Текст книги "Сказки Гореловской рощи (Повесть-сказка)"

Автор книги: Владимир Бондаренко

Соавторы: Вениамин Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

СЫН БЕЛКИ РЫЖЕЕ УШКО

Медведь Михайло рассказал все три свои сказки и теперь стоял на кургане и мужественно ждал, что скажут Дятел, Голубь и Дубонос. Это им доверено решить – с хорошими ты сказками выступил или с плохими, дать тебе за них пирог или нет. Сдвинули они умные головы, совещались: давать или не давать пирог медведю Михайле. У Голубя грудь полна нежности. Он готов всем дать по пирогу, лишь бы все довольны были.

Голубь сказал:

   –  Надо бы дать. Все-таки трудился медведь, рассказывал.

Дятел, тот привык на все трезво смотреть. Дятел не согласился с Голубем.

Дятел спросил:

   –  Дать? А за что? Говорить всякий может, а вот умно говорить – это дано не каждому. Медведю Михайле, как видно, не дано. Ты слышишь, как смеются над его сказками?

У Дубоноса не было ни голубиной нежности в груди, ни трезвости Дятла в голове. Но зато умел Дубонос сидеть серьезно. Глянешь на него со стороны и видишь – ух, какой умный. Дубонос сидел молча, ждал: вот договорятся между собой Голубь с Дятлом, Дубонос присоединится к ним, и будет решение у них принято единогласно.

Долго совещались Дятел, Голубь и Дубонос и, наконец, решили, что хоть и есть в сказках медведя Михайлы умные мысли, все же до конца они еще не продуманы и пирог за них давать нельзя.

Медведь Михайло не верил, что это все, и по-прежнему стоял на макушке кургана, ждал, что все сейчас, прямо сейчас должно измениться. И когда медведь Спиридон сказал ему: «Ступай, Михайло, с кургана», – заговорил торопливо, совсем не по-медвежьи.

–Как – Кактак? Подождите. Этого не может быть: вы не поняли меня. Я о чем говорил?

   –  О птичках да о травке, – выкрикнул из-за спины медведя Лаврентия заяц с Рыжими Усами. – Еще о плесени рассказать собирался.

   –  Да, да, я могу и о плесени рассказать. Есть у меня такая сказка... Я что хотел сказать? Что из травки цветок бывает, если она расцветет.

Вокруг смеялись. Больше всех смеялся медведь Лаврентий, А медведь Спиридон прошептал медведю Михайле:

   –  Ступай, не позорь себя. Не получились у тебя сказки.

Шел медведь Михайло на место, и темно у него в глазах было. И на фоне заревого вечернего неба он и сам казался темным, от печали темным: он так уверен был, что пирог будет его, что даже ужинать не стал.

В четвертом ряду на лесине тяжело вздохнул медведь Тяжелая Лапа:

   –  Эх, такие сказки оценить не сумели.

Медведь Спиридон размахивал над головой колокольчиком :

Тихо. И спрашивал густым басом:

   –  Кто еще говорить будет?

И медведь Иван опять поднял хилую лапу и встал, кряхтя по-стариковски Дозвольте мне выступить со сказкой. Я же ее вон откуда принес – из Ясеневого леса.

Но ему не позволили:

   –  Будет три – пожалуйста.

Но трех сказок у медведя Ивана не было. Он пожевал губами и сел, а Сорока на сосне горько вздохнула :

   –  Эх, – и по груди себя крылом стукнула.

На макушку кургана взбежала белка Рыжее Ушко. Распушила хвостик, села столбиком. Она родилась и выросла в Гореловской роще, а замуж вышла в Осинниках. Но все ее помнили и, когда увидели на кургане, закричали:

   –  Давай, Рыжее Ушко, рассказывай.

Сказок у белки не было, зато у нее был сынишка, о нем она и собиралась рассказать своим друзьям. «Пусть и они порадуются моему первенцу. Это же мои товарищи», – подумала Рыжее Ушко. Она устроилась поудобнее на макушке кургана и начала рассказывать :

«Собралась Белка на охоту. Приказала сыну:

   –  Ты, сынок, из дома никуда не ходи. Жди меня. Да орешек не ешь. Он у нас последний.

   –  Ладно, – сказал Бельчонок.

Но одно дело сказать, а другое – вытерпеть. Бельчонок не вытерпел, съел орешек. Пока ел, ничего, а съел – стыдно стало: что же он теперь матери скажет? И решил Бельчонок правду не говорить.

   –  В лесу не один я живу. Разве некому орешек унести?

