Текст книги "Большой пожар"

Автор книги: Владимир Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

С верхних этажей вниз то и дело летели стекла – тяжёлые, иной раз вместе с рамами, попадёт в человека – разрубит, как мечом. Одним таким стеклом врезало по трехколенке, с которой перебирался на штурмовку Лавров: к счастью, он успел зацепиться за подоконник, Другой осколок весом с добрый пуд рубанул по кабине автолестницы, третьим выбило из рук солдата и покорёжило пеногенератор. Летели вниз и другие предметы: так, с восьмого этажа музыканты из ансамбля стали выбрасывать инструменты, а в одном шаге от Славы Нилина в асфальт врезался здоровенный контрабас, а с высотки, где на нескольких этажах были гостиничные номера, выбрасывали чемоданы, портфели, шубы…

И все пространство вокруг Дворца было усеяно битым стеклом, вещами… Словом, опасности подстерегали пожарных не только внутри Дворца, но и снаружи. Лично мне к тому же сильно мешало работать то обстоятельство, что каждую обнаружеиную ценность бойцы приносили в штаб и клали на стол. Так у нас положено; любую ценность обязательно подбери и доставь м штаб.

На этом моменте я хочу остановиться. Из всех побасёнок, что распространяют о нас обыватели, особенно болезненно мы воспринимаем одну: будто у погорельцев пропадают ценные вещи. Клеймо, и какое! Да будет вам известно, что никогда пожарный не польстится ни на какое барахло. Нет для пожарного худшего оскорбления, чем обывательские обвинения в мародёрстве. У нас даже чувство юмора исчезает, когда слышим об этом, выть на луну хочется. Дед за свою долгую пожарную службу знал только одного, который положил и карман магнитофонную кассету и то ли забыл, то ли намеренно не отдал. Год разговоров было, выгнали парня из пожарной охраны с «волчьим билетом».

Так разговор о ценностях я затеял потому, что во время Большого Пожара с полчаса был миллионером. Ну, может, и не миллионером, но такого количества денег ни я, ни кто другой из наших ребят в натуре не видывали.

Первую кучу денег приволок и шмякнул мне на стол боец из отделения Деда

– из кассы, где человек пятьсот зарплату должны были получить, да не успели, деньги поздно доставили; Никулькин из буфета пачку принёс, потом несли из кассы кинотеатра, откуда кассирша сбежала, из разбитых чемоданов и сумок, из шуб и пальто – не считал, но думаю, тысяч пятьдесят, а то и больше на столе было. Грузиков не хватало на пачки класть – чтоб но сдуло, да и работать купюры мешали, мой пластик с планом закрывали. Поэтому я вынужден был попросить, чтобы милиция эти пачки её штабного стола убрала.[7]7
  Добавление Нилина: «Дима все отпихивал пачки, чтобы на свои каракули смотреть, чертыхался, а потом не выдержал и проорал заместителю генерала Ермакова: „Товарищ полковник, прикажите забрать со стола этот мусор!“»


[Закрыть]

О том, что Ольга с Бубликом находятся в киностудии, мне по телефону сообщила Нина Ивановна.

Я поднял голову – и тут же их увидел, Ольгу с Бубликом на руках.

К этому времени на пятом и шестом этажах пожар был локализован. По всем трём внутренним лестницам на верхние этажи пробивались подразделения самых лучших наших тушил – Головина, Чепурина, Баулина, Говорухина и других, с фасада людей снимали по трём тридцатиметровкам, со двора работали две тридцатиметровки и одна пятидесятиметровка, это не считая трехколенок и штурмовок; наиболее серьёзная обстановка сложилась на восьмом, девятом и десятом этажах (до высотки дело ещё не дошло), особенно с правой стороны, где находились хореография, народный театр и киностудия: здесь из большинства окон полыхало, поэтому с автолестниц работать было практически невозможно.

Но если в коридоры восьмого и девятого ребята уже пробились и вовсю их тушили, если в левое крыло десятого, в выставочный зал пробился Дед, то с правым крылом дело обстояло куда хуже: сотни горящих коробок с кинолентами создали здесь такую высокую температуру, что больше трех-четырех секунд ствольщики не выдерживали.

