водитель, путеец на железной дороге Костя Моторин и возбужденно-радостно заорал:

– Дед Колян! У меня мальчик...Клавка ночью родила! Только что дозвонился в роддом. Богатырь родился. Клавочка и малыш живы и здоровы! А вес у моего пацана, ты не поверишь – четыре девятьсот! Кричит уже, рад жизни! Живы и здоровы! Ура! Ого-го-го!

– Привет, Костя! С прибавлением в семье тебя, Константин! – поздравил счастливого родителя заулыбавшийся Николай Васильевич. -Чуешь, как вовремя всё случилось? Родиться вовремя! В День Победы у тебя сын народился – солдатом непременно станет. Родине бойцы, ой, как долго нужны будут. С Праздником тебя, Костя!

– Дед Колян! Поздравляю... – завопил Моторин. – Вас с Марией Яковлевной с Днем Победы! Здоровья вам дед, дорогой ты наш ветеран!

Моторин буквально влетел в кабину, Уазик заревел и рванул с места. Костя помчался до родни – все ждут радостных новостей.

Николай Васильевич снова взялся за лопату. Бублик послушно восседал на крыльце.

Большой и обильный снег просто скрыл и сарайки, что были в стороне от дома, сугробами их замело уже по самую крышу. Пришлось чистить среди сугробов и тропинку к стайкам.

Николай Васильевич, прочищая дорожку по следам от дома жены, слышал, как она доила в стайке корову. Там, в сараюшке, жевала сено корова Буренка и, в отдельном загончике, суетились два кабанчика Борька и Живчик. Рядом в курятнике квохтали куры во главе с петухом Пиратом.

Возвращаясь от стайки, по прочищенной дорожке, Николай Васильевич ещё раз остановился отдохнуть, и снова обратился к Бублику.

– Большое у нас хозяйство. Да, Бублик? – спросил Николай Васильевич.

Бублик в ответ снова помахал куцым хвостиком, явно подтверждая размеры хозяйского хозяйства.

– А раз хозяйство большое, то и работы много. Во как! Мы и трудимся с тобой, дружище, ни свет, ни заря. Одобряешь?

Выражая искреннюю поддержку совместному труду, Бублик радостно гавкнул, ещё пуще завертел хвостом, но остался сидеть на месте.

– Разгавкались тут... Слышала вас в сараюшке. Что на этот раз не по нраву? – выходя из стайки с ведром в руках, спросила жена, миловидная и улыбчивая толстушка. – Тоже с раннего утречка подскочил, труженик? С добрым утром!

Она поставила ведро на снег и стала поправлять платок на голове.

– Что опять же за рев на улице стоял? Я краем уха слышала что-то. Но не разобрала... Проехал кто?

– Я ж тебе вчера говорил...Моторин жену в район увез рожать. А сейчас он с вокзала на машине проскочил, шальной. Дозвонился до роддома. Клава ночью пацана родила, сказывал, весом – четыре девятьсот...

– Молодчики Моторины! Ай молодца! – восхитилась жена. – Он у них долгожданный... Все шли девчонки. А тут – пацан... Пусть растет боец, в день Победы родился... Клава-то ничего себя чувствует?

– Моторин кричит – живы и здоровы. Бутуз в норме.

– Сколько у вас всего с утра, кричат, гавкают... – супруга пошла к дому.

– Это Бублик в рассуждения ударился. Нагавкаться не может, – ответил супруг. – А тебя, Марусенька, с добрым утречком! Я-то сам работаю помаленьку. Снегу бы поменьше, вообще тогда утро – прелесть, – ответил супруг.

– Утро в самый раз, прикидываю.... Снег он и в мае снег, куда денешься...– высказалась супруга. – А Буренка расстаралась...С молочком неплохо вышло – литров восемь. На свежую сметанку хватит. Процежу молочка – подтягивайтесь на завтрак. И с праздником тебя, Николаша... Наш самый дорогой и главный праздник!

– Так и тебя с Днем Победы, Марусенька! Снова наш день – девятое...Опять май! Ребят -друзей вспомнить...Погрустить, стопочку принять...

– Да...Вроде давно было... А не забывается...

Маруся задумалась, и помолчав, слегка улыбнулась:

– Ну, ладно, заканчивайте со снегом и приходите...Ударники труда! Яичницу с сальцем сейчас сгоношу. Яичек сегодня – почитай десятка три. Пирог, что в духовке, ещё теплый... Угощу, в честь праздника, разговеетесь.

