Текст книги "Возвращение Веры"

Автор книги: Владимир Некляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Владимир Некляев
Возвращение Веры
Повесть

Учитель говорит, чтобы я придумал Вере новое имя. Так обычно делают, когда пишут книги, чтобы не задеть чувств тех, о ком пишут. Конечно, ее имя я мог бы и не называть… Но Вера не вернулась.

Свен Дельбланк. «Гуннар Эммануэль»

Фредерик и Мэри

14 мая 2004 года в Копенгагене наследник датской короны Его Королевское Высочество кронпринц Фредерик (Фредерик Андре Хенрик Кристиан), старший сын королевы Дании Маргреты II и принца Хенрика, женился на австралийке Мэри Элизабет Дональдсон. На торжество было приглашено 800 почетных гостей из королевских домов и аристократических семей Европы. Венчались Фредерик и Мэри в старейшем кафедральном соборе Копенгагена – храме Девы Марии. В честь свадьбы были введены в оборот купюры номиналом 20 и 200 крон и марки с портретами Молодых.

По подсчетам экспертов, стоимость свадебных мероприятий составила

$35 млн. Кроме того, датский парламент решил, что Дания выглядела бы не наилучшим образом перед королевскими дворами Европы, если бы семья будущего короля существовала на $700 тыс., которые он получал из государственной казны до свадьбы, и сумма была увеличена до $2,4 млн ежегодно.

В день венчания Августейшие Молодые проехали по улицам датской столицы в карете до замка Амалиенборг, где приветствовали всех присутствующих с крыльца дворца Кристиана VІІ, а вечером вместе с гостями направились за город в замок Фреденсборг. По дороге им махали флажками дети, одетые в костюмы принцев и принцесс. Сказка про золушку казалась явью…

…Свадьба была шикарной даже по королевским меркам, недовольными остались разве что бездомные Копенгагена. Они «откопали» давний закон, по которому в Дании во время королевских свадеб для нищих также устраивались застолья, но власти поспешили назвать этот закон анахронизмом.

Фелипе и Летиция

22 мая 2004 года в испанской столице в соборе Альмадена прошла церемония бракосочетания Его Королевского Высочества Принца Астурийского Фелипе (Фелипе – Хуана–Пабло–де-Тодос–лос–Сантос) и донны Летиции Ортис Рокасолано, которую провел Архиепископ Мадрида Кардинал Антонио Руко.

После торжественной церемонии Августейшие Молодые проехали по улицам Мадрида на бронированном лимузине «Роллс – Ройс» (Фантом, 1948 года выпуска).

Около 1600 почетных гостей были приглашены на свадьбу наследника испанской короны, которая обошлась испанской казне в $25,16 млн. Праздник завершился банкетом, в конце которого гостям был подан торт высотой 2 м и весом 170 кг.

Беспрецедентными были меры безопасности: 20 000 полицейских охраняли Молодых и их гостей в соборе и на улицах города, 200 снайперов находились на крышах домов, два истребителя F-16 и самолет–разведчик АВАКС патрулировали небо…

…31-летняя Эрика Ортис Рокасолано, младшая сестра испанской кронпринцессы Летиции, была найдена мертвой в Мадриде. Основная версия смерти: передозировка сильнодействующих лекарств.

(Из испанских и датских СМИ)

Павал

Человек тот, он не похож был на убийцу, даже на обыкновенного бандита не тянул, так, бродяга, подошел и попросил закурить… Нет, он не просил, у него сигарета была в левой руке, а правой он показал, что прикурить хочет, пальцами щелкнул… Я полез в карман, чтобы достать зажигалку, я ношу ее с собой, такую игрушку, зажигалку–пистолет, на настоящий пистолет, на маленький маузер «H – S», как мне в оружейном магазине сказали, похожий, я в Швейцарии эту игрушку, в городе Церматте, это почти что уже Италия, где мафия всякая, купил, а он из пиджака, из нагрудного кармана тоже зажигалку вынимает, такую же, только побольше, не знаю, какой системы, я в пистолетах не большой знаток, и он, похоже, встречно хочет дать мне прикурить – я, значит, ему, а он почему–то мне, тогда я подумал еще: «Что за цирк? Припыленный он, что ли?..» – а он мне ровнехонько посредине лба над переносицей, как раз туда, где индусы тики свои ставят, выстрелил.

