355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Санин » Большой пожар » Текст книги (страница 7)
Большой пожар
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:07

Текст книги "Большой пожар"


Автор книги: Владимир Санин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

В пожарной охране Лёша появился после демобилизации и тут же получил прозвище Недомерок – видимо, потому, что вымахал под два метра и имел кулаки, напоминавшие средних размеров арбузы. Шесть лет назад ему было двадцать два года, но с тех пор он нисколько не изменился: такой же доверчивый и добродушный, свято верящий в высокое предназначение своего начальства и фанатично преданный идеалам пожарной охраны человек. Когда он женится – а Лёша уверен, что этого никогда не случится, поскольку на его широченном скуластом лице совсем затерялся крохотный, да ещё курносый девичий носик, – лучшего мужа и придумать невозможно. Добряк и первый силач города (двести раз подряд выжимает двухпудовую гирю!), Лёша сметлив, расторопен и свою должность связного считает самой завидной из всех должностей на свете. В деле я за ним, как за каменной стеной, я уже и считать бросил, сколько раз он меня выручал. Во всяком случае, дежурные по городу мне почерному завидуют, а Кожухов, когда хочет меня наказать, грозится отобрать связного. Но Лёша никогда ни к кому не уйдёт: во-первых, он обожает Деда, к которому бегает советоваться по интимным вопросам, во-вторых, давно и тайно влюблён в Ольгу, а в-третьих, так же привязан ко мне, как я к нему. Лёша – мой талисман, я уверен, что с его уходом потерял бы силу и захирел.

Во всем этом, конечно, много шутки, но за семь с лишним лет мы с Лёшей прошли через многое, понимаем друг друга без лишних слов и беспредельно друг другу верим.

Ремонт, будь он проклят! Потом начальство разберётся, кто в чем виноват, каждый получит по заслугам, но сейчас горят козлы, груда подготовленной к замене облицовки из пластика, лестничные перила…

В коридорах пятого этажа наверняка уже работают – газодымозащитники должны были пройти туда через окна… Уже работают, подтверждает Рагозин, с которым я держу связь по переносной радиостанции. Прежде чем пройти наверх, нам нужно протушить всю эту дрянь, это в первую очередь, иначе проскочишь – обратно не выбраться.

Магистральная линия протянута, рукава полны, за пару минут сбили пламя из трех стволов и сквозь дым прорвались на шестой. Быстро зачернили потолок и стены, луч мощного группового фонаря – на лифт.

– Лёша, мигом!

Погорельцы, запомните и не забывайте, лифт – худшая из всех ловушек! В пожар управление лифтами быстро выходит из строя, а бывает и так, что кнопки вызова лифта самопроизвольно срабатывают именно на горящих этажах и дверцы распахиваются – выходите, пожалуйста, в самый огонь. Были такие случаи, были! Да и сами кабины с их облицовкой из красивого пластика отлично горят, превращаясь в ядовитый дым. Поэтому при виде лифта на пожаре у нас срабатывает рефлекс – немедленно проверить!

Несколькими ударами лёгкого лома Лёша разнёс полированные дверцы – нет лифта. Я подобрал и бросил вниз какую-то железяку – по стуку можно определить, есть ли внизу лифт, или его там нет.

У нас с Лёшей – переносные радиостанции «Днепр». «Днепр» включён, непрерывно работает на приём, и я в курсе всех боевых действий.

– Второй, я Седьмой, Второй, я Седьмой, потушил лифтовой холл на шестом этаже справа, начинаю проходить коридор, прошу срочно дополнительно два ствола Б, звено газодымозащитников…

– Седьмой, я Второй, вас понял, высылаю…

– Второй, я Четвёртый, выхожу слева на шестой этаж, слева! Не хватает рукавов, нужны ствольщики с рукавами, два ствольщика…

– Одиннадцатый, я Пятый, куда ты делся, где ты?

– Первый, я Пятый, мы с Восьмым пробиваемся в радиорубку, пришли звено газодымозащитников!

– Первый, я Второй, по центральной лестнице на шестой этаж идёт Десятый с двумя отделениями, как слышишь меня, приём!

