Текст книги "Сейф командира «Флинка»"

Автор книги: Владимир Черносвитов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

День ото дня дружба крепла. Несмотря на разницу в возрасте, они очень привязались друг к другу, прониклись взаимной симпатией и уважением. Михеев был одержим поиском сталинита. И упрощенно растолковал Баугису, что со студенческой скамьи ищет залежи очень редкого минерала, которого у нас в стране крайне мало и который ей нужен для варки высокосортной стали.

– О та, это таст польшой польза наш феликий страна! – соглашался неторопливо Баугис. – Я теперь хорошо понимаю, ты ошень важный тело телаешь, Михас!

...Незаметно подошла осень, и Михеев снова наведался к Баугису – проститься. Геолог был мрачен:

– Не знаю, папа Ян, свидимся ли еще. Ни черта мы опять не нашли, а третью экспедицию мне уже не дадут.

– Сачем так? Сам говорил – ошень нужно, теперь говоришь...

– Да тут такое дело, понимаешь!.. Есть у нас в Геолкоме один крупный специалист. Ученый, мэтр!.. Он давно определил, что второго месторождения этого минерала у нас нет и быть не может. Так и считалось. А тут объявляется какой-то Михеев и нахально заявляет: есть! Ну ладно, разрешили мне экспедицию. Обшарил я всю Белоруссию, вернулся ни с чем. Ученый посмеивается: я же говорил!.. А я на своем стою: есть! Только поиск надо распространить на запад, а граница не пускает. Поиздевались надо мной: ловко, мол, вывернулся – и на том конец. А тут Латвия опять вошла в СССР! Я снова в драку. Добился! Приехал. И опять ни черта не нашел! Теперь все, крышка, больше не пошлют. А я убежден: есть минерал, есть, черт меня побери! Вот здесь где-то, рядышком!..

С этим и расстались.

Студеной хмарью укрыла Латвию знобкая прибалтийская зима. Но вот снова посветлело, потеплело, хрустальная капель перешла в серебряную птичью разноголосицу. Правда, весна не принесла обычной радостной благодати: грозовые тучи на западе густели, приближаясь и суля лихое ненастье. Латвия это особенно остро чувствовала...

Однажды на исходе дня на тропе к маяку показался среди сосен одинокий путник с большим рюкзаком на спине. Опираясь, как на трость, на молоток с длинной рукояткой, он подошел к крыльцу, устало скинул ношу и широко улыбнулся смотрителю:

– Здравствуй, папа Ян!

Старый Баугис даже прослезился от радости...

Потчуя дорогого гостя простой и сытной домашней снедью, Баугис даже проявил несвойственную ему суетливость – так был рад.

– Жаль, сынов тома нету. Арвид в море салаку берет, Бруно в гороте... Он еще совсем юнга, молодой, значит. Жизнь-то трутный быль, женился я посдно, детей родил посдно. Раньше сердился, теперь радуюсь: сам старый уже, а сыны молотые!.. Фот хорошо, Михас, фот ты и приехаль! А говориль – польше не дадут ехать.

– А мне и не дали. Спасибо, папа Ян, очень вкусно!

– Нету са што. Ты ковори, ковори, как все устроил, как приехаль.

– Я сказал уже: шиш мне дали, а не экспедицию. Подал я заявку, начальство ее, конечно, зарубило. Я разругался, уволился, продал книги, барахлишко – и приехал.

– Отин?

– Один. А что мне остается? Нанимать помощников не на что, бросать поиск нельзя – буду один искать. Надо! Я должен найти этот минерал, папа Ян, понимаешь, должен!

Старик Баугис долго сопел трубкой, потом сказал:

– Понимаю. Ты крепкий человек, Михас. Ты любишь рапота, знаешь свой дело, имеешь карактер и твердо идешь на цель. Ты совсем как латыш, только корячий. И ты притешь к своей цель, я снаю.

Ян помолчал, посопел.

– Тепе сейчас нушен лошать. У меня нет лошать. Лотка есть, катер есть, сопака есть – лошать нету. Катер касенный, лотка плохой, сопака – друг... Но мы скопили деньки на новый кароший лотка. Подожти, придет Арвид и купит тепе лошать...