Вот ё-моё…

Тем, кто думает, будто есть тут – или с вашей стороны это будет там – какие–нибудь рай или ад, где после смерти можно кайфовать или мучиться, сразу могу сказать, что ни рая, ни ада нет, что тут, с вашей стороны – там, не существует ничего, сплошная, как в стеклянном лифте, пустота, и ты – дух, призрак, пыль пустоты, частичка такая маленькая, что даже не скажешь какая: электрон?.. атом?.. кварк?.. – поэтому невозможно представить, кто ты и каков, если даже вдруг и существуешь, – а впрочем, ощущение потустороннего всего пустого не такое уж и непривычное, в чем–то похожее на земное, когда вроде как и живешь и сам про себя ничего не знаешь, а остальным нет дела, кто ты и каков?.. Остальные про себя так же мало знают, не больше твоего… Вот попробуй разобраться, почему он подошел, сделал вид, что просит закурить, и выстрелил? Я до этого с ним не встречался, первый и последний раз видел, – за что же?.. Тем более что было это не где–то там, где привыкли к стрельбе, не в Грозном или Багдаде, а в Мальме, на самом юге тихой Швеции.

Как я оказался на самом юге тихой Швеции?.. Просто. Из Минска на самолете до Питера, из Питера – автобусом до Хельсинки, потом – на пароме до Стокгольма, а оттуда – поездом до Мальме.

В Европе все недалеко.

На пароме сел в рулетку в казино поиграть, было лишних тридцать евро, двадцать из них сразу проиграл, половину поставив на 17 и половину на 21, я всегда сначала ставлю на 17 и на 21, это было на шестой палубе, и я решил, что шестая – невезучая, поднялся на седьмую, где снова поставил пополам на 17 и на 21, проиграл последнюю десятку и мог спокойно идти спать, но не пошел, поднял кейс над столом, у меня кейс был, который выглядел шикарно, кожаный такой с блестящими, под золото, замками, никак не подумаешь, что в нем только бритва и шмотки, и я, поставив кейс на край стола, щелкнул одним замком и сказал крупье: «Мне фишек на сто тысяч».

Это было не по правилам, на стол, когда фишки покупают, деньги кладут, а не кейсы ставят, но я рассчитывал, что названная сумма должна впечатлить – и она впечатлила. Крупье, рябоватый швед в малиновой жилетке, переспросил: «На сто тысяч крон?..» – а я снова щелкнул замком: «Евро» – и швед весь стал малиновым, как его жилетка, даже веснушки на лице не просматривались, он выдохнул и сказал: «У нас и ставки, и выигрыш ограничены».

Я спросил: «А проигрыш?..»

Таких вопросов никогда, сколько плавал швед и крутил рулетку на пароме, никто ему, конечно, не задавал, к этим непонятным, непостижимым вопросам шведы, как и финны с норвежцами, и немцы, и все они, западные люди, никак не подготовлены, потому что насквозь инструкциями прописаны, во всем законопослушные, но логика есть логика, ее еще древние греки придумали, и логика подсказывала шведу, предки которого викингами были и до Греции доходили, что проигрыш ограниченным быть не может, из чего логично следовало, что и выигрыш нельзя ограничить, и крупье, запутавшись, видимо, в нелогичной логике, беспомощно ответил: «Не знаю…»

Я спросил: «А кто знает?..» – и крупье позвал еще одного шведа, Арвида, здоровенного такого и совсем не рябого, управляющего казино, который, послушав крупье и покивав головой, показал мне инструкцию, что–то вроде правил игры в казино «Танго», так то казино называлось, рядом с которым был бар «Танго» и музыкальный салон «Танго», и в тех правилах по–фински, по–шведски и по–английски было написано, что наибольшая разовая ставка в казино «Танго» – пятьдесят евро. «А значит, максимальный выигрыш… – Арвид для того, чтобы все стало понятно даже такому тупому, как я, взял у крупье калькулятор… – 50 умножаем на 30…»

– Почему на 30, а не на 35?