Я отвечаю Рагозину, что начинаю пробиваться на седьмой этаж, приказываю помочь Четвёртому и Пятому… Я знаю, что Дима и без моего приказа все сделает, я в нем уверен, Дима головы не потеряет, но пока что я ещё РТП и должен быть в курсе динамики развития и тушения пожара на всех участках. А на душе чуть спокойнее: наши лучшие тушилы, Чепурин и Головин, уже работают, силы прибывают непрерывно.

На лестничных маршах к седьмому этажу – снова козлы, обломки досок… Сунулись – температура адова…

– Поливайте нас, не жалейте!

Облитые с ног до головы, рванулись через пекло на седьмой. Пока ребята снизу тушили марши, мы с Лёшей влетели наверх, в лифтовой холл. Удача, да какая – не горит! Ремонтники, на сей раз спасибо им, земной поклон успели отодрать с пола плитку и со стен облицовку. Ко всем чертям полированные дверцы – вот он, лифт, а в нем трое плюс дым; все трое, двое мужчин и женщина, без сознания, вытащили, Лёша подхватил под мышки двоих, я женщину на плечи – и бегом вниз, а пламя по маршам ещё не полностью сбито, и только одна мысль сверлит мозг: не споткнуться! Нет, не споткнулись, пронесли на пятый, на четвёртый, а там врачи…

Сообщение от Димы: я больше не РТП, руководство принял на себя полковник Кожухов. Нужна срочная информация о положении на восьмом этаже, майор Баулин туда не пошёл, Кожухов послал его на левое крыло седьмого, где опасная обстановка. Моя задача – разведка восьмого, и немедленно! Идти придётся вдвоём, моё звено газодымозащитников Кожухов отдал Чепурину.

Идти в разведку вдвоём запрещено уставом, в разведке очень нужен третий. Однако, как советовал, кажется, Пётр I, не держись за устав, как слепой за плетень, – в исключительных случаях нужно действовать по обстановке. Хуже было то, что мы остались без воды, рукавные линии, которыми мы пользовались, остались в коридоре на седьмом. Надежда на внутренний водопровод, его во Дворце я сам не раз проверял, знал, что он добротный, с запасом рукавов, но вот в каком они состоянии сию минуту?

Порядок! В лифтовом холле на седьмом Лёша достал из пожарного шкафа и размотал двадцатиметровый рукав – вот мы и с оружием. Лёша протушил первые метры лестничного марша на восьмой этаж – и тут я допустил большую ошибку.

Азбучная истина: в горящем доме нельзя открывать двери на себя! Распахивая, встань в сторону – ведь неизвестно, что творится за этой дверью.

Элементарная истина – и я о ней забыл. Пусть в горячке, но намертво забыл, пренебрёг.

Эта дверь, сделанная из стеклянных блоков, обнажилась как раз посредине марша – неизвестного назначения дверь, обычно таких на главных лестницах не бывает. А вдруг там помещение, а в нем люди? И я рванул дверь на себя – как полный профан, как ошалевший от первого своего пожара новичок.

Оттуда на меня выбросилось багрово-чёрное пламя, обожгло лицо. Лёша рывком вытащил меня наверх, а пламя из двери клубами выскочило на уже протушенный марш и заплясало вниз, словно обрадовавшись, что его освободили из темницы.

Мы оказались в огненном кольце – снизу и сверху все горело.

Потом мы узнали, что в каморке за дверью костюмеры народного театра хранили старое, никому не нужное барахло, под которым какой-то осел спрятал две канистры с бензином. Всей этой гадости, чтоб взорваться и вспыхнуть, только и нужен был свежий воздух, кислород, который я впустил.

Пришлось, как тиграм в цирке, прыгать через огонь вниз, прикрывая смоченными крагами лица. В конце концов пламя мы сбили, но на этой дурацкой истории потеряли несколько драгоценных минут.

Теперь о том, о чем не расскажут другие.

На восьмом этаже мы застряли надолго. Дело в том, что из лифтового холла ремонтники сделали склад – здесь повсюду стояли бидоны с краской, валялись рулоны обоев, стопки полистироловой плитки и прочее, и все это горело, и горело хорошо!

С одним стволом «первой помощи» (так мы обычно называем ствол Б, в отличие от мощного ствола А, который держат двое, ствольщик и подствольщик) мы провозились бы здесь с полчаса. Но не успел я запросить у Рагозина подкрепления, как он сам проинформировал меня о чрезвычайной обстановке: лифтовой холл отставить, пробиваться по левому коридору и заняться спасанием людей, их там много, автолестннца не успевает снимать.

