Текст книги "Сказки Гореловской рощи (Повесть-сказка)"

Автор книги: Владимир Бондаренко

Соавторы: Вениамин Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.

   –  Бери, коль, трех тогда. До обеда я как-нибудь и двумя обойдусь, а там еще поймаю.

Потянулся было Лисенок за раками, но тут же отдернул лапку.

   –  Нет, дядя Спиридон, не возьму.

   –  Почему это?

   –  Принесу домой, спросит мать, где взял?

   –  Скажешь, что я дал.

   –  Оно бы можно, дядя Спиридон, да нельзя. Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, брату твоему дал, а сестренку маленькую позабыл. Не поверит. Побьет еще, скажет – съел дорогой.

Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.

   –  Бери и четвертого, коль, тогда.

Потом посмотрел в лукошко и последнего достал.

   –  И этого бери. Может, у тебя дед есть или бабка какая. Бери уж заодно и лукошко, а то еще не поверит твоя мать, что такой добрый, как я, медведь мог дать тебе раков без лукошка.

Сунул медведь Спиридон Лисенку лукошко с раками и пошел к речке: надо же чем-то позавтракать обобрал его Лисенок то».

Еж Иглыч поежился, по шуршал колючками, повернулся к медведю Спиридону:

   –  А теперь скажи, Спиридон, правду я говорю или нет? Так дело было или по-другому? Так, все так, – сказал медведь Спиридон. Остался я тогда без завтрака. Пришлось мне еще раз за раками в речку лезть, мерзнуть.

   –  Вот видите, я никогда не говорю неправду. А сейчас я расскажу вам еще об одном плуте.

И, глядя прямо перед собой, стал рассказывать:

«Немало на своем веку Горностай по земле ходил, в каких только краях не был. Пришел в Гореловскую рощу. Понравилась она ему, и решил он в ней навсегда поселиться. Быстро друзьями оброс. Что ни вечер, бегут они к нему со всей рощи по сумерничать, время скоротать. Соберет их Горностай вокруг себя и начинает рассказывать, где он был, что видел.

Слушают его друзья и головами качают: оказывается, каких только краев на земле нет. Походить бы, поглядеть. Да ведь это не то, что на речку сбегать, воды похлебать. Дорога дальняя, места чужие, и не увидишь, как с бедой встретишься.

А Горностай смеется:

   –  Беда, она тебя и дома найти может. Зато походишь, поглядишь. Вон я в Крыму был, знаете там горы какие? До неба!

И так каждый вечер: Горностай рассказывает, а друзья его слушают. А поблизости, на Маняшином кургане, Крыса жила. Завидно ей было, что Горностай и побыть везде успел и друзьями обзавестись в роще, а вот она, Крыса, и давно здесь живет, а дружить с ней никто не хочет.

И задумала Крыса выжить Горностая из рощи.

   –  Хоть и повидал он много, но ведь не по небу и он ступает, все по той же земле, и его запросто подкузьмить можно, если взяться за это с головой.

И взялась Крыса. Проведала, что в Осинниках на ночь Беда остановилась, прибежала к ней. Отыскала ее в малиннике. Дерг за рукав.

   – Спала Беда. Открыла глаза, спрашивает: Кому я здесь понадобилась? Что-то не разгляжу спросонья, да и месяц за тучу скрылся. Кто ты?

   –  Крыса я. Ты чего лежишь-то? Жируешь? Ты Беда. Ты не лежать – бедовать в наш край пришла, вот и бедуй. К Горностаю иди. Хвастался он, что почти всю землю обошел и никакой беды не боится.

   –  Где живет он? – вскинула Беда брови крутые. – Веди меня к нему.

   –  Возле Маняшина кургана живет он. Придешь в Гореловскую рощу, тебе каждый покажет. А вместе нам идти нельзя: поколотят меня потом, если я приведу тебя к нему.

Пришла Беда в Гореловскую рощу. Смотрит: Заяц по просеке скачет. Окликнула его.

   –  Эй, косой, где у вас тут курган Маняшин? Там, говорят, поблизости Горностай живет, повидать мне его надо.

Смекнул Заяц, что Беда перед ним, и думает: «Надо выручать друга». И направил Беду совсем в другую сторону – к Ванину колодцу, а сам прямиком к Горностаю.