– Нет, нет, и не думай!..

– Помолчи, не корячись. Старый Ян всекда тумает, что говорит. А тумает он так. Советский власть тал Яну и его сынам хороший, крепкий спокойный жиснь. Михас старается не тля сепя, а для советский власть. Мошет Баугис чуть-чуть помочь ей, когда Михасу трудно? Должен! Если он порядочный человек. А старый Ян всегда был порядочный унтер-офицер и латыш.

– Спасибо, папа Ян, большое спасибо! И все же не траться. Лошадь мне нужна, конечно, но лошадью мне пограничники помогут, уверен: мы с ними крепко подружились прошлым летом...

Вечером вернулся из города Бруно. Втроем поужинали, посидели еще, поговорили... А на рассвете Баугис проводил Михеева до шоссе и, взяв с него слово осенью непременно наведаться, простился.

Встреча произошла значительно раньше.

...Мимо маяка шли и ехали разрозненные части обескровленных неравными боями войск. В знойной пыли мелькали суровые лица, бинтовые повязки с бурыми пятнами. Сигналили автомобили, громыхали колеса орудий, санитарных и хозяйственных повозок, вразброд шаркали сотни сапог и ботинок. Время от времени кто-то кричал «Воздух!» – и все, кто мог, сбегали и съезжали с дороги, прячась куда попало. С воем и стрельбой проносились серые самолеты – вдоль шоссе рвались серии бомб, взметалась земля, повозки, вспыхивали машины, кричали раненые, падали деревья, визжали кони...

Но вот все стихло.

Старик Баугис вышел на шоссе и с болью смотрел на взрывные воронки, трупы, догорающие машины, разбитые тачанки. Шоссе опустело.

И тут с запада появился еще какой-то отряд. Баугис отступил за деревья, вглядываясь. Наконец различил тачанки с патронными ящиками и пулеметами и человек тридцать всадников в зеленых фуражках. «Свои! Пограничники!» Старик Баугис снова вышел на дорогу, и вовремя.

– Папа Ян! – крикнул единственный штатский в застиранной клетчатой ковбойке, спрыгнув с коня.

– Три минуты, – жестко сказал мрачный капитан и подал пограничникам знак спешиться.

Михеев обнял Баугиса, увлек за деревья:

– Еле уговорил капитана ехать мимо маяка Это все, что осталось от личного состава здешних погранзастав, – указал на конников. – Нашел! Нашел я минерал! Слышишь, папа Ян, нашел!!!

Михеев поспешно достал из полевой сумки завернутые в коричневую компрессную клеенку толстую тетрадь, карту, полевые записные книжки.

– Вот, тут все. Единственный экземпляр! Понимаешь? Только тебе и мог доверить! Специально ехал. Я это не мог держать при себе. Сам видишь, что кругом творится, а это большой секрет! Документы ни в коем случае не должны достаться фашистам! Понимаешь: ни в коем случае! Поэтому спрячь у себя, сохрани. Понял?

– Почему не понял, фсе понял. Путь спокоен, сохраню, – просто ответил Баугис.

– Если к тебе придет человек и скажет слово «сталинит» – значит, он от меня. Никаким другим не верь! Ста-ли-нит. Запомнил?

– Сапомнил. А может, сам останешься? Скашем, што ты...

– Нет, папа Ян, нет. Я должен...

«По коням!» – послышалась команда.

– Прощай, папа Ян! – порывисто обнял старика Михеев.

– Сачем прощай – до свитанья, Михас. Храни тепя бог! Я буту ошитать тепя, Михас! – уже вслед другу сказал Баугис.

К старику подхромал раненый конь. Остановился, жалобно глядя. Старик нагнулся, осмотрел, скрутил из платка жгут – перетянул кровоточащую ногу. Погладил.

– И тебе досталось ни за что, бедняга. Ну, пойдем, может, что и получится, – сказал по-латышски.

Конь понял и, припадая, побрел следом.

