Текст книги "Большой пожар"

Автор книги: Владимир Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

ФОНОГРАММА ПЕРЕГОВОРОВ
состоявшихся с 18.37 до 18.50, до прекращения связи

А-ПО А. Это дежурная по этажу с 14-го, Парфёнова, у нас дышать нечем, задохнуться можно! Д. К вам уже поднимаются, не беспокойтесь. А. Дети у нас! Дети! И артисты из Москвы. Д. Ради бога, выводите их на лоджию, хорошо? К вам уже поднимаются. А. Миленькая, там дым везде, а ниже горит! Д. Пожалуйста, выводить всех, потерпите, вас выручают.

А-ПО А. Девушка, я с восьмого, из реставрационной… Коридор горит, дым в мастерскую… Д. Заткните все щели, чем можете, вас выручат. А. Но должен быть какой-то план эвакуации людей. Нервы нервами, ведём себя спокойно, но ведь что-то надо делать. Д. Выручат, товарищ, выручат. А. Ну а кому в последний раз звонить, когда уже сил не будет? Нечем дышать, снизу дым через окна идёт, через дверь, отовсюду. Ещё пять минут и крышка. Д. Держитесь, товарищ. 18.37.

А-ПО А. Я снова из буфета, с 7-го, алло, алло! Д. Слушаю вас. Л. У меня деньги, товару знаешь сколько? С меня шкуру спустят! Двери я законопатила, а вдруг прогорят? Д. Вас скоро выручат, не волнуйтесь. А. А может плюнуть на все, да на шторах спуститься, а, подружка? Ты тогда скажи, что Татьяна Прохорова тебе звонила, ладно?

А-ПО А. Какого черта вы не отвечаете? Я в горком буду жаловаться! Д. Что вам, товарищ? А. Двадцать минут звоню – занято! Дайте по срочному Минск.. Д. Звоните в междугородную. 18.38.

А-ПО А. Алло, пожарная! Помогите, все машины города присылайте сюда, горит весь Дворец, люди гибнут! Д. Какой этаж, товарищ? А. Восьмой, ансамбль народных инструментов! Горит весь Дворец, люди заживо сгорают, а вы в зеркало смотритесь, да? Д. Силы выехали, товарищ, уже работают большие силы. А. Пусть все, какие есть, выходят, потому что горит все… коридоры горят… люди не могут выйти, понимаете? Д. Понимаю, силы работают. А. … чуть не выпрыгивают. Все, какие есть, с выдвижными лестницами, пусть выезжают, потому что из помещений по выйти. Д. Уже все выехали. А. Тогда ещё звоните, пусть все едут! 18.39.

А-ПО А. Пожарная… вы посмотрите, что делается, ведь люди погибают… выйти нам некуда… невозможно ни взад, ни вперёд. Д. Вас уже выручают, скоро выручат. А. Тут чго-то взрывается, а вы… Нужно машину с длинными лестницами… Дайте по радиостанции сигнал, что мы на 10-м задыхаемся… или дайте лестницу во двор… где балконы внутри, знаете… Д. Постарайтесь продержаться, вас уже выручают. А. Я буду стараться, я старуха, а тут молодые… Со двора, внутри… Нужно, чтобы машины приехали.

А-ПО А. Можно позвать Светлану? Д. У нас мною работы, она не может. А. Это Надя, да? Это Виталий, я из Дворца, Надя, ты скажи… Д. Она на другом пульте… Светка, Виталий тебя! Д. Витя, где ты? А. Светка, я в шахматном, у нас труба… Скажи, чтоб присылали… Д. Алло, алло… Витя! (отбой).

18.40.

А-ПО А. Пожарная, вы на Дворец выехали или нет? Д. Уже вовсю работают, товарищ. А. Да не тушат же здесь, я из окна смотрю, стоят без воды и не тушат совершенно, совершенно не работают! А на 16-м полно дыма! Мы артисты… Д. Вас спасут, там уже много сил работает. А. Спасут… Тут дышать нечем! Куда можно выйти? Надо же что-то делать. Мы задыхаемся, никуда не пробиться… Д. На лоджию выходите, на лоджию! Не надо паники, на лоджию выходите, вас спасут.

