Текст книги "Дневники 1941-1946 годов"

Автор книги: Владимир Гельфанд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Сейчас мы в Хутке, где находится штаб 248 дивизии, в которую я направлен. Здесь, совместно с моими товарищами по курсам Плешаковым, Анищенко, Гостевым, Ткаченко и другими, ожидаю старшего команды, который вместе с шестью бойцами где-то едет еще. Двух младших лейтенантов встретили мы вчера в пути и затем здесь. Они еще со дня выпуска с курсов были направлены сюда и до сих пор (дней 15, как они рассказывают), не могли найти дивизию. Были в отделе кадров, их поругали там, пригрозили отправить в штрафной батальон, но потом послали, дав точный адрес, сюда. А вчера их отправили уже в командировку в тыл за пополнением. Вот такие люди редко отвечают за свои действия. А ведь мотание, в то время как ждет фронт, равносильно измене. Но для них все сошло безнаказанно. И еще много и много людей таким поведением своим затягивают войну, вредят Отечеству.

08.09.1943

Сейчас нахожусь в резерве при полку. Просил старшего лейтенанта, что заправляет строевым отделом полка, разрешить сходить мне на передовую и лично наблюдать за действиями минометчиков. Но тот не разрешил.

– Может ты еще хочешь пойти в качестве рядового бойца в штыковую? Нет, нельзя на передовую – там убить могут – ответил он безапелляционно, как-будто я приехал сюда от снарядов и пуль прятаться. Обидно даже немного стало.

Уф, проклятые немцы! Прервали меня на самом интересном месте. Стали обстреливать хутор из миномета в разгар моего писания. Вокруг стали кричать, чтоб я ушел под дом. Я не геройствовал и отошел под стенку дома.

Сегодня отправил много писем, написанных еще вчера: папе, тете Ане, Лямошке, Майе, Оле.

Я попал в 899-ый полк 248-ой стрелковой дивизии 28-ой армии Герасименко. Адрес мой: полевая почта 28318.

Пополнение еще не прибыло и выходит что командиров очень много, а командовать некем. Создался резерв дивизии и резерв полка. В полку нас больше двадцати человек среднего комсостава. Есть здесь и старшие лейтенанты, и лейтенанты, но больше всего нас, младших лейтенантов. Проблема командования взводом меня очень волнует и тревожит. Справлюсь ли? Особенно трудно будет в управлении и корректировании огнем. Глазомерная подготовка тревожит мою мысль.

09.09.1943

Ночью немцев выгнали. Наши части далеко продвинулись вперед. Сейчас будем трогаться и мы.

Ночью я несколько раз выходил. Видел ракеты на передней линии, но выстрелов не было. Я все мечтал о продвижении, но мне казалось это только мечтой, ибо все было спокойно. Перед рассветом уже кто-то крикнул "В ружье! Подъем!".

Кто-то сказал про Сталинград и другие города, про триста населенных пунктов, что заняли *** люди, зашевелились, но не поднимались. На рассвете стали поднимать нас. Лошади оказались запряженными и имущество наше на колесах. Ждем приказ двигаться. Впереди трофеи и много нового, много зрелищ, предопределяющих нашу победу.

Вперед помчала конница, оглашая тишину громыханием колес и повозок.

Вечер. Прошли мы, то есть продвинулись вперед, километров на 5-6. Враг остановился у железной дороги, окопался, и никакими силами его нельзя было оттуда выбить. Так мы и остались здесь по сейчас, до захода солнца. Ночью, по общему мнению, противник уйдет под прикрытием темноты. О виденном в занятом нами селе и о трофеях, расскажу завтра, повернутую ***

15.09.1943

Село Захаровка.

Здесь, наконец, догнал свой комендантский взвод, где я числюсь сейчас, до прихода пополнения вместе со всем офицерским, резервом.

Это было позавчера утром. Подполковник Рыбкин, командир нашего полка, вызвал нас всех, офицеров, и сказал: "Хватит, проболтались без дела. Пора и повоевать".