   –  Перебирайся, брат, жить в другое место: Беда тебя разыскивает.

Собрал Горностай пожитки свои и перебрался в Косой овраг. Место здесь влажное, для травы ладное, почему не пожить в красоте такой?

Поплутала Беда по роще, выбралась наконец кМаняшину кургану, смотрит – нет Горностая. Нет так нет, не искать же его по всей роще. Да и спать хочется, в Осинниках-то недоспала. Легла под березу, свернулась калачиком, уснула, а Крыса вот она, теребит за рукав:

Ты чего тут завязла? К Горностаю шагай. Пока ты плутала по роще, он в Косой овраг жить перебрался. Туда иди, там он. Рассказала Крыса, как идти надо. Пошла Беда. Выбралась к оврагу, а он длинный и весь черемухой зарос. Где искать Горностая? Мимо Сова летела. Окликнула ее Беда.

   –  Эй, Сова, большая голова, где у вас тут Горностай живет? Повидать мне его надо.

Смекнула Сова, что Беда перед ней, думает: «Надо выручать приятеля». И направила Беду совсем в иную сторону – к кусту ракитовому, а сама к Горностаю поскорее полетела:

   –  Перебирайся, брат, жить в другое место. Беда по оврагу ходит, тебя разыскивает.

Собрался Горностай поскорее и побежал к сосне с кривым сучком, возле нее решил поселиться. А Беда поискала его, поискала в Косом овраге, не нашла. Легла под куст шиповника, уснула. А Крыса, вот она уже, теребит за рукав:

   –  Ты чего вытянулась? Никакого в тебе радения нет. Не зря говорят, что трутню и в будни праздник. К Горностаю иди. Пока ты плутала по оврагу, он к сосне с кривым сучком перебрался. Там и найдешь его.

   –  Нет, – вскинула Беда брови крутые, – хоть и ладно ты баюкаешь, да сон не берет. Никуда я не пойду.. И велик у меня кулак, да плечо узко – не размахнуться. Не найти мне Горностая: приятелей у него много, не ту дорогу указывают. Хватит, досыта набродилась. Время теряю, а дела нет. Я лучше у тебя поселюсь, в твоей норе бедовать буду. Мне ведь все равно, где бедовать.

С той поры и живет у Крысы в норе. У нее бедует.

Досказал Еж Иглыч свою сказку и пошел с кургана, да медведь Спиридон окликнул его:

Погоди. Пока Дятел, Голубь и Дубонос не оценят твои сказки, ты не должен уходить. Возвращайся на место.

– Зачем? Я ведь не медведь Михайло. Я не ради пирога с тыквой сказки рассказывать выходил. Я что хотел сказать? Что есть среди нас плуты, а быть их не должно. Я только это и хотел сказать, а пирог зачем мне? Отдайте его кому-нибудь другому. И поскрипывая колючками, скатился с кургана. Злым взглядом провожала его не только Лиса, но и медведь Михайло. Ерзал он по бревну и думал: «Попал я в историю. Как он обо мне ввернул ловко! Глаза поднять стыдно».

И вздохнул. И на его вздох эхом отозвалась на горькой осине Сорока.

Крыса проводила Ежа горящим ненавидящим взглядом и негодуя скрипнула зубами: «Ну, погоди, колючка, я у тебя в долгу не останусь...»

КОЗЕЛ ЯШКА И ДРУГИЕ

Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули головы, посовещались и решили: сказки Ежа Иглыча одобрить, допустить его к участию во втором туре конкурса, а уж там дело его – будет он участвовать или нет.

– Ну, – сказал медведь Спиридон, – кто еще хочет испытать счастье?

Очень бы хотелось испытать его медвежонку Ивашке, но он пока был не готов. Про Дубоноса он придумал сказку, теперь придумывал про Дятла. Понравится он им двоим, и пирог будет его. Сидел Ивашка под березой и нашептывал самому себе свою сказку:

«Вернулся ив жарких стран весной Дятел в родную рощу и тут же принялся гнездо строить. Выбрал осину понадежнее. Выдолбил дупло в ней, глубокое, теплое. Зовет жену:

   –  Иди, принимай.

Залезла жена в дупло. Посидела в нем немного, вылезла.

   –  Не пойдет, – говорит.