Коридор проходили тяжело, отвоёвывали метр за метром и взламывали закрытые двери. Сначала шли помещения областного издательства – к счастью, пустые, редакторы успели разойтись по домам, а тушить шкафы с рукописями времени у нас не было; дальше по коридору где-то были двери литературного объединения и лектория, куда собирались по вечерам; именно там могли быть люди, о которых информировал Дима.

Но туда мы попали не сразу, ибо натолкнулись по дороге на роскошную двустворчатую дверь, которую я сразу узнал: во время одной проверки заходил сюда и ругался с директором издательства Микулиным, который забыл выключить кофеварку и устроил загорание, правда, пустяковое. Дверь закрыта, постучал

– молчание. Лёша её ломиком, вбежали – Микулин высунулся в окно и кричит. Что было дальше, вы знаете, пришлось выводить Микулина из стрессового состояния не совсем корректным образом, но зато эффективно. А вот подробность из сегодняшнего дня. Недавно мы с Микулиным встретились на родительском собрании, вместе с Бубликом учится его внук. Разговорились, стали вспоминать, и он горестно поведал, что тогда, во время пожара, у него сгорела рукопись повести. «Мастера и Маргариту» я знаю наизусть и тут же процитировал: «Простите, не поверю, – сказал Воланд, – этого не может быть. Рукописи не горят», но Микулин со вздохом заверил, что с его рукописью чуда не произошло. Я его утешил том, что история уже знает подобный прискорбный случай, когда в пожаре погибла Александрийская библиотека с древними рукописями, а ближе к нашему времени – рукопись «Слова о полку Игореве». По кислой улыбке Микулина я догадался, что эти сравнения мало его утешили.

Но тогда, оказавшись в безопасности и придя в себя, Микулин дал нам бесценную информацию: когда он побежал из лектория к себе в кабинет звонить по 01, там оставалось примерно человек двадцать. Значит, они и сейчас в лектории, это метрах в двадцати по коридору от его кабинета, на противоположной стороне – окна во двор.

Да, чтобы не забыть, такая деталь: сбивали огонь – наступала полная темнота, и из-за дыма, и электроэнергия была вырублена. Даже групповой фонарь – и тот на какой-нибудь метр давал подобие видимости. Практически полная темнота.

Как мы дошли до лектория, помню плохо; впрочем, главная круговерть, которая ошеломляла в коридорах многих, уже закончилась, все, что могло гореть, догорало, полыхало лишь в отдельных комнатах, двери в которые были открыты. Массивную дубовую дверь в лекторий я тоже быстро узнал, вернее, нащупал по затейливой резьбе, сделанной ребятами из студии народного творчества. В нижней части двери багровел прогар, который Лёша хорошенько зачернил: образуется дыра – весь дым из коридора пойдёт. Дверь взламывать не пришлось – открыли на стук.

Все дальнейшее – а мы находились в лектории около семи минут, помню отчётливо. Прежде всего о самом помещении: заставленный рядами стульев зал площадью около сотни квадратных метров, четыре больших окна, выбитых, конечно; через оконные проёмы свищет ветер со снегом, а в стенной перегородке справа – сплошные прогары, вот-вот ворвётся пламя с дымом. Словом, на редкость опасная ситуация, а людей в самом деле человек двадцать, и эти люди с криками нас окружают.

Я к окну: пятидесятиметровка работает далеко, других автолестниц не вижу. Мгновенно решаю: будем спускать людей по спасательным верёвкам. Их у нас две штуки: Лёша – человек запасливый, чего он только не припрятал в багажнике «Волги». Длина верёвки двадцать пять метров, часть её уйдёт на «кресло», значит, оставшейся длины хватит до третьего этажа. Следовательно, там должны быть пожарные, которые примут людей с верёвок и поведут вниз. Соединяюсь с Рагозиным по штабному каналу связи, получаю его заверения, что все будет немедленно сделано, и неузнаваемым даже для самого себя голосом ору: «Мол-чать! Слушать мою команду!»

И объясняю, коротко и чётко, что собираюсь делать.