Старшего лейтенанта он назначил старшим над нами. Тот распределил места и мы стали отрывать парные окопы. До самого вечера мы были в земле. Старший лейтенант сразу приобрел важную начальственную осанку, стал приказывать, ругать нас. Так, на меня напал за то, что, как ему думалось, я не ходил на оборону с утра, а где-то околачивался и на оборону поздно пошел. В то время как на самом деле я с самого утра просидел в окопе вместе с одним младшим лейтенантом и пришел только тогда, когда пришли наши офицеры подменить меня с санкции старшего лейтенанта, а на самом деле – самостоятельно.

– Я вам приказываю немедленно уходить на оборону! – кричал старший лейтенант.

– Я и так пойду, – отвечал я – без вашей ругани и ваших приказаний.

И пошел в свой окоп.

Там застал двух младших лейтенантов – Германова и еще одного. Германов решил остаться со мной, а тот ушел. Прокопали глубже окоп, шире, но в длину не копали, и он оказался коротким. Я нанес соломы и мы устлали его. Было тепло, мягко, но коротко. Всю ночь я не мог заснуть как следует – то и дело просыпался, ибо скорчившись, как говорится в три погибели, тяжело было лежать. До самой темноты и после наступления ее немцы не прекращали перестрелки с нами. Затем наступила тишина. Только ракеты пугливо ***

*** я неоднократно просыпался, вставал, и, шатаясь как пьяный, выходил оправляться. От внезапного подъема кружилась голова и я опять вваливался в окоп, нечеловеческими усилиями предохраняя себя от падения. Наутро я встал еще до восхода солнца, опять шатаясь на ходу, спросонку осмотрелся и вдруг заметил, что оборона пуста. Только где-то метрах в 200 от нас приготовились к отъезду грузовые машины с прицепами-пушками 45 мм.

Быстро встали, собрались. Машины с пушками не брали – шли пешком. Позже узнали, что полк наш еще ночью ушел вперед, и мы отстали километров на двадцать. Долго пришлось нагонять. Пешком, потом на машине.

В одном из сожженых сел мы наткнулись на случайно уцелевшую хату. Хозяйка не знала что ей делать от радости что спаслась. Всех соседей угощала едой и помогала имуществом. Нас она очень тепло встретила и хорошо угостила прекрасным украинским борщом с курятиной и арбузами. Потом повела нас в сад, где мы переели фруктов – яблок и слив.

На другой день мы догнали своих.

Только что прошли Андреевку – районный центр Запорожской области. Она наполовину сожжена. Столбы телеграфные вдоль дорог срублены до пней. Всюду огонь, всюду плач взволнованных нашим приходом, утешенных жителей; но вместе с тем глубоко опечаленных разорением и зверствами фрицев. Даже скот те убивали, а имущество грабили и жгли.

– Как жаль, что вы вчера не пришли – говорят бедные, настрадавшиеся люди. – Днем раньше б, тогда была цела бы наша хата, был бы жив наш скот и цело имущество.

Мы рвемся вперед, на юг и на запад – бить немцев. Сергеевка, Захаровка пройдены нами. Первая, еще Сталинской области, разорена до ужаса – вся в огне, дыму и пепле. Там замечательные сады, и яблоки оттуда по сей день сохранились у меня (я попал туда в момент своего отрыва от части). Одна хатенка сохранилась на всю деревню.

Хутора Новоселовка, Андреевка менее пострадали, чем все другие, но тоже горели во многих местах. Здесь течет какая-то речушка.

22.09.1943

Еще немного продвинулись. Теперь в резерве остался я один. Большинство младших лейтенантов отправили по частям в резерв дивизии, а также в командировку за пополнением. Но даже и теперь мне приходится идти пешком.

Вчера сел на бричку из батальонного обоза. Всю ночь спал и слишком далеко зашел к передовой. Попал под артиллерийский обстрел, наткнулся на бахчу. Целый день жил дынями и арбузами.

Встретил Богатского. Он здесь командует штрафниками. Кричит и ругается так, что слушать страшно. Вот он – тихоня-курсант! Теперь он гроза! Ныне так преображаются люди.