– Потому что в наших правилах написано на 30, а не на 35, поэтому получаем 1500, а не 1750… И Арвид, как будто извиняясь, развел руками: мол, если все написано, так о чем еще говорить?..

«Я не собираюсь выигрывать», – сказал я Арвиду, который хотя и послушал крупье и головой покивал на услышанное, но так ничего и не понял, и еще раз я попробовал растолковать ему, что в казино на шестой палубе, не знаю, чье там оно и как называется, проиграл уже часть денег, но там не очень понравилось, поэтому я тут, в казино «Танго», хочу проиграть остальные сто тысяч… На это Арвид ответил, что казино на шестой палубе называется «Халлинг», как одноименный норвежский народный танец. Я спросил: «Почему норвежский народный танец, а не финский или шведский, если паром ходит между Хельсинки и Стокгольмом?..» – на что Арвид, не имея точного ответа, смог предложить только сомнительную версию: норвежцы сейчас самые богатые во всей Скандинавии, может, поэтому… Но принадлежит казино «Халлинг», как и казино «Танго», как и весь паром, одному собственнику, компании «Викинг», и он, Арвид, в казино «Халлинг» тоже за управляющего, и там рядом бар «Халлинг» и музыкальный салон «Халлинг», и все там такое же, как и тут, только названия разные, поэтому он не совсем понимает, почему мне там не понравилось…

«Хорошо, – согласился я, щелкнув замком кейса. – Пойдем туда».

«Там выигрыш тоже ограничен», – двинувшись со мной к лестнице, замялся Арвид, вместо того чтобы потребовать то, что давно уже потребовали бы в любом из наших казино: открой, фраер, кейс и покажи деньги. У них, шведов, как и у финнов с немцами, и у них у всех, западных людей, инструкциями прописанных, законопослушных, такое обыкновение: если кто–то говорит, что у него есть сто тысяч, то никакого сомнения быть не может в том, что они у него есть, – вот в чем фокус. Зная это, я и забавлялся, чтобы через всю ночь от Хельсинки до Стокгольма не скучно плыть было. Каюта моя была на второй палубе, самая дешевая, около дизелей и всей паромной механики – там нормальному человеку ночь не выдержать. Билеты в такие каюты в другой раз даже даром дают, только б ты поплыл – и деньги или в барах пропил, или в казино проиграл, или в магазинах на пароме оставил.

На шестой палубе в казино «Халлинг» я снова, пощелкивая желто–блестящими, под золото, замками на кейсе, объяснял Арвиду и такому же, как и на седьмой палубе, малиновому с веснушками крупье, только уже не шведу, а финну, которому проиграл недавно двадцатку и который сейчас растерянно молчал, что я хотел бы проиграть остальные сто тысяч, и Арвид снова показывал мне инструкцию, доказывая, что на шестой палубе в казино «Халлинг» правила такие же, как и на седьмой палубе в казино «Танго», с теми же ограничениями наибольшей ставки и максимального выигрыша, а я настойчиво спрашивал, как я могу сто тысяч не выиграть, а проиграть, если не могу их поставить, – или мне их просто так отдать на развитие норвежского народного творчества?..

Арвиду, я это по выражению его лица увидел, не очень понравилось, что я хочу отдать деньги на развитие норвежского, а не шведского народного творчества, – они в Скандинавии неравнодушны друг к другу. Норвежцы больше дружат, как крестьяне с крестьянами, с финнами, хоть финны никакие не скандинавы, просто в той стороне живут, и уже вместе они, финны с норвежцами, недолюбливают шведов, городских, которые из бывшей метрополии посматривают на бывшие колонии, на крестьян своих, снисходительно, особенно на разбогатевших крестьян – и Арвид с такой легкой ироничной улыбкой мимоходом анекдотец бросил: «Пришел швед к норвежцу водителем наниматься…»

Если кто–то из вас подумал, что это начало анекдота – то нет: это весь анекдот. Я уже слышал его, поэтому не ждал, что там дальше будет…