А-ПО А. Девушка, скажите, пожалуйста, куда ещё можно позвонить администрации, я нахожусь на 15-м, в гостинице. Д. Да, я знаю, у вас много сил работает. А. Очень приятно, но если в номере полно дыма… А что, если выбить окно? Оно не открывается… Может, щели задраить хорошенько и пересидеть? Д. Да, да, конечно, держитесь, товарищ. А. Что ж, попробуем продержаться. Лучше бы, конечно, вдвоём, может, заглянете? Шучу…

А-ПО А. Девушка, я вам звонил, я на 8-м, Микулин… Д. Машины работают, сейчас вам окажут помощь. А. Но здесь никого нет! Д. Нет, машины там, к вам пожарные идут, со стволами.

18.43. А. …женщины прыгают!… Паника, окна бьют! Д. Успокойтесь, выйдите и скажите… А. Я никуда не могу выйти, я в кабинете, я…

А-ПО А. Там снизу снимают, а на 10-й не идут! Д. К вам пробиваются, товарищ, уже скоро. А. Никто здесь не пробивается! Поскорее! Д. Прошу вас, без паники, товарищ. А. Какая, к черту, паника, когда люди с ума сходят! Ребёнок тут… Д. Вы же мужчина, товарищ, постарайтесь, успокойте женщину с ребёнком. А. Он у меня, а не у женщины! Скажите им… Д. Хорошо, хорошо.

А-ПО А. Вы сказали, что банкет в ресторане? Дыму-у… Д. Там много машин, повышенный номер, не беспокойтесь. А. А про банкет сказали? Тут народу… Д. Сказала, товарищ, не беспокойтесь. А. Давайте, давайте.

А-ПО А. Я нам звонил, сейчас с 10-го бросаться будут! Д. Нет, вы постарайтесь, чтоб не бросались, со всего города лестницы, сейчас спасут. Постарайтесь, если сможете. А. Это сделаю. Д. Пожалуйста, очень прошу, со всего города лестницы, из области.

А-ПО А. Скажите, что нам делать? Мы с 17-го, мы задыхаемся. Что нам делать? Бежать по лестнице вниз и упасть, так сказать, на полпути… или прыгать головой вниз… Д. Прыгать не надо и другим отсоветуйте, не надо паники, вас будут эвакуировать. Туда и газовки, дымососы поехали, лестницы, силы большие. А. Вы знаете, свербит в душе. Сейчас падать начнём. Д. Это понятно, машины уже прибыли, очень много. А. И выйти некуда, темно… 17-й этаж, вы представляете, и все завалено дымом. Ничего не видно… Значит, помогут? Д. Обязательно, уже сейчас.

А-ПО А. Пожарная охрана? Д. Да, слушаю вас. А. Понимаете, какая штука. Я из дому ушёл и забыл газ выключить. А я далеко и решил на всякий случай… Д. Позвоните соседям, пусть проследят. А. Я с ними не разговариваю, такая гадюка… 18.45. Д. Позвоните и помиритесь.

А-ПО А. Слушай, пожарная, спите там? Это из Дворца говорят! Д. Слушаю вас. А. Кого вы прислали к нам, совсем неграмотных! Давайте нам лестницу. Д. К вам поехали все лестницы, уже выручают. А. Они к другому окну! Д. К вам тоже подадут, товарищ. Л. Когда я сгорю? А, с вами…

А-ПО А. Алло, алло, алло! 18.48. Д. Слушаю вас. А. Подавайте машины со двора, во двор. Ваши машины въехали там с внешней стороны, надо во двор. Потому что люди стоят на высотке и просят, чтобы их спасли. Д. У вас уже работают машины. А. Вы не поняли, внутрь, внутрь! Д. Хорошо, у вас будут сейчас машины внутри.

А-ПО А. Девушка, я сейчас с 10-го прыгать буду! Д. Пожалуйста, не прыгайте, потерпите, прошу вас. А. Девушка, как хоть вас зовут? Д. Мария. А. Увидимся ли, дева Мария?