И объяснила почему:

   –  Глубокое больно. Свету мало будет. Ослепнешь, пока птенцов выведешь. Да и они без света близорукими вырастут. Долби другое.

   –  Другое так другое, – сказал Дятел и на сосну перелетел. Сосну долбить начал, а дупло, что он на осине оставил, Малиновка заняла. Осмотрела его, сказала:

   –  В самый раз. Спасибо Дятлу.

И села яички нести. Малиновка яички несет, Дятел новое дупло себе на сосне долбит. Долбил, долбил – выдолбил. Просторное, светлое. Зовет жену:

   –  Иди, принимай.

Залезла жена в дупло. Посидела в нем немного, вылезла.

   –  Не пойдет, – говорит.

И объяснила почему:

   –  Больно ты сосну смолистую выбрал. Чувствуешь, как скипидаром пахнет? И сами будем угорать, и у детей головы будут чумные. Долби еще.

   –  Еще так еще, – сказал Дятел и перелетел на березу. В березе стал себе домик выдалбливать, а дупло, что он на сосне оставил, Вертишейка заняла. Опробовала, как сидится в нем, сказала:

Отличный домик. Спасибо Дятлу. И села первое яичко нести. Вертишейка сидит, яичко несет, а Дятел на березе дупло себе новое долбит. Долбил, долбил – выдолбил. Зовет жену:

   –  Иди, принимай.

Залезла жена в дупло. Посидела в нем немного, вылезла.

   –  Не пойдет, – говорит.

И объяснила почему:

   –  На север окошко сделал. Солнышко редко заглядывать будет. А жизнь без солнышка, – какая жизнь? Другое долби.

   –  Другое так другое, – сказал Дятел и перелетел на липу, ее долбить начал. Долбил, долбил – выдолбил. Осмотрела жена, покачала головой:

   –  Не пойдет.

И опять Дятел за дело принялся. Перелетает от дерева к дереву, долбит, а жена знай головой качает – не пойдет. Зато другие птицы селятся в Дятловых дуплах, спасибо говорят ему. Вконец измотался Дятел. Десятое дупло выдолбил, позвал жену:

   –  Иди, принимай, – а сам уж чуть дышит, так устал.

Осмотрела жена новое дупло. Не больно оно подходящее: и узкое, и неглубокое, и света мало. Да смотрит: притомился Дятел. Сказала:

   –  Это подойдет, – и села яички нести.

Дупло было хуже тех, что выдолбил Дятел раньше, но это не печалило его жену. Главное, она могла говорить теперь подругам:

   –  Мой муж для меня девять дупел выдолбил, и ни в одном из них я не согласилась жить. Десятое долбить заставила. Если бы и это не понравилось, еще бы долбил»

И Дятел соглашается, кивает большой головой:

   –  Долбил бы.

И смотрит на жену_, думает: «Эх, да я для тебя, скажи только, самый крепкий дуб в щепки расщепаю. Скажи только».

Вышептывал медвежонок самому себе сказку свою под березой и жалел, что не успел придумать сказку про Голубя. Вышел бы сейчас на макушку кургана, рассказал бы и унес пирог.

А медведь Спиридон спрашивал с кургана:

   –  Так кто же хочет попытать счастья?

Все молчали. Медведь Иван потянул было лапу, но тут же опустил ее. Федотка толкнул Вертихвоста:

   –  Иди, Вертихвост, пора.

И Вертихвост поднялся:

   –  Дозвольте мне.

   –  Иди, Вертихвост, рассказывай, – разрешил медведь Спиридон.

Вертихвост легко взбежал на макушку кургана. При свете луны он был особенно красив, а Федотка вертелся, говорил всем:

   –  Слушайте, слушайте, Вертихвост говорить будет.

И добавил с гордостью:

   –  Он у нас самый лучший пес во всей деревне.

   –  Помолчи, Федотка, – одернул его Вертихвост и заговорил: – Расскажу я вам сейчас о нашем поле, как его однажды грачата из вашей рощи делили.

«Прилетели два грачонка на колхозное поле червей клевать. Как раз в это время трактор пахал. Пристроились за ним грачата, идут по свежей борозде, клюют. Но вот один из них, с белым пятнышком на лбу, и говорит:

   –  Э, так дело не пойдет. Ты вон уже куда утопал. Я за тобой не поспеваю. Ты больше меня клюешь. Давай делиться.