Невозможно было в киностудию пробиться и со двора – по тем же причинам, что и с фасада.

Десятый этаж на те минуты стал для нас главным: и потому, что здесь находилось много людей, и потому что именно через него лежал единственный путь к высотной части.

Ещё об обстановке. К этому времени работать стало полегче: во-первых, генерал Ермаков создал вокруг Дворца мощное оцепление и никаких эевак не допускал; вовторых, десятки машин «скорой помощи» немедленно эвакуировали всех спасённых; и в-третьих, специально для начальства Кожухов создал «ложный штаб» с телефоном и прикрепил к начальству связного офицера.

Теперь нам ничего не мешало – кроме пожара.

В нескольких словах перечислю, что я видел одновременно. В окне десятого атажа то появлялась, то исчезала Ольга с Бубликом.

Слева от них, между восьмым и девятым, висел на шторе ассистент Ольгииого мужа Валерий. К нему уже почти долез по штурмовке Володя Ннкулькин.

На левом крыле Юра Кожухов уже забрался по штурмовке к окну диспетчерской и полез на подоконник. Через мииуту-другую ему суждено будет знать, что его Вета задохнулась в дыму.

В нескольких шагах от меня ступил иа землю с тридцатиметровки шахматный маэстро Капустин. Он бессмысленно улыбался, махал рукой – в вдруг рухнул в обморок.

Из доброго десятка неотложных проблем, которые надлежало немедленно решать, я сконцентрировался на Ольге с Бубликом. Сколько они продержатся, знать я не мог, но сознавал, что счёт идёт на минуты, а то и на секунды.

Чепурин, с которым Кожухов связался по радио, чётко доложил: чтобы протушить фильмотеку, ему необходимы два ствола А. Пока мы с Кожуховым ломали головы, где их взять, появились Вася и Лёша, подпалённые, прокопчённые, но удовлетворённые – с литобъединением они сработали иа пятёрку.

Я ввёл Васю в обстановку. Он отрешённо слушал, смотрел наверх и думал. А у меня не было времени ему сочувствовать, мне нужно было добыть стволы и пеногенераторы.

Вася перекинулся несколькими словами с Лёшей и подошёл к Кожухову. Полковник начал было проявлять заботу – у Васи были обожжены веки и брови, но он отмахнулся. Весь разговор шёл при мне.

– Товарищ полковник, разрешите со связным пробиться в киностудию.

– Каким образом?

– Через крышу технического этажа.

– Хорошо продумал?

Полковник разговаривал с Васей и смотрел на сына, который появился в окне, прокричал что-то ребятам и стал спускать на спасательной верёвке тело Веты.

– Так точно, товарищ полковник…

– Хорошо, – Кожухов оторвал взгляд от окна. – Не забыли перезарядить КИПы?.. Если пробьёшься, доложишь, как по крыше подобраться к высотной части.

Вася с Лёшей побежали к центральному входу.

– По крыше… – как бы про себя пробормотал Кожухов. – По крыше… Дима, а если попробовать с крыши кинотеатра?

Я даже сначала не понял, что это ко мне – полковник никогда не называл меня по имени. И уж совсем не догадывался, какая замечательно дерзкая, воистину гениальиая идея пришла в его голову. Я думал о Васе и Лёше.

Как потом рассказал Лёша, в лифтовом холле десятого Чепурин хорошенько полил их водой, и они по винтовой лестнице прорвались на крышу. Но спуститься с технического этажа на десятый оказалось невозможным – помните решётчатую металлическую дверь, преградившую дорогу Ольге? Даже Лёша с его богатырской силой не смог ту дверь сломать – лом, пожарный лёгкий, для такой работы не годился, нужен был лом тяжёлый.

Вася заметался по крыше и надумал такую штуку: обвязался спасательной верёвкой, велел Лёше держать покрепче, лёг, заглянул вниз и стал звать Ольгу. Ольга говорила, что ушам своим не поверила – думала, галлюцинация, уж очень тогда ей было плохо. Но высунулась, откликнулась на авось: «Мы здесь, Вася, мы здесь!» Они оказались примерно в шести метрах книзу и чуть правее. С этого момента я все видел сам. Достигнув уровня окна, Вася вцепился в подоконник, прыгнул в комнату – а оттуда дым уже столбам валил, и через полминуты Лёша поднимал Ольгу с Бубликом наверх. Потом снова спуотил верёвку и поднял Васю.