   – Пришла Белка с охоты. Бросился к ней Бельчонок, кричит:

   – Мама, мама, а у нас кто-то орешек унес. То был, был, а то смотрю, а его нет уж.

А глазенки светлые, чистые, как две бусинки.

Улыбнулась Белка. Достала из кошелки кедровую шишку. Спрашивает:

   –  А еще орешков хочешь?

   –  Хочу! – подпрыгнул Бельчонок. – Одним разве наешься?»

Белка оправила на груди белую манишку, сказала:

   –  Вот и вся моя сказка. А вы знаете, про кого она? Про моего сына. Это с ним такая история произошла.

В заднем ряду колыхнулась медведица Авдотья:

   –  Что она сказала, Матренушка?

   –  Она сказала, что сын у нее без разрешения орешек взял.

   –  И она из-за одного орешка жалуется всем. Охо-хо. И заворчала что-то себе под нос, а белка Рыже Ушко дальше сказывать начала:

«Прибегает Бельчонок к матери, рассказывает ей:

   –  Волка напугал сейчас.

   –  Как это ты его?

   –  А так: идет он, а я как свистну. Ты же знаешь, как я свистеть умею. Волк так и присел. Чуть потом поднялся.

   –  Ой, – закричала Белка. – Гляди: деревья гнутся.

   –  Где? завертел головой Бельчонок– – Я не вижу.

   –  Опоздал видеть. Они уже выпрямились. Я приветила; они всегда гнутся, когда ты неправду говоришь.

Загнул Бельчонок хвост трубой и полез в кроватку.

Дня через три после этого прибегает Бельчонок домой весь поцарапанный, избитый.

   –  С Енотом, – говорит, – подрался. Из-за шишки сосновой.

   –  Ну и как? – спрашивает Белка.

А Бельчонок развернул узенькие плечи пошире, отвечает:

   –  Хоть и побольше он меня, хоть и крепко он меня поцарапал, а все же я ему так дал, что он даже к ногам моим свалился. И потом еще попросил: «Доведи меня до дома, а то я сам теперь не дойду». И я его отвел, конечно.

   –  А что это ты, сынок, все по сторонам смотришь? – спросила Белка.

   –  Так, ничего, – ответил Бельчонок и пошел умываться.

Не мог же он сказать матери, что смотрит: не гнутся ли деревья...

Закончила белка Рыжее Ушко рассказывать свою вторую сказку, и тут же вскочил с места Енот. Замахал лапами:

   –  Ну и хвастун у тебя сын. Вы посмотрите на меня, братцы. Ну разве Бельчонку со мной сладить?

Все засмеялись. Смеялась со всеми и белка Рыжее Ушко, а черепаха Кири-Бум сидела возле свертка пирогом, похлопывала по нему ладошкой, приговаривала :

   –  А это кто-то сегодня получит «Только не я», – подумал медведь Михайло. И Лиса подумала: «Не я», – потому что сказок у нее не было.

   –  Вы знаете, о ком моя вторая сказка? – спросила белка Рыжее Ушко.

   –  Енот уж сказал, – тявкнула Лиса, – О сыне о твоем.

И на барсука Фильку покосилась, а барсук на нее взгляд бросил и покрепче зажал в коленях узелок с ужином.

А белка Рыжее Ушко уже рассказывала свою третью сказку:

«Увидел Бельчонок – прохудилась у старенькой Белки крыша. Сказал ей:

   –  Давайте я починю.

И починил.

Посмотрела Белка крышу. Похвалила Бельчонка:

   –  Молодец.

Целую неделю бегал Бельчонок по роще, хвастался :

   –  Я молодец. Это мне старенькая Белка сказала. Какое слово хорошее – молодец.

А как-то бежит он, смотрит – гнездо длиннохвостой портнихи на кусту чернеется. Взял да и спихнул его на землю.

Увидела птичка – негде ей жить, сказала с грустью:

   –  Какой ты молодец. Оставил меня без дома.

И стыдно Бельчонку стало. С неделю он тихий по роще ходил, в глаза всем поглядеть стеснялся. Думал с печалью: «Молодец – какое слово разное. Вроде и опять я молодец, а не похвастаешься».

Закончила белка Рыжее Ушко рассказывать свою третью сказку, и тихо стало у кургана, даже Мышонок не плясал на пенечке. Только медведица Авдотья колыхнулась в заднем ряду и спросила у соседки:

   –  Что она сказала, Матренушка?

   –  Она говорит, что ее сын – молодец.