Поразительная вещь: как по-разному ведут себя люди перед лицом смертельной опасности! Казалось бы, всем одинаково жить хочется, особенно в пожар – уж очень это больно и страшно – умереть от огня, от одной этой чудовищной мысли люди на глазах седеют, а ведут себя по-разному!

Я много раз наблюдал эту картину – и никакой закономерности не нашёл. Иногда лучше ведут себя женщины, иногда мужчины. Точно знаю одно: труднее всего во время спасательных работ с теми, с кем обычно трудно в обыденной жизни – с закоренелыми эгоистами, с людьми, которые ради собственной выгоды и спокойствие не пошевельнут пальцем, чтобы облегчить чужую беду. Мы уже давно усвоили: плохого человека спасать очень трудно, он, если взять доступный пример кораблекрушения, вырвет спасательный круг из рук ребёнка. Нам с Лёшей пришлось тушить квартиру, в которой среди подвыпившей компании находился известный в городе хулиган, уже дважды побывавший в местах не столь отдалённых; так эта сволочь так ревела от ужаса и рвалась на ещё не поданную лестницу, что Лёше пришлось его слегка успокоить…

Не стану утверждать, что это закономерность, но лучше других ведут себя молодые девушки и парни, причём не разбитные, которым море по колено, а наоборот тихие и скромные. Не знаю, чем объяснить такой парадокс: может, у людей скромных, не выставляющих напоказ свою личность, выше чувство гордости, самоуважения?

И ещё одно наблюдение: свойственная женщине от природы стыдливость пересиливает страх! Когда Лёша спускал на «кресле» одну среднего возраста даму, та, несмотря на полуобморочное состояние, нашла в себе силы снять кофту и прикрыть обнажившиеся ноги. Из этого правила бывают исключения: все-таки современная женщина не так чопорна, как в своё время её мать или бабушка, современная раскованнее, она привыкла к коротким юбкам. Впрочем, в стрессовом состоянии, а пожар для нас всегда стресс, в мозгу не остаётся места для посторонних мыслей. Нам иногда и голых приходится выносить, и чувствуешь при этом не покорно обвисшее женское тело, а просто тяжесть.

На меня будто обрушилась лавина:

– Вы с ума сошли, мы не обезьяны!

– Пусть нам немедленно подадут лестницу!

– Товарищ пожарный, а через коридор нельзя? Я очень боюсь высоты!

– Вы обязаны обеспечить нашу безопасность!

Будь у меня время, я мог бы объяснить, что лестницу к их окнам подать уже не успеют, а в коридоре такой дым, что им и пяти шагов не пройти, что обеспечить их безопасность здесь, и этом зале, мы можем не больше, чем если бы они находились у кратера действующего вулкана. Но на объяснения у меня не было ни секунды. Задавая себе вопрос: «Быть или не быть?» – Гамлет мог раздумывать сколько угодно. У нас все было проще: мы с Лёшей точно знали, что с каждым мгновением шансы «быть» стремительно идут к нулю. В подобной ситуации у пожарных действует одно железное правило: никакой полемики, любыми средствами обуздать паникёров. Любыми! Если человек идёт ко дну, его позволительно схватить за волосы; если в пожар человек мешает себя спасти, его можно отхлестать по щекам или грубо обругать. В таких случаях нужна жестокая встряска, без неё никак не обойтись.

– Молчать! – во всю силу лёгких гаркнул я и встряхнул первого попавшего под руку. – Хотите жить – будете слушаться только меня! Девушка, вы первая, Лёша – приступай!

В этот момент часть стенной перегородки треснула и в зал с гулом повалил дым, именно с гулом – окна открыты настежь, тяга отличная! Тут-то и началась паника: исторические крики, разинутые рты, выпученные глаза, кашель, рвота…

– Всем лечь на пол, легче будет дышать! Женщин – вперёд!

Работали мы из двух окон. Технология здесь простая: закрепляешь верёвку за батарею отопления, вяжешь двойную петлю – «кресло» и «сажаешь» в него спасаемого, закрепляешь на карабине и травишь вниз, упираясь прямой ногой в подоконник. Простая – это на учениях, когда спускаешь хорошо обученного пожарного, а не дрожащую от страха и цепляющуюся за тебя, за раму, за подоконник женщину. Головой она понимает, что её спасают, но мысль о том, что сейчас она повиснет над бездной, настолько ужасает, что парализует мозг, побужда-, ет всеми силами сопротивляться. И вот уговариваешь бедняжку встать на подоконник, кричишь на неё, бьёшь по рукам, а время-то бежит, мчится! И ещё плохо то, что спускаешь, а не видишь, где она, на уровне какого этажа… Наконец, чувствуешь, что её подхватили, быстро выбираешь верёвку наверх – и все начинается сначала, уговариваешь следующую, кричишь… Хорошо ещё, что краги мокрые, от такой спасательной работы кожа на руках могла бы в лохмотья превратиться.