– У тебя нынче всё, что ни праздник – разговеетесь...Какая набожная стала.

– Что тут скажешь...Годиков побольше, к Всевышнему – ближе. – рассудительно сказала супруга. – Когда и свечечки поставишь...И за здравие, и за упокой. Сколько ушло, всех нужно помянуть...Это и их тоже святой Праздник.

– Вот-вот. Помянем...

Бублик на крылечке сочувственно заскулил. Николай Васильевич усмехнулся:

– Но мы с Бубликом опять же и рассуждали, а можно ли работать в церковные праздники. Снег, скажем, кидать...Или это тяжкий грех?

– Господи, боже мой... У них уже и 9 мая – церковный праздник! У вас, разлентяев, что ни день, все – церковный праздник. И тогда, мол, куда нам сирым да убогим, деваться, работать-то – большой грех. Только бы на печке полеживать...Да телевизор разглядывать. Уж, я вас...

Николай Васильевич рассмеялся:

– Ну-ну, и разошлась, ты подруга...Грозная такая...Скорая на расправу... Раз, говоришь, не церковный – сейчас закончим и подбежим за стол с пирогами. Да. Марусь, свет так и не дали... Похоже, ещё на день...Кто теперь в праздник ремонтировать поедет?

Жена опять вздохнула, и, взяв ведро, пошла к дому. Оглянулась и, в сердцах, добавила:

– Какой ремонт! У этих районных бездельников, электриков? Слов на них нет. Что, первый раз авария? И где они, где? Спешат?

Маруся зашла на крыльцо и добавила к похвале славному труду электриков:

– У них уж точно – кругом одни церковные праздники. Пока проснутся, пока приедут...

– Не поедут они нынче. Праздник, заседания, приветствия, поздравления...И к Сухому логу, где авария, не пробиться, – согласился Николай Васильевич. – А Моторин с района вертался, еле проскочил – снегу уже намело до поворота с грейдера. А дальше – уже и трактор жди – совсем труба! Буксовал, а ведь на цепях. Уж если Моторин...Да ведь кто сейчас чистить станет? И он говорит, что сам видел... В Сухом логу, на опорах, снег налип на провода – и оборвало. А сугробы намело – никто и не сунется. Какое там ремонтникам!

– Ничего, выкрутимся. Керосину на лампу хватит, там почти бидон, – открывая дверь в сенцы, заключила жена.

– Керосин-то, шут с ним. Стопку в темноте мимо рта не пронесем, – указал на самое важное Николай Васильевич. – А вот на Красной площади парад праздничный хотелось бы посмотреть... Москву-то теперь как без света увидишь...

– Парад тебе...На станцию сходишь. Я-то как-нибудь без телевизора обойдусь, а для тебя Бородкин радио включит, – мудро заключила жена.

– Во как! Умница ты у нас, Марусенька. Не сообразил про вокзал, запарившись...У них-то свет, правда что, по путейской линии...

Уже до калитки осталось с метр сугроба. Тут Николай Васильевич опять остановился "пот со лба утереть". Невдалеке на заснеженной улице показался начальник железнодорожной станции Каменный Ключ Бородкин Сан Саныч, весьма полный, отчасти даже обрюзгший и жирноватый, мужчина. Начальникам вообще-то положено – быть важным и толстым. Только что его в разговоре вспомнили, а он – тут как тут. Бородкин торопливо шагал в сторону вокзала. Было видно по нему – чем-то озабочен. Проходя мимо и увидев Николая Васильевича, остановился и, тяжело дыша, буркнул:

– Смотри, Василич, что...По улице – не пролезть. Ты представляешь? Что за дела? Чтоб Громухина с утречка дала команду, хоть центр поселка от снега почистить? Да не в жизнь... И свет больше чем на сутки вырубили. С керосинкой маемся. Как бы ещё и сегодня... А тут ещё и праздник...

Он взглянул на Николая Васильевича, что-то вспоминая, и всплеснул руками:

– Тьфу-ты! Нервный я сегодня, Василич. Прости, друг... Зарапортовался я, как говорится, от неурядиц всяческих. Не с того разговор начал. Привет тебе, конечно... И обязательно – с Праздником тебя! Ветерана, как говорится. С Днем, как говорится, Победы!