На другой день рано утром Бруно вернулся из города, как они называли ближайшее местечко. Отец вечером дотемна провозился с раненым конем и сейчас еще спал. Проснулся от стука. Сын поздоровался, умылся, молча сел за стол. Отец молча налил ему простокваши, поставил на стол блюдо с картошкой. Молча стали завтракать – Баугисы не любили болтовни и пустословия. Утолив первый голод, отец спросил:

– Почему вчера не пришел? Я ждал.

– У моста на нашем шоссе бой сильный шел.

– Слышал. А потом, к ночи? Побоялся?

– Нет. Вышел, да задержался.

– Почему?

– Пока лопату нашел, пока похоронил...

– Кого?

Сын вытер руки, достал из-под пиджака старую полевую сумку, положил на стол. Отец отстегнул, откинул клапан. На изнанке его чернела надпись «Мих. Михеев». Старик, потемнев, тяжело перекрестился.

– Лица не было, я его по рубашке узнал, – сказал Бруно.

Ян ударил кулаком по столешнице – так, что деревянное блюдо подскочило:

– Проклятые боши!

– Это не они, это банда Ансиса.

Ансис издавна на всю округу славился! Был поначалу обыкновенным хуторянином, затем подался в айзсарги. Стал богатеть. Сначала закабалил соседей-хуторян, а там и вовсе завладел их хуторами. Сына в Ригу учиться отвез, хвастал, что выведет его в большие люди. Не успел. И сам рухнул: латыши установили опять Советскую власть! Озверев от злобы, Ансис с сыном ушел в лес к бандитам...

– А при Ансисе – люди заметили – уже были два офицера в немецкой форме, – сообщил Бруно.

Старик, казалось, не слышал. Он сидел, не шевелясь, уставясь взглядом в столешницу. Потом тяжко вздохнул:

– Так. Значит, никто уже не придет, не скажет «сталинит»...

– Чего не скажет? – не понял Бруно.

– Да так, ничего... Пойди, напои беднягу – раненые всегда пить хотят...

Прошел год.

Трагически погиб Арвид – и старика заметно подкосила утрата. Он крепился, но все чаще прихварывал, по два-три дня отлеживаясь в своей лачужке, куда его выселили немцы. Бруно пристроился в местечке и лишь наведывался к отцу, объясняя это тем, что боится немцев. Однако отцовское сердце чувствовало – не в боязни дело. Да и не был никогда Бруно трусом.

И вот как-то раз, когда отца особенно прихватило, он поведал сыну свою тайну. Не полностью, а лишь главное: что случайно стал хранителем очень важного секрета, о каком никто, кроме него, не знает. А должны знать. Но – только в Москве! Как тут быть?

Бруно долго молчал. Наконец решительно бросил:

– Пиши. Только коротко.

– Что?

– То, что нужно сообщить.

– Объясни.

– Не могу. Я связан словом.

Теперь отец замолчал, точно, как сын. Потом сказал:

– Ты меня огорчил, сын. Ты меня очень огорчил. Я всегда считал, что мы с тобой – один человек. Одна душа, одно сердце, одна мысль. Я тоже давал слово. Но я открылся тебе, потому что ты – это тоже я. Значит, я ошибся.

– Нет. Прости меня. Я скажу. Я принадлежу к настоящим латышам, какие сейчас борются за Советскую Латвию. У нас есть связь с Большой землей. Я доставлю твое донесение Милде, она сообщит в Москву.

– Доставишь? Но ведь это опасно.

– Да, это опасно. Но ты не сомневайся, к врагам твое донесение не попадет.

– Я не сомневаюсь, я... А кто эта Милда? Дочка Ансиса...

– Ты с ума сошел!

– Ничуть, отец. Милду еще при Ульманисе жандармы называли «Советка». Перед войной она была секретарем райкома комсомола, стала членом ВКП(б). Сейчас Красная Милда – руководитель подпольной организации молодых патриотов Латвии. Ее штаб имеет радиосвязь с Москвой.

– Красная Милда! Несчастная! Такой девушке бог дал такого отца!