На эту сцену многие смотрели оцепенев. Вася ещё дважды спускался, кого-то обвязывал, и Лёша поднимал. А потом Чепурин протушил фильмотеку и спасал людей обычным путём.

Вот такая история. Дальше была крыша с её морозом и ветром, затем минут через пятнадцать Ольгу, Бублика и двоих других удалось переправить по внутренней лестнице и оттуда в больницу, а Вася с Лёшей по той же крыше технического этажа побежали на разведку к высотной части.

Странная вещь! Когда Лёша поднял Ольгу с Бубликом на крышу, я машинально взглянул на часы: было 19.34; значит, все, что я пока вам рассказывал, происходило примерно в течение одного часа.

А ведь я рассказал лишь малую часть того, что видел.

Потом мы подсчитали, что за первый час Большого Пожара было выведено, вынесено и спасено по лестницам более трехсот человек, а предстояло спасти ещё столько же. Это очень много, о таком я ещё ни разу не слышал и не читал: когда горели небоскрёбы в Сан-Паулу, Лас-Вегасе, Сеуле и Токио, спасённых, помнится, было гораздо меньше.

Итак, я видел лишь то, что происходило снаружи; о том, что творилось внутри, мне становилось известным по радиопереговорам и донесениям связных. Находясь в безопасности, я превратился в наблюдающую, слышащую, принимающую и передающую приказы машину.

НШ – это глаза, уши и рупор руководителя тушения пожара.

Если бы у меня было время и спокойствие духа, я бы любовался действиями своего РТП и аплодировал ему, как любимому артисту.

Говорят, Савицкий был великим тушилой, но в деле я его увидеть не успел. Он руководил пожарными и техникой, как классный дирижёр оркестром, он слышал каждую фальшивую ноту. Во время пожара Савицкий никогда не повышал голоса – от него на людей нисходило спокойствие и уверенность. В огонь он шёл только тогда, когда это было сверхнужно – так полководец подхватывает знамя и идёт вперёд, чтобы поднять боевой дух войск.

А Кожухова я много раз видел в деле.

Я читал, что самой высокой наградой для римского полководца был венок, который после победы ему вручали легионеры. Звание тушилы – это тоже наш венок, это награда, которую пожарные дают своему начальнику. Ни в каком личном деле она не фигурирует, она – признание подчинённых, и любой пожарный офицер самого высокого ранга мечтает её получить, как любой шахматный мастер мечтает стать гроссмейстером.

По большому счёту, таких тушил у яас выло двое, «Кожухов и Чепурии – любимые ученики Савицкого.

Сейчас речь о Кожухове. Вёл он себя по-иному: и голос повышал, и мог накричать, но при всем этом цепко держал в своих руках боевые участки, от важнейших до второстепенных. Наметив направление главного удара, он бросал подразделения и технику туда, где они были особенно нужны, интуиция прирождённого тушилы подсказывала ему, куда следует перебросить силы, откуда с наибольшим эффектом могут работать автолестницы, лафетные стволы и пеногевераторы. Его приказы иной раз были мне непонятны настолько, что я осмеливался переспрашивать: ну как можно забирать силы с левого крыла, где пожар ещё не локализован, и бросать их в центр? Почему он вдруг приказывает отозвать с восьмого этажа одного из лучших наших газодымозащитников лейтенанта Клевцова и дать ему передохнуть в резерве? Зачем он вдруг велит немедленно собрать в одном месте два десятка штурмовых лестниц?

Кожухов просто видел не на ход вперёд, а на десять – как тот самый гроссмейстер. За каких-нибудь полчаса в тушении Большого Пожара возникла система: я теперь ясно видел, что доселе разрозненные действия боевых участков подчинены одной железной воле.

И хотя Кожухов вскоре ушёл на крышу кинотеатра, чтобы осуществить свою вошедшую в учебники операцию, налаженная им система продолжала действовать. Впрочем, он вызвал с десятого этажа и поставил вместо себя своё «второе я» – «человека в тельняшке», как после Большого Пожара мы прозвали подполковника Чепурина.

Конечно, многие подробности я забыл, но мы с Ольгой решили, что буду вспоминать и добавлять по ходу дела. Хотя главные-то подробности, «фрагменты и детали», как говорит Ольга, снаружи не очень-то увидишь…

ФОНОГРАММА ПЕРЕГОВОРОВ
состоявшихся от 19.25 до 19.28 мин

А-ПО А. Пожарная? Д. Слушаю вас. А. Вот мы жильцы, на балконе, напротив нас Дворец горит целый час, а ваши пожарники ни черта не делают! Д. Гражданин… 19.25. А. Люди гибнут, а пожарники внизу стоят! Д. Внизу штаб, пожарные работают внутри. А. Руки в боки они работают! Мы в обком, мы в газету напишем! Мы…

А-ПО А. Алло, алло, пожарная часть? Д. Слушаю вас. А. Я, милая, дверь захлопнул, в квартиру не войти, шестой этаж. Может, пожарную лестницу пришлёте, а то дверь ломать жалко. Д. Обратитесь, пожалуйста, к слесарю.

А-ПО Д. Пожарная охрана. А. С вами говорит Козловская Елена Петровна, я заведующая читальным залом в Дворце искусств. Я уже говорила вашему начальству, но меня и слушать не хотят! Я знаю, что тушат, но нельзя же так, у меия на втором этаже в зале стеллажи с подшивками газет и журналами, а их сверху водой заливает. Предупреждаю, пожарная охрана будет нести суровую ответственность! Я ещё раз предупреждаю! Д. Спасибо, я сообщу.

А-ПО Д. Пожарная охрана. А. Доченька… Д. Успокойтесь, говорите, пожалуйста. А. Доченька… родненькая… сынок мой во Дворце, музыкант в ресторане… Гриша Косичкин.. Гриша… Д. Прошу вас, не волнуйтесь, вашего сына обязательно спасут, там все для этого делается. А. Доченька… Гриша… сынок… Д. Прошу вас, вое будет хорошо.

А-ПО Д. Пожарная охрана. 19.26. А. Девушка, я только что с крыши, я лично видел, верхние этажи во Дворце горят, несколько человек на простынях висят. Д. Товарищ, мы в курсе, принимаются все меры. А. Тушите скорей, а то народ все крыши облепил, очень волнуется. Тех, кто на простынях, спасите, скажите там. Д. Пожарные в курсе, спасибо.

А-ПО А. Пожарная? Д. Да, слушаю вас. А. Лоботрясы вы и бездельники! Нагнали уйму пожарных, а Дворец горит! 19.27. Д. Гражданин, что вам надо? А. Я из автомата, мы стоим, смотрим и возмущаемся! Оцепили милицией, машин нагнали… Спят они в своих машинах! Лестниц наставили, а по ним пожарники еле ползают! За что этим бездельникам деньги платят?

ФРАГМЕНТ ИЗ ОПИСАНИЯ ПОЖАРА

В 19.04 на объект прибыл начальник УПО полковник Кожухов, принявший руководство тушением пожара на себя.

Дополнительно к вызванным силам полковник Кожухов запросил все автомобили газодымозащитной службы (ГДЗС) и автолестницы из близлежащих районов области. В результате принятых мер к 19.30 на пожаре было сосредоточено 46 пожарных автомобилей: 8 автоцистерн, 18 автонасосов, 6 автолестниц, 6 автомобилей ГДЗС и 8 специальных автомобилей.

На тушение пожара было подано 48 стволов.

Три автолестницы работали со стороны фасада здания и три – со стороны двора.

Спасательные работы на пожаре проводились следующими способами; 1. С этажей здания людей выводили и выносили по нейтральной и торцевым внутренним лестницам.

Отыскание людей в помещениях затруднялось тем, что, спасаясь от дыма, миогие закрывали двери на ключ и задвижки, просили о помощи из окон и не слышали стука в дверь пожарных. Некоторые, несмотря на просьбы и требования пожарных, категорически отказывались выходить из помещений даже в сопровождении пожарных, ссылаясь на боязнь дыма. Пожарные отдавали им свои противогазы, а отдельных даже выводили силой.

Всего на 19.30 из сильно задымлённых и горящих помещений Дворца было спасено по имеющимся путям эвакуации 338 человек.

2. Для спасения людей с верхних этажей применялись автолестницы, которые неоднократно меняли свои боевые порядки в зависимости от складывающейся на пожаре обстановки.

Личный состав 1-й, 3-й, 7-й, 8-й и ряда других ВПЧ для подъёма в верхние этажи, недосягаемые для автолестниц, применял штурмовые лестницы и спасательные верёвки.

По автолестницам на 19.30 было спасено 83 человека. Следует отметить, что большинство спасённых спускалось по лестницам без страховки спасательными верёвками, только в сопровождении пожарных, и никто не сорвался.

При помощи спасательных верёвок на 19.30 было спасено 27 человек, причём четверо спасаемых были не спущены на верёвках вниэ, а наоборот, подняты наверх, на крышу.

3. Для спасения людей пожарными эффективно использовались ручные лестницы-штурмовки. Всего при их помощи на 19.30 быдо спасено 43 человека. Спасание людей с 7-го, 8-го и 9-го этажей производилось и комбинированным способом, с применением трехколенных и штурмовых лестниц, особенно эффективно – с козырька над главным входом в здание.

ТРАВМАТИЗМ – на 19.30. 1. Боец 6-й ВПЧ Соколов Г. А. при попытке забросить штурмовку с 7-го на 8-й этаж бил сбит оконным переплётом, вылетевшим в результате взрыва, упал на козырёк и был доставлен в госпиталь с тяжёлыми травмами (смертельный исход). 2. Боец 10-й ВПЧ Трошкин В. В.. лейтенант-начальник караула 5-й ВПЧ Кныш С. А.. старший сержант 12-й ВПЧ Ковригин О. Н.. заместитель командира 1-го отряда ст. лейтенант Луковников П. Г.. отдававшие спасаемым свои КИПы, госпитализированы с ожогом лёгких. 3. Водитель автолестницы 4-й ВПЧ ст. сержант Иванчук Т. Н. ранен в лицо крупным осколком стекла. Остался в строю. 4. Сержант Николаев В. Л. из 2-й ВПЧ при тушении музыкальной студии получил ожоговую травму 2-й степени. Госпитализирован. 5. Начальник караула 2-й ВПЧ лейтенант Гулин госпитализирован о ожогом сетчатки глаз.

ДАША МЕТЕЛЬСКАЯ (Рассказывает Ольга)

Только что я прочитала, проглотила книгу Татьяны Цявловской «Рисунки Пушкина», и мне неожиданно захотелось отвлечься от своего и так не очень связного повествования.

Сказать, что я люблю Пушкина, – у для меня такая же нелепость, как сказать, что я люблю дышать. В Ленинграде, когда училась, чуть не каждую неделю ездила на Чёрную Речку, бродила вокруг места дуэли и про себя ревела белугой. Лучше всех написала Марина Цветаева: «Нас тем выстрелом всех в живот ранили».

Так отвлечься мне захотелось потому, что я вдруг задумалась над словами «невольник чести». Многие думают, что это слова Лермонтова, но Цявловская напоминает, что он только процитировал самого Пушкина из «Кавказского пленника»: «Невольник чести беспощадной…».

Пророчество! Оба они были невольниками чести, и оба погибли в расцвете лет.

И я вспомнила урок литературы в школе, и яростные, со взаимными обвинениями и оскорблениями споры, разгоревшиеся после пылкого выступления одной девочки: «Для мировой культуры было бы замечательно, если бы Пушкин и Лермонтов не были такими рыцарями. Лучше б они закрыли глаза на оскорбление, остались живы и написали много новых книг!»

Больной вопрос русской литературы! А написал бы Достоевский «Братьев Карамазовых» и «Бесов», если бы не пережил ожидания смертной казни и последующей каторги? А написал бы Герцен «Былое и думы», не пройди он через арест и ссылку?

Мне почему-то кажется, что все было бы не лучше, а хуже.

И но только потому, что от судьбы по уйдёшь, и не потому, что великие писатели редко бывают благополучными людьми (на памяти – один Гёте, и все). Я уверена, что, не будь Пушкин и Лермонтов «невольниками чести беспощадной» и рыцарями без страха и упрёка, они, наверное, прожили бы много больше, но они не были бы Пушкиным и Лермонтовым! Осторожные и осмотрительные, готовые закрыть глаза на оскорбления, без бунтарского духа и вечно бушующего огня в их неистовых душах, они не написали бы того, что сделало их гениями, они отодвинули бы от себя не только смерть, но и бессмертие.

Нет уж, лучше пусть все будет, как было, пусть отчаянно храбрые, пусть неистовые, пусть – невольники чести! Спасибо вам, что вы были именно такими, что вы не закрывали глаза и до конца оставались самими собой.

Потерпите «женскую логику» ещё немножко, я ведь об этом не случайно, в голове у меня был и остаётся Большой Пожар.

От природы нам дан инстинкт самосохранения: бойся неизвестности, избегай опасности – и увеличишь свои шансы остаться в живых. Не стану никого осуждать: как в животном мире, так и в человеческом обществе одни особи трусливы, другие храбры, и раз это от природы, то ничего здесь поделать нельзя.

Но я предупреждала, что буду пристрастной.

Я – за невольников чести, за безумство храбрых!

Слово «честь» у нас стало каким-то затёртым, оно применяется кстати и некстати, понятие «честь мундира», бывшее когда-то однозначным, ныне часто звучит иронически, оно становится достоянием фельетонистов, а если и не иронически, то куда проще и безопаснее высокопарно призывать бороться за честь коллектива или фабричной марки, чем вступить и бой с хулиганами, издевающимися над женщиной.

Переберите в памяти тех, кто побуждал вас гордиться принадлежностью к роду человеческому, и попытайтесь найти среди них хоть одного, кто жил по принципу «лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь покойником». Не найдёте! Вы вспомните древнегреческого царя Леонида и Спартака, Джордано Бруно и Яна Гуса, Роберта Скотта и Георгия Седова, майора Гаврилова из Брестской крепости и обвязавшихся гранатами севастопольских краснофлотцев, бросавшихся под танки.

Для них всех, как для Пушкина и Лермонтова, личная честь была дороже жизни. Став на «пять минут трусом», каждый из них её бы продлил, но сердец бы они не зажгли.

Настоящий человек от труса отличается обострённым чувством чести – в этом моё убеждение. Будь человек семи пядей во лбу, занимай он любой пост, не помянут его добрым словом, если честь для него – пустой звук.

Честь – это никому не позволить плевать тебе в душу.

Честь – это не бросить товарища в беде, если даже ты сам при этом можешь погибнуть.

Честь – это делать добро не только и благоприятных обстоятельствах, но тогда, когда это опасно.

Честь – это чистая совесть, это не покривить душой, когда судьба твоя висит на волоске.

Знаете, что ответили в блокаду ленинградские пожарные, полумёртвые от голода, холода и усталости, когда их опросили, чего бы они хотели за свой беспримерный героизм? В один голос: «Рукава!» Не хлеба, не топлива, не хотя бы нескольких часов сна – рукава, которых так не хватало в блокаду, чтобы тушить пожары. Для меня этот ответ звучит с такой же эпической торжественностью, как «гвардия умирает, но не сдаётся!».

Это и есть настоящая честь мундира.

Я вообще всегда считаю, что полностью человек раскрывается только тогда, когда между жизнью и смертью нет отчётливо видимой границы. Вы можете энать его всю жизнь – и не познать его, можете видеть считанные минуты – и с огромной ясностью понять его сущность.

Большой Пожар сорвал маски.

* * *

Несмотря на своё громкое наименование, народный театр обычно так же отличается от профессионального, как самодеятельный танцевальный кружок от ансамбля Игоря Моисеева. Бывает, конечно, что над народным театром берет шефство крупный завод, и тогда вирастают такое самобытные коллективы, как Ташкентский, Воронежской или в Москве на «Трехгорке», но чаще народный театр

– это кучка энтузиастов самых разных специальностей, объединённых преданной любовью к сцене и предоставленных в основном самим себе. Зарплату, и весьма скромную, в таком театре получает лишь главный режиссёр, остальных сцена не кормит, а скорее разоряет, потому что и декорация, и костюмы, и всякий реквизит добываются и делаются самими актёрами: один притащит и сколотит доски, другой раздобудет дедовские дореволюционные сапоги и бабушкин салоп, третья купит отрез и сядет за швейную машинку, четвёртая… Подвижники! Весь день работают у станков и в учреждениях, а после работы через весь город едут в театр – на читки пьес, репетиции, спектакли. Люблю этих одержимых! Побольше бы таких бескорыстно преданных искусству, спорту!

Поначалу, когда Дворец построили, народному театру по недосмотру отвалили сразу два этажа – неслыханная щедрость! Но едва Новик и его подопечные, а их было человек двадцать пять, начали осваивать помещения, как начальство спохватилось, и народный театр с каждым месяцем стал терять свою площадь и сжиматься, как шагреневая кожа: десятки раэного рода учреждений города рванулись в престижный Дворец. Сначала один из двух репетиционных залов захватил парикмахерский салон «Несмеяна», потом три комнаты штурмом взяло пошивочное ателье, потом ещё часть этажа оторвала контора по кинофикации. В конце концов Новик сумел отстоять всего лишь репетиционный зал и комнату, где хранился реквизит, но по привычке эти этажи, восьмой и девятый, в обиходе так и называлась – народный театр. Его сценической площадкой стал небольшой и уютный зал на сто пятьдесят мест, и там по нескольку раз в месяц актёры демонстрировали своё искусство. Ярких звёзд среди них не было, но каждый хорошо помнил и хранил в душе, что именно из народных театров на всесоюзную сцену вышли такие таланты, как Лановой, Саввина, Шмыга… «А вдруг?» – мечтал каждый.

Кроме Новика, которого я уважала за одержимость в бескорыстие, я часто общалась я с красавицей Дашей Метельской, мастером из «Несмеяны», которая бредила театром и тратила на его нужды все свои заработки.

Поразительно забавное существо! Тогда ей было двадцать два года, но она и сегодня такая же: острая на язык, неизменно весёлая и необыкновенно румяная, ну просто кровь с молоком, откуда и прозвище – Клюква, многие даже не знали, что её зовут Дашей. Такой счастливой внешности при счастливом характере я у женщин не встречала, тысячу раз видела Дашу – тысячу раз улыбалась.

При всей своей влюблённости в театр актрисой Даша была посредственной и серьёзных драматических ролей не получала, но комедийные персонажи ей удавались.

И все же лучшую свою роль, далеко не комедийную, довелось Даше сыграть во время Большого Пожара.

Из мужчин, которые вечно вились вокруг неё, давая повод для тьмы сплетён, Даша заметно выделяла троих: Валерия Грушина, ассистента моего бывшего мужа, Костю Никишова, самого модного в городе закройщика ателье, и Борю Данилина, начинающего драматурга, которого нашёл в литобъединении и привёл в театр сам Новик. Однако выходить замуж Даша не торопилась.

Лучше других я знала Валерия, который часто бывал у нас дома. Он мне, в общем, нравился: мастер спорта по десятиборью, а победами не кичился; красив, пользуется успехом, но не дамский угодник; остроумен, но не насмешник. Честно говоря, пользуясь своей дружбой с Дашей, я сводничала, выставляя Валерия в выгодном свете. Да и смотрелась эта пара – все взгляды приковывала.

Костя Никишов – модельер, был настоящим мастером своего дела, с колоссальной дамской клиентурой, обеспечивающей ему блестящие заработки. Уважая Костю за высокое мастерство, я все же относилась к нему с прохладцей: слишком благополучен и избалован вниманием. Понимала, что и благополучие и внимание он заслужил своим талантом, но мужчины, лоснящиеся от постоянных удач, были мне не по душе, я уже давно научились критически смотреть и на своего Сергея, и на ему надобных баловней судьбы. Костя был совсем неглуп и

– важное преимущество перед соперниками! – свободен в расходах и щедр: ни Валерию, ни тем более школьному учителю Боре Костины заработки и не снились.