И тут, когда последнюю женщину спустили, треснувшая перегородка в одном месте прогорела и в дыру рванулось пламя. Оно ловко, как осьминог щупальцами, охватило книжные полки, перекинулось на стулья и стало быстро приближаться к нам. Спасибо Диме, он сработал ещё лучше, чем обещал: людей пожарные принимали с подоконника не третьего, а пятого этажа.

Последними спустились мы сами – вернуться в коридор возможности не было, зал горел вовсю, огонь уже хватал за пятки.

А дальше началось самое плохое. Я выбежал на улицу, к штабному столу и доложил Кожухову обстановку. Кожухов подозвал медсестру и велел смазать мне обожжённое лицо.

И тут я увидел Димины глаза. Он, раздираемый на части телефонными звонками, вопросами разного начальстна, рапортами прибывающих офицеров, вдруг развёл руками, словно отбрасывая всех от себя, и шагнул ко мне. Глаза у него были какие-то незнакомые, я не берусь описать их выражения.

– Вася, – сказал он, – мы делаем все, что можем… Бублик и Ольга на десятом, в киностудии.

СТАРЫЙ ПОЖАРНЫЙ

Как только Ольга приступила к экзекуции, явилась вся компания – насладиться моими воплями. В первые минуты жгучка жжёт огнём, и Дед, чтобы смягчить мои муки, направил на пылающее место струю от вентилятора – новый взрыв веселья.

От дальнейших издевательств меня спасло только то, что Диме не терпелось доложить важную новость: Лёша потерпел крупную неудачу. Под Новый год он влюбился и смазливую девчонку-парикмахершу, с неделю каждый день бегал к ней стричься-бриться, потом, осмелев, пригласил и кино и наутро явился на службу пьяный от счастья; и кто знает, чем закончился бы этот бурный роман, если бы в порыве откровенности Лёша не проболтался, что работает пожарным.

Повторив для непосвещенной Ольги эту историю, Дима сложил губы трубочкой и проворковал: «Ах, пожарным? В моё кресло больше не садись – наголо остригу!»

– Не так все было, – запротестовал Лёша, – насчёт остричь Надя даже не заикалась, это Дмитрия Сергеича художественная самодеятельность!

– Не принимай близко к сердцу, Лёша, – посочувствовала Ольга. – Может, оно и лучше, что сразу.

– А я и не принимаю! – пробурчал Лёша. – И не так уж она мне нравилась, подумаешь, звезда экрана!

– Бывает, – философски заметил Дед. – Молодая девка – она дура, ей не сам человек нужен, а фикция, обложка. Не горюй, Леха, на твой век ихней сестры хватит, ты только со своим рылом за смазливой не гонись, смазливые – они сороки, на блестящее клюют.

– Словечко-то какое – рыло, – поморщилась Ольга.

– Ну морда, – пошёл на компромисс Дед. – Вообще-то можно сказать – лицо, да только нос у Лехи нашлёпкой и пасть уж очень велика, телевизор влезет.

– У тебя лучше, – проворчал Лота.

– И у меня такая же, – охотно согласился Дед. – Ничего, Леха, морда бородой зарастёт, зато всего остального бог тебе отвалил на двоих. На центнер тянешь?

– Сто четыре кило, – расплылся Лёша. – Утром, до завтрака.

– И кто тебя за язык тянул? – упрекнул Слава. – Сказал бы, что яблоки доводишь до потребителя в «Овощах – фруктах» или, ещё лучше, принимаешь макулатуру в обмен на абонементы, никакая девка бы не устояла. Лично я для своей Наташи был адъютантом командующего военным округом и саморазоблачился только тогда, когда она родила мне Мишку. Дима, а кем ты был до свадьбы?