Больной Баугис тут же стал писать донесение. Ему было вдвойне страшно: и за сохранность секрета, и за судьбу последнего сына. Написал он иносказательно, чтобы не только немцы (попадись им Бруно, не дай бог!), но даже радист не догадался ни о чем.

Это оказалось неимоверно трудной работой, Баугис, наверно, никогда еще так не уставал. Но он с детства привык все делать обдуманно и добросовестно. И сейчас, придирчиво перечитав окончательный текст, аккуратно сжег все черновики, а депешу уверенно вручил сыну.

Утром Бруно ушел. Навсегда...

Когда сумерки загустели, Рындин, учтя слабую волну, ветер и прилив, круто повернул и повел «Флинк» через минное поле. Риск оправдал себя: как раз с наступлением темноты «Флинк», никем не замеченный, вошел в маленькую бухту.

Федотов лютовал, не понимая, куда же они пришли. По военному времени маяк, разумеется, не работал, его немцы включали только в исключительных случаях, по особому распоряжению – на считанные минуты. А никаких характерных береговых ориентиров тут не было – берег как берег. Особенно ночью. Днем хоть саму башню маяка видно, а это уже ориентир – если, конечно, хорошо знаешь лоцию. Мало ли по берегам маяков настроено!..

По подготовке десантной группы Федотов, конечно, сразу сообразил, что сейчас начнется самое главное, но просьбу его об участии в десанте Рындин категорически отверг.

– Что вы, Николай Николаевич! А стрясется что – кто нас огнем прикроет? Нет, нет, вы здесь необходимы. Поднимите-ка лучше подвахту своих пушкарей да пулеметчиков – пусть у них заранее глаза к темноте привыкнут.

Командир сам отобрал моряков в группу десанта и сам повел ее. Куракин даже не заикнулся о себе, заведомо зная – бесполезно.

Ночь выпала новолунная, темная, узенькая скобочка месяца еле просматривалась сквозь облака.

Едва первая «надувашка» освободилась от людей, в темноте захрустели галькой чьи-то шаги. Моряки распластались меж камней. Неторопливо прошел патруль. Гитлеровцы чувствовали себя здесь в полнейшей безопасности, а потому патрулировали беспечно.

Высадились парни и из второй лодки. Оставив охрану, Рындин повел группу к маяку. Примерное направление он прикинул по карте, а приблизившись, увидел на фоне неба над кронами сосен вершину башни. Подойдя к маяку, моряки залегли на краю неогороженного двора. Рындин знал: ночью армейские разведчики наблюдают местность снизу. И тут, вглядевшись, различил на более светлом фоне неба слева от маяка силуэт большого сарая, а справа – маленькой хибарки. Вероятнее всего, Баугис обитал в ней. Моряки ящерицами стали подбираться к ней, но едва ступили на лужайку, их встретил беспокойный собачий лай. Одновременно скрипнула дверь, и на крыльцо вышел гитлеровец. Лай он принял на свой счет и зло хрипнул:

– Ферфлюхтен хунд!

Обиженно ворча, пес вернулся в будку и затих. Лязгнула задвижка двери.

Моряки благополучно добрались до хибарки.

Внутри ее их ждал сюрприз. Огонек коптилки хилой, трепетной желтизной чуть освещал убогую постель и возле нее – жилистого немолодого ефрейтора в старомодных очках. Появление советских моряков не столько испугало, сколько удивило немца.

– Руих! Хенде хох! – негромко приказал ему Рындин.

Немец и не порывался шуметь. Подняв руки, он тихо залопотал, кивая на лежащего Баугиса:

– Фатер Ян плехо, зер плехо. Эр ист кранк.

– А вы почему тут? Вас махен зи хир? – спросил Рындин.

– О, я есть камрад. Я есть кранкенвяртерин...

– Гут. А сами кто? Наме, форнаме, труппентайль?

– Их бин Эрих Кнопп, гефрайтер фузилер-регемент...