И-и, нам, матерям, часто так кажется: молодцы наши дети, а присмотришься получше и видишь – они не молодцы, а хитрецы. Вон Ивашка у меня и ленивый и озорник, а ведь тоже когда-то казалось мне что он у меня молодец. Ивашка даже икнул под березой от неожиданности. Он тоже решил попытать счастья. Решил он понравиться Дубоносу. Понравится Ивашка ему – и пирог с тыквой будет его. Дубонос настоит. У него вон какой вид умный. И Ивашка сочинил про Дубоноса сказку и рассказывал ее самому себе шепотом:

«Говорила Вишенка Дубоносу:

   –  Уж и упрятала я свое семечко глубоко-глубоко : в самую косточку А мы ее сейчас – хруп! – и достанем, – сказал Дубонос и раскусил косточку.

Скорлупку выкинул, а зернышко съел.

   –  Что ты наделал, – воскликнула Вишенка и всплеснула листочками. – Ты же съел целое деревце.

   –  Что ты говоришь? удивился Дубонос. – А я и не заметил.

И – хруп! – раскусил еще. одну косточку. Скорлупку выкинул, а зернышко съел. И еще хрупнул. Сидел и хрупал: хруп да хруп! Пока не наелся. Наелся и полетел домой.

Глядела ему вслед Вишенка и покачивала ветвями:

   –  Надо же! Съел целый вишневый сад и– ничего. Вот это живот!»

Думал Ивашка: расскажет он свою сказку, посмеется Дубонос и присудит ему пирог с тыквой. Но услышал, что сказала мать, и икнул от неожиданности. Теперь ему пирога не видать. Эх, подвела его мать глухотой своей, очень подвела. Пропала сказка. Зря придумывал, голову ломал.

ДОХИХИКАЛСЯ ЗАЯЦ

Дятел, Голубь и Дубонос, сдвинув головы, решали: дать белке за сказки пирог

или нет. Голубь с Дятлом, те сразу заспорили. Дубонос сидел молча, ждал: договорятся Голубь с Дятлом, присоединится он к ним, и опять у них решение будет принято единогласно. И когда договорились они, объявил Дубонос серьезно и умно:

   –  Посоветовались мы и решили: хоть сказки у белки и интересные, пирога ей не давать, потому что рассказывала она о своем сыне, а еще не известно, каким он у нее вырастет.

   –  Верно! – привскочил медведь Михайло. – Надо еще посмотреть, каким у нее сын будет. И вообще пусть она своему сыну сказки свои рассказывает, они ему на пользу пойдут, а мы и не такое слышали.

Пока выступала белка Рыжее Ушко, медведь Михайло успел прийти в себя после неожиданного провала и теперь радовался втайне, что и белке не дали пирога.

Медведь Лаврентий оглянулся на него, покачал головой:

   –  Михайло, Михайло...

Вокруг заулыбались, а медведь Тяжелая Лапа подумал: «Ох, невыгодное у меня соседство. Над Михайлой смеются, а на меня смотрят».

На горькой осине горько вздохнула Сорока. Бурундучок на сосне сутулился, глядел на всех жестко и скучно. Медведь Спиридон позвонил в колокольчик:

   –  Ну, кто еще хочет попытать счастья?

Барсук Филька поднялся.

   –  Можно мне попробовать?

И положил на бревнышко узелок с ужином. Встряхнулся, пригладил волосы на голове и пошел было, но с половины пути вернулся. Поглядел Лисе прямо в глаза. Сказал:

   –  Не-ет. Взял узелок с ужином, протянул медведю Лаврентию:

   –  Пусть он возле тебя полежит, пока я говорить буду.

Лиса обиделась:

   –  П-подумаешьИ пересела к Еноту.

Филька взобрался на макушку кургана. Помахал лапой:

   –  Тише, я говорить начинаю. Сперва я расскажу вам, как Енот сыновей учил, а после еще кое о чем.

И начал рассказывать:

«Было у Енота два сына. Один умный, а другой – дурак дураком. Енот и днем с глупым возится. И ночью все его чему-нибудь учит, на умного и внимания не обращает.

   –  У него, – говорит, – ум острый, сам до всего дойдет. А глупого я подвострю, натаскаю, и будет у меня в семье два умных сына.

И вот учит, вот учит глупого сына. Подойдет к нему умный сын, просит:

   –  Поучи и меня чему-нибудь. Отмахнется от него Енот.

   –  Некогда мне. Не видишь разве, что я с твоим глупым братом занят. Ты у меня смекалистый, сам до всего дойти можешь.