– Я не опускался до вранья, – высокомерно ответил Дима. Я прямо и честно сказал Лизе, что работаю ассистентом режиссёра.

– Вам хорошо смеяться… – уныло проговорил Лёша.

– Не слушай их, брехунов, – неодобрительно сказал Дед. – Говори правду, так, мол, и так, тушу пожары, а ежели тебе артиста надо или завмага

– топай к… Туда, одним словом, не при Леле будь сказано… А с другой стороны, в самом разе, чего в нашем брате хорошего? Когда, помню, лет тридцать назад тушили склады утильсырья – вы все тогда ещё под стол пешком ходили, а Лехи и и проекте не было, я так всякой гадостью пропитался, что Варя, светлая ей память, три дня домой не пускала, живи и отмывайся, говорит, в казарме, ребёнок, то есть Васька, тебя пугается и кашлем заходится. А тетерича от этого самого Васьки после пожара люди шарахаются, как от домового, который из печки вылез. Какие мы женихи? Трубочисты!

– Тебе бы, Дед, молодёжь в пожарное училище вербовать, – сазал я. – Высоты открываешь, перспективы.

– И не надо ничего скрывать! – поддержала Деда Ольга. – Каждый человек должен знать, на что идёт, и – за естественный отбор, в пожарной охране должны остаться достойные. А если человек стыдится своей профессии, пусть уходит, его можно только пожалеть, как… тяжелобольного.

– Вот это правильно! – пылко подхватил Лёша. – Я ей так прямо и сказал – дура!

– Остроумно, – похвалил Дед. – Она ещё к тебе прибежит, Леха, попомни мои слова, такие женихи, как ты, на улице не валяются – не окурки. А вообще-то жениться надо так, как этот прохвост Уленшпигель. Слышали? Как-то вечером, часов, помню, в одиннадцать, возвращались мы с пожара в караул, а нас по дороге диспетчер удачно перехватила и послала тушить квартиру. Минуты через две прибыли, видим дым из квартиры на третьем этаже. Включились в КИПы, выломали дверь, быстро нашли очаг – телевизор включённый горел: сколько ни пишут в газетах, чтоб не оставляли эту технику без присмотра, как горохом об стенку. А что такое сегодняшняя квартира? Синтетика, тряпки да книги, почти все выгорело. Дыму было много, разогнали его, ищем людей – кто-то ведь включал телевизор, туда заглянули, сюда – нет никого. А тут гул стих, воду перекрыли, слышим – вроде кто-то напевает. Уленшпигель дерг за дверь санузла – видит, девчонка с зажмуренными глазами под душем нежится, «по статистике девять ребят» мурлычет. А Уленшпигель, как всем известно, человек деликатный и воспитанный, иностранные языки знает. «Мерси, – говорит, – я вам случайно не помешал? С лёгким паром вас!» Девчонка, конечно, в визг – страшилище такое входит, в чёрной боевке,рыло в копоти – и бац-бац ему по этому самому рылу. Тут дым в ванную повалил, девчонка в новый визг, а Уленшпигель вежливо её облапил, вынес на лестницу и за халатиком сбегал, чтобы прикрылась. И что вы думаете? Оценила деликатное обращение, за битое рыло извинилась – словом, познакомились. Девка в слезы, без квартиры и барахла осталась, а Уленшпигель, который как раз комнату получил, великодушно предлагает: иди, говорит, ко мне домываться, а то чувствую, говорит, неловкость, что помешал, только губку с собой возьми, потому что я привык отдраиваться наждачной бумагой, а у тебя, успел, извиняюсь, заметить, кожный покров исключительно белый и нежный, как у гурии из «Тысячи и одной ночи».

– Это в книжке про Синдбада-морехода, – пояснил Бублик из своей комнаты. – Гурии – это волшебные красавицы, в купальниках.

Дед заахал, замахал на нас руками и побежал ругаться с внуком.

Из десяти тысяч профессий, которые имеются в подлунном мире, свою Дед полагал особо почётной. Ну, с некоторыми оговорками ещё и профессию врачей, но только тех, которые «в самом разе спасают, а не стукают по ногам молоточками и выписывают химическую отраву для организма».