Крупье, растерянно помолчав, вдруг предложил, чтобы я свои сто тысяч проиграл, если уж так мне проиграть захотелось, по пятьдесят евро ставя, и для того, чтобы даже такому тупому, как он, понятно стало, взял я у него калькулятор: «Смотри… 100 000 делим на 50, получаем 2000 – столько раз я должен поставить. Это в том случае, если я буду только проигрывать и проигрывать, а могу ведь и выиграть. И если ты рулетку будешь без конца крутить и крутить, а я буду только проигрывать и проигрывать, то все равно на каждую игру понадобится минуты три или пусть себе всего минута – это 2000 минут. Делим их на 60, получаем 33 часа и 333 333 минуты в периоде. По три минуты – это 99 часов и 999 999 в периоде, а паром в Стокгольме в 9 утра… Так где мне времени взять, чтобы столько играть с тобой?..»

Рябого крупье, как мне показалось, больше всего поразило то, что в периоде, и больше в разговор наш с Арвидом он не совался.

Арвид устал от напряжения пытаться понять, чего я от него хочу, если он все равно не может изменить правила, переписать инструкцию, которую на совете директоров компании утвердили, и тут в голове у него что–то щелкнуло, как замок на моем кейсе, так «щелк», я даже звук услышал, Арвид радостно что–то вспомнил и позвонил какой–то Наташе, та пришла и, покосившись на мой кейс, спросила у меня по–русски:

– Понты кидаешь?..

Я для чего это рассказываю?.. Потому что подумать успел, что мужик тот, на бродягу похожий, который закурить попросил и в лоб мне выстрелил, ограбить меня, кейс мой забрать хотел, потому что тоже плыл на пароме и все подсмотрел, подслушал со стороны, поверив, что в кейсе моем на самом деле сто тысяч… Как поверил про сто тысяч и тот небритый кавказец, который, когда я уже водку в баре выпивал с Арвидом, подсел ко мне и, выдавая себя за чеченца, стал плести, что Масхадов, президент Чечни, с которым он дружит, просто по имени называл, Аслан и Аслан, послал его в Стокгольм, чтобы с Ахмедом Закаевым, представителем Масхадова на Западе, встретиться, который завтра в Стокгольм из Лондона прилетает, и они будут оружие для войны за независимость покупать. Он не может, ясное дело, раскрыть, где они это оружие покупать будут и у кого, а может сказать только, что им денег немного не хватает, тысяч сто, вот Аслан и поручил ему найти их под любые проценты, вот… И кавказец показал блестящую вложенную в кожаную папку с золотистыми, как у меня на кейсе, замочками мелованную бумагу с грифом «Президент Республики Ичкерия», где было написано, что эта бумага является документом, который гарантирует выплату… (тут был пропуск для того, чтобы вписать, кому и сколько…) процентов от суммы… (еще один пропуск, чтобы проставить сумму), а выплата обеспечивается всем имуществом, недрами, нефтью и золотом (как будто нефть и золото – не недра) Республики Ичкерия, – под чем президент и подписывается. Кавказец предложил сначала триста, потом пятьсот и сразу же, махнув рукой, тысячу процентов, потому что очень срочно нужны деньги, на кейс с которыми он все косился, и мне, чтобы этот жулик–любитель по глупости меня не прирезал, пришлось выйти из бара и показать ему в кейсе бритву фирмы «Gillett» и пакет с нарисованным на нем красным трактором и зеленой надписью Belarus, а в том пакете – трусы фабрики «Комсомолка», верным которой я остался, несмотря на ветры перемен. Бритву я кавказцу даже попробовал презентовать, чтобы побрился, но он не взял – обиженный, как школьник, получивший двойку… С ним было все понятно, но тот, на бродягу похожий, выстрелил мне в лоб и пошел себе дальше по улице тихого шведского города Мальме, даже не посмотрев, как кавказец или Наташа, на мой шикарный, с замками под золото, кейс.