Бьется Енот с глупым сыном день. Бьется с ним ночь. А тот ничего не понимает. Учит его, учит Енот и все без толку. Показывать начнет:

   –  Делай вот так.

Подойдет умный сын, просит:

   –  Покажи и мне, отец, как надо делать.

Отмахнется от него Енот:

   –  Не мешай, некогда мне. Ты умный, ты сам до всего дойдешь. Мне твоего брата нужно на ум натаскивать.

Но сколько Енот ни бился с ним, так ничему и не выучил его, время только зря потерял.

И умный сын его неучем вырос.

Один у Енота сын глупым был, а выросли – оба никуда не годятся.

Этими словами закончил Филька свою сказку, и все повернулись к Еноту – что скажет он. Еноту ничего не надо бы говорить. А он вскочил. Лапами замахал. Затараторил:

   –  Братцы, не обо мне эта сказка. У меня сыновья умные. Это, наверное, о брате моем Филька рассказывал. У брата моего в самом деле сыновья немного того... Не такие, как у других.

Помолчал.

Добавил с грустью:

   –  Ну а если говорить честно, то даже когда не у тебя, а только у брата твоего неучи растут, все равно плохо.

У Маняшина кургана грохнул смех. На березовой ветке, забыв о Мышонке, покачивался и хохотал Филин:

   –  О-хо-хо-хоА Филька закончил одну сказку и тут же начал другую, чувствовал он себя плохо и долго стоять на кургане не собирался:

   –  Расскажу я вам, братцы, про сына медведицы Авдотьи медвежонка Ивашку.

И стал рассказывать:

«Охота была Ивашке рыбки поесть, да не было у него охоты в речку лезть. Идет он по берегу, смотрит – забрел по колено в воду медвежонок Илька и ловит рыбу. Много уж наловил, целую горку.

Обрадовался Ивашка, и к нему:

   –  Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, я возьму, а ту, что еще в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, я не жадный. Пусть так будет.

И оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал медвежонок да с тем и домой пошел.

На другой день наловил Иля опять рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Он все утро за ним прятался, ждал, когда наловит Иля побольше.

   –  Поделимся, Иля, по-братски. Ту рыбку, что на берегу лежит, так уж и быть, я возьму, а ту, что в речке плавает, ты бери. Тебе, правда, больше досталось, да ладно, пусть так будет, я не жадный.

И опять оставил медвежонка Илю без рыбки. Поплакал Иля да с тем и пошел домой.

На третий день снова наловил себе Иля рыбки. Только есть приготовился, а Ивашка выходит из-за куста. Все утро прятался за ним, ждал, когда наловит медвежонок побольше.

   –  Поделимся, Иля, по-братски. А в это время из-за другого куста вышли Мишу с Машутой да еще трое медвежат. Прослышали они, что Ивашка малыша обижает, и пришли.

   –  Верно, Ваня, – говорит Мишук, – по-братски жить надо. Ты давай полезай в речку рыбку ловить. Ту, что поймаешь, мы съедим, а что в речке останется, твоей будет. Мы не жадные. Еще чего придумали, – проворчал Ивашка и пошел было домой.

Но медвежата сгребли его и кинули в воду.

   –  Лови. И пока не накормишь нас, домой не пойдешь.

Посмотрел на них Ивашка и чуть было не заплакал от злости – пятерых медвежат досыта накормить, это сколько же надо рыбы поймать. Но делать было нечего, начал Ивашка ловить.

Поймает рыбку, выкинет на берег. Съедят ее медвежата, похвалят:

   –  Молодец! Это по-братски. Давай, давай. Ты ловишь, мы едим, совсем это по-братски. Давай, давай.

И давал так Ивашка до самого вечера, пока не накормил всех. Наелись медвежата, Иле в сумку наложили. Сказали:

   –  Вот теперь, Ваня, ты можешь и себе поймать. Мы не жадные.

–Нет уж, хватит с меня, досыта наловился, – сказал Ивашка и побрел домой».

Все время, пока рассказывал барсук свою сказку, Ивашка ерзал под березой, глаза ото всех прятал, выкрикивал :

   –  И не сказка это вовсе, а быль настоящая.

А Мишук посмеивался над ним, локтем подталкивал:

   –  Как он тебя, Ваня, а!

   –  Это из-за вас я в такую историю попал. Из-за вас.

Над Ивашкой подтрунивали, а барсук вытер пот со лба и поднял лапу.