А-ПО А. Девушка, это Ольга Воронова из музея, Ольга Воронова. Д. Слушаю вас. 18.50. Л. Нине Ивановне скажите, я Ольга Воронова… я сейчас на 10-м, в выставочном зале… Нестеров Саша в киностудии, Нестеров Саша, запомните… я сейчас туда бегу… Нестеров Саша, запомните, Нине Ивановне передайте, Нестеров Саша в киностудии, если можно, лестницу туда… Передайте Нине Ива…

На этом телефонная связь с Дворцом искусств была прервана.

ВТОРОЙ РТП НЕСТЕРОВ – МЛАДШИЙ

Мне сказочно повезло: вот уже третий день я валяюсь на диване, на самом законном основании бездельничаю и скулю при каждом неосторожном движении. Я понимаю, что это очень смешно, и не злюсь на Деда и Бублика, которые радостно хохочут. Ничего не поделаешь, вволю отсыпаться, бездельничать и читать книги – это удовольствие, а бесплатных удовольствий не бывает.

– Они, нынешние, как балерины, – поясняет Дед Бублику, – им бы не пожары тушить, а ванны в Кисловодске принимать. Форточку открыл – у него насморк, ноги промочил – ангина, голос начальник повысил – давление.

Дед имеет полное право смотреть на «нынешних» свысока: за свои почти шестьдесят он ни разу не брал больничный, а когда лет пятнадцать назад его в порядке поощрения послали в Кисловодск, через неделю сбежал оттуда, поскольку «никогда не видел стольких бездельников в одном месте».

– Послушался бы Деда, мог сегодня с Бубликом в хоккей играть, – упрекает он. – Вот как Нефертити от поясницы лечится: парная и через газету резиновый клей на эту… на самую… Как рукой снимает.

– Кожу? – спрашиваю я.

– Остряк, – неодобрительно ворчит Дед. – В наше время… А, что с тобой говорить…

Радикулит – наша профессиональная хворь: пожар тушишь – жарко, тебя поливают, а выходишь на мороз – боевка льдом покрывается, рукой не двинешь, дватри человека тебя раздевают. Как раз зимой позапрошлого года я и прихватил радикулит, когда подвал тушил. Испробовал все способы и убедился, что радикулит, как и насморк, лечить бесполезно, он возникает и уходит сам собой. Поэтому я посылаю к чертям приятелей с их абсолютно надёжными средствами, а особенно приставучих надоедал (это словечко в наш лексикон ввёл Коровьев из «Мастера и Маргариты») прошу достать мне медвежьей слюны. Нужно только догнать медведя, трахнуть его ногой по заду, а когда оскорблённый зверь в бешенстве обернётся, аккуратно собрать с его морды слюну.

– Дедушка, ты говорил, что в твоё время… – хитроумно напоминает Бублик.

– Обязательно расскажу, – Дед суёт внуку портфель, – по дороге в школу.

И подмигивает своему приятелю: старого воробья на мякине не проведёшь!

Пора приступать к делу, мне вечером от Ольги достанется, если не выполню домашнего задания: сегодня я обязан добросовестно подготовить первую часть своих «мемуаров», как насмешничает Дед. Ольга поручила ему за этим проследить, а Дед, который в Ольге души не чает и расцветает от её похвал, со страшной силой на нас жмёт, чтобы мы не халтурили.

Сама Ольга взяла отпуск, копается в архивах, потрошит очевидцев, разъезжает по частям и выжимает участников тушения до капли; наконец-то, радуется она, ей пригодилась стенография, которой когда-то обучилась. Пока что главная удача – домашний архив Нины Ивановны.

Я силой заставляю себя возвратиться назад. Шесть лет – нешуточный срок, многие картины, которые, казалось, ничто не вытравит из памяти, уже стёрлись, одна налезает на другую; имена, фамилии, этажи, случаи – как все происходило в дыму, так и осталось – в дымке; может память сердца и верней «рассудка памяти печальной», но Ольге-то нужны факты, подробности, их одной только памятью сердца не восстановишь…

Прошлое затягивает, как омут. Большой Пожар был самым впечатляющим, но не единственным серьёзным событием в моеи жизни; как нельзя решить алгебраическую задачу, забыв основы арифметики, так мне не разобраться в Большом Пожаре – не в тушении его, а чисто по-человечески – не покопавшись в самом себе, в своей жизни.