Наташа оказалась, если по–нашему говорить, заведующей культмассовым сектором на пароме «Викинг»: пела с пьяными финнами и шведами песни в салонах «Танго» и «Халлинг». Была она, хоть и похожа на шведку, русской из Выборга – города, основанного когда–то шведами, переданного потом финнам и в конце концов взятого русскими. Из Выборга ее взял замуж швед, с которым она скоро развелась, а тот швед, богатый, как норвежец, дружил с каким–то финном, совладельцем компании «Викинг», и в счет откупного устроил ее на паром. У шведов с финнами, как и у норвежцев, как и у немцев, как и у нас, да и везде в мире, где мне довелось побывать, – блат и связи. В мире сплошь блат и связи, без которых тебе остается только посуду мыть и улицу подметать.

– Ты кто? – спросила Наташа. – Бандит? Игрок? Кидала?.. Чем на жизнь зарабатываешь?

Я улыбнулся ей обаятельно, я умел, когда живым был, обаятельно улыбаться:

– Сваток.

– А-а.

Она поняла. Знала, видимо, что есть такое занятие среди множества других: наших невест богатым иностранцам пристраивать. Может, и сама через сватка прошла.

– Ты бы мне подыграла… Не подыграешь – тоскливая ночь будет, а зачем тебе моя тоскливая ночь?.. Скажи ему, – кивнул я на Арвида, – что у нас при большой игре за счет казино наливают. А они мне еще и за моральный ущерб обязаны: хочу проиграть – и не дают.

Наташа удивилась:

– Ты рассчитывал, что тебе нальют?

Я сказал:

– Не в первый раз…

На пароме водка хоть и без акциза, но все равно в баре рюмка столько стоит, что лучше на рулетку поставить. А в «Duty–free» бутылку купить и в каюте рядом с дизелями пить – задохнешься.

– Обаятельный ты жулик, – подтвердила мою обаятельность Наташа. – Странно, что бедный.

– Деньги есть, но не на пропой. На билет до Мальме.

– И зачем туда?..

– Затем… Невесту одну пристроил, а она и не думает рассчитываться. Наверно, думает, что за просто так…

Она действительно все поняла и руку протянула, представившись: «Наташа», – и я назвался: «Павал», – она сказала: «Моего отца тоже Павлом зовут», – на что я сказал, что не тоже, потому что я не Павел, а Павал, так меня мой отец назвал, так мое имя в паспорте написано, вот, я показал ей свой белорусский паспорт, а она спросила: «Ты чех?..»

Чех так чех, я не привык с этим разбираться, я б и Павалом не назывался, пусть бы тоже Павлом был, но отец настаивал, чтобы я всегда объяснял, что я Павал, а не Павел, и я ему, покойнику, обещал, так и объясняю, потому что любил его. Он умер от инсульта, давление от нервов зашкалило, потому что его с работы турнули, он с национальными заскоками был, что мне не передалось, для меня все люди – доярки и коровы, без национальности: те, кто доит, и те, кого доят. Но я все–таки спросил у Наташи, потому что странно было, что человека, который белорусский паспорт показывает, за чеха принимают: «Почему чех, если Павал?..» – и она ответила: «Потому что Арвид – швед, потому и Арвид…»

По ответу, да и по всему остальному было видно, что мы похожи, с этого все и началось… Если б мы не были похожи, если б она не помогла мне раскрутить

Арвида, – который сам, потому что был на работе, не пил, а все рассказывал, как отец его учил определять, насколько он, когда пьет, пьян и можно ли ему еще пить, – я бы не сидел в музыкальном салоне «Халлинг», не скакал бы и не пел с пьяными шведами и финнами народные танцы и песни, не спрашивал бы у всех, почему на пароме, который ходит из Финляндии в Швецию, музыкальный салон по–норвежски называется, чего никто не знал, а мне надо было узнать, потому что, если непонятки какие мне в голову западают, так и бренчат там и мешают, пока не вытрясу, и я пел и спрашивал, скакал и спрашивал – и очутился под утро в Наташиной каюте, выходя из которой, когда паром уже причаливал, по привычке пошарил по карманам, достав и назад положив паспорт, портмоне, зажигалку, увидев которую Наташа сонно спросила:

– У тебя пистолет?..

Мне бы сказать ей, что это игрушка итальянская, в Швейцарии в городе Церматте купленная, а я сказал, крутого из себя строя, что да, пистолет, и еще спросил, как она представляет в сегодняшней жизни мужика без пистолета?..