   –  Тише, я дальше говорить буду.

Показалось Фильке, что придвинулась Лиса к медведю Лаврентию. И Филька заволновался: как бы не утащила она узелок с ужином. Медведь Лаврентий за ним совсем не смотрит. Беда может случиться. Пирог выиграешь, нет ли, а свой ужин всегда иметь надо.

И Филька тряс над головой лапой:

   –  Тише, да тише вы, я говорить буду. Третья моя сказка называется «Дичок».

   –  Это про Бурундучка, что ли? – подал голос медведь Михайло. – Ну его к лешему, еще на такого сказки тратить. Слезай с кургана.

   –  А ты если сам провалился, так и другим теперь рассказывать не даешь?

Это сказала медведица Матрена. Медведь Михайло насупился, ничего не ответил ей.

И все так и забылось бы, если бы не заяц с Рыжими Усами. Повернулся он к медведю Михайле и сказал:

   –  Болит сердечко, Михайло Иваныч?

И закачался Маняшин курган от смеха. Не смеялся только Бурундучок на сосне. Глядел он на всех мрачно и мрачно ворчал:

   –  И чего смеются? Ведь ничего же смешного нет.

Заяц оглянулся на медведя и прыснул в ладошку. Медведь Михайло наклонился к нему и крутнул за ухо. Заяц так весь и скривился. Сидел после этого и ругал самого себя:

   –  Дохихикался.

А Филька между тем рассказывал:

«Жил в роще Бурундук. И зиму и лето носил шубу в полоску. И ни разу никто не видел, чтобы он смеялся. Хмурым всегда Бурундук был. Глядел на всех исподлобья. И звали его все Дичком.

Так и прожил Бурундук свою жизнь и ни разу не улыбнулся. Состарился. Ходит по роще все в той же шубе в полоску и все такой же хмурый. Дичок и есть Дичок. А однажды бежит мимо его домика Белка и слышит – кхи-кхи, за дверью Бурундучка.

Так и всплеснула Белка лапками:

   –  Батюшки! Бурундук смеется.

Заглянула к нему в окошко и видит: держится Бурундук за грудь и кхикает:

   –  Кхи-кхи.. Сюда! Сюда! – закричала Белка. – Идите поглядите : наш Дичок смеется.

Слетелись на ее крик птицы, сбежались звери – всем интересно посмотреть, как Бурундук смеется. Все-таки прожил целую жизнь и ни разу не улыбнулся.

Столпились у домика Бурундука. В окошки заглядывают, в двери лезут. А Бурундук держится за грудь лапками, глаза подо лбом у него, кхикает:

   –  Кхи-кхи-кхи. Белка даже за плечо его потрясла. Сказала:

   –  Нам, конечно, приятно видеть, как ты смеешься, но ты не смейся так глубоко, а то еще задохнешься.

Глянул на нее Бурундук слезящимися выцветшими глазками и говорит:

   –  Ас чего это ты взяла, что я смеюсь? Я и не смеюсь вовсе. Я кашляю.

Схватился опять лапками за грудь и закхикал.

Сказал это Филька и закашлялся. Закашлялся всерьез и всерьез чихнул два раза – все-таки крепко простудился вчера на речке. Но все решили, что это показывает барсук, как Дичок кхикал, и захохотали.

   –  Ай да Филька! Ай да молодец! Разделал нашего Дичка. Зй, Дичок, где ты там? Да ты не прячься, вылезай наружу, мы на тебя поглядим.

На пеньке под березой плясал и хлопал в ладоши Мышонок, а медведица Авдотья кричала на всю рощу своей подружке медведице Матрене:

– Что он сказал, Матренушка?

И так же на всю рощу кричала ей медведица Матрена:

   –  Он рассказал, как Дичок смеялся.

   –  Смеялся? Наш Дичок? Но это же неправда. Этого же не может быть. Зачем его слушают? Гоните его с кургана!

И снова все засмеялись. Смеялся даже барсук Филька.

ОТЧЕГО ВОЛК ПЕРЕСТАЛ СМЕЯТЬСЯ

Сказки барсука всем понравились. Над Ивашкой, как он ловил рыбу, и над Бурундуком смеялись. А на горькой осине горько вздыхала Сорока. Филин не вытерпел, спросил:

   –  Что ты все вздыхаешь?

   –  Как же не вздыхать? Столько интересного увидела и услышала за вечер и все – зря.

   –  Почему – зря?