Если ты считаешь, что так будет лучше, давай, – согласился его товарищ и тут же начал шагами край поля вымеривать. – Раз, два, три... Это будет твоя делянка. А это – раз, два, три – моя.

   –  Ишь ты какой хитрый, – сказал грачонок с белым пятнышком. – Обмануть меня хочешь. Я смотрел за тобой. Ты мне маленькими шажками мерил, а себе большими.

   –  Отмеряй тогда сам.

   –  И отмерю, – сказал грачонок с пятнышком и давай мерить. – Раз, два, три – на этой делянке ты ешь, а на этой я буду – ра-аз, два-а.. Погоди-ка, погоди, – остановил его грачонок без пятнышка. – Что же это ты? Если мне, так по совести шагал, а если себе – прыгать начал? У меня глаз острый, я все вижу.

И грачата поссорились. Отхлопали друг друга крыльями.

Сидят, тяжело дышат. Один из них, тот, что с белым пятнышком на лбу, и говорит:

Раз мы не можем с тобой поделиться, давай так сделаем: сегодня ты будешь хозяином всего поля, а завтра – я. Сегодня я буду твоим гостем, а завтра – ты моим.

   –  Давай, – согласился было грачонок без пятнышка на лбу, но тут же спохватился: – Ну до чего же ты хитрый, а! К завтрашнему дню пашни в три раза больше станет, чем сейчас: трактор-то вон пашет, и, значит, твое поле будет в три раза больше моего. Так не пойдет.

И грачата опять поссорились. Нахлопали еще раз друг друга крыльями. Сидят, охают. Отдышались немного, один из них, тот, что без пятнышка, и говорит:

   –  Послушай, пусть это поле будет не нашим, а того самого тракториста, который сейчас пашет его, а мы у него пусть будем в гостях. И сегодня. И завтра. До тех пор, пока он пахать будет. На это я согласен, – сказал грачонок с белым пятнышком на лбу.

Тут же пристроились грачата позади трактора. Шли по свежей пахучей борозде. Выклевывали из теплой пашни червяков и говорили один другому:

   –  Хорошо быть гостем.

И угощали один другого:

   –  Ешь досыта. У тракториста вон поле большое какое, нам обоим хватит.

Закончил Вертихвост рассказывать свою сказку и стоит улыбается, смотрит на медведицу Авдотью, что скажет она. А медведица на него смотрит и ничего не говорит. Ей и так интересно глядеть на Вертихвоста. Она привыкла видеть его, когда он лает, а тут стоит Вертихвост на кургане и разговаривает спокойно, не рычит. Это же так интересно. И совсем не важно, что он говорит, главное – не лает.

Вертихвост стоит на кургане весь в лунном свете, а над головой у него горят звезды. Федотка подталкивал соседей, повизгивал:

   –  Слушайте, слушайте! Это же Вертихвост говорит, он у нас самый лучший пес во всей деревне.

   –  Помолчи, Федотка, – одернул его Вертихвост и дальше речь повел: – Вот тут Еж Иглыч о плутах вашей рощи рассказывал. У нас в Марьевке тоже есть свои плуты. Об одном из них я сейчас и расскажу вам.

Вертихвост встал попрямее, плечи расправил, грудь вперед выставил, начал рассказывать:

«Повадился Волк на деревню ходить. Как придет, так обязательно козу или овцу к себе в рощу прихватит. И предложил тогда козел Яшка Барану:

   –  Давай, Бяша, Волка от нашей деревни отвадим. Соберемся ты да я, да остальных козлов да баранов кликнем. Встретим у околицы и выпустим из него Дух. А если он из нас с тобой выпустит?

   –  Ну что ж, может и такое случиться. Зато уж после этого никого беспокоить не будет: остальные то его додавят.

Подумал Баран. Отказался:

   –  Мой двор Волк стороной обходит, не трогает меня, зачем же я рисковать буду.

Долго уговаривал его козел, но Баран как отрубил:

   –  Не пойду и точка. Вот если бы Волк ко мне пришел.

И пришел Волк. Сгреб Барана, взвалил на спину, понес в рощу к себе. Попытался было крикнуть Баран, козла Яшку на помощь позвать – горло перехвачено. Попробовал вырваться – да разве Волк для того брал, чтобы отпустить.