– Генук. Зетцен зи руих! – велел ему Рындин и склонился к больному. Тронул его, сказал, глядя в открывшиеся глаза: – Здравствуйте, товарищ Ян Баугис, мы пришли...

Мутный страдальческий взгляд старика просветлел. Он медленно повел взором по «крабу» на фуражке, пуговицам, нарукавным нашивкам офицера (погоны Рындин специально не надел, хотя они у рындинцев уже были, – чтобы не смутить старика) и кивнул:

– Пришли, сначит... Слово мне скажешь, сынок?

Рындин склонился еще ниже, шепнул:

– Память Михаса.

Старый Ян откровенно радостно улыбнулся:

– Прафильно. Тошла, стало пыть, моя тепеша! Теперь... Ох, тушно мне...

– Выйдите все, – приказал Рындин.

– Та Эриха не обитте, он хороший человек, – позаботился Ян. С трудом старик тихо договорил офицеру: – ...вот так он погип, вечная ему память. А токументы еко я береку, спрятал от бошей. Восьми их, они пот сопачей буткой...

«Легко сказать! Поди возьми у этого волкодава!..» – растерянно подумал Рындин.

Баугис понял замешательство офицера и подсказал:

– Эриху поручи, еко сопака люпит. Я уже не моку... Ити, бери, фам нато спешить. Прощай, сынок! Та бейте этих проклятых наци!

– Уже лупим. Крепко лупим! А прощаться, папа Ян, не будем. Сейчас заберем вас, а дома вы́ходим, поправим. Еще Победу вместе отпразднуем!

– Это уже не выходишь, это – конец. Оставьте меня тут, на моей земле, я так хочу. Спасипо вам, што пришли, теперь мне спокойно. Ступайте, сыны, спешите. Дай опниму тепя...

Артиллерист вышагивал по палубе, как тигр по клетке. Что там делается на берегу? То ли кого-то высаживают, то ли наоборот – принимают, то ли подменивают... А может, что-то совсем другое?.. Да, как все удачно началось и как трудно и безуспешно сложилось в походе. Ну, да ничего, что-нибудь еще предпримем, возможности есть!

«Ишь ты, новичок, а переживает, как за родных!» – наблюдая за Федотовым, с симпатией подумал о нем старпом Куракин, сам с тревогой ожидая возвращения десантников.

На черной воде мигнул синий глазок фонарика. Куракин вздохнул облегченно: идут!

– Боцман. Принять людей и шлюпки.

Едва ступив на палубу, Рындин приказал помощнику:

– Самый полный! Держи, как по ниточке, контркурсом. Я сейчас...

Спустился к себе в каюту, умылся, присел к столу, вглядываясь в путевую карту. Перевел взгляд на портрет жены, представляя себе обратный путь. Спохватился, взял со стола пакет с документами Михеева, положил в сейф. Запирая его, оглянулся, почувствовав чей-то взгляд. В двери стоял Федотов.

– Извините, у вас открыто, – сказал он и вытянулся. – Разрешите изложить, товарищ командир?

– Да, пожалуйста. Заходите. Слушаю.

– Я наши «артпогреба» еще раз проверил. Грустная картина. Пулеметных лент и зенитных обойм еще так-сяк, а вот для наших «главных калибров» патронов вовсе не густо. Я решил напомнить, чтобы в случае чего вы это заранее...

– Спасибо. Знаю, Николай Николаевич, знаю. А где их взять-то? Пушки-то трофейные... Чем еще порадуете?

– Больше ничем. И этого хватит. Разрешите идти?

– Добро. Да! Скажите старпому, чтобы на завтрак подняли всех. А то еще не известно, как день сложится.

– Есть, – четко ответил Федотов и вышел.

О выполнении задания Рындину было приказано сразу радировать в штаб. Командир написал лаконичное донесение, закодировал, зашифровал и поднялся в радиорубку.

– Осваиваетесь? – спросил радиста-новичка.

Пучков оглянулся, сорвал наушники, вскочил.

– Никак нет, товарищ капитан третьего ранга.

– Ну как же, аппаратура-то – немецкая.

– Так оно что немецкая, что китайская: приемник есть приемник, передатчик – передатчик.