Не останавливаясь, Бородкин затараторил дальше:

– И ещё одно...Сразу скажу...Не буду заходить, спешу. И не уговаривай за праздник стопочку. И без того по горло дел и забот.

Николай Васильевич подошел по сугробу к калитке, оперся на забор.

– Спасибо, Александр Александрович! Вас тоже с Праздником! Нашим общим и дорогим! С Днем Победы! И не уговариваю...

И добавил с улыбкой:

– Ещё, пока...Не уговариваю. Да, кстати, Моторина ты ещё не видел? Клава у него ночью пацана родила...

Не отвлекаясь, Бородкин продолжил начальственную, судя по торжественности голоса, речь:

– Да, спешу...Потому, как говорится, уважаемой супружнице своей Марии Яковлевне, как говорится, передай от меня поздравление с Днем Победы! Ей, такому истинному вместе с тобой, Василич, ветерану! И, как говорится, здоровья!

После высокой начальственной речи, которую он выпалил одним махом, до начальника дошло о моторинском пацане.

– Тьфу-ты. Прости, Василич. Опять проскочил...Пацан появился, говоришь...Ну и прекрасно...будем поздравлять. Подарок родителям нам готовить, оба с женой у нас на железке трудятся. И наш путеец новый появился! Вечером он так за неё переживал. Из района сказали – не прорвется скорая к нам... Заносы...Увез сам , значит, все-таки...

Николай Васильевич, слушая речь, покивал головой и сказал:

– Спасибо за поздравлением с Днем Победы, Сан Саныч, спасибо ещё раз. От нас Марусей благодарю. Наш, что и говорить Праздник. У вас-то, у самого, как здоровьишко? Вроде как Сан Сныч, схуднули, гляжу.

– Какое тут может быть здоровье, Василич? Кручусь на сплошных нервах я! Вес теряю на глазах! Поверишь, только на нервах летят килограммы! – махнул рукой начальник станции. – А линейный телефон, гадство, не умолкает. Слышал поди, Тогучинский со вчерашней ночи у Мезенихи в снегу, в завале.

Он покрутил головой, вроде ему мешал толстый, старомодный мохеровый шарф и подошел к калитке ближе.

– Давненько, понимаешь, такого снега не было. И это май-то! Не тебе рассказывать...

Наши не могут пробить главный ход. Пробовали по второму пути пустить снегоочиститель. Но тут, вот он – товарняк с углем из Горного. Ни туда, ни сюда. очистителю. Всю ночь вытаскивали.

– Да уж слышал, многие жаловались...Женская половина у каждого из посёлка поехала за покупками. Праздник же...И теперь, сидят, похоже, горемычные в Тогучинском. Ночуют с грехом пополам.

– И не говори, – вздохнул Бородкин. – Вот и Лизавета... Вчера с утречка.... Она с девчонками... Тоже спохватились на передачу – и в район...Прикупить чего к праздничку. Торт там прикупить, нарезочки рыбненькой. Из тряпок – по мелочам. Кто ж знал, что буран опять нагрянет. И по радио метель не обещали.

– Сильно кружило Снег валом.... Ветер, поземка, – согласился Николай Васильевич. – Резко, видать, и линию оборвало – телевизор отключился. По нему угадливей про погоду говорят.

– Синоптики, называется, – огорченно высказался Бородкин. – А люди теперь

кукуют на лавках в передаче. Пехом, если самому до Мезенихи пойти, по пояс в снегу не полезешь, далековато...

– Какое там пехом... И шагу не ступишь по таким сугробам... А там – сплошь женщины, ребятишки. Все с покупками, – вставил Николай Васильевич.

– Как по линии передали – Тогучинский встал! Я бегом к Моторину, упросил его. Ну, забрать моих. Говорю ему – хотя бы из Мезенихи пройди. Он кинулся на своем уазике, подскочить туда...Куда там, он и до поселка не пробился. Ничо не чистят...Ну, как точно у нас...Я сейчас приду в кабинет...Громухиной звякну...Телефон-то поселковый у вас трындит?

– Сразу почему-то отключился, – отозвался Нетребин. – А Громухиной в поселке нема. Твой Серега, ранехонько проезжал. Говорит – Громухина с сельсоветчиком Свистулей на торжества в район поехали. На Уазике с участковым. Не иначе и к вечеру не вернутся

– Точно. Запамятовал. Сказывала, что уедет. Тогда, какое тут чистить улицы, – недовольно произнес Бородкин. – А Серега к почтовому готовился. Для Болтово груз багажом должны доставить. Они просили, чтоб свой грузовик не гнать...Обратно, на машину пиломатериалу немного обещали...