   –  Как же не зря? Если бы все это я одна видела, если бы все это я одна слышала, мне бы на всю жизнь рассказывать хватило. А так кому будешь рассказывать, когда и без меня все это видят и слышат.

Черепаха Кири-Бум сидела возле свертка с пирогом и похлопывала по нему ладошкой:

   –  А это сегодня кому-нибудь достанется «Только не мне уже», – подумал медведь Михайло и покачал головой. Да, поторопился он со сказками. Надо было послушать, что другие бы говорить стали. Сравнить, прикинуть в уме, а то полез на курган с мелочью и попал в историю.

Барсук Филька молча стоял на кургане, ждал, что скажут Дятел, Голубь и Дубонос. А они сдвинули умные головы, посовещались и решили: сказки у барсука хорошие и можно допустить Фильку к участию во втором туре.

   –  Значит, мне надо еще одну сказку рассказывать? – спросил Филька у медведя Спиридона.

И тот пояснил ему:

   –  Готовься. Вот как пропустим всех по разу, пригласим тебя.

   –  Это что? Опять сюда выходить? Я не могу. Вы уж меня сейчас прослушайте. Простудился я на речке. Насморк у меня. Вдруг совсем разболеюсь и выйти не смогу.

И по общему согласию барсуку Фильке, как больному, разрешили рассказать подряд и четвертую сказку. Филька покашлял в кулак, покряхтел, начал:

«Задумали зайцы Волка казнить. Житья им от него не стало: ест он их и ест. Собрались они у старой березы и начали совет держать: где, на каком месте казнить его.

Заяц Длинные Уши сказал:

   –  Давайте повесим его у Ванина колодца.

   –  Ну и выбрал место, – сказал заяц с Лысой Горы. – Если уж где и вешать Волка, так это у нас на горе, на самой ее макушке.

   –  Нет, – сказал заяц Рваный Бок, – надо его повесить посреди Бобровой запруды.

И заспорили зайцы. Такое тут началось: лапами размахивают, друг на друга наскакивают, и такой ли гуд по лесу идет, что не поймешь даже, кто чего кричит.

Так зайцы ничего и не решили в этот день. Не решили и до сегодняшнего дня – все спорят. Как сойдутся, так и начинают спорить.

   –  Надо казнить Волка у Ванина колодца, – кричат одни.

   –  На Лысой горе, – кричат другие.

   –  Посреди Бобровой запруды, – кричат третьи.

Спорят зайцы. Никак договориться не могут, где казнить Волка. А Волк знай себе ест их. И не обращает внимания на место. Где поймает, там и съест. И у Ванина колодца ест. И у Лысой горы ест. Одного даже у Бобровой запруды поймал. Ну и съел, конечно.

При этих словах волк Рыжий Загривок осклабился:

   –  Гы... Гы... Гы...

Он действительно позавчера поймал одного зайца у Бобровой запруды и съел, конечно. Волк пришел на Маняшин курган не ради пирога. Сказок у него не было, и выступать он не собирался. Волк пришел развлечься, посмеяться немного. Надоело в темном логове одному сидеть.

Волк смеялся от всего сердца. Ай да барсук, ай да Филька, как поддел зайцев. А медведица Авдотья хлопала глазами, ничего не понимала. Видела – смеются вокруг, а чему – не знала. Толкнула подружку под бок:

–Что он сказал, Матренушка?

   –  Что зайцы волка повесить хотят.

   –  А что, дело хорошее. Давно его, разбойника, пора на сук вздернуть. Проходу от него"" зайцам не стало.

И еще голоса раздались:

   –  А ведь верно: безобразничать начал волк последнее время, одолел бедных зайчишек.

Чего там зайчишек, – подал с березы голос бобер Яшка. Ему хотелось, чтобы все поглядели, как высоко сидит он на березе. – Вы знаете, как он медведя Ивана в прошлую субботу принял? Жуть одна. У меня до сих пор мурашки по спине бегут. Послушайте, как дело было.

Бобер уселся поудобнее и начал рассказывать:

Был медведь Иван в силе, был и в почете. Шли к нему ближние и дальние родственники.

   –  Берлогу новую строим. Приди, посиди под матицей. Говорят, от этого берлога прочнее бывает и счастье живет в ней.

И медведь шел, сидел.

   –  На охоту собираемся, барашка зарезали. Приди, съешь кусочек. Говорят, от этого охота удачнее бывает.

И медведь Иван шел, ел. Спокойно возле него родственникам было: вон он, медведь-то, здоровяк какой вон в нем силы сколько. Поможет при случае.

И медведь помогал, не отказывал.