– Тоже верно. Заступили?

– Никак нет. Наоборот – сейчас сменяюсь.

Рындин посмотрел на часы:

– Ничего, еще успеете. Вот, передайте штабу. И возьмите «квитанцию». Старпом сейчас придет.

– Слушаюсь.

Едва Рындин ушел, в рубку протиснулся Федотов. Завершение явно неудающейся разведки им было уже придумано, и весьма эффектное. Но для осуществления его совершенно необходимой стала связь. Федотов понимал, что Рындин вот-вот должен что-то сообщить своим, и ждал этого.

– Что он дал? – Взял у Пучкова шифрограмму, посмотрел на группы цифр, зло сплюнул: – Тьфу, и шифрует сам!

– Сам. Коды, шифры – все у него. У нас только волны да позывные.

– Сволочь. Это, конечно, донесение о выполнении задания. Задержи его, не передавай.

– Задержи! Он же квитанцию потребовал! А ее мне самому не сделать, не зная сегодняшнего штабного кода.

– Да-а.. – Федотов покусал губы. – Тогда вот что: перепутай всю эту цифирь. Квитанцию приемщик даст сразу, а пока там провозятся с дешифровкой и станут выяснять-переспрашивать – будет уже поздно. Ты завтрак уже приправил?

– Когда же мне было? Я же на вахте. Сейчас сменяюсь...

– Сейчас уже раздавать будут! Давай сюда, я сам...

Пучков дал Федотову мягкую растворимую капсулу с мутно-белой пастой. Взамен получил текст.

– Вот это отстучи нашим. А я на камбуз...

– Как же отстучать – при старпоме-то!

– А вот это уже твое дело. И попробуй не сделать!..

Федотов ушел. Пучков скривился: с Марсом шутки плохи! На задание они отправились вчетвером, а остались уже вдвоем! Один, правда, сам сгорел, но другого Марс убрал – глазом не моргнул! Так что надо выкручиваться. Пучков подумал и приложил радиограмму Фетодова к радиограмме Рындина. Приготовил сменный кварц настройки. Надел наушники.

В рубку вошел старпом.

– Включайте, Пучков, – разрешил радисту, проверив и сорвав пломбу. – Поехали...

Пучков быстро передал исковерканную депешу Рындина, принял «квитанцию» штаба и с последним ее сигналом незаметно выключил рацию.

– Вот черт! Извините, товарищ старпом, видимо, конденсатор пробило. Одну секундочку!..

Откинул стенку передатчика, покопался в нем, ловко сменил кварц настройки на волну немецких кораблей, захлопнул стенку.

– Готово.

Быстро дал позывные... Еще раз... Принял отзыв.

– Порядок! Просят повторить...

Застучал: «Я «Марс-Z». Определиться не могу. Запеленгуйте передатчик, место определите авиаразведкой по пеленгу. Это немецкий типовой «Флинк», являющийся советским разведчиком чрезвычайной важности. Подготовлен мною к захвату. Команда отравлена, сопротивляться не сможет. Спешите захватить. Через час покину корабль на плотике, имея радиомаячок «М». На «Флинке» зажгу оранжевый дым. Как поняли?»

Близкий и сильный передатчик тотчас отозвался: «Вас слышу отлично, все поняли, идем на сближение. За себя не беспокойтесь, найдем. Заранее поздравляем с высокой наградой! Вольфмарине-1».

– Все, товарищ старпом, сеанс окончен, квитанция получена.

– Добро. А чего так долго?

– Так ведь повторять пришлось...

Пока Куракин снова опечатал рацию, Пучков аккуратно переписал морзянку «квитанции» на бланк цифрами и вручил офицеру. Старпом ушел к командиру.

Жизнь на «Флинке» шла как обычно в боевом походе, но с этой минуты он был уже обречен. И только два оборотня знали, что судьба рындинцев решена.

Вскоре после завтрака стали падать от головной боли и бессилия вахтенные на боевых постах, вся подвахта, менее сильные моряки никого не узнавали. Фактически в строю осталось всего трое – те, кто не завтракал. Командир, возвратясь с маяка, подкрепился кофе с бутербродами и есть не хотел. Лейтенант Сергеев предпочел поспать лишний часок и на завтрак не пошел. А боцман терпеть не мог макароны с тушенкой и позавтракал банкой судака в томате.

Картина была ужасающей. Рындин метнулся в радиорубку, но увидел там разбитую аппаратуру... С кормы доносилась ругань боцмана, укрощающего установку, которая извергала ярко-оранжевый дым.

Проверив состояние каждого моряка, лейтенант Сергеев доложил Рындину: двое погибли, остальные – в обморочном состоянии, а двое – старший лейтенант Федотов и радист Пучков – исчезли.

– За борт бросились... – решил Рындин. – Вот даже как...

Лейтенант покачал головой:

– Нет, командир, с ними исчез и один спасательный плотик.

Рындин все понял.

– Возьми нашатырный спирт, лейтенант, – сказал он, – ступай в машину и попытайся поднять вахту. А пока хоть следи за приборами да исполняй команды с мостика. Больше некому.

Боцмана поставил на руль. Самому нестерпимо захотелось минуту-другую побыть одному – собраться с мыслями, прогнать растерянность. Можно было ожидать чего угодно, только не такого!

Рындин вышел на крыло мостика. Там его настиг доклад боцмана:

– Командир. Слева по носу – корабли противника!

На базе в штабе все были встревожены: уже утро, а никаких известий с «Флинка» нет! А Рындин не такой офицер, чтобы нарушить приказ. Значит, что-то случилось. Что? Если даже самый внезапный и безнадежный бой – у Рындина не могло не найтись минуты, чтобы передать хотя бы одну фразу: «Веду бой в таких-то координатах». Значит, другое. Либо мина, либо торпеда...

По радиотелефону адмиралу позвонил командующий. Коротко спросил:

– Как «Флинк»?

Адмирал ответил. Командующий промолчал. Адмирал отлично представил себе Ленинград, улицу Попова, громаду Электротехнического института, притулившуюся к ней старую церковню, а под нею – командный пункт КБФ, командующего с телефонной трубкой в руке. Адмирал знал, о чем сейчас думает командующий. Он думает – высылать немедленно асов генерала Самохина на поиск «Флинка» или нет? Выслать – по сути, подвергнуть риску еще и экипажи самолетов. Ведь даже неточных координат нет – куда лететь, где искать?..

В трубке послышался вздох.

– Если что узнается – немедленно сообщите, – сказал командующий и положил трубку.

Быстроходные немецкие миноносцы отрезали «Флинку» путь к своим и, отжимая его все дальше на зюйд, ближе к берегу, вынуждали сдаться.

Сигнал боевой тревоги вернул многим силы. Все, кто мог еще сражаться, встали на свою последнюю боевую вахту.

С миноносца просигналили предложение добровольно спустить флаг и дали пять минут на размышления. «Флинк» простоял в дрейфе это время, а затем просигналил ответ, вызвав необузданную ярость гитлеровцев.

Уже прижатый к самому берегу, «Флинк» вдруг самым полным помчался вдоль береговой кромки, извергая дым. Море блаженствовало в полном штиле, Балтику нежно грело солнце. «Флинк» мчался, клубя коричнево-черную дымовую завесу. Растянув ее на несколько миль, он вдруг круто развернулся на обратный курс и скрылся в дыму.

Гитлеровские «тевтоны» Балтики» презрительно пожали плечами: неужели советский офицер надумал, прикрывшись дымом, удрать с корабля вместе с командой на берег? Болван! Там же береговая оборона не даст им и шагу ступить – всех тут же возьмут в плен или расстреляют.

Ласковый бриз медленно развевал зыбкую гряду дыма. Отделяясь от воды, она светлела, редела... И когда наконец растаяла – море оказалось зеркально чистым и пустым! «Флинк» исчез... Где именно, на каком кабельтове этих миль он затонул – поди теперь узнай!