– Серега-то до Болтово сегодня, похоже на Газике не пролезет...– возразил Нетребин. – Моторин тебе не сказывал? Ну, как съездил. Ехал из района, машина еле тянет – снегу намело уже до поворота. Буксовал, а ведь с цепями. Обрыв на линии, говорит в Сухом логу...

– Говорил. Вот, черт! Тут не проедешь, там – обрыв. Тогучинский главный ход запер, – перечислил напасти недовольный Бородкин. – Будем ожидать лучшего.

– Да не переживай, Сан Саныч, – начал успокаивать Бородкина Нетребин. – Праздник же! День Победы! Радуемся, вон сколько ещё после сорок пятого прожили...А сколько хороших мужиков полегло...

– Праздник, это хорошо! Но гадство... У меня же – служба...За Тогучинским – стоит Московский фирменный... Шесть часов опоздание...Читинский скорый – побольше... Хабаровский – уже и не беру...Молокан...Уже и шесть порожняков в Горный...Премия, чую, может накрыться. А сколько встало в Раздольном? Кошмар! Разборки точно учинят!

– Да, начальство со снегом разбираться не станет...Дай ему по дороге график и все тут...Оно – как с планом...По себе знаю...

Бублик на крыльце огорчено гавкнул, но хвостом вертеть не стал. Бородкин повернулся уходить. Николай Васильевич окликнул уходящего начальника:

– Сан Саныч, слышишь... Твои вернуться...Вечерком, как сменишься, подходите. Отпразнуем, как положено. Так ждем?

– Какой разговор! Ни чо только не обещаю. Если растащим завалы, да график вытянем...Тогда обязательно...

Заканчивая расчистку Николай Васильевич, то и дело отдыхал и по-прежнему беседовал с Бубликом, своим неутомимым собеседником, который так и просидел на крыльце во время "снежной эпопеи" своего хозяина:

– Видишь, дружок, люди государственное дело выправляют. А уж как о премии беспокоятся! А мы с тобой, стариканы беспомощные, уже два часа с каким-то снегом возимся. И какая нам с тобой награда? Спасибо от Маруси услышать...И то навряд ли. Дело-то житейское...И не возражай – мы старичье, а старость и есть старость.

Не успел Николай Васильевич отойти от забора, направляясь к дому, как со стороны вокзала на телеге к калитке подъехал Муратка Татарин, потомственный поселковый мусорщик. Короб телеги до верху был загружен вокзальным мусором. Мураткина, всегда смирная и равнодушная лошаденка, которую он почему-то звал Буянка, встав у калитки, замотала головой.

– Приветствую, дед Колян. Вот глянь на ету спринцесу. Ломтя хлеба с солью ей на станции мало. Недовольная стала, значит...

Муратка погрозил Буяну кнутом.

– Ну... Смотри у меня...Ежели я кнутиком, спринцеса ты такой?

– Привет, Муратка! – сказал Николай Васильевич. – Чего такой с утра грозный? С Праздником тебя! Вынести, хлебца-то? Принцессе-работнице твоей? Горбушку? Маруся намедни булки пекла.

– И тебя поздравляю, дед Колян. Мы ветераны...Как один...Как штык, – завертелся на телеге Муратка. – Ну и чо, если я не воевал. Совсема малец тогда был. Помогал братишке Максуду, хотя маленький я ещё рос. Но война... Он никогда никому не подарок.

– Да, да, – покивал Николай Васильевич. – Война, как беда – на всех одна. Не спрячешься от нее... Ни в лесу, ни в хате...

– Я чего встал возле вашего дома... – издалека начал мусорщик. – Крепко с Днем Победы Муратка хочет поздравить ваш семья. Долгих лет жизни и тебе, и твоя жена Маруся. Как есть – вы самые ветераны. А кто на поселке ещё ветеран? Нету уже, кто воевал...

– И тебя с Днем Победы, Муратка. Говоришь, война – не подарок... Я сейчас войну вспоминаю и только слезы почему-то...Такое вынести...К старости вообще слезливым становишься.

Николай Васильевич достал платок и долго вытирал слезы. Муратка закурил.