Говорят, хирурги не могут делать операции своим близким – просят коллег.

Мы, пожарные, такой роскоши позволить себе не можем. Мы обязаны спасать всех – знакомых и незнакомых, друзей и недоброжелателей, всех, кого в состоянии спасти.

Впрочем, хирург, если нет рядом коллеги, сделает то же самое.

Наверное, дело не в этом, я просто нащупываю мысль, способ её выражения. Может быть, её следует выразить так: Большой Пожар ассоциируется у меня с ужасом, когда я узнал, что на десятом этаже погибают, или, быть может, уже погибли два самык близких мне человека. Наверное, и это не совсем точно, Дед тоже не вылезал из огня и дыма… Тогда – три? Вы скажете: а ужас при виде других, не самых близких, совсем незнакомых людей, находящихся в смертельной оспасности? Это будет справедливо, но справедливо и другое: все мы только люди, и у пожарного, даже с его профессионально высоким чувством долга, человеческие чувства не укладываются в параграфы, точно так же, как у любого другого.

Полковник Савицкий, которого я ещё застал, не раз внушал нам, молодым офицерам: «На пожаре вы должны отрешиться от всего земного. Ваше дело – спасать и тушить, об остальном будете думать потом, после пожара».

Савицкий был мудр и справедлив, я много слышал о нем от Деда ещё ребёнком и привык верить, что все, исходившее из уст полковника, – истина в последней инстанции. Верил – до Большого Пожара, когда вдруг осознал, что от всего земного, то есть глубоко личного, никак отрешиться не могу. Наверное, чтобы спасти тех, двоих, на служебное преступление я бы не пошёл (скажи я слово – и пятидесятиметровку передислоцировали бы с левого крыла на правое), но в рамках своих обязанностей я имел право на риск! Мы все в тот вечер не знали, выберемся ли живыми, одни рисковали больше, другие меньше, и я наделил себя полным правом поставить на карту – все.

Из рассказа Николая Лаврова на меня большое впечатление произвёл вопрос Кожухова-старшего: кого спасать – академика или вахтёра. Далеко не простой вопрос, да и ответом на него я не был удовлетворён. Ну, освободишь место в шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует – с точки зрения человеческой этики. Другое дело Полярный Закон: «Спасай товарища, если даже сам можешь при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже твоей» – вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.

А произвёл впечатление тот вопрос потому, что передо мной возникла точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или другую? И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не забуду двух других лиц, умирать буду – не забуду… Но о выборе своём тоже никогда не пожалею.

Вот и попробуй отрешись от всего земного…

В нашу жизнь Ольга не вошла, а ворвалась, когда мы ещё учились в восьмом классе.

Вдруг появилась новенькая – коротко остриженная, вызывающе гордая и дерзкая девчонка, которая, не тратя ни одной перемены на изучение обстановки, с ходу начала всеми командовать и за какую-то неделю прибрала класс к рукам – и мальчишек и девчонок. Точно определив лидеров – Диму, Славу и меня, новенькая, буквально загипнотизировав класс, чрезвычайно быстро, так, что мы не успели опомниться, сбросила нас с пьедестала. Её насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее, познания неожиданно широкие – она уже прочитала такие книги, о которых мы и не слыхивали, к тому же она превосходно плавала и бегала стометровку, разгромила лучших школьных шахматистов и была не то что красива – красота пришла к ней потом, но, как говорилось, «смотрелась»: стройная и гибкая, движения порывистые, но в то же время пластичные, как у пантеры; и серые глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.

Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством – мы ведь не собирались сдаваться, строили всякие планы, даже отлупить её хотели, но, к всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это и в будущем часто делала, вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на себя и предложила нам дружбу – вчетвером.

Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское пожарно-техническое училище, она тоже поехала учиться в Ленинград. Кажется, она чуточку предпочитала меня, впрочем, Дима и Слава были другого мнения. Ольга же своего мнения не обнародовала. Не стану вдаваться в подробности, все это было тысячу раз до нас и будет после нас: она влюбилась в молодого кинорежиссёра, возглавлявшего молодёжную любительскую студию в нашем городе, и вышла за него замуж.

В молодости подобного рода шок проходит быстро. тем более что пострадавших было трое; годом спустя, окончив училище, мы переженились, причём, чтобы не было недомолвок, удачно; однако, странное дело! – Ольга повела себя с нами так, будто ничего не случилось. Странное – потому что просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я лично не наблюдал и не очень-то в неё верю, как бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь при своём мнении. Итак, мы постоянно, чуть ли не ежедневно встречались, забегали друг к другу на работу, неизменно бывали вместе на всякого рода междусобойках и рождениях; убедившись в чистоте наших отношений, жены не преследовали нас ревностью – во всяком случае, открыто. Хорев, Ольгин муж, тоже нам не мешал, слишком был уверен в превосходстве своей творческой личности, да и не только творческой – красив был, как голливудский актерлюбовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни моей Аси не нарушил равновесия – наши отношения с Ольгой уже не могли оставаться прежними, в них появилась принуждённость.

Чтобы разрубить этот узелок, нам нужно было пройти через Большой Пожар.

Вечером Ольга потребует от меня отчёта, а мне не до него. Редкий случай

– я один: проводив внука в школу, Дед отправился проведать Нину Ивановну (небось пирогов с луком захотелось!); ребята не звонят, Ольга роется в архиве УПО, «Мастера и Маргариту» я в очередной раз прочитал, а после такой книги мне никакой другой читать но хочется. Вот тут, в предисловии, Булгакова называют «известным» – а почему не великим? Впрочем, Достоевского тоже долго не именовали великим. Люди не склонны оценивать по достоинству современников, ибо признать современника великим – значит както принизить себя; потомки бывают великодушнее, не не ревнуют покойников и охотно отдают им должное. Может, Бублик на выпускном экзамене скажет, что Булгаков был гениальным, а учитель не моргнёт глазом?

Я лежу и думаю о том, что даже поджигателей, людей, которых я больше всего ненавижу, Булгаков сумел сделать симпатичными: Азазелло, Коровьев и Бегемот – единственные черти в мировой литературе, с которыми я хотел бы посидеть в дружеской компании и выпить на брудершафт. Пожарный в компании с поджигателями – вот так штука!

Ольга зря нас ругает: одно дело – любить свою профессию, и совсем другое – ломать мещанское представление о ней, рекламировать себя, доказывать, что мы тоже не лаптем щи хлебаем. Нас учили не защищаться, а всегда нападать, идти в атаку, и каждый из нас про себя гордится тем, что пожарные – единственные в мирное время люди, повседневно ведущие боевые действия. Война началась с пожаров, велась в сплошных пожарах и закончилась ими; для нас они остались как будничная работа. Когда Ольга говорит, что хочется в жизни сделать нечто большее, чем съесть положенное по статистике количество мяса и выдышать положенную порцию кислорода, мы про себя думаем, что так и делаем: по той же статистике пожарные гибнут и получают травмы больше людей всех других профессий, выручая из беды тех, кто сочиняет про нас анекдоты или заливается смехом, слушая их с эстрады.

Я вовсе не хочу создать впечатления об исключительности нашей профессии: мы тоже не ангелы, среди нас есть и хорошие люди, и плохие, храбрецы и трусы, праведники и подлецы – с той только разницей, что трусам и подлецам у нас не ужиться, они не выдерживают испытания огнём. Ещё древние знали, что огонь очищает – в самом широком смысле слова; очищает он и пожарную охрану от случайно попавших в неё людей. Мы, пожарные, давно усвоили, что никто не станет нами восхищаться, как космонавтами или ребятами, что поднялись на Эверест; знаем, что никто, буквально никто из нас, даже легендарные ленинградские пожарные в блокаду, не получил за тушение пожаров Золотой Звезды; привыкли к тому, что нас куда чаще ругают и проклинают, чем хвалят и награждают; усвоили, знаем, привыкли, но молчим об этом и если все-таки вспоминаем, то в своём узком кругу: ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения своей работой пересиливает обиду. В войну Дед горел в танке четыре раза и привёз три ордена; потом, после войны, он потушил несколько сот пожаров, среди них был и Большой, но только единственный раз, за полигон, заработал медаль. Ну, раз так принято, значит, надо, мы люди не гордые. Когда нам сочувствуют, что есть День работников торговли, День труженика бытового обслуживания и так далее, но нет Дня пожарных – мы отмалчиваемся: для нас День пожарных – 365 раз в году.