Волк Рыжий Загривок и тот к нему в родню напросился. Приходит один раз и говорит:

   –  Сын у меня родился. Будь ему отцом крестным, а мне – кумом.

Попробовал было медведь Иван отказаться:

   –  Кумовство-то вроде не в почете сегодня. Но волк Рыжий Загривок просил, убеждал:

   –  Нельзя от старых обычаев отказываться.

И медведь согласился быть волку кумом. Доволен был волк. Чуть что, бывало, бежит к медведю:

   –  Помоги, кум.

И медведь Иван помогал ему. Говорил всем:

   –  Не обижайте волка. Он мой кум.

И обегали все стороной волка. И был он доволен. Но вдруг напала на медведя Ивана хворь. На глазах истаял, захирел. И сразу никому он не нужен стал. Сначала отказались от него дальние родственники, потом ближние. Ни под матицей в новой берлоге посидеть его не зовут, ни барашка перед охотой отведать. И в помощи ему отказали.

И пошел тогда медведь к волку.

   –  Помоги берлогу поставить. Мне самому не сдюжить. Ослабел я.

Но отвернулся от него волк Рыжий Загривок:

   –  Некогда мне.

   –  Но ведь ты кумом мне доводишься, – напомнил медведь.

   –  Об этом надо забыть, – сказал волк. – Кумовство теперь не в почете.

   –  Но ведь ты же сам говорил, что нужно держаться за старые обычаи.

   –  Верно, за старые обычаи держаться надо, но надо и новые создавать. Я решил придерживаться новых обычаев – без кумовства жить.

И выпроводил его за порог. И крепко-накрепко закрыл за ним дверь» Вот он какой, волк Рыжий Загривок, – закончил бобер Яшка рассказ свой.

И зашумели вокруг:

   –  Гнать волка! Гнать его из нашей рощи!

Услышал это волк и перестал смеяться. Сидел. Озирался по сторонам и думал: «Ах ты, барсучина. Ну, погоди...» И ругал себя: зачем пришел, не сиделось ему дома. Пусть темно у него в логове, пусть одиноко, зато никто его там не осудит, а тут – пожалуйста, из рощи гнать собираются.

Вокруг шумели. Кричали. Размахивали лапами.

Медведь Спиридон позвонил в колокольчик:

Тихо, братцы. Мы для чего сюда собрались? Сказки слушать. Так давайте о сказках и речь держать, а с волком мы сумеем и завтра' разобраться.

И повернулся к Фильке, который все еще стоял на кургане и хмуро глядел прямо перед собой:

   –  Ты иди, Филька, на место. Другие выступать будут.

   –  Я пойду, – сказал Филька. – Только насчет пирога поясните: ждать мне его или ужинать.

   –  Мы не можем этого пока сказать. Других послушать надо.

   –  Тогда я буду ужинать. А то болею, да еще голодом морить себя стану, совсем ослабну, – сказал Филька и пошел на свое место.

А медведь Спиридон спросил с макушки кургана:

   –  Ну, кому теперь предоставить слово?

   –  Предоставь мне, Спиридоша, – напомнил о себе медведь Иван.

Пирога с тыквой ему отведать хотелось все-все-таки ноему опять отказали: с одной сказкой на победу надеяться нечего.

   –  Эх, а я такую даль шел, да торопился, боялся опоздать, – вздыхал медведь Иван, покачивая реденькой бородкой.

Щенок Федотка подтолкнул Вертихвоста:

   –  Иди, Вертихвост, пора.

   –  Отстань, – отмахнулся от него Вертихвост.

А медведь Спиридон спросил:

   –  Так что, некому больше сказки рассказывать?

И все услышали тоненький голосок:

   –  Как это некому? Ты разве не видишь, что я уже иду?

Медведь Спиридон наклонился и увидел на тропе Ежа Иглыча. В роще его побаивались: язык у него острый, и сам он со всех сторон колючий. Нет, с Ежом лучше не связываться. И потому как только взбежал Еж Иглыч на курган и взобрался на врытый в его макушку камень, все притихли, а Еж Иглыч поморгал крошечными глазками, пошуршал колючками, заговорил:

   –  Больше всего в своей жизни я не люблю плутов. И решил я их в своих сказках на позор перед всей рощей выставить. А самый главный плут у нас в роще кто? Лиса! О ней и будет моя первая сказка.