Погожим прохладным утром подполковник Рязанов, проходя через городской парк, был остановлен приветствием:

– Петр Петрович, здравствуйте!

Подполковник посмотрел: на скамье, с книгой и тетрадью на коленях, сидела Лида Рындина. Он присел рядом, поинтересовался, чем она увлечена.

– Органическая химия. Такая трудная!.. – Лида спохватилась: – Ой, Петр Петрович, вы же не знаете: я поступаю в медицинский! Вот и зубрю...

– Молодцом! Рад за вас, очень рад. А как вообще жизнь?

– И не спрашивайте! – Лида даже зажмурилась, сияя. – Так все хорошо стало, что боюсь даже хвастать.

– Вот и прекрасно! Так и должно быть. Ну, не стану мешать вам, пойду. Желаю успешно сдать экзамены.

Лида улыбнулась, но жестом остановила Рязанова и тихо спросила:

– Петр Петрович... как все же этот Федотов сумел все так устроить?

Рязанов мельком глянул на часы, закурил. Смущенно признался:

– Вот, опять курить стал... Я – лишь главное. Но сначала вот что. Вы думали: почему ваш отец и его гвардейцы погибли так, как они погибли?.. Давайте рассудим. Не станем говорить о том, что они могли вообще не погибать, а лишь уничтожить документы Михеева. Они погибли по-гвардейски, предпочтя смерть плену. Геройски! Но раз так, то почему, скажите, Лида, они не совершили свой подвиг, как «Стерегущий» и «Варяг», – гордо, открыто, прямо на глазах у презренного врага? Почему они погибли героями, но скрытно, спрятавшись за дымовой завесой?

– Не знаю, я как-то не думала об этом.

– Потому, что офицер Рындин был абсолютно уверен в нашей победе, верил, что корабль его когда-нибудь будет найден и документы Михеева реализованы. Погибая, он стремился сохранить и уберечь от врага открытие Михеева, то есть до последней минуты думал о благе Родины, государства и народа!

– Я поняла. Если бы «Флинк» затонул на глазах у гитлеровцев, то они, точно зная место, могли бы даже сразу спустить водолазов и завладеть сейфом. А искать неизвестно где затонувший корабль – это дело не военного времени...

– Совершенно верно! Вот потому-то рындинцы так и погибли. Ваш отец, Лида, был настоящим патриотом, с большой буквы.

– А как же Марс все-таки?

– Ну что Марс... Потерпев полное фиаско с захватом «Флинка», гестапо, абвер и ОКМ решили поначалу вообще помалкивать о нем. Но погодя спохватились. Ведь донесение вашего отца мнимый радист Пучков переврал, стало быть, наше командование так ничего и не знает о нем, и для нас «Флинк» буквально пропал без вести! А коли это так, то, объявив Рындина изменником, открывается шанс вернуть нам патриота Федотова. Как же не воспользоваться такой возможностью!

Тотчас в газетах мельком упомянули о добровольном переходе и сдаче в плен капитана III ранга Р. По лагерям военнопленных распустили слух, а за ним – фальшивое письмо о ужасной судьбе команды «Флинка». В одном из них вложили в общую картотеку липовые личные учетные карты якобы сбежавшего из плена Федотова и якобы умершего его товарища-матроса. На пути наступления наших войск в Прибалтике подбросили на побережье трупы двух матросов, якобы рындинцев, с якобы их предсмертной запиской на платке. Ну, и так далее...

Продумано, надо признать, все было дотошно. И Федотову удалось разыграть все как по нотам. Его заявления и показания нашли убедительные подтверждения и долгое время мерзавец-оборотень оставался нераскрытым. Но сколько веревочке ни виться...

– Негодяи, – ужаснулась Лида. – Боже, какие негодяи!

– Да уж, – согласился Рязанов и поднял глаза на подошедшего.

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – отдал честь, вытянулся и без того верзила главстаршина. – Здравствуй, будущий Эскулап в юбке! Разрешите доложить: главстаршина Шнейдер Бэ Эм блестяще – как, впрочем, и все предыдущие – сдал последний экзамен в Высшее военно-морское училище!..