Да, ещё о наградах – не потому, что это наше больное место, а просто интересный случай. Не знаю, как в других городах, а у нас традиция: выносишь человека из огня или по-другому спасаешь – не спрашивать у него фамилию. Сам скажет – его дело, а ты не спрашивай, но надо. А возникла эта традиция после случая с Кожуховым, когда он ещё был, как шесть лет назад его Юрий, молодым лейтенантом, начальником караула. Тушил он студенческое общежитие, горели первый и второй этажи, а с верхних людей приходилось снимать по лестницам или, проникая в здание через чердак, выводить на крышу. Пожар был трудный, но сработали хорошо, обошлось без жертв. И вот Кожухов вдруг вспомнил, что Савицкий рекомендовал спрашивать фамилии, чтобы указать в отчёте – для-ради доказательности, чтобы не обвинили в преувеличениях. Вынес он одного студента на крышу, сделал ему искусственное дыхание и поинтересовался: «Как ваша фамилия?» А студент, отдышавшись, в знак благодарности спросил: «Что, орден хочешь за меня получить?»

Это Кожухов рассказывал после полигона, когда привёз пожарных к себе. «Обожгло, как пощёчина, – вспоминал он, – даже в глазах потемнело. Потом на разборе Савицкий интересовался фамилиями, и я ему прямо сказал, что никогда спрашивать не буду, даже если приказ – по буду! Объяснил – почему, Савицкий подумал к кивнул: не надо».

Позвонила Ольга – что успел сделать? Я честно признался, что совершаю «двадцать тысяч лье вокруг самого себя» и нахожусь примерно на половине. Ольга заявила, что я никогда не познаю себя так, как это сделает за меня начальник отдела кадров, велела немедленно прекратить путешествие и заняться делом, потребовала к её приходу изложить, причём без халтуры, первые пятнадцать минут пожара и пригрозила, что в противном случае снова начнёт лечить мой радикулит жгучкой – адским снадобьем, от которого я вчера взвыл не своим голосом.

Жгучка меня убедила, принимаюсь за работу. Для затравки беру свой тогдашний, извлечённый из архива УПО рапорт на имя Кожухова.

Верчу в руках несколько потрёпанных страниц. Почерк не мой, рапорт я диктовал на следующий день, и подпись нелепая – дрожащая, будто пьяный в милиции подписывал протокол. Но слова мои, Лёша мне дважды все перечитал.

«13 февраля оперативный дежурный по городу капитан Нестеров В. В.. начальник штаба капитан Рагозин Д. И.. начальник тыла ст. л-т Нилин С. Н. и связной, мл. сержант Рудаков А. П.. находясь на месте пожара жилого дома по ул. Павлова, 13, в 18 ч 21 мин получили сообщение о пожаре во Дворце искусств и немедленно выехали на объект.

В пути следования получили сообщение об объявлении пожару э 5. Прибыли к месту вызова в 18 ч 33 мин, то есть через 12 мин. К моменту прибытия обстановка была следующая.

Происходило интенсивное горение от .5-го по 8-й этажи главного корпуса и на 11, 13, 14, 15 и 18-м этажах высотной части здания. Огонь распространялся вертикально в вышерасположенные этажи и по коридорам перечисленных этажей главного корпуса, где в помещениях находилось большое количество людей, отрезанных от выхода огнём и дымом. Как со стороны фасада, так и со стороны двора, а также в высотной части в оконных проёмах стояли люди, размахивая шторами и разного рода предметами, чтобы привлечь к себе внимание. Некоторые, связав по две-три шторы, пытались самоспасаться на нижние этажи.

Видя сложившуюся обстановку, я принял руководство тушением пожара на себя, подтвердил по радиостанции пожару э 5 и вызвал дополнительно все автолестницы, все автомобили газодымозащитной службы, 10 автонасосов и 20 автомашин «скорой помощи».

Немедленно отдал следующие распоряжения:

– штаб развернуть против центрального входа;

– на каждом этаже, начиная с 5-го, организовать боевые участки, назначить начальников боевых участков и в помощь уже работающим подразделениям на каждый этаж направить по два отделения для проведения спасательных работ;

– по периметру установить по мере их прибытия автолестницы для проведения спасательных работ;

– организовать взаимодействие с Горгазом, Горводопроводом и Горэнерго, совместно с представителями «Скорой помощи» развернуть пункты оказания первой медицинской помощи в лифтовых холлах четвёртого этажа;

– установить надёжную, связь между боевыми участками, прибывающим на пожар руководством и Центральным пунктом пожарной связи;

– через представителей ГАИ немедленно перекрыть движение городского транспорта и пешеходов по ул. Некрасова и прилегающим переулкам…»

Далее в рапорте перечислялись фамилии начальников боевых участков, конкретные действия по тушению и спасению, которые в силу своей лаконичности и казённого языка никоим образом Ольгу не удовлетворят.

Буду вспоминать детали.

Сначала о том, чего я не написал в рапорте.

Пока мы ехали к Дворцу, изломали головы: почему пожару объявили пятый помор? Скорее всего подвал… Или лифтовое хозяйство?

Незадолго до того я был и Москве, сдавал экзамены в Высшей школе, и ребята дали мне посмотреть изданную американцами книгу «Горящая Америка» – огонь везде одинаков, технические проблемы у нас одни и те же. И тогда я припомнил слова из этой книги: «Высотные здания, став символом прогресса, стали вместе с тем настоящим кошмаром для пожарных».

Сегодня могу признаться в том, чему тогда никто бы не поверил: за полторы недели до Большого Пожара мне чуть ли не каждую ночь снился горящий Дворец искусств. Я никому об этом не говорил, чтоб не сглазить, пожарные – народ суеверный, но, просыпаясь в испарине, знал, почему мне снится эта чертовщина. Тому было несколько причин: 1) Несмотря на решительные предписания Госпожнадзора, на всех внутренних лестницах Дворца начался ремонт. 2) Хорев задумал снимать короткометражку о забавных малолетках, и Бублика с его вихрами и веснушками чуть не каждый день таскали на эти самые кинопробы. 3) Как раз в те дни пришёл ответ архитектурного управления – с категорическим отказом пристроить хотя бы со двора наружные пожарные лестницы, ибо пострадает красота уникального здания.

За Ольгу я был спокоен, ну, не то что спокоен, а знал, что музей расположен на третьем и четвёртом этажах, уже не так страшно. Но вот где сегодня Бублик, я понятия не имел: утром отвёл в ясли, это точно, а вдруг его, как это было вчера и позавчера, снова забрал ассистент Хорева? Ведь тогда Бублик сейчас на 10-м!

Теперь, спустя шесть лет, я благословляю своё неведение: сообщи мне в ту минуту, что Бублик на 10-м – и я мог бы натворить глупостей, потому что с ходу пробиться туда не было никакой возможности…

Когда мы подъехали к Дворцу, я увидел, что по сравнию с рассказом Гулина о первых минутах обстановка резко изменилась. Горели все этажи начиная с пятого, а свет но Дворце уже вырубили, и впечатление было такое, будто перед тобой гигантская шахматная доска: белое – чёрное, чёрное – белое… Белое – это пламя из оконных проёмов, чёрное – дым. Отдельные окна, помню, были какие-то багрово-красные, будто в подсветке из прожекторов – значит, в помещении пламя бушует, вот-вот стекла лопнут. И порывистый со снегом ветер: он то задувал сверху, придавливая дым вниз, то вдруг разгонял его, обнажая фасад. И тогда были видны люди в окнах – много людей…

Кожухов, Головин и Чепурин не уставали нам повторять: не слишком доверяйте первому впечатлению, оно может обмануть. Но здесь сомнений не было: я подтвердил пожару номер 5, взял на себя обязанности РТП и отдал те распоряжения, которые изложил в рапорте.

Отныне каждый из нас стал деталью механизма по тушению пожара – по вызубренному наизусть боевому уставу.

Пока Нилин встречал и размещал прибывающие силы, а Рагозин давал им установки, я первым делом решил произвести разведку. Разведка – это основа основ нашей работы, без неё мы слепы, как новорождённые котята. Я побежал под арку во двор и увидел то, что ожидал: обстановка такая же, как с фасада, даже, пожалуй, хуже, огонь сильнее распространяется в высотную часть. значит, большую часть прибывающих лестниц – сюда, во двор. До высотной части лестницы не достанут, даже пятидесятиметровки, значит, в высотку необходимо пробиваться снизу, по лестничным маршам.

Возвратившись бегом к развёрнутому Рагозиным штабу, я приказал немедленно подать вновь прибывшую тридцатиметровку во двор: пусть люди увидят, что мы знаем обстановку, это несколько их успокоит и удержит от безрассудных поступков.

Такая подробность: одновременно с нами к Дворцу подкатила гарнизонная машина связи, я выскочил, побежал к ней, запутался в чем-то, упал и прокричал: «Пятый номер подтверждаю! Дополнительно к пятому все автолестницы и газовки, которые находятся в расчёте, немедленно сюда!» Потом ребята шутили, что я из уважения к пятому номеру встал на колени.

Одно за другим со всего города прибывали к Дворцу подразделения.

Кожухов ещё не прибыл – потом мы узнали, что его машина попала в пробку и километра два он пробежал, как стайер; Головин был на окраине, в 19-й ВПЧ и уже мчался к Дворцу с одной из двух наших пятидесятиметровок, а Чепурин с дороги сообщил, что будет с минуты на минуту. Так что мне не на кого было оглядываться, я – единовластный РТП, и нужно, не теряя ни мгновенья, самых опытных офицеров поставить на боевые участки.

Так я и сделал: распределил офицеров по этажам и крыльям, а сам с Лёшей и звеном газодымозащитников побежал по центральной лестнице наверх – в глубокую разведку.

И заметил время: с момента нашего прибытия прошло три минуты.

Я был одержим одной идеей: во что бы то ни стало, как можно быстрее пробиться в высотку, где люди находились в особо опасном положении. Тогда мне и в голову не приходило то, что полчаса спустя придумают Кожухов и Клевцов – да и не только мне, такого мир не видывал и не слыхивал; я мечтал только о том, чтобы вывести людей из высотной части на крышу основного здания – фактически на крышу двенадцатого, так как над десятым был большой технический этаж, со всяким оборудованием и коммуникациями. Если это удастся, главным врагом людей станет холод, но это уже по сравнению с огнём враг пустяковый. Я тогда ещё не знал и того, от чего в отчаянье могла закружиться голова: что в ресторане на двадцать первом этаже был банкет! Полтораста человек в одном помещении, которым некуда выйти! И опять, хорошо, что не знал, ибо отчаянье плохой советчик: в данной обстановке с наличными силами о двадцать первом этаже нечего было и думать.

По маршевым лестницам пожарные выводили, выносили пострадавших; многие спускались сами – чёрные от дыма, обессиленные от пережитого, иные, наоборот, до крайности возбуждённые; в лифтовом холле четвёртого этажа уже был развернут медпункт, там работали врачи из «Скорой «. Между четвёртым и пятым я встретил Гулина, который выводил группу; я кивнул Лёше, он сменил Гулина, а тот коротко осветил обстановку: Дед тушит на пятом правое крыло, дошёл до задымлённой радиорубки, а на левом крыле горит вовсю, нужна помощь. Я по радиостанции приказал Рагозину дать Гулину дополнительное отделение, а со своим звеном, да ещё Лёша прибежал, стал пробиваться на шестой.

Несколько слов о Лёше Рудакове, поскольку в дальнейшем повествовании он играет важную роль.