По сообщениям информбюро узнал колоссально-радостные новости: Бердянск, Брянск, Павлоград, Кировоград, Духовщина, Прилуки, Лубны, Хорол, Пирятин, Борисов, Новгород, Новороссийск ***

Два часа ночи. Взяты Синельниково и Чернигов.

Меня направили во второй батальон. Здесь командир роты дважды орденоносец и медаленосец капитан Хлыстов.

Здесь три командира взвода, я – четвертый и капитан – пятый. Так что хоть отбавляй.

Письмо отправил папе, вчера – маме.

24.09.1943

Оказывается здесь восемь средних командиров со мной.

Трое, во главе с капитаном и вместе со своими взводами, ушли вчера на другую ОП. Я с тремя младшими лейтенантами и двумя расчетами решил остаться здесь. Четвертый день как мы ни шагу.

Вчера написал стихотворение "Вперед, советские солдаты!". Писем вчера не писал и записей в дневнике тоже не вел.

Пребываю здесь как бы в резерве. Не на должности. И никто ничего мне не говорит, не указывает. Я сам себе хозяин. Вчера захотел арбузов – пошел и нарвал. Вообще, арбузов объедаюсь я тут. И дынь тоже. По пятнадцать за один раз. Не раз меня дрисня такая прохватывала! (извини за выражение, мой дневник) что ой-ой-ой! Но желудок мой крепче стали. Выдерживает все лишения и снова за работу! С сегодняшнего дня – как положено. Но арбузоедство я, конечно, не бросаю, и сегодня съел, по меньшей мере, штук пять.

На днях видел старшего лейтенанта-химика с курсов. Он был там командиром химзвода. Теперь он находится при армии (в штабе) и приехал сюда для проверки (комиссии) нашей работы боевой. Он обещал писать (я дал адрес ему) и взялся передать в армейскую газету одно из моих отпечатанных на машинке стихотворений.

Секретарь комсомольской организации полка – младший лейтенант Бахандан – хороший парень. Вчера он был здесь и мы разговорились. Он очень жалел, что не знал меня раньше, а то поставил бы меня на комсомольскую работу комсоргом батальона. Штатная должность. Я обещал ему помогать в работе, главным образом пером и словом. Мы вчера вместе ходили на бахчу и часа два охотились на арбузы. Хорошее дело! Но не всякому оно дано в настоящий момент. Сумки я не нашел и часть тетрадей и записи приходится носить в сапогах.

Часто я думаю насчет звания и наград. Мне очень обидно, что до сих пор я не имею никаких наград, хотя неоднократно заслуживал их. Всему виноват мой характер: спорил часто, не ладил с начальством. Другие, менее меня отличившиеся или вовсе ничего хорошего не сделавшие на благо Родины, как Зиновкин, к примеру сказать, – сейчас награждены и имеют звания. Звание и я сейчас получил, но что толку, если я теперь даже не гвардеец. Я согласился бы быть сейчас рядовым, но с орденом. Осталось мало времени, но я постараюсь его использовать, отличиться. Стыдно без ордена или хотя бы медали, выходить из этой войны, совестно даже.

Сейчас находимся вблизи Мелитополя. На нашу дивизию возлагается роль сковывающей группы. Совсем недалеко отсюда лежит село Астраханка.

От стрельбы минометов звенит в ушах. Сейчас нам приказано поддержать штрафную роту своим минометным огнем. Нас четыре средних командира, так что я почти безучастен. Лишь совещательное значение имею я сейчас.

Письмо в редакцию "Красное Знамя".

Уважаемый товарищ редактор! Посылаю Вам свое последнее стихотворение-песню, написанное мною вчера, для опубликования на страницах Вашей газеты "Сталинско-Красное Знамя". Ваши замечания и указания очень прошу переслать мне по адресу: Полевая почта 9318 Т. Гельфанд Владимир.

При опубликовании допускаю сокращения четырехстиший или принятие приведенных мною вариантов, вместо неугодных Вам. Если для Вас желательно могу прислать другие свои стихи фронтовые, а именно... Заканчиваю на этом.

Тепло приветствую Вас и Ваших сотрудников, желаю Вам большой плодотворной работы на благо нашей могучей Родины.