Наташа потянулась – соблазнительно так, как ни шведка, ни немка не потянется.

– Ты в Мальме когда едешь?.. Я в Стокгольме на неделю остаюсь, отпуск. Сегодня занята, а завтра свободна… – И мы договорились завтра, когда уже я разбогатею, встретиться в шесть вечера в Мальме около отеля «Хилтон».

Наташа красивая была. И похожа – нутром, сердцевиной на меня похожа, чем и привлекала, я даже предложил ей вместе быть. А она ответила, что мы не можем быть вместе, потому что она проститутка. Нашла причину…

С Арвидом мы простились друзьями.

– Выбираешь, как только заходишь в ресторан, самую страшную из всех официантку, к которой трезвый и не подошел бы, – рассказывал мне отцовскую науку Арвид, – и как только она начинает тебе нравится, значит, все, финиш. Ты пьян как сапожник.

– А если, – спрашивал я, – нет страшных?..

Тут Арвида переклинивало: про такую неожиданность отец ему не рассказывал.

– Смотри, что у меня есть… – показал мне Арвид кожаную папку с золотистыми, как у меня на кейсе, замочками, в которой была блестящая, мелованная бумага с грифом «Президент Республики Ичкерия», и в пропуски в тексте на бумаге было вписано, что он, Арвид, пожертвовал на борьбу за независимость Чечни 100 000 (сто тысяч) евро, о чем свидетельствовала подпись президента. Я не стал спрашивать, где он взял сто тысяч, если я их не проиграл, а спросил, сколько эта бумага ему стоила?.. Арвид сказал, что полсотни. И замялся: «Разве не стоит?.. Если в рамку взять, на стену повесить…» Я ответил, что стоит. Потомки гордиться будут.

Уходя с парома, я выглядывал небритого кавказца, чтобы пожать ему руку и сказать, что он совсем не школьник, но в толпе не нашел.

Под вечер я уже был в Мальме. Там район, где одни магазины и офисы, до него от вокзала минут десять пешком, треугольником называется – моя «невеста» в нем жила. Убедившись, что по наивысшему классу ее пристроил, я, кроме начисленных процентов за несвоевременные расчеты, еще и за фешенебельность накинул. Дорогу, само собой, посчитал, билеты. И про ту тридцатку, которую в казино проиграл, не забыл. Потому что не поехал бы – не проиграл бы.

Я ожидал, что с расчетом проблемы будут, потому что деньги забрать – всегда проблема, а «невеста» так перепугалась, на пороге меня увидев, что и упираться не стала: заплатила столько, сколько я просил. Даже чуть больше, с лихвой рассчиталась – на кофе с пирожным. Только бы у нее дома я кофе не пил, а быстрее ушел, чтобы муж не застал, который хоть и швед, но ревнив, как грузин. Попадаются и среди шведов такие. Редко, но попадаются.

Можно было ехать назад. Если б не договоренность про свидание с Наташей. Завтра в шесть вечера около отеля «Хилтон». Богатый уже, я не стал искать дешевый отель, а в «Хилтоне» и поселился. Выбрал номер на самом высоком этаже, откуда, как сказал на удивление разговорчивый для шведа портье, который меня заселял, видна вся Европа. Ну если не вся Европа, так вся Дания. А если не вся Дания, то весь Копенгаген. Правда, в солнечную погоду.

Лифт, который возносил меня под небеса, был весь из стекла. Пол только не стеклянный. Но все равно казалось, что нет опоры под ногами и я где–то в пустоте, где–то нигде… Дух, призрак… Стало вдруг страшно, захотелось спуститься – и на вокзал. Но тянула и засасывала пустота. Я был богатым, а Наташа была красивой. И похожей. Плевать, что проститутка.