– Так хлебца-то Буянке вынести? Пусть в честь Праздничка полакомится...

– Не, дед Колян. Животине уступать и не думай, – рассудительно сказал Муратка. – Ты много знал братана Максуда моего покойного. Он ихнюю породу наскрозь видел. Я ей тама сказамши – до дому доплетемся, будет и другой хлеб. Ан нет – ей куражиться надо мной нада.

Николай Васильевич рассмеялся:

– Ну, ваш род – известные лошадники. Больше полвека мусор возите.

– Я-то ничо...А Максуд покойный – у него я учился...

– Вы с Максудом, царство ему небесное, другого не скажу – славные мужики. За это и уважали его в поселке. И тебе только спасибо ото всех.

– Спасибо за добрый слово, дед Колян.

Бублик сидел у калитки сперва молча и заинтересованно смотрел, как капризничает, мотая головой Буянка. Не одобрив недостойного поведения, воспитанный Бублик предупреждающе гавкнул на лошадёнку. Она, покосившись на песика перестала мотать головой.

Муратка разговорился.

– Я тебе, дед Колян, говорил давно тогда...Как уж брат покойный Максуд на фронт просился. Всех берут воевать, а его нет. Как это... Бракуют...У начальства в поселке отпросится и в военкомат – возьмите. Просился хоть возчиком – патроны, бомбы возить. Или пушки таскать на лошади...Меня, сказал Максуд, лошади слушаются. А военкомат, чо ему не утверждай – не берет, у тебя один нога короче. И не взяли Максуда воевать.

– Да, Муратка...Тяжелое время было. Но всё для фронта делали, последнее отдавали. Сами просились на фронт. Еще раз тебя с Праздником! И тебе – здоровья...Не хворай и помни славного брата Максуда.

Если кто и помнил все тогдашнюю, много лет назад, жизнь в Каменном Ключе, то конечно, Муратка Татарин. В памяти у него накрепко осталось – горести и слезы, что видел во время войны пацаном, и самое трудное для всех в поселке после войны.

Родился, рос, жил, немного учился и работал только здесь. Все в поселке прошло на его глазах. Люди жили, трудились, приезжали, уезжали, умирали. И мужиков – ровесников-то в Каменном Ключе сегодня осталось с гулькин нос. Кто уехал не весть куда, за лучшей долей, за длинным рублем, "за счастьем" и потерялся в дальних далях с концами. А сколько их как-то быстро ушло в мир иной. Работа в поселке была только в МПС, на железке – обходчик или путеец-ремонтник. Труд тяжелый, для жилистых и упертых. Ещё и свой большой огород пахать и содержать, он ни мало – под пятьдесят соток. Надо было и скотину кормить, пока копёшку накосишь, умотаешься. И, конечно, овощ свой иметь, картошечку, лучок, чесночек, огурчик. Горбатились. Не всяк выдерживал, попивали крепко, с тем и упокоились.

Кое кто устраивался в леспромхозе на лесопилку да на валку леса. Большой таежный поселок Болтово с леспромхозом – почти рядом, десять верст, а это тебе – не километр туда-сюда. Платили, правда, неплохо, ОРС с приличным набором товара, раз в месяц каждому работнику отоварка, весь район завидовал, но пахать на брёвнах требовалось на всю катушку. Валить и ворочать бревна, каждый знает – не самый сладкий сахар.

Малец Муратка помнил, как весь поселок до войны восхищался мужем Валентины – Трофимом Егоровичем. Бригадир железнодорожных путейцев-ремонтников, огромной силы дядька, молотобоец, все у него в руках спорилось и ладилось. Он у себя во дворе маленькую кузню соорудил, свободное время молотом помахать, размяться. Кому лошадь подковать, оси для телег изготовить. Железнодорожный поселок, не колхоз – лошади у были у многих, не запрещали их держать хозяевам на железке.

Топоры Трофим ковал, колуны, кому вилы ремонтировал, косы мастерил и отбивал. Леспромхозовские кой чего ему заказывали, эмпээсовцы просили то это из металла, то другое. Брат Муратки Максуд по прозвищу Татарин часто подъезжал на телеге к Трофиму что-то отвезти, привезти.

Мужиков, соседей Трофима тянуло на кузню, да и он сам всех привечал. Сосед слева, ремонтник его бригады Летягин заходил, он по части механизмов хорошо "шурупил". "Мозга" – называл его Трофим. Сын Летягина, пацан Ванька, норовил за молот ухватиться. "Молод ещё, – смеялся Трофим. – А захочешь на кузнеца выучиться, подрастешь – обучу таинствам".

Другой сосед Трофима Егоровича, лесоруб в леспромхозе Прохор Гаврилов, что жил через дорогу напротив, тоже любил прийти и сидеть, покуривая, молча следить за искрами ковки, слушать перестук молота и молотка. Старший его сын Василий за подручного кузнецу стоял, молотком молотобойцу подстучать, и получалось удачно.

В мае, перед самой войной, Трофима Егоровича и Летягина леспромхоз уговорил перейти на работу на лесопилку. Получили новое оборудование, а понять толком, что куда у своих тямы не хватает. Работают новые механизмы через пень колоду. Но под новое начальство в области план-то накинуло – ого-го-го, кто не дрогнет перед таким невиданным планом заготовки. Вот и уламывали Трофима с Летягиным почти месяц, зарплату хорошую обещали, много больше, чем на железке.

Их так и призвали вместе в Действующую армию на фронт – Трофима Егоровича, его соседа Гаврилова и отца Ваньки Летягина.

Война в одночасье ринулась на Каменный Ключ, как и на десятки тысяч советских станций, полустанков, разъездов, деревень, сел, поселков, станиц, аулов, кишлаков, стойбищ, городков и городов, огромной бедой, тяжесть которой поначалу не все осознавали и понимали. Горе и страдания придут чуть позже, со слезами и стонами, рыданиями и проклятиями ненавистному врагу.

Валентина на проводах поселковых мужиков на фронт ещё крепилась, молча шла по руку с мужем, а мать Ваньки Таисия, рыдала от самого дома, где их провожали, до теплушки, на которой уезжали новобранцы. Она вцепилась в мужа и кричала: "Ведь броня у тебя на железке была... Броня, Прохор, ты слышишь, и дома был бы при нас, ведь четверо ртов оставляешь...Удумали леспромхоз...Как я одна с ними теперь?" Отец Ваньки шел смущенный, успокаивал жену: "Тася, мы ненадолго отлучаемся...Одна нога там, другая – здесь. Оглянуться не успеешь, как мы немца-то и погоним к едрене фене!"

Гармонист Петро Княжко, лесоруб из Болтово, подвыпивший, кричал под гармозу что-то военное: "Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход..." Хотя все новобранцы приняли отходную-прощальную, а веселья не было, понимали, что не на гулянку призывают. Только Петро упорно повторял припев призывной песни: "Когда приказ отдаст товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведёт!"

Пожилого, молчаливого и долговязого соседа Гаврилова, провожали сухонькая жена Варвара и семеро их ребятишек. Шли и молчали. Варвара и две их девочки даже не плакали, как заливались слезами почти все женщины и девчонки кругом. Парни, склонив головы, угрюмо шагали сзади. Старший сын Василий нес увесистый матерчатый мешок с вещами и припасом, и всем кратко объяснял: "Это отцу на первое время. Он любит покушать...И табачок здесь. Все отцу!" Приехавший проводить сына на фронт дед Селевей, шел рядом, и время от времени повторял: "Ты запомни Проша..Немец штука поганая...Знаю я их... Трудно будет ему шею свернуть...Уж постарайтесь там, Проша, в штаны не наделать..."

Пятерых парней гавриловских, почти погодков, таких же молчаливых и долговязых, после, как-то скоро одного за другим тоже призвали на фронт. Подрос, достиг – вперед, за Родину! Первым ушел в Действующую армию старший сын Василий, за ним красноармейцами стали близнецы Андрей и Сашка.

Из всех призванных поселковых мужиков "похоронка" на отца Ваньки "мозгу" Летягина пришла в поселок. первой, в ноябре сорок первого. Ванька даже и не помнил после – плакал он или нет. Когда мать, прочитав листок военкоматовского извещения, даже не успев проронить слезинки, потеряла сознание, он побежал за фельдшерицей бабкой Прасковьей.

Плакала мать и потом, часто, особенно по ночам, приглушенно и горько-горько, тихонько всхлипывая и что-то приговаривая. Оставаясь одна в доме, Ванька слышал, стоя за дверью, как она разговаривает с отцом, как с живым, жалуется ему на что-то, советуется с ним.