С уважением, Ваш Владимир Гельфанд. 24.?Х.43.

26.09.1943

Утро. Началась сильная артиллерийская подготовка. Немцы отвечают, но слабо. Очевидно пойдем в наступление. Снаряды рвутся поблизости. Немцы активизируются. Разбудил младшего лейтенанта на НП. Он пошел.

27.09.1943

Наблюдательный пункт (НП) полка. Большой выдающийся курган. Немцы хорошо знают, что здесь НП. Не раз они посылали сюда ночью разведку за "языком". Снайперы-наблюдатели не сводят глаз отсюда. В бинокль и простым глазом смотрят они, патрулируют пространство.

Кругом кургана масса воронок от мин и снарядов. Немцы яростно обстреливали курган, но снаряды ложились вокруг него, у подножья. В курган они так и не попали. А боеприпасов у них мало. Так что они оставили пока курган в покое.

Наблюдал в стереотрубу за противником. Фрицы свободно и открыто ходят по передовой во весь рост. Многие без рубашек – загорают, некоторые вшей ищут друг у друга в голове. Иные по телу с такой яростью ловят их (и на рубашках), что кажется, там им числа нет.

Рыжих много, но есть и черные. Стоят, улыбаются, ходят, лазят в окопы или лежат на поверхности. Они, совсем не окапываясь, расположились в рощах. Беспечны, как-будто у себя дома. Наблюдения, правда, не прекращают. Какой-то в бинокль наблюдал все время, потом пошел оправляться и передал бинокль другому. Так они меняются все время.

В селе взрывают хаты и амбары. Каждый день видны столбы густого то белого, то серого, то красноватого дыма.

30.09.1943

Позавчера немцы накрыли нас своим артогнем. Да так точно, что только чудо какое-то спасло нас всех и ни одного не убило, не ранило. Я остался последний в окопе во время артогня. Решил не выходить – будь что будет. Но снаряды рвались так близко и такой силы они были, что мой окоп разрушило от сотрясения и меня всего присыпало землей.

Темень. Завтра закончу.

01.10.1943

Самая первая передовая из всех передовых.

У нас существуют различные понятия слова "передовая". Коренные обитатели тыла, никогда не видавшие настоящего фронта, но причисляющие себя почему-то к числу фронтовиков, называют "передовой" территорию, отстающую от таковой на 10-50 километров. Фронтовые тыловики, что в 5-10 километрах от нее, называют "передовой" полосу в 2-3 километра от передних цепей. А мы, минометчики, считаем "передовой" территорию, отстоящую от ближайших немцев в 800 метров.

Но все это, конечно, не передовая в полном смысле слова, ибо впереди еще есть люди. Передовая, самая настоящая – это окоп, в котором я сейчас нахожусь. Впереди меня ни одного нашего человека. Впереди меня в густой заросли деревьев, в земной, разползшейся по земле зеленокудрой травке, в подсолнухах, в складках местности и в глубоких земляных окопах притаился враг.

Отсюда до немцев 300 метров, не более. Я долго всматривался в сторону противника, но ни одного фрица не заметил, хотя они должны быть хорошо видны отсюда. Маскируются.

Я задумал выявить огневые точки врага стрельбой из автомата, но тщетно – выпустил целый диск и лишился патронов. Противник не отвечал. Он притих в своей звериной злобе и притаился коварно в земле.

Рядом со мной пополнение. Слева, справа и сзади меня. Их только вчера сюда прислали. Они в гражданской одежде. Не им ли я посвятил вчера свое стихотворение?

Вчера я принял взвод и решил перейти к нему поближе, хотя землянка, в которой я находился до этого, была накрыта, обширна и глубока – я проработал над ее устройством три дня или около того.

Младший лейтенант Чернявский по приказанию командира роты остался в резерве, и я принял его "взвод". Пишу взвод в кавычках, ибо количество людей в нем меньше, чем в нормальном минометном расчете – пять человек и один миномет.

Ночью командир роты, старший лейтенант ***, передал через адъютанта своего, чтобы я выдвинулся к командиру стрелковой роты и пронаблюдал огневые точки противника. Я пошел сегодня еще до восхода солнца. Пришел, а командир стрелковой роты говорит, что от него нельзя ничего заметить, ибо противник находится в лощине. На местах расположения взводов противник хорошо виден, даже пехота его: как ходит, откуда стреляет. Но все это видеть можно только ночью или вечером, а сейчас немцы бездействуют.

– А можно ли туда добраться и далеко ли до взводных окопов?

Он указал мне на еле заметный холмик слева впереди себя, но несколько раз предупредил, что сейчас днем идти опасно и рискованно, даже ползком трудно пробраться – посадка засажена сплошь их снайперами и на всякое шевеление по засеченному месту открывают ураганный огонь. Многих бойцов, таким образом, немцы вывели из строя. Но иначе чем ползком двигаться нельзя.

Он посоветовал мне дождаться пока взойдет солнце, которое собралось уже вот-вот взглянуть на свет божий, просыпаясь от недолгого ночного сна.

Я переждал немного, минут тридцать и двинул в путь-дорогу. Это был риск, но риск благородный. А я люблю риск, если нужно для пользы дела. Только мне удалось пробежать во весь рост до середины пространства между бугорком и отдельными деревьями, у которых расположился КП роты, как открыли огонь фрицы и пришлось остальной путь ползти, только изредка делая коротенькие перебежки. От бугорка было меньше половины пути до окопов, и я благополучно покрыл это расстояние.

Здесь встретил двух младших лейтенантов с курсов. Один – командир пулеметного взвода, другой – стрелкового. Они заросли бородами, гимнастерки и шаровары-брюки на них чистые, в отличие от моего – я успел измазаться на арбузах так, что и узнать трудно в моем костюме свежий материал – ведь я недавно только получил обмундирование, всего месяца два назад.

Говорят о смерти ребята, о том, что их жизнь – это постоянный риск.

Только что противник обстрелял нашу территорию – посадку в километрах двух-трех отсюда, из минометов. Направление примерно я засек. Остается уточнить только ночью по вспышкам пламени при выстрелах их действительное местоположение (ибо немцы ведут огонь кочующими, по всей вероятности, минометами) и их количество. Сколько их – трудно определить, но не меньше четырех находятся за близлежащей посадкой в направлении отдельных деревьев.

А тот обстрел нашей позиции закончился для нас благополучно. После первых выстрелов ребята побежали в посадку, а я стал одеваться, ибо был нагишом: в брюки, сапоги и под рубашку насыпалось много земли и пыли. И я, не очень-то обращая внимание на отдаляющиеся разрывы, стал одеваться и отчаливать отсюда подобру-поздорову.

Еще несколько снарядов разорвалось в двух-трех метрах от землянки моей. На позиции осталось нас трое: я и два бойца – Панов и ***. Осколок огромной величины, пробив крышку от ящика с минами, которым я накрыл свой окоп, с визгом врезался в землю, каким-то чудом не зацепив меня.

Обстрел не прекращался, и снаряды ухали и ревели, рассыпаясь вдребезги от соприкосновения с землей. Кругом все гудело и дрожало, я был еще и еще обсыпан землей и оглушен. Наконец побежали последние бойцы – я остался один. Быстро ухватив сумку с дневниками и кое-какие тетради, я пустил драпака от того места, которое казалось теперь мне адом.

Немец не видел нас. ОП нашу, очевидно, выдала "рама", накануне летавшая над нами. Даже когда мы убегали, он продолжал обстрел позиций наших, и только когда уже стали добегать до посадки, фрицы сделали доворот, посылая вдавливающие в землю ***

05.10.1943

Позавчера днем старший лейтенант сказал, чтобы я собирался за "Максимками". Что за "Максимки" он не знал и сам. Нужно было взять три подводы и отправляться в штаб полка. Я был удивлен такому приказу, ибо, если это пулеметы "Максимы", то их надо было б брать в боепитании, а не в штабе. Разве что другие, поскольку в штабе? Но все же поехал куда приказано было, прихватив с собой старшину и трех ездовых.

В штабе разъяснилось, что "Максимки" – это "Максимы" и ехать за ними нужно в тыл полка, то есть в запасной учебный полк, что стоит от посадок до самого села Астраханка. В этом полку обучается пополнение.

Командир полка, когда я обратился к нему с вопросом по поводу "Максимок", спросил в упор: "Знаешь ли ты, где стоит полк?". "Не знаю" отвечал я. "Так что же вы тогда знаете?" – спросил он. "Я знаю передовую где рота расположена, батальон, где ОВС, боепитание, начфин, тыл батальона обоз, и, наконец, где штаб полка". Он ничего не ответил на это, но только заметил, что старшина должен знать и стал давать мне указания по "Максимкам".

Их надо было взять в учебном полку вместе с расчетами (по пять человек на пулемет) и лентами (десять лент на пулемет). Всего надо было получить пять пулеметов. Третий батальон должен был получить столько же. С наступлением темноты их надо было доставить на передовую.

Я спросил полковника нельзя ли их сейчас довезти до посадки, где находятся тылы нашего батальона и затем, с наступлением темноты, выдвинуть на передовую. Но он заметил лишь мне: "Какой вы непонятливый человек! Я ведь сказал не выдвигать до темноты!" После чего разразился продолжительной нотацией, в конце которой заставил повторить приказание три раза. Написал записку своему новому помощнику, на котором теперь лежит обязанность возни с пополнением, подполковнику Захаркину.

Старшина, как я выяснил, не знал расположения полка. Мне довелось вторично расспрашивать насчет дороги, но к подполковнику я снова обратиться не решился, – пошел к майору Хоменко, начальнику штаба полка. Тот объяснил сразу, коротко и ясно.

Я поехал. Старшину оставил, ибо ехать ему было ни к чему. Там сразу наткнулся на зам. командира полка по политчасти. Он взял записку, прочел и направил меня на одной повозке в Астраханку, где находится штаб, две повозки посоветовав оставить в посадке, ибо мне все равно придется возвращаться сюда, к посадке. Я поехал.

Там подполковника Захаркина не оказалось и приказание насчет "Максимов" отдал заместитель его, капитан, заметив при этом: "Узнаю в этом командира полка (он назвал по фамилии) – это его очередное чудачество" (Сыбкина).

Я отправился (имея на руках письменное приказание) к посадкам, где располагалась рота пулеметчиков. Захватил с собой агитатора полка – капитана Андреева, которому нужно было в штаб, что на передовой – теперь у нас два полка и два штаба. Дорогой прочел стихотворение агитатору, рассказал ему об искажении того редакцией "Кировца". Он пообещал поругать редакторских чиновников, так безжалостно отнесшихся к моему труду и передать (на днях он должен был там быть) мое письмо в редакцию. Но письмо я так и не передал оно еще не дописано.

Приехав к посадке я застал там концерт с музыкой и пением. Обратился к подполковнику, – тот приказал вызвать командира пулеметной роты. Побежал сам, думая успеть прочитать на совсем недавно открывшемся концерте свое стихотворение "Пополнению", так кстати написанное мною.

Командир роты – тот самый старший лейтенант, что командовал нами, когда мы окапывались в резерве полка для обороны его КП. У него в роте только один лейтенант, остальные – командиры взводов из пополнения. Характерно, что когда я привез их в батальон и их спросили: "Кто у вас командир взвода?", они ответили в один голос: "Тут пацан один", и потом стали звать: "Алешка, скорей сюда!". Командир батальона пожурил их за такое отношение к командиру.

Капитана-агитатора отправил на подводе, и пока командир роты не пришел, обратился к капитану (замкомполка) с просьбой прочесть свои стихотворения. Тот сказал, что слышал мою фамилию и читал стихи мои. Я прочел.

Встретил много младших лейтенантов, с которыми был в резерве.

Ночью привез и сдал пополнение. Но спать не пришлось. Посреди ночи стали звонить насчет подвод и их пришлось отправлять обратно. Когда ехали туда – все волновались, спрашивали: "А как на фронте? Не страшно ли? Не слишком ли опасно?". Некоторые говорили: "Я боюсь, как бы не убили меня. Мне страшно". Но когда возвращались, ни один не будучи даже раненным, храбрились, считали себя уже обстрелянными и повидавшими фронт.