Назавтра, от нечего делать до самого вечера, я зашел, чтоб занять время, в магазин «Triangeln», что значит «Треугольник», где мне дали рекламный проспект, в котором было написано что магазин «Triangeln» – это не один магазин, а семьдесят два магазина в одном, и я ходил из одного в другой, а потом, будто бы тех семидесяти двух мне не хватило, слонялся еще по каким–то бутикам, купил туфли, костюм, плащ, рубашку, галстук, потому что если ты богатый, то и выглядеть надо богато, золотой пылью искриться, и я все новое на себя надел, ничего старого не выкинув, сложив все старое, которое еще носить и носить, в зеленый пакет с нарисованным на нем красным трактором и надписью Belarus, который продавщица еще блестящими лентами перевязала, и так я во всем новом со всем старым, блестящими лентами перевязанным, с кейсом своим иду себе по тихому шведскому городу Мальме по улице Sоdra Fоrstagatan, что значит улица 1‑я Южная, к отелю «Хилтон», около которого через полчаса у меня свидание с красивой женщиной, потом вечер в ресторане, ночь в номере с панорамой всей Европы, да и вообще жизнь впереди, а тут подходит тот бродяга и пальцами щелкает, прося прикурить, сам достает зажигалку, на пистолет похожую, такую же, как у меня, вдруг стреляя мне ровненько в середину лба над переносицей, где индусы круглые знаки свои, точки мира ставят, и я оказываюсь как будто в полностью стеклянном или даже в воздушном лифте без опоры под ногами, дух, призрак, где–то в пустоте, где–то нигде, – вот ё-моё, Наташа…

Наташа

В Мальме магазин есть «Triangeln», что значит «Треугольник», по названию района, где расположен, и в этом магазине еще семьдесят два магазина, что очень удобно, но я не поэтому в Мальме бывать люблю, магазинов везде хватает, по сто в одном, а таких вот высоченных отелей с фитнес–центром на самом верху, куда тебя стеклянный, как будто воздушный лифт поднимает и откуда панорама всей Европы открывается или хотя бы панорама Копенгагена со всей Данией, в Стокгольме, а тем более в Хельсинки, нету, и как раз поэтому я иногда в Мальме, если на юг приезжаю, провожу время в фитнес–центре, глядя сверху на Европу, – красота… Оттуда и замок виден, в котором Гамлет, принц Датский, с ума сходил. Смотришь, думаешь…

Европа потихоньку сходит с ума.

Я в Выборге родилась, где нечего делать, поэтому в Питер поехала, чтобы там или певицей, или артисткой стать. Стала проституткой, ну и ладно, по крайней мере, шведам, которые русских сюжетов литературных: какой–то князь в чем–то виноватым себя почувствовал, на проститутке надумал жениться и тем самым чуть ли не нравственный подвиг совершил, – не просекают. Ну, была проституткой и была. Теперь не проститутка. Шведы, немцы, датчане, и все они на Западе отношения с телом не усложняют. Никаких ему цепей с веригами, только балуют его, только пестуют. Для этого и фитнес–центры с панорамой Европы…

С тем, что не тело в человеке, – сложней. Но и в это никто так грубо, как у нас, не лезет.

Проституткой я не какой–нибудь была, а приписанной к салону, который держала жена бывшего члена партии – тоже не какого–нибудь. Я в школу ходила – а его все по телевизору показывали. То орден ему вешали, то звезду…

Не знаю, сколько в том салоне всех нас было, но, думаю, не меньше сотни. Причем мы делились вроде как на касты…

Уличных там, понятно, не держали. Проститутки низшей касты, «дамы», продавались в интернете. На сайте салона, сделанном под респектабельный журнал, вывешивались фотоснимки «дам». И рассказывались про них всякие сказки…

Наиболее способных, выучив в низшей касте, переводили в высшую – в «леди». Наученные и сексу, и языкам, и много чему еще, «леди» были более дорогим товаром. Они поставлялись для украшения приемов, раутов, фуршетов. Их брали, чтобы они присутствовали при подписании контрактов, в деловых поездках. И они, безымянные звезды, мелькали на телеэкранах во время государственных, партийных, коммерческих тусовок. Глядь: стоит премьер–министр или спикер парламента, а рядом – твоя подружка салонная…

Панорама.

Из высшей касты отбиралась еще и элитная. Можно сказать, спецназ, который обслуживал бывшего члена партии, мужа хозяйки салона. И выполнял его поручения. Из–за одного такого, последнего, я и попала за границу.