– Как только человек рождается, – внушал он внуку, дремавшее сознание которого пробудилось после Большого Пожара, – его все время надобно от чего-то спасать, выручать из беды. Отсюда следует, что профессии спасателей являются по-первому необходимыми. Ты историю возьми: испокон веков, чтобы побыстрее и побольше убивать, люди готовы себе мозги вывихнуть и вагон денег истратить; убить, уничтожить не хитрость, а вот ты попробуй – спаси! Нас – пожарных, хирургов, морских и горных спасателей – раз, два и обчёлся, к нам только те идут, у кого сердце к людям расположено, кто усвоил, что больше всяких денег и наград человеку хочется пожить на белом свете. Но не все люди это ещё понимают. Возьми ту же самую историю: про тех, кто прославился спасанием, там и слова не найдёшь, а вот про тех, кто губил народ, как чума

– на каждой странице: Александр Македонский, Цезарь, Батый, Атилла, Наполеон. И самое, как говорится, глупое, что чем больше человек погубил народу, тем он считается более великим. Но к тому времени, когда ты вырастешь и пойдёшь в пожарное училище, люди разберутся, что к чему, и звание спасателя станет самым главным и почётным на земле.

Дед страстно любил философствовать на эту тему, свою концепцию он внушал ещё мне, как только я «изпод стола вышел»; сколько себя помню, в нашем доме никогда не бывало пистолетов, автоматов и прочих подобного рода игрушек, зато уже в три года я знал, что такое огнетушитель, а в четыре спускал своего Буратино с третьего этажа на спасательной верёвке. Соответственно были подобраны и книги. Библиотеку Дед, великий любитель почитать, собрал немалую – в основном после «выхлопа на пенсию». Главные сокровища хранились в отдельном шкафу, запиравшемся на ключ: специальная литература, стихи, газетные вырезки и книги, в которых так или иначе затрагивалась пожарная тема. В шкафу имелся «позорный ящик» с картотекой на известных поджигателей: на Герострата, на Александра Македонского, который ради каприза своей любовницы сжёг город, на императора Нерона за поджог Рима, на уважаемую Дедом, но совершившую непростительный поджог княгиню Ольгу, на татаро-монголов, графа Растопчина и даже, несмотря на мой энергичный протест, на Коровьева и Бегемота. Этот ящик Дед выкрасил в чёрный цвет, что символизировало чёрные деяния имевшихся в картотеке лиц.

Некоторые книги Дед занёс в список «хорошо написанных, но вредных», например, опять же вопреки моему протесту, «451ь по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. «Надо же такое придумать: пожарный – и он же поджигатель!» – возмущался Дед. Зато на почётном месте стояли поэтический сборник «Грани огня», да ещё вырезанная из «Иностранной литературы» и любовно переплетённая повесть Денниса Смита «Пожарная команда номер 82» – единственная, по мнению Деда, правдиво рассказывающая о городских пожарных, и одна из немногих, выдававшихся на руки под расписку с указанием даты возврата. «Пожарным шкафом» пользовался весь гарнизон, и нарушителей Дед наказывал, невзирая на лица: Кожухов, продержавший Смита на неделю дольше, на два месяца был лишён права пользоваться библиотекой.

Шкаф украшали изрядно помятая Дедова каска, сделанный Володей Никулькиным дружеский шарж: Дед в позе былинного героя тушит лафетным стволом окурок, и вырезанная из иностранной газеты фотография повиснув на шее ухмыляющегося Деда, его целует прехорошенькая и легкомысленно одетая негритянка.

История о том, как Дед попал в буржуазную газету стоит того, чтобы её рассказать. Лет десять назад у нас гастролировал знаменитый негритянский вокально-инструментальный ансамбль, и Дед со своим отделением оказался в наряде по охране театра. Исполнив наимоднейший шлягер и заслужив бурную овацию, солистка, чтобы выразить обуревавшие её чувства, неожиданно выдернула из-за кулис Деда и чмокнула его в щеку. Как им и положено, иностранные корреспонденты, сопровождавшие ансамбль, тут же преступно защёлкали затворами и зафиксировали моральное разложение Деда на плёнку. Надпись под фотографией (газету на имя Деда прислали в УПО): «Американская звезда объясняется в любви неотразимому русскому пожарному» – дала пищу острякам на целый год. Сверх ожидания мама очень смеялась и гордилась этим снимком: «Моего Васю теперь во всем мире знают!» И потребовала поместить фотографию на видном месте в заповедном шкафу.