Из пяти пулеметов только один оказался рабочим и был оставлен с четырьмя человеками расчета на передовой. Остальные, отстреляв одну-две ленты, более не стреляли – были перекосы и *** извлек, а в теле не оказалось.

Остальные я увозил обратно. Дорогой подобрали раненного. Он меня узнал и спросил: "Это вы, товарищ лейтенант, были в окопе, что впереди нас и что-то писали?".

"Да, я".

"А я попросил у вас закурить...".

Вспомнил я тот день моего пребывания на передней стрелковой линии. Теперь один из этих стрелков был ранен во время отрывки хода сообщения.

С рассветом, отведя людей на место, вернулся в роту. Оказалось, что обе роты разделились и моя ушла поддерживать 3-ий батальон. К вечеру я нашел роту, упрекая себя за доверчивость и послушание, которые сделали меня игрушкой в руках хитрого старшего лейтенанта. Предвидя, что роты разделятся, он решил использовать меня в качестве козла отпущения.

Ночью здесь было жарко. Всю артиллерию полка сосредоточили на этом участке. Мы постреляли (только по моему расчету – 5 или 6 ящиков мин). Немцы активно отвечали, и снаряды падали то недолетом, то перелетом неподалеку от нас так, что осколки долетали до наших окопов.

Несмотря на сильную артподготовку – атаку и наступление провалили. Немцы открыли сильный огонь из всех видов орудий, подпустив пехоту близко. Подполковник звонил, просил чтобы вернулись на старые места, хотя цель была достигнута и посадка была в наших руках. Видя, что мы ушли, – немцы поспешно вернулись в посадку. Людей в нашей пехоте оставалось мало, более 40 человек было ранено, четверо убито и столько же пропало – человек 60 осталось у всего батальона.

Ночью пришлось окапываться по-пехотински и занимать оборону нам, минометчикам, так как впереди никого не было. Хорошо еще, что немцы не контратаковали.

На всех фронтах нет заметного продвижения. В газете читал, что вся Орловская, Сумская, Харьковская, Смоленская, Полтавская области и Донбасс очищены от немцев.

Наступает вечер. Солнце зашло. А я не написал даже письма.

06.10.1943

Ночью не спал – дежурил, проверял посты.

Утром сообщили по телефону, что в посадке со стороны противника накапливаются неприятельские танки. Готовимся к встрече.

Уважаемый товарищ редактор!

Стихотворение "Вперед, советские солдаты!" читал в Вашей газете. Но никак не могу признать на него своего авторства, ибо только три четырехстишья действительно написаны мною, остальные же, целиком или частично, принадлежат чужому перу. Недоволен я такой бесчувственной правкой моего стихотворения.

Не желая обидеть Вас, я все же не могу пройти мимо факта искажения моего стихотворения и хочу просить, чтобы в дальнейшем Ваши литературные правщики не допускали такого вольного отношения к произведениям, стоящими мне известных трудов и стараний.

Не первый раз я печатаюсь в газетах, но ни разу стихи мои не искажались до такой степени, чтобы я не мог в них признать своей руки. Стихотворение "Вперед, советские солдаты!" помимо всего прочего сокращено Вашей газетой до пределов невозможного. Слова заменены безграмотными, вроде "бежат", когда надо "бегут" (от слова бег, но "побежали" – корень меняется).

"Бежат, бежат, фашисты – каты". Слова "каты" и "солдаты" – оба существительные, а одноименные (по частям речи) рифмы теряют силу звучания. Тогда, как "обратно" куда лучше, по отношению к "солдаты".

Фраза "Лишь сверкает тучный зад" – меня возмутила ужасно. Ведь под этим всем моя подпись! Мало того, что рифма "зад" сюда насильно втиснута (конечно, зад – назад – замечательная рифма (!)), но здесь "зад" и неуместен, и не нужен. Вновь созданная фраза поражает еще и своей вульгарностью. И потом, почему обязательно зад у гитлеровцев должен быть тучен? И почему он сверкает? Получается, что все свое старание автор (то есть я) приложил к описанию "тучного", да еще "сверкающего зада" бегущих немцев?! Кроме того рифма совершенно теряется в данном стихе с постановкой сюда этой фразы.

В следующем стихе рифма "трудов" к слову "городов" заменена гораздо более слабой – "врагов", помимо прочего исказив мысль мою последней фразой в значительной степени.

В пятом стихе упущена рифма, и первая фраза "Нам говорил наш вождь, наш Сталин" – весьма неудачна, по сравнению с выброшенной: "Нам говорил комбат когда-то". В итоге получилось полуистерзанное рукой правщика стихотворение, в котором ничего почти не осталось от замысла автора, но зато добавились какие-то отнюдь не поэтические фразы, предельно искажающие содержание и форму стиха.

Сегодня посылаю следующее свое стихотворение, посвященное пополнению. Оно звучит более злободневно, чем предыдущие и, надеюсь, Вы его поместите безо всяких искажений. В крайнем случае, если Вам не полюбится уж настолько какой-нибудь из стихов – выбросите его целиком, но не исправляйте, ибо все это – мое время, труды и переживания.

С уважением и приветом, Ваш младший лейтенант Владимир Гельфанд.

Пишите обязательно. Хоть выругайте, но пишите.

06.10.1943

Сегодня, когда я заканчивал свое письмо в редакцию, к нам пришел старший лейтенант. Это, как оказалось, был корреспондент газеты "Кировец". Фамилия его Червонный.

Мы долго разговаривали, и я передал с ним письмо редактору. Стихотворение "Пополнению", он сказал, напечатать нельзя, ибо это, якобы, раскрывает военную тайну. Просил присылать стихотворения и фронтовые зарисовки прозой. Я обещал.

Старший лейтенант говорил, что я буду присутствовать обязательно на конференции читателей, которая будет на днях. Почта, говорил он, идет медленно, поэтому лучше будет отправлять стихи-прозу через пункт сбора донесений, но писать прямо в редакцию газеты "Кировец".

Сегодня у меня ночь свободная. Завтра дежурю на НП.

Весь день варили курятину и крольчатину из разной живности, оставленной в селе (в подвалах).

Зам. командира по политчасти проводил беседу по уставу с коммунистами. Словом, масса событий.

07.10.1943

Сегодня весь день дежурю на НП.

Сейчас формируется 1-ый батальон, и мы пока находимся в третьем и поддерживаем его.

Мечтаю стать комсоргом батальона, но все это только лишь мечты, хотя, может, при желании сильном я мог бы добиться этой должности у комсорга полка. Он как-то жалел, что не поставил меня комсоргом батальона, а теперь, к сожалению, я его не вижу.

08.10.1943

Написал вчера письма маме, папе, и в редакцию "Кировец" послал два стиха – "Украина" и "Миномет".

Сегодня ничем полезным не занимался, если не брать, что еще на один штык углубил свой окоп.

Мы теперь перешли в третий батальон в роту лейтенанта Соколова. Мне должны дать еще один расчет. Узнал новости: Невель взят, Кириши и Кубань очищена. И также в трех местах форсирован Днепр. В том числе возле Кременчуга. Посмотрим, что дальше будет.

09.10.1943

Со вчерашнего вечера по сегодня только разговоров и хлопот, что о наступлении ожидающейся армией нашей.

С рассвета началась артподготовка. Мы выпустили мин 400, артиллерия била, шли танки и летела на флангах авиация. Но противника не сломили. Продвинулись всего лишь метров 500.

Сейчас наша пехота в 150 метрах от посадки, за которую долго дрались (днями). Но это, конечно, не продвижение.

Противник помалкивал. Только теперь он открыл артогонь. Он перехитрил нас немного – приберег на всякий случай снаряды. Здесь осталось 4 миномета два моих и два младшего лейтенанта Канаткалиева, но младший лейтенант безучастно отнесся ко всему, и мне пришлось руководить всей батареей. Ничего получилось. Один раз, правда, путаница вышла с дополнительными зарядами, и мне пришлось долго переспрашивать.