Член партии был из ельцинских, и, когда к власти путинские пришли, его начали вытеснять из бизнеса. Один из путинцев стал его конкурентом в борьбе за питерский порт. Что–то с конкурентом нужно было делать, но на путинских даже киллера найти не удавалось – так их все боялись. Прикидывая варианты расправы, бывший член партии, которому бы в Голливуде сценаристом быть, придумал, среди всех остальных, и вариант с моим участием.

У его конкурента сын был. Мальчик, только школу закончил… В Мариинском театре, куда, понтуясь, приблизительно поровну ходили студентки и проститутки, депутаты и бандиты, я с ним и познакомилась. Столкнулась на лестнице: «Ах!..» – и сумочка выпала, и, когда я за ней нагнулась, грудь выглянула из декольте… Мальчик глаз не мог отвести от ее розового зрачка.

Я через театр и музыку, через живопись его и повела. Через галереи с музеями… Краснела, грубое слово услышав, – я вся умела краснеть… И все ближе, не позволяя лишнего, к груди подпускала.

Мальчик с ума сходил. Теленок… И заявил отцу, что женится. А тот ему по морде, как и было загодя прописано в сценарии.

По тому же сценарию я познакомила мальчика с одним из охранников члена партии, который выполнял поручения по ликвидации. Выдала его за своего старшего брата… И тот, здоровенный, по прозвищу Рожон, слушая мальчика, как мужик мужика, стал подбивать его на подвиг. Мол, если б кто–нибудь ему, хоть бы и отец, хоть бы и брат мешал любить ту, которая для него лучшая из всех, он не выдержал бы. Вот этими бы руками задушил или застрелил бы вот из этого пистолета… И достал пистолет – под игрушку, под зажигалку сделанный. Сказав мальчику, что готов помочь, если он сам не справится. Пусть только в дом проведет, как друга.

Мальчик, совсем уже обезумевший, ответил, что справится сам и пистолета не надо… И поставил отцу ультиматум: или тот позволяет ему женится, или он вешается. Отец слушать его не захотел: «Вешайся!..»

Мальчик повесился.

Этого в сценарии не было, такого не предусмотрели, как и всего дальнейшего. Боясь, что через меня раскрутят весь клубок, мной заменили одну из «леди», купленную в салоне для деловой поездки, и отправили на подписание контракта в Финляндию. Сказав, что позже пришлют деньги и чтобы я пару лет не возвращалась.

Не знаю, почему просто не убили.

Президент фирмы, которая меня купила, никак не мог продлить контракт на поставку в Финляндию древесины. Мне все равно было, кто и чем занимается, но тут я удивилась: как же раньше ему удавалось что–то продавать, если у финнов вся земля в лесах? Президент объяснил, свой лес они не вырубают, берегут, русский берут. И, смотри ты, вдруг стали отказываться иметь дело с его фирмой, стали искать других компаньонов. А это миллионы и миллионы, так что мне нужно постараться…

Финны стали отказываться, как оказалось, не зря: все представительство фирмы, ради которой я старалась, через день после переговоров арестовали. Вместе с президентом. Потому что фирма, которой мало было миллионов и миллионов за саму древесину, в полых стволах, аккуратно закупоренных вырезанной сердцевиной, гнала на запад контрабанду. Потом, увидев, что канал работает надежно, принялась за наркотики.

Меня задержали, потому что в бумагах, по которым меня привезли, я значилась менеджером фирмы. И передали дело в суд…

Если б за что другое, то в финскую или шведскую тюрьму еще попробуй сядь: в очереди надо постоять. А за наркотики сажают без очереди, быстро и надолго.

Я довольно неплохо знала финский язык, потому что соседи в Выборге финнами были, чуть хуже английский и шведский – и на всех языках спрашивала: в чем моя вина? Мне отвечали, что в неумышленном соучастии. Я спрашивала, что это такое: неумышленное соучастие. Мне отвечали, что вот то, что у меня, соучастие неумышленное… И наматывали за него два года. Как раз столько, сколько меня просили не возвращаться в Питер.