Всю жизнь Баран пешком по степи ходил, а в последний свой путь верхом на Волке ехал и думал: «Зря с козлом не пошел, может, Волк в свалке и не меня вовсе прижал бы, цел был бы, а то вот еду теперь...»

Привез его Волк в рощу и отдал волчатам:

   –  Вот Барана вам на ужин принес, завтра постараюсь еще добыть. Бараны на селе пока не перевелись».

Закончил Вертихвост рассказывать сказку, стоит и улыбается, смотрит на медведицу Авдотью: что скажет теперь она. А медведица и теперь ничего не говорит. Смотрит на Вертихвоста большими глазами удивленными: не лает Вертихвост! Не рычит! Удивительно!

И другие глядели на Вертихвоста с любопытством. А Федотка вертелся на бревнышке, повизгивал, ушами длинными взматывал, поворачивался во все стороны, говорил:

   –  Слушайте, слушайте! Это же Вертихвост говорит. Давай, Вертихвост, говори дальше.

И Вертихвост заговорил. Встряхнулся, лапой за ухом поскреб и стал рассказывать свою третью сказку:

«Вы, конечно, знаете, что козел Яшка – самый почтенный козел у нас в деревне. Рога у Яшки высокие, лоб крепкий, и в больших черных глазах видна мудрость. Ходит Яшка важно, вперевалочку. Идет, бородой потряхивает, покашливает:

   –  Кха-кха!.Козлята возле Яшки так и табунятся. Он идет, и они идут. Грудь – вперед, головы – кверху, копытцами – топ, топ. Каждому хочется взрослым козлом выглядеть. Бородками козлята потряхивают, покашливают:

   –  Кхе-кхе..Поглядывают искоса, а так ли, как у Яшки, получается. Оглядывается на них Яшка, улыбается, детство свое вспоминает. Это ведь только теперь козел Яшка широкий да могучий, а было время – и он по селу безбородым козленком бегал. Правда, борода была, но какая – три волосинки. Не то что сейчас – во всю Яшкину грудь.

Глядел тогда Яшка-козленок на взрослых козлов завидовал им: они уже выросли, козлами по селу ходят, а он все еще козлик, и никакой у него козьей осанки нет. А иметь ее Яшке так хотелось!

И стал тогда Яшка к старым козлам приглядываться, учиться у них. Видит: покашливают они, бородами потряхивают – значит, так надо. Давай и Яшка покашливать да бородой потряхивать:

   –  Кхе-кхе..Рос, рос и вырос, козлом стал. Смотрит: совсем не обязательно бородой трясти, да уж не может не трясти – привык. И не может больше не покашливать – тоже вошло в привычку. А козлята ходят за ним по селу, видят: трясет Яшка бородой, говорят друг дружке:

   –  Козел Яшка умный. Он зря бородой трясти не будет. Раз трясет он, значит, так надо. Значит, и нам нужно этому учиться.

И учатся. Ходят табуном за Яшкой, бородами потряхивают, покашливают. Хочется козлятам, чтобы, глядя на них, говорили все на селе:

   –  Смотрите, козлята-то наши уже выросли, козлами стали».

Досказал Вертихвост свою сказку и смотрит на медведицу Авдотью: может, она теперь что скажет. Но медведица и на этот раз промолчала. А Федотка поворачивался во все стороны, ушами длинными взматывал, повизгивал от счастья:

   –  Слышали? Слышали? Это Вертихвост говорил. Глядите на него, запоминайте его. А кто на кургане разглядеть не успеет, потом разглядите. Он вот здесь, возле меня сидеть будет.

На пеньке под березой плясал Мышонок. Медвежата хлопали в ладоши, подбадривали его:

   –  Давай, серенький, пляши.

Бобер Яшка сутулился на сучке березы, подергивал плечом, словно поправлял горб свой, ворчал:

   –  Что придумал, а! Скачет весь вечер. Весь вечер на виду, а на меня и не смотрит никто.

И горько, горько вздыхал.

ОБИДА МЕДВЕДИЦЫ АВДОТЬИ

Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули головы.

– Ну, – сказал Дубонос,– высказывайтесь. И глядел на Голубя с Дятлом умно умно. На этот раз те долго не спорили. Решили поблагодарить Вертихвоста за веселые сказки. Дубонос присоединился к их решению и сказал важно:

   –  Вот именно – поблагодарить, а пирога не давать. Зачем он ему? Вертихвост не раз пробовал пирог с тыквой. Это ему не в диковину.

Вертихвост прошел и сел на место, а медведь .Спиридон позвонил в колокольчик:

   –  Ну, кто еще хочет познакомить нас со своими сказками?

Под березой нетерпеливо заерзал медвежонок Ивашка. Он заканчивал рассказывать самому себе сказку о Голубе. Про Дубоноса и Дятла он уже придумал, теперь о Голубе придумывал. Додумает до конца, выйдет, расскажет и получит пирог. Вот это он удивит всех. Тут над ним смеялись, а он выйдет и утрет всем нос.

Сидел Ивашка под березой и рассказывал самому себе:

«Лето Голубь провел у Лысой горы в дупле осокоря над речкой, а на зиму к Черному морю улетел, среди Крымских гор поселился. С Крымским Голубем познакомился. Летает с ним, Крымский край нахваливает :

Хорошо у тебя как: и море под боком и горы рядом. У нас тоже гора есть, Лысой мы зовем ее. Но разве ее можно с твоими горами сравнить?

   –  Низкая?

   –  Да и низкая и вообще не такая... И речка у нас есть. Чагрой мы зовем ее. Но разве ее можно с твоей сравнить! Твоя вон как резво по камням скачет!

   –  А у вас что – тихая?

   –  Да и тихая и вообще не такая... И озеро у нас есть, но разве сравнишь его с твоим озером? Оно вон у тебя на горах, под самыми облаками лежит.

   –  А ваше что – в долине?

   –  В долине, да и вообще оно совсем не такое, как у тебя. И небо у тебя высоты неохватной, не то что в нашем краю.

И сказал тогда Крымский Голубь:

   –  Если тебе нравится так край мой, оставайся здесь навсегда. Будем жить рядом.

   –  Что ж, и останусь, – сказал наш Голубь и всю зиму летал над Крымскими горами и все нахваливал их. А как стало время к весне близиться, томиться начал, задумываться.

Спросил его как-то Крымский Голубь О чем это ты все думаешь?

   –  О горе о Лысой, – ответил наш Голубь. – Поглядеть бы теперь, какая она. Вершинка-то ее отошла поди, обесснежела.

   –  Так что же о ней думать? Ты же сам говорил, что вашу гору с нашими не сравнить.

   –  Я и сейчас говорю: разве ее можно с вашими сравнить. Такой горы нет больше нигде. Ты бы посмотрел, какие овраги прорезают ее! Они уж, наверное, водой набрались, заревут, гляди, скоро.

На другой день смотрит Крымский Голубь: опять о чем-то думает товарищ его. Спросил

О чем же ты теперь думаешь? Об озере нашем, – ответил наш Голубь. – Теперь уж в нем, гляди, лягушки оттаяли, голоса свои пробуют.

   –  Да что же о нем думать, – сказал Крымский Голубь. – Ты же сам говорил, что его не сравнить с нашим озером.

   –  Я и сейчас говорю: разве его можно сравнить с вашим озером? Да такого озера, как у нас, нигде не найти больше. Ты бы посмотрел, какие над ним ивы плакучие свешиваются, а какие кувшинки бывают летом! На их листьях по утрам лягушата на солнышке греются. Эх...

А через день смотрит Крымский Голубь, а товарищ его опять о чем-то думает Ну, а теперь-то ты о чем думаешь? спросил он его.

И услышал в ответ:

   –  О речке нашей. Теперь, гляди, по ней льдины плывут. Вышла речка из берегов и разлилась по огородам. А по вечерам у воды ребята костры жгут, поют песни.

И удивился Крымский Голубь:

–Да что же о пустом думать? Ты же сам говорил, что вашу речку с нашей не сравнить.

   –  Я и сейчас говорю: куда вашей речке до нашей. Наша вся черемухой заросла. Расцветет – белая, белая. А вода в ней чистая, с перезвонами– А какие осокори стоят по берегам – до самого неба. На одном из них я родился и вырос. Разве можно нашу речку с вашей сравнить?

И добавил, расправляя крылья:

   –  Полечу. К себе полечу. Пока доберусь, пора уж будет гнездо строить.

   –  Как?! Ты улетаешь? Но ты же сказал, что у нас навсегда останешься. Негоже от своего слова отказываться. Уж лучше от своего слова отказаться, чем от родного края, – сказал Голубь и поднялся в небо. Полетел в край, где и гора самая лучшая, и речка самая красивая, и осокори такой высоты, каких нигде больше на земле нет».

Сидел медвежонок под березой, рассказывал шепотом самому себе свою сказку, а медведь Спиридон спрашивал с макушки Маняшина кургана:

   –  Так кто же еще хочет испытать свое счастье?

С первого ряда приподнялся медведь Иван:

   –  Может, все-таки позволите мне выступить.

   –  Но у тебя же всего одна сказка, дедушка Иван?

   –  Одна.

   –  А выступать надо с тремя. Ты же знаешь?

   –  Знаю.

   –  Так как же мы тебя с одной сказкой выпустим? Тогда и другие запросятся.

   –  А вы им не давайте слова, вот они и не запросятся. А мне дайте, я ведь вон какую даль шел. И назад идти буду– Да к тому же дома меня медведица дожидается.

   –  Ну что делать будем, братцы?

И посыпались голоса:

   –  Да пусть расскажет старик, жалко, что ли.

   –  А что? Верно, пусть расскажет. Неважно, что у него одна сказка. Может, она самая лучшая. Да и времени займет немного.

   –  Пусть расскажет, и сделаем перерыв, – сказала черепаха Кири-Бум.

   – Ну что ж, выходи, дедушка Иван, рассказывай, – сказал медведь Спиридон.

Опираясь на посошок, медведь Иван взошел на макушку кургана, поглядел на сверток с пирогом, облизнул губы, подумал: «Уж дали бы мне, старику, его без всяких сказок». И вдруг встрепенулся, грудь старенькую расправил, проскрипел чуть слышным изношенным голосишком:

   –  Слушайте мою сказку.

   –  Громче говори, дедушка Иван, – послышалось снизу.

А медведь Иван махнул лапой:

   –  Было время – громко говорил, а теперь говорю, как могу.

Постоял, покашлял.

И не торопясь повел рассказ свой:

«Вспомнила медведица Матрена, что она давно уже не навещала подругу свою – медведицу Авдотью. Собралась и пошла к ней. Слаба, говорят, Авдотья стала. Пока жива, проститься надо. Приоткрыла дверь в берлогу. Спросила:

   –  Можно к тебе, Авдотьюшка?

   –  Кто это здесь? – приподняла медведица Авдотья голову с подушки.

Глядит на Матрену и не узнает ее – совсем ослабела глазами. Видит – темнеется что-то у порога, что – разобрать не может.

   –  Да кто же это? Поближе подойдите. Не разглядеть издали.

Подошла Матрена. Присела на пенек у кровати.

   –  Я это – Матрена. Подруга твоя.

   –  Чего? – приставила Авдотья лапу к уху.

   –  Здравствуй, говорю, Авдотьюшка.

   –  Чего?

И на ухо туга Авдотья стала. Кричит ей Матрена, во всю мочь медвежью кричит, берлога даже шатается, а Авдотья чуть слышит.

   –  Что нового в роще? – спрашивает.

   –  Все новое, – кричит ей на ухо Матрена. – Брата женила. Сама замуж собираюсь.

   –  Чего? Погромче кричи. Не слышу.

   –  Замуж, говорю, собираюсь, – ревет на всю рощу Матрена.

   –  За кого же?

   –  Секрет.

   –  Чего?

   –  Секрет, говорю. Не разболтаешь?

   –  А когда я твои секреты выбалтывала?

   –  Это верно, – согласилась Матрена. – Никогда. За медведя Аввакума замуж иду.

   –  За кого?

   –  Медведь Аввакум на мне женится.

   –  А он что ж, свататься приходил?

   –  Нет пока, но жду. Намекал в прошлую субботу. Скучно, говорит, одному жить. Ну я и поняла его. Готовлюсь к свадьбе. Только ты не говори никому.

   –  Кому говорить, – вздохнула Авдотья, – ко мне-то ведь и не ходит никто Ну, будь здорова, Авдотьюшка, – поднялась медведица Матрена, а медведица Авдотья приложила лапу к уху, кричит:

   –  Чего?

   –  Прощай, говорю, домой пора. Вдруг придет Аввакум свататься, а меня нет. Где, скажет’ была? Обида может выйти. Пойду я.

И пошла.

А на другой день все уже в роще знали, что медведь Аввакум женится на медведице Матрене. И пошли к медведю звери со всех концов рощи.

   –  Поздравляем тебя, Аввакум. Говорят, женишься ты. Медведицу Матрену в жены берешь. Что ж медведица она хорошая.

   –  Кто вам сказал? – взревел медведь Аввакум. – Вы поглядите на меня, какой из меня жених.

Стар я для женитьбы. Хожу чуть. Я уж одной ногой в могиле стою.

   –  Не знаем, но Матрена к свадьбе готовится. К Авдотье ходила, радостью с ней делилась: замуж, говорит, за медведя Аввакума выхожу.

Одни уходили, другие приходили. Покоя не стало медведю Аввакуму, впору хоть берлогу меняй. Встретил он медведицу Матрену у речки и высказал ей обиду:

   –  Зачем ты, Матрена, сплетню обо мне плетешь? Когда это я на тебе жениться собирался? Да и какие мы с тобой жених с невестой. Нам уж с тобой о смерти, а не о свадьбе думать надо.

Со стыда сгорела медведица Матрена. Пришла к Авдотье и ну выговаривать ей:

   –  Ты зачем секрет мой выдала?

   –  Чего? – кричит Авдотья.

   –  Зачем, говорю, секрет мой выдала? – ревет ей на ухо Матрена, а берлога дрожмя дрожит, и слышно, как далеко по роще эхо катится и повторяет Матренины слова:

«...Секрет мой выдала?»

   –  Да чего ты меня за плечи-то трясешь? – отстранилась от Матрены Авдотья. – Никому я секретов твоих не выдавала.

И по выцветшим глазам ее видела Матрена: правду говорит Авдотья.

   –  Кто же тогда выдал его?

   –  Чего?

   –  Кто секрет мой выдал, говорю? – рявкнула на ухо Авдотье медведица Матрена, и слышно стало: катится по роще эхо, несет голос Матрены:

«Кто секрет мой выдал?»

   –  Откуда мне знать, – сказала Авдотья. – Не был у меня никто. Я никому не говорила.

Лежала медведица Авдотья в постели, сидела возле нее Матрена, и думали они об одном и том же: кто все-таки выдал секрет» Последние слова медведя Ивана уже никто не слышал – все смеялись. Медведица Авдотья моргала подслеповатыми глазками, не понимала: почему это все на нее смотрят и смеются. И почему Матрена такая грустная стала. Толкнула подругу в плечо:

   –  Что он сказал, Матренушка?

И закричала ей в ответ медведица Матрена:

   –  Он сказал, что ты глухая тетеря.

   –  Он сам пень старый! – возмутилась медведица Авдотья.

И опять все схватились за животы. А Бурундучок сутулился на сосне, глядел на всех хмуро и пожимал плечами:

   –  И чего смеются? Ведь не смешно же, совсем не смешно.

В четвертом ряду ворчал медведь Михайло:

   –  Сколько шуму подняли из-за одного пирога тыквой. Ну было бы их хотя бы пять.

На горькой осине горько вздохнула Сорока:

   –  Эх!

И даже прослезилась: такое творится вокруг, а никому не расскажешь – все это и без нее видят. И махнула крылом:

   –  Да что же это я сама себя мучаю? Если– некому все это рассказать, то и слушать незачем.

И улетела домой.

Волк Рыжий Загривок кусал когти, не обращая никакого внимания на то, что творится вокруг. Думал, как ему от суда избавиться. Ведь засудят теперь его, изгонят из родной рощи.

Медведь Иван все стоял и горбился на кургане глядел на сверток с пирогом и облизывал губы. Медведь Спиридон положил ему на плечо лапу, сказал хрипло:

   –  Слезай, дед Иван, с кургана. Не будет тебе пирога.

   –  Это почему же?

   –  Потому что ты обидел старую больную медведицу, перед всеми ее ка смех поднял. Нехорошо это.

Черепаха Кири-Бум подняла лапу и объявила перерыв.