Хотя щуплый очкарик Борис на фоне Валерия и Кости казался гадким утёнком, такой знаток женских сердец, как Новик, полагал, что у его протеже есть шанс. Казалось бы, о каком шансе можно говорить, если Борис при виде Даши немеет и становится беззащитным? Можно, утверждал Новик, ибо, во-первых, беззащитность трогает женское сердце и побуждает покровительствовать, и, во-вторых, Боря фанатично предан театру, для которого и муках сочиняет свою вторую пьесу.

С этой пьесой у Бори были связаны большие надежды. В прошлом году Новик поставил его первую пьесу, которая принесла автору сплошные огорчения: мало того, что успеха она не имела, так в ней ещё не оказалось роли для Даши – непростительный для драматурга просчёт. Возмущённая Даша демонстративно третировала влюблённого, а когда несчастный взмолился: «Клянусь, Клюква, что в следующей пьесе…» – во всеуслышание его оборвала: «Для кого Клюква, а для тебя – Клюква Николаевна!» И только когда Борис, обмирая от страха, прочитал на труппе первый акт новой комедии, Даша милостиво разрешила вновь называть себя просто Клюквой – условно, предупредила она.

Во Дворце, где все друг друга знали, с весёлым оживлением следили за соперниками, каждый из которых посвоему завоёвывал Дашу: Валерий отображал её жизнь и деятельность на киноплёнке, Костя придумывал для неё модели и обшивал, а Боря сочинял пьесу, где Даше предназначалась главная женская роль. Остряки из фотостудии состряпали смешной фотомонтаж: Даша с ведром клюквы стояла у финиша и наблюдала за скачкой трех лошадей, иа морды которых были приклеены фото Валерия, Кости и Бори. Надпись вопрошала: «Кому достанется Клюква?»

Салон «Несмеяна», отвоевавший у Новика один из двух репетиционных залов, находился на девятом этаже, под киностудией. Если отвлечься от громкого и не очень удачного названия, то салон представлял собой большую комнату с пятью рабочими креслами вдоль стен, выгороженной кассой, столиком маникюрши да ещё каморкой уборщицы, занавешенной шторкой; для ожидающих очереди у дверей стояли несколько стульев; вешалки в салоне не было – раздевались внизу, в гардеробе.

Несмотря, однако, да весьма заурядное помещение, «Несмеяна» процветала благодаря своим мастерам, призёрам всевозможных конкурсов, и от клиенток не было отбоя.

В тот вечер судьба привела в «Несмеяну» и одну чрезвычайно важную даму, жену директора крупнейшего в городе универмага, которая каждую наделю причёсывалась у Даши. Когда-то рядовая продавщица, Клавдия Алексеевна, или просто Клавка, как её между собой называли девушки, превратилась в величественную матрону, с красивым холёным лицом и пустыми наглыми глазами выскочки. Чаевых она не давала ни копейки – расплачивалась телефонными звонками (сапожки, туфли и прочее женское счастье). Даша, со свойственным ей легкомыслием, с одной стороны, беззастенчиво пользовалась блатом и устраивала его подружкам, а с другой – чуть не в открытую презирала и высмеивала свою постоянную клиентку, напыщенную и глупую. Но – хозяйка дефицита! В каких только домах её не принимали – причём, вполне достойные с виду люди. Однажды, услышав от Даши, что я «все на свете знаю про Пушкина», Клавка и ко мне в музей заявилась – нахвататься верхушек и блеснуть в «светских гостиных»; с первых же слов я поняла, что о творчестве Пушкина она не имеет ни малейшего понятия, зато её крайне интересуют любовники его жены. Я очень люблю Наталью Николаевну, до нежности, и могу сгрубить, когда ко мне обращаются за подобного рода альковными сплетнями. Но сгрубить курице – не много чести, и я ей поведала по секрету, что наукой достоверно выявлен лишь один любовник Натальи Николаевны, государь-император Пётр III, которого за эту измену и свергла с престола ревнивая жеиа, будущая Екатерина II. Ссылаясь на источник, курица прокудахтала эту сенсацию по всему городу, стала всеобщим посмешищем и отныне при встречах со мной так отворачивала голову, что был слышен хруст шейных позвонков.