Еж Иглыч стоял на макушке кургана на сером камне, шуршал колючками, пятачок его длинного носа торчал остро. Еж Иглыч рассказывал:

«Нашла Лиса жука, а он ей ни к чему. Выбросить – жалко. Мимо Барсук шел. «А подарю-ка ему, авось пригодится», – подумала Лиса и крикнула:

   –  Эй, Барсук, жука хочешь?

Глянул Барсук и живот погладил.

   –  Еще бы такого не хотеть.

   –  Бери тогда, дарю я тебе его.

И подарила Барсуку жука. Барсук с охоты шел. Развязал он сумку и говорит:

   –  Мы, барсуки, не привыкли просто так подарки принимать. Мы привыкли отдаривать. Держи-ка. И протянул Лисе связку мышей.

Сидит Лиса, ест их и думает: «Если он мне за жука дал целую связку мышей, то что же он мне даст за лягушку?»

И на другой же день пошла Лиса к озеру, поймала лягушку, отнесла Барсуку.

   –  Это тебе мой воскресный подарок.

А дело и впрямь в воскресенье было.

Принял Барсук лягушку. Забеспокоился: чем же Лису отдарить. Ничего у него припасено не было.

Побегу добуду чего-нибудь. Мы, барсуки, не привыкли просто так подарки принимать. Мы привыкли отдаривать. Сбегал Барсук в чащу, поймал тетерева. Отдал Лисе.

Сидит Лиса у себя дома, ест и думает: «Если он за лягушку дал мне тетерева, то что же он мне даст за луковицу?»

А до луковиц Барсук большой охотник.

На другой же день отыскала Лиса на поляне луковицу, выкопала и понесла Барсуку. Увидел ее в окошко Барсук и заволновался:

   –  Батюшки! Опять идет. За жука я ей мышей дал, за лягушку – тетерева, а за луковицу, что же, за гусем на деревню бежать? Сам чуть перебиваюсь, а тут ее еще корми.

Вылез Барсук наружу и, пригибаясь, от кустика к кустику убежал прочь от своей норы и больше не вернулся.

   –  Пусть, – говорит, – считает Лиса, что я только за то, что издали поглядел на ее луковицу, нору ей подарил свою».

Еж Иглыч покряхтел, по шуршал колючками. Сказал:

   –  Вот и вся моя сказка. А теперь скажи, Филька, правду я говорю или нет? Так дело было или по другому?

   –  Так. Все так, – привстал барсук, доедая свой ужин. – Замучила Лиса меня своими подарками. Мышей моих съела, тетерева съела. Я уж так решил: пусть лучше без норы останусь, а кормить ее больше не буду.

   –  Хо-хо-хо, – захохотал на березе Филин. И вдруг спохватился:

   –  А что это я хохочу? Э, просмеешься тут до утра и останешься без ужина. Мышонка не взять, он весь на виду.

И полетел в чащу.

   – А Еж Иглыч говорил в это время на кургане: Сама Лиса – плутовка и Лисенка плутовству учит.

   –  Неправда! – вскочила Лиса.

   –  Как это неправда? – зашуршал Еж Иглыч колючками. – Значит, я вру? Да я за всю свою жизнь ни разу не врал. Плут твой Лисенок. Послушайте, как он на днях медведя Спиридона оплутовал. Поймал медведь в речке пять раков, несет домой. Думает —позавтракаю сейчас.

Навстречу ему Лисенок. Увидел в лукошке у медведя раков, заблестел глазенками.

   –  Что, – спрашивает медведь Спиридон, – хочется небось рака отведать?

   –  Хочется, – признался Лисенок. – Ух, как хочется.

Достал медведь из лукошка рака.

   –  Ну, так и быть, возьми одного. Мне на завтрак и четырех хватит.

Потянулся было Лисенок за раком, но тут же отдернул лапку.

   –  Нет, дядя Спиридон, не возьму.

   –  Почему это? – удивился медведь.

   –  Принесу домой, спросит мать, где взял...

   –  Скажешь, что я дал.

   –  Оно бы можно, дядя Спиридон, да нельзя. Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, а мне – нет. Не поверит. Не донес, скажет, съел дорогой. Да еще и побьет. Из доброты твоей беда может выйти.

   –  Кха, – крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще рака. – Бери, коль, двух тогда. На завтрак мне и трех хватит.

Потянулся было Лисенок за раками, но тут же отдернул лапку.

   –  Нет, дядя Спиридон, не возьму.

   –  Почему это? -Принесу домой, спросит мать, где взял Скажешь, что я дал.

   –  Оно бы можно, дядя Спиридон, да нельзя. Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, а братишку позабыл? Не поверит.