«Вы, нынешние…» с иронией говаривал Дед.

В обшем, к «нынешним» он относился не так уж плохо, но явно давал понять, что сравнения с ветеранами мы нн выдерживаем. Во-первых, мы балованные – и техника у нас куда лучше, и денег нам больше платят, и звания офицерские дают; во-вторых, все мы – дохляки, чуть что бежим в поликлинику, а в отпуск норовим урвать путёвку на курорт; в-третьих, что вытекает из предыдущего, не любим и не умеем по-настоящему работать в условиях высокой температуры, а давим пожар силой, и посему настоящих тушил у нас можно пересчитать по пальцам.

– Надо, к примеру, потушить чердак пятиэтажки, – Дед заранее морщится,

– а нынешний хватает ствол и бегом на пятый этаж. Его спрашиваешь: «А где рукава?» – «Забыл!» И бегом за рукавами. Прибегает. «А где лом?» – «Внизу оставил!» И бегом за ломом. Смех один! Не пожарный, а клоун. Настоящий пожарный в огонь без оглядки не попрёт, он спокойно, без суетни, выйдет из машины, проверит снаряжение, наденет КИП, возьмёт два рукава, лом, топор, ствол – и топ-топ, топтоп, не торопясь, чтоб дыхание не сбить; а как войдёт в горящее помещение, не будет, как псих, дым водой разгонять, а принюхается, прислушается, щекой или рукой, как индикатором, определит, где очаг – и тогда начнёт воевать. А вы, сколько вас ни учишь, прёте, как носороги, не умом, а силой тушите, очаги находить не умеете. Ну, умеете, конечно, но плохо. А почему? А потому, что балованные, дохляки, с каждым прыщом ходите на физиотерапию, на курорты ездите…

И так далее. Из нынешних Дед признавал только Кожухова, Головина и Чепурина, которые, конечно, тоже были балованные, но все-таки прошли выучку у самого Савицкого, почитаемого Дедом безоговорочно.

– У пожарного, – учил Дед, – есть три главных врага: дым, огонь и начальство. (Мы считали – четыре: ещё и столовая в УПО, с её неизменным гороховым супом и жирной свининой.) Что касается дыма и огня, то кое-кто из вас кое-чего может, а вот с начальством обращаться умел только один Савицкий. Вы, когда власти на пожар приезжают, вертитесь вокруг них, как балерины, впечатление производите, доказывете, что очень умные и образованные, – и руководить тушением пожара некому; Савицкий же всегда находился не у штабного стола с его телефонами, а поодаль, чуть в дыму; приезжает начальство: «Где полковник?», а им: «Пожалуйста, пройдите, только, будьте любезны, поосторожнее, тут ножку вывихнуть можно и пальтишко испачкать». Иное начальство так и остаётся возле штабного стола, полагая, что от одного его вида пожар потухнет, а другое принципиально идёт за информацией к полковнику; а он берет под ручку, тянет поближе к дыму, информирует: «Это все чушь, пустяки, ничего особенного» – и переводит разговор на футбол. Послушает начальство про «Динамо», нанюхается дыму, накашляется всласть и радорадешенько подальше отойти. А Савицкий вдогонку: «А какой красавец гол был в самую девятку, видели?» – «Видел, видел, потом!» И начальство никому не мешало. А если очень упорный попадался, Савицкий, скажем, на пятый этаж водил – для удовлетворения любознательности… С юмором был человек! Помните, Гулин мансарду разнёс? Вылетел бы с боевой работы как из пушки, не будь у Савицкого чувства юмора. Дело было так. Уленшпигель зимой нашёл в подъезде щенка, принёс его в караул и уговорил Гулина поставить на довольствие. Дворняга выросла, Уленшпигель назвал её Полундрой и обучил всяким фокусам. И вот приезжает Савицкий на разбор тушения дачи, из глаз молнии, выстроил нас и только рот раскрыл, Полундра – «гав-гав-гав!». Это Уленшпигель моргнул, без команды Полундра никогда на построении не лаяла. Савицкий; «Пошла вон!», снова рот раскрыл, а Полундра – «гав-гав-гав!». И так до тех пор, пока полковник не сдался: махнул рукой, посмеялся вместе со всеми, погрозил Гулину пальцем и уехал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю