Текст книги "Не только депрессия: охота за настроением"

Автор книги: Владимир Леви

Тройной Николай

ОК – Вопрос с личным интересом. Почему у одних людей настроение устойчивое, а у других неустойчивое, легко колеблется?

ВЛ – Спросим встречно: почему одни люди худые, другие толстые?… Потому что природе, виду нашему для выживания нужно и то, и другое: и устойчивые, и неустойчивые. И толстяки, и худые…

Все важные природные свойства, даже и сама наследственность, сочетают устойчивость и неустойчивость, изменчивость и постоянство.

ДС – Крайние степени как устойчивости настроения, так и неустойчивости встречаются в патологии. У клинических идиотов наблюдаем все варианты: есть идиоты жизнерадостные, есть мрачные, есть злые, есть благодушные, есть непредсказуемо-разные – за пару секунд все иначе…

А у детей настроение определяется термином «лабильное» – переменчивое в разные стороны. Легко изменяется, легко же и возвращается к тому, что было, или хменяется еще как-то.

Для ребенка это нормально и вполне соответствует его способам восприятия мира, бурному познанию разных сторон реальности…

Застревание в каком-то настроении, чрезмерная задержка на чем-то внимания могут привести к остановке в развитии или болезни.

ОК – С самого нежного возраста родители и педагоги начинают ругать ребенка за невнимательность. Синдром дефицита внимания, насколько я знаю, сейчас самый модный детский диагноз. Глушат подвижных детей риталином…

ДС – Преступная глупость. Плодят полудебилов.

ВЛ – Зато временно удобных для управления…

У подростков настроение меняется тоже очень заметно и очень сильно в разные стороны. Причины уже иные: игра гормонов, огромная зависимость самооценки от оценок окружающих, неустойчивость отношений в группах, от которых обычно подросток беспомощно зависим, непонимание со стороны взрослых, непонимание самого себя…

ОК – По-моему, так продолжается и всю жизнь. Разве кто-нибудь взрослеет по-настоящему?…

ВЛ – Если по лабильности настроения взрослый остается на уровне ребенка до 12 лет, то со стороны психиатров рискует получить звание психопата. Если застревает на подростковом уровне, то скорей попадает в разряд невротиков.

ОК – Ясно, гожусь и туда, и сюда. Ну, а если наоборот, устойчиво-прекрасное настроение наблюдаем у взрослого, кроме исключительного случая ЭндорфинаИвановича – то диагноз какой?…

ДС – Устойчиво-повышенный фон настроения, несокрушимая эйфория с чрезвычайным самодовольством – выдающаяся черта больных прогрессивным параличом, с далеко зашедшим сифилисом мозга. Сейчас такие пациенты почти не встречаются, сифилис лечится на первичных стадиях. Но я помню нескольких таких пациентов, нам их показывали в клинике, где я учился психиатрии.

Я рожден – и это достаточное основание, чтобы выть счастливым.

АльБерт Эйнштейн

Один, Николай Николаевич Николаев – Николай Тройной, так его звали все – человек двухметрового роста, атлетического телосложения, с яркими голубыми глазами, в которых обращали на себя внимание зрачки – не круглые, а причудливой изломанной формы, один намного больше другого.

С постоянной широкой улыбкой на лице Тройной Николай возвещал всем находившимся вокруг него, что он – Бог Науки, Отец Медицины, Генералиссимус Психиатрии и т. д. и т. п. При этом позволял над собой подшучивать, ни на что не обижался, пошучивал сам с похабным оттенком. То и дело предлагал: «Хотите я вам спою? Хотите спляшу? Хотите кое-что покажу?…»

И уточнял: покажу то Великое и Могучее, чем я заразился моим Великим Сифилисом. Да, и сифилис свой он считал великим, грандиозным, колоссальным, феноменальным. Эта фантастическая устойчивость лучшего из возможных настроений не могла не передаваться окружающим, хотя картина сама по себе была, конечно, трагичной…

После демонстрации этого пациента мы, студентики, ходили в приподнятом настроении, все наши тогдашние трудности казались пустяковыми, проблемы надуманными. Действие допинга длилось от трех-четырех часов до трех дней.

ОК – По-моему, такая жуткая патологическая эйфория может вызывать только ужас.

ДС – При описании со стороны и по существу – да. А вот когда находишься непосредственно в эмоциональном поле, в волнах, в вибрациях…

Некритичность с сохранением навыков общения, ранее нажитых…

Иногда подобных людей мы встречаем на улице, в транспорте: они благодушны и общительны, со всем и каждым друзья, со всеми предельно откровенны…

ВЛ – В XVII веке типаж уличного эйфорика описал великий наблюдатель характеров Лабрюйер.

«Руффин начинает седеть, но он здоров, со свежим лицом и быстрыми глазами, которые обещают ему еще лет двадцать жизни. Он весел, шутлив, общителен, беззаботен, смеется от всего сердца, даже в одиночку и безо всякого повода, доволен собою, своими близкими, своим небольшим состоянием, утверждает, что счастлив; он теряет единственного сына, молодого человека, подававшего большие надежды, который мог бы стать честью семьи, но заботу оплакивать его предоставляет другим.

Говорит: «У меня умер сын, это сведет в могилу его мать», а сам уже утешен. У него нет ни друзей, ни врагов, никто его не раздражает, все нравятся, все родные для него; с человеком, которого видит в первый раз, говорит так же свободно и доверчиво, как с теми, кого называет старыми друзьями, и тотчас же посвящает его в свои шуточки и историйки; с ним можно встретиться и расстаться, не возбудив его внимания: рассказ, который начал передавать одному, заканчивает перед другим, заступившим место первого…»

ДС – Похоже на крайний вариант сангвиника, ты его уже описал в «Я и Мы» – тот самый, которого русский психиатр Токарский отнес к разряду патологически легкомысленных. Легкочувствие – помнишь этот свой вскользь брошенный термин?…

ОК – Я бы это назвала пустодушием.

ДС – А вот насчет души не знаю. Бог ведает, что там у них в глубине… Вспоминаю таких нескольких из своей коллекции. Один оказался сексоманьяком, другая убила дочку, третий внезапно суициднул…

ВЛ – Раз уж вспомнили опять «Я и Мы», можно оттуда еще картинку?…

…встретил на Чистых Прудах человека, который прогуливал на одной цепочке пса, на другой кота. Все, конечно, подходили и спрашивали, как это на цепочке оказался кот. Хозяин, уже довольно пожилой человек с артистической внешностью, рассказывал, видно, уже несчитанный раз, но с прежней словоохотливостью, что кот этот ученый, знает таблицы логарифмов, что он обеспечил своему владельцу квартиру и много других жизненных благ; что однажды в Одессе его, кота этого, должны были снимать в очередном фильме, а он сбежал ночью в форточку и пропадал четыре дня, а деньги-то за простой шли, и пришлось кота посадить на цепь, и кончились для него гулянки… Кот между тем мрачно мочился.

Удовлетворенные слушатели отходили, появлялись новые (дети, старушки), а владелец кота уже с азартом рассказывал о своей жене, которая тоже дрессированная, потому что двадцать лет в одной комнате со зверьем – это надо иметь терпение, а у него еще жил австралийский попугай, который заболел вшивостью и подох, после того как врач-кожник намазал его ртутной мазью, и маленький крокодильчик, которого ему привез друг. Крокодильчика держали в детской ванночке, а когда ванночка стала мала, продали профессору медицины, и тот поместил его у себя в приемной, в бассейне, и к нему перестали ходить пациенты…»

Вспоминаю и сейчас этого болтуна, развлекавшего публику. Голос у него был высокий, веселый, а глаза опустошенные и тоскливые…

Роль и боль

эпизод из практики в форме слегка зарифмованной одноактной пьески

Московский психоневрологический диспансер номер такой-то. Тускловато освещенный коридор с серыми стенами и скамьями. Конец рабочего дня, народа уже почти нет. Надпись на одной из дверей: ПСИХОТЕРАПЕВТ.

Над дверью включено световое табло:

ИДЕТ СЕАНС, ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ

Возле двери на скамье одиноко сидит, уныло опустив голову, некий человек, так и назовем его – Сидящий; видимо, он ждет своей очереди.

Подходит твердыми шагами статный, крупный, цветущего и веселого вида мужчина, так и назовем его – Подошедший. Выражение лица немного ироническое. Смотрит на табло. Смотрит на часы. Смотрит на Сидящего. Присаживается рядом и, похоже, с некоторой надеждой пройти без очереди, завязывает разговор:

– Сочувствую и понимаю… Хоккей, финал, успеть хочу…

– Здесь долго.

– Голову ломаю, к тому ли я иду врачу.

– А что у вас?

– Да все в порядке, вот в чем проблема. Вот беда: здоров… Душа уходит в пятки и даже дальше.

– А куда?

– Явился выяснить. Все в норме, обследован от сих до сих: хоть в космос, хоть в союзной сборной…

– Вот так и я: нормальный псих.

– Добрался и до психиатра. Без отклонений, вот справка. Давно, сказал, такого кадра мы не видали. Идиот.

– Кто идиот?

– Все понемногу. А психиатришка спросил, что снится и молюсь ли Богу. Я его за нос укусил – в воображении, конечно… Я этих штучек не люблю, я реалист. Живу успешно, прекрасно ем и крепко сплю. А снов из принципа не вижу.

– Как?…

– А зачем они нужны в век НТР? В снах нет престижа, а мы себя блюсти должны.

– А с этим делом?…

– С алкоголем? Спокойно. В праздник грамм по сто, и все нормально, всем доволен… А что-то все-таки не то…

– Курящий?

– Да, но штрих к портрету: зависимости нет, могу и не курить.

– Да?… Сигарету мне одолжите?

– Я зажгу…

Подошедший достает сигарету и зажигалку, дает Сидящему и взглядом как бы заранее провожает его в туалет в конце коридора, где можно курить; но Сидящий, не вставая с места, вставляет сигарету в рот и чиркает зажигалкой.

Подошедший осторожно удивляется:

– А здесь разрешено?

– Неважно, пингвинам все разрешено.

Сидящий закуривает; после одной затяжки гасит сигарету о подошву и прячет в карман. Подошедший:

– Кому?…

– Гм, ну… Разряду граждан, которым как бы все равно. По справке.

– Справке? (Смотрит на Сидящего внимательно.) Понимаю, я тоже вспыльчив иногда… Но ничего не принимаю, лекарства – это ерунда. Оброс неуязвимой кожей. Ведь как говаривал мой тесть: хотя и черта нет, а все же какая-то паскуда есть…

В продолжение всей предыдущей части разговора собеседники искоса поглядывали друг на друга в попытках взаимной диагностики. После последней реплики Подошедшего как бы успокоились, приняли друг друга. Посидели немного молча.

Сидящий спрашивает Подошедшего:

– Вы были ранены?

– Ни разу. А что?

– Есть и такая жуть: боль ран, которых нет. Обязан быть ранен каждый, хоть чуть-чуть, тем более – большой мужчина. А если раны нет, то боль уже сама себе причина.

– Да, где-то я читал… А роль? Что делать, если роль сквозная, как рана? Вжиться – ерунда, а вот как выжиться?… Не знаю. За этим и пришел сюда.

– Так вы артист? Теперь все ясно. Припомнил: видел вас в кино, в картине… Ваша роль прекрасна, хоть фильм сам по себе…

– Говно?

– Ну как сказать…

– Я видел, видел, боевичок на злобу дня. У них там фирменные рожи, вы с кем-то спутали меня. Я не актер, Я РОЛЬ ИГРАЮ, ИГРАЮ РОЛЬ.

– А-а, симулянт? «Ох, доктор, доктор, умираю»? Ну что ж, известный вариант, со школы знаем это дело. А по какой статье?

– Свят, свят. Морально чист, устойчив. Бегал недавно кросс в честь дня телят, по шефской линии. Телята здесь ни при чем, не буду врать, но мы разумные ребята, вот и приходится играть на свежем воздухе. Полезно для всех, не возразит никто. Я всех бодрей. Но если честно, то что-то все-таки не то…

– А что?…

– Так не расскажешь сразу… Вот здесь, у сердца… Как тиски… Провал… Какую-то заразу в себе таскаешь. Ни тоски, ни страха, ничего… Зарплата высокая, самоконтроль налажен, как у автомата. Я автомат и есть. Я роль. Я автомат…

– Что ж, разве плохо давать товарищам пример такой возможности в эпоху эн, тэ и, дай бог, память…

– Эр. Совсем неплохо. В том и ужас. Хожу в бассейн, освоил кроль, пишу стихи, готовлю ужин, в постели вежлив, как король – Я РОЛЬ! Супруге не досадно, любовнице тем паче. Спать с обеими слегка накладно, но роль-то знает, как играть, вот-вот – она меня играет. Все обеспечивает: секс, отчетность, анекдоты травит…

Подошедший поднимается, прохаживается, снова присаживается. Указывая на табло «СЕАНС», все еще горящее, спрашивает у Сидящего:

– Кто этот врач? Не экстрасенс?

– Не знаю. Может быть… Но вряд ли. А что?

– Я был у одного. Мужик, скажу я вам, догадлив: вы, говорит, совсем того, у вас, сказал, еще в утробе все чакры сдвинулись в астрал, а третий глаз, как в гардеробе, в районе копчика застрял. Вот почему ваш позвоночник от пассов прану не берет, в нем тока нет. И мочеточник повернут задом наперед.

– Недурственно. Какой же вывод?

– Куда выводится моча? Куда ей надо – в кран для слива. Могу хоть через два плеча.

– А дальше?

– Дальше тоже можно.

– Я не про то. Что вам сказал…

– А, этот прохиндей? Безбожник, поморщился, сто баксов взял. Сказал: во вторник приходите, начнем лечение. А я его немножечко обидел, послал в далекие края, чтоб неповадно было людям морочить чакры, деньги драть. Но строго их судить не будем, им роль приходится играть.

– Да… Ну, а дальше?

– Познакомил меня мой друг со старичком. Не знахарь, нет, в соседнем доме живет. Весь согнутый крючком, лет девяносто. Мой Алешка на нем помешан – «Благодать!..» А денег, говорит, немножко, совсем немножко нужно дать, без пенсии старик остался…

Пришли – лежит, чуть дышит дед. Но закряхтел и сам поднялся, дал толокнянки на обед. Глаза живые, хоть и грустно смотрели… Запалил свечу… А толокнянка – это вкусно, попробуйте, я не шучу.

– Ну, а потом?

– Потом молились… Старик был слаб: увял, устал: не спит, а веки опустились. Я свой бумажничек достал, а он: «Спасибо, добрый мальчик, я ваших не возьму рублей. Вот бы уехать вам подальше, где много лесу и полей, питаться молоком коровьим, купаться в речке, видеть сны… Вы тяжело больны здоровьем и трезвостью опьянены…»

Сидящий начинает ерзать, покряхтывая и морщась. Подошедший сочувственно осведомляется:

– Что, голова?

– Радикулит.

– Сочувствую и понимаю, гм-гм. И здорово болит?

В вопросе прозвучала зависть. Мне стало вдруг нехорошо, я встал и, глупо улыбаясь, в пустой свой кабинет вошел. Инкогнито вредит здоровью, но кто придумает прием, чтобы, своей не сбившись ролью, остаться с кем-нибудь вдвоем? Халат препятствует.

– Войдите. Да-да, сюда, на этот стул. Что так испуганно глядите? Радикулит. Не обманул.

– Простите, доктор… Интересно… Ей-богу, я вас не узнал. Я роль сыграл… Ей-богу, честно, я тороплюсь: хоккей, финал…

– Готов принять вас без подвоха и никуда не торопя. И я сыграл. Не так уж плохо – нечаянно сыграть себя.

– Нечаянно, вот-вот… Случайно, как в поезде кому-нибудь – открыться…

– Может, выпить чай нам и просто вместе отдохнуть… от роли?…

– Разве роль отпустит? Она, как тень, всегда со мной. Теперь вы врач, приемщик грусти, а я отгрузчик, я больной.

– Но нет ведь грусти, вы сказали. Тоски, сказали, тоже нет…

– Есть пустота. И сцена в зале, а зал – вот этот кабинет… Тоска – мечта! – вагон эмоций! – любую боль перетерплю. А с пустотой нельзя бороться, она похожа на петлю, она в петлю и тянет… Бредни, простите, доктор…

– Все о кей. Вы у меня как раз последний, пойдемте вместе на хоккей?

 
Плачь если плачется,
а если нет, то смейся,
а если так больнее, то застынь,
застынь, как лед,
окаменей, усни…
 
 
Припомни: неподвижность
есть завершенный взрыв,
прозревший и познавший
свой предел.
 
 
Взгляни, взгляни, какая сила воли
у этой проплывающей пылинки,
какая мощь: держать себя в себе,
собою быть, ничем не выдавая,
что смертью рождена,
и что мечта
всех этих демонят и бесенят,
ее переполняющих, единственная –
взрыв!
О, наконец, распасться,
расколоться и взорваться…
 
 
Тому не быть.
Торжественная сила
смиряет их, и сила эта –
ВЗРЫВ
отец покоя
 

Рейс седьмой
Остров Халявин
Бенефис стихиатра

Юморотерапевтическая фантасмагория, в которой невозможно выделить главное, ибо главное – все, кроме основного, а духовоздействие производится в целом и в частностях, подетально и в совокупности, при регулярном употреблении по одному прочтению неограниченное число раз в свое удовольствие

 
Не все плоды, не все плоды
Бог предназначил для еды,
и в этом смысл заложен здравый.
Искусства плод похож на плот:
он служит средством переправы
для виноватых и для правых,
судьбу переходящих вброд…
 

А каково на плоту в океане – претерпевать бури и ураганы? Герой этой главы, он же и автор вышеприведенного стиха, именно на этом плавсредстве достиг заветного уголка, к которому с детства стремился.

А нам лучше поздно, чем никогда, сообщить читателю, на каком корабле мы совершаем свое путешествие по Океану Настроений и объезжаем Архипелаг Депресняк. На этом вот самом – нарисованном рукой автора на обложке.

Видите высокие мачты со многими сложными парусами? Посудина, стало быть, не иначе как из породы королей парусных судов – фрегат называется.

А персональное имя, если кто на обложке не сумел разобрать, повторю: «Цинциннат». Дано в честь сразу двух знаменитых одноименных существ: Цинцинната Ц. – героя набоковского «Приглашения на казнь» и Цинцинната Первого – кота Дмитрия Сергеевича Кстонова, того самого Цинцинната, который жил у моего друга еще в «Искусстве Быть Другим», а ныне продолжил себя в следующих поколениях с тем же священным именем.

Итак, Фрегат «Цинциннат» со все тою же нашей троицей, и плывем мы сейчас из акватории Эйфорифов мимо Бухты Смеха в сторону острова-вулкана Маниакал. Небезопасное направление.

Суицидальная Стремь, случается, завихривается сюда по глубинам, а Маниакал непредсказуемо извергается, и тогда никому мало не кажется, ибо летят из него вперемешку неразборчивые пламенные речи, тирады из нетрадиционного лексикона, экстремистские прокламации, крики «Шайбу!», «Банзай!» «Бардак – чемпион!» и другие малочленораздельные выражения. Укрыться от всего этого можно только с помощью психозащитных зонтов. Бывает, что вулкан, накопив выхлопные газы, со взрывной силой выталкивает их из своего кратера, и тогда в окружающих водах поднимаются волны цунамического масштаба…

Высадка

Вот одна такая волна-великанша нас и настигла и со страшной скоростью понесла – мачты затрещали, паруса начали рваться… Мы приготовились было уже к героическому финалу нашего повествования, как вдруг Оля Катенкова, и.о. юнги (ДС и я – капитан, штурман, боцман, кок и матрос по очереди), уцепившись за флагшток, пронзительно закричала: «Земля-ааа!!!»

И точно: несло нас к островку с лагунами и отмелями вокруг; прямо по курсу на берегу возвышалась небольшая колонна, сложенная, кажется, из ракушечника, на котором трепыхался селедочного цвета флажок с надписью «О. Халявин».

Все это мы успели увидеть за считанные мгновения до того, как фрегат наш ухнуло носом в мель, и он, глубоко всадившись в нее и пружинно подкинув палубу, словно норовистая кобыла, выбросил всех нас на берег. Высадка произошла.

Абориген-невидимка

От цунамического удара всем нам пришлось на некоторое время лишиться сознания, но слава Богу, никто из нас ничего большего не лишился. Первым очнулся ДО.

– Куда ушло цунами, бежавшее за нами? – спросил он, как всегда, точно по делу и не заметив, что стихами.

– А здесь, понимаете ли, особый дух, так сказать, – произнес кто-то неизвестно откуда.

Голос незримого аборигена производил впечатление слегка проперченного, малость просоленного, отчасти промаринованного и в значительной степени проспиртованного. И тут я, очухиваясь, постепенно начал догадываться. Тем более что сознание со свежим следом в оперативной памяти возвратило мне надпись на флажке, которую мы успели увидеть перед тем, как нас выбросило на берег.

– Он! Это он! – закричал я и попытался подняться на ноги, но…

– А вы лежите, доктор, лежите – раздался тот же голос. – Куда спешить-то? Все равно встать без подкрепления сил никак не получится.

Вдруг прямо из воздуха чья-то загорелая крепкая рука, покрытая выгоревшими рыжеватыми волосками, поставила перед моим носом рюмашку с прозрачной жидкостью и знакомым запахом, таким земным и родным.

– Не в Море ли Зависимостей мы опять заплыли? – спросила Оля, которая уже пришла в себя и поднялась на ноги без посторонней помощи.

– Никак нет-с. Остров Халявин. Независимые и неподконтрольные экстерриториальные воды. Открыты цдя всех желающих. Но по спецпропускам.

– А у нас пропуска нет, – забеспокоилась Оля.

– Ниче, оформим. Тем более для такой хорошей дружеской компании.

Оформление пропусков

В качестве пропуска, граждане, требуется творческая импровизация. По-любому выражаемая: словом, движением, пением, взглядом… Какое угодно доказательство вашей причастности к вселенскому родильному дому, к никогда непрекращающемуся мирозачатию…

Можно домик из гальки соорудить, можно что-нибудь нарисовать на песке или принять какую-либо необычную позу, вообразив себя кем-нибудь или чем-нибудь… Придумать какой-то другой мир…

Или же произвести интересное наблюдение в этом, тутошнем мире, выразить его в подходящих словах, жестах или других знаках. Действуйте, время пошло, – сказал Иван Афанасьевич, окончательно материализовавшись, и тут все мы трое смогли его пристально и обстоятельно разглядеть.

…Да, я же еще не представил. Ивана Афанасьевича Халявина знают многие, письма пишут ему, стихи посвящают, а что не все пока знают, так это еще впереди. Стихиатр он. Других занятий тоже много, одно из полюбившихся – сторож детского сада.

Вашему покорному слуге Иван Афанасьевич приходится, как он сам выражается, генеральным собутыльником, заслуженным пациентом и ближайшим соседом по черепной коробке. «Вашего, кто кого лечит, еще вопрос» – подмигивает он.

Описание внешности стихиатра Ивана Афанасьевича Халявина

Иван Афанасич, а мы тут в качестве пропуска решили изобразить вас. Кто как вас видит, – сказал я после совещания нашей команды, при коем шушуканье то и дело прерывалось эмоциональными звуками разнообразных значений.

– Право имеете, – снисходительно усмехнулся хозяин острова.

– Ну тогда вот, – первой предъявила свой рисунок на песке Оля. (Воспроизвожу по памяти.)

– Похоже на меня в молодости, – заметил Иван Афанасьевич. – Особенно прическа.

Следующий рисунок показал я. С названием: «Осуществление права на собственное настроение».

– Полное сходство, как фотография, – одобрил Иван Афанасьевич. – Нога особенно похожа.

– А я льстить вам не буду, – предупредил ДС.

– Розарий у меня и вправду вырос на голове один раз. Но – во сне.

Иван Афанасьевич заморгал и смахнул слезу.

– Ну что ж… Каждый, стал быть, имеет право на особое восприятие… окружающей действительности и конкретных ее представителей… Каждый также имеет право на презентацию. Начну и я, пожалуй, с автопортрета. Да собственно, все, что мы делаем, все, что пишем, что едим и что пьем, включая и оставшуюся посуду (тут Иван Афанасьевич как-то неопределенно повел взглядом в сторону), есть не более чем автопортрет. Визитная, тсзть, карточка…

С этими словами ИАХ (далее для краткости будем иногда обозначать его так) предъявил нам этикетку от пластиковой бутылки пива «Ништяк», повернул ее обратной стороной, и мы увидели следующее изображение, комментированное так:

– Здесь я причесался, но в сущности я лохматый.

Сколько времени мы провели в молчаливом созерцании шедевра, сказать затрудняюсь.

– Хм, хм… Потрясены. Вижу. Без слов понятно. Ценю восприимчивость. Вступительную часть презентации считаем законченной. Продолжим одновременно с трапезой. Прошу занимать места согласно полученным пропускам. Айн момент…

Описание окружающей обстановки

ИАХ снова развоплотился. За время краткой его отлучки мы успели осознать, что находимся практически в раю: тепло, солнышко ласковое, островок весь зеленый и в цветах, тропическое изобилие, есть даже пальма одна кокосовая; рядом с ней радостно фырчит и прыскает брызгами невесть откуда берущий пресную воду фонтанчик, птички упоенно поют, океан вокруг мирно мурлычет… Даже и «Цинциннат» наш с воткнутым в мель носом, казалось, принял свое положение как естественное и удобное и ничего лучшего не желал.

Чуть осмотревшись, заметили, что колонна с флагом выложена не из ракушечника, как мне сперва показалось, а из маленьких бутылочек из-под спиртного, «мерзавчиков», как их ИАХ называет любовно – в глубоких и многочисленных карманах его всегда водятся такие в количествах, почти достаточных для творческого вдохновения…

– Мы плывем, – вдруг тихо сказал ДС.

– Как плывем?… Куда?… Ой, правда, плывем!.. Медленно, чуть покачиваясь на волнах, островок

удалялся от нашего застрявшего на мели корабля.

– Не волнуйтесь, обратно приплывем, когда надо будет, весло у меня одно есть…

Появившись на сей раз не из воздуха, а из воды, с одного из берегов островка, ИАХ приветственно замахал нам рукой.

– Остров мой плавучий, ребята. Плот он потому как. Рукотворный плотоостров. Соорудил сам из бутылок пластиковых, скотчем скрепил. А почву сюда уж сам Господин Океан нанес да ветра буйные. Влажно, светло, тепло, растет все хорошо…

Описание начала трапезы

Сели в тесный кружок на травяном коврике.

– Милости прошу, угощайтесь, гости дорогие!

Широким хлебосольным жестом ИАХ указал

на пространство меж нами, пространство пустое, без каких-либо иллюзий, чем вызвал естественное молчаливое недоумение и дружное сокращение мышц наших желудков и пищеводов.

– Вас понял, – добавил он после двухсекундной паузы, выдержанной по всем театральным канонам. – Сейчас сделаем. Фаыутицуарфыфюфысиыф!

Никогда не слышал подобного заклинания ни от ИАХ, ни от кого-либо, себя включая, но факт остается, как ИАХ любит говорить, голышом: в сей же миг роскошно накрытая скатерть оказалась меж нами, вся дышащая слюноотделительными ароматами, с икоркой, с лучком, с чесночком, с хренцом, со свежим рыбцом в салате из морской капусты, со всякой снедью… Ну и с сопровожденьицем, как же без этого.

– Пьющих, кроме вашего покорного пациента, как вижу, всего полпроцента, ну ничего, мое дело предложить, ваше – решить, употребить или оставить мне на потом, я человек не настойчивый.

– Иван Афанасич, а как… Как вы это все…

– Сотворяю? А самобранка-то на что?…

– Вы ее этим вот фыфюсиыф вызываете?

– Угадали. Если БуддА не идет к еде, значит, еда попадет к БуддЕ, вот как заклинание сие переводится, но в том фишка, что каждый раз его требуется произносить по-иному, по-новому, по иномирному, каковое посылается свыше…

Я вспомнил о недавней интернетской находке, чьем-то полуплагиате-полупародии – притче о русском буддисте Иване Халявине, и спросил:

– Поговаривают, Иван Афанасич, будто в одной из многочисленных предыдущих жизней вы были китайцем, жили, дескать, в провинции Мандариния, слыли буддийским старателем, медитировали…

– Возможности не исключаю. За бывшие жизни несу всю полноту ответственности, почему и болею острым стихозом в хронической форме, но жив!

 
Весь век ублажая свое естество,
открыл я великое чудо:
чем меньше блаженства, тем больше его,
блаженней всего – не хотеть ничего,
как нам и советовал Будда.
Но чтобы совсем ничего не хотеть,
придется сначала слегка попотеть:
не сразу пробьешь потолок-то! –
придется ошейник на душу надеть,
придется поесть, а потом похудеть,
как нам и советует доктор.
 

Это к тому, милые, что пора вкусить – не убойтесь изобилия моего, Бог даст, вылечимся!

Вот что сугубо конфиденциально написал мне тысячу лет назад коллега ваш Авиценна, а я перевел:

 
Твои болезни лекарю полезны,
а кошельку его вдвойне любезны,
и кто, здоров ли ты, определит,
когда не тело, а душа болит?…
О сколько скуки под небесным кровом!
Как тяжко быть влюбленным и здоровым!
Здоровье, друг мой, праздник не большой –
всего лишь мир меж телом и душой…
 

Описание некоторых занятии И.Л. Холявино

Закусив по первости, Оля спросила:

– Иван Афанасич, что же вы тут на плотоострове своем делаете, чем занимаетесь?

– Стихиатрией. Стихотерапевтирую себя и народ. Депресняк изгоняю. Дух подымаю.

– Знаем, читаем, усваиваем… Ваши творения уже в поговорки вошли. Вот это, например:

 
По России ветер дует,
все дороги замело…
Кто не грабит, не ворует,
тому очччень тяжело…
 

– Иви пво векваму, – вставился я, жуя.

 
Ради красного словца
раньше гробили отца,
ну а нынче за рекламу
продают родную маму.
 

– А эсо свусайно не мвафе? – жуя, спросил ДС.

 
Чтоб башка варила, мало,
надо, чтоб не пригорало.
Мысль любую не забудь
вовремя перевернуть.
 

– Не отрекаюсь, мое, – признался ИАХ. – На электроплитке сработано. Как-то раз в масленицу в подсобке нашей детсадовской блины пекли с уборщицей Шурой, да заболтались. Блины и сгорели, зато стиховина вышла, народ пользуется.

– И вмвы повзуемся… В вабвоте с пвашивентами – нешпошвредственное вуковошство.

– Иван Афанасич, а вас сюда… что привело? – на необитаемый ваш плотоостров? – спросила Оля.

– Необходимость творческого мирообщения. Остров-то вполне обитаемый, раз тут я нахожусь.

А что барахла маловато, так мне и довольно – ноутбучок вот прихватил на солнечных батарейках, живность кое-какую…

 
Не берите с собой много вещей.
Путешествуйте налегке.
Ешьте ягоды и орехи, ловите лещей
(вариант: давите клещей)
или плавайте сами, как лещ в реке
(вариант: или тихо сидите,
как клещ в башке).
Чем больше вещей, тем слабей человек,
ведь вещь – это вес, и недаром
доныне сбирает вещички Олег
отмстить неимущим хазарам…
 

– А одному тут не боязно?

– Бывает, сам себя испужаешься, как умнеть вдруг начнешь некстати. Хуже одной глупой головы может быть только полторы умных, и на сей случай имеется вот такой стихолептик:

 
Отдаваясь великим делам,
не пили себя пополам,
на куски себя не руби
и в трубу о себе не труби.
 
 
Отдаваясь великой любви,
за хвосты себя не лови,
а руби под корень хвосты
и сжигай за собою мосты.
 

– А это – ваше или народное?

 
Всякой твари нужен враг,
без врага нельзя никак,
Без любимого врага
жить на свете – на фига?…
 

– Мое. Рабочее заглавие «Тоска по империализму». Второй вариант – по теще.

– А еще чем тут занимаетесь, Иван Афанасич?

– Себя ищу

– Так вот же он, вы.

– Это не я. Это мое физическое лицо.

– А…

– Лица бывают физические, юридические, налогооблагаемые, исполнительные, ответственные, общественные, государственные, частные, виртуальные, мультимедийные, кавказской национальности и разные прочие. Вот среди них я и потерялся. Что и увековечил в следующем стихоиде:

 
Трудясь как вол, хрипя, сипя,
я наконец нашел Себя.
Решил отметить: покирял.
И вновь себя я потерял.
 

– Мна эфой пофве быфает, – заметил, жуя, я.

– И мне тожко на эфой, – добавил, жуя, ДС.

– Ващето (ИАХ настаивает именно на таком, разговорном правописании выражения «вообще-то», а вот, например, интернетного «естесссно» на дух не принимает, это его личная особенность, и с ней нельзя не считаться) – ващето нонича, ежели себя потерял, сходи в антирнет, там найдешь чего и не терял.

– Эфо два, – согласились мы, жуя и жуя.

– А вот кстати и про всемирную сеть…

О присутствии Ивана Афанасьевича Халявина и его предка в Интернете, с последствиями

 
По сякрету вам скажу (чтоб ня быть бяде):
в Антирнет я захожу только по нужде.
Ежли малая нужда, быстро выхожу,
а большая – уж тогда час-другой сижу.
Что тут голову ломать? Будь как господин.
Только надо понямать: ты здесь не один.
Вперся как-то на момент справку получить –
вижу: входит Рязидент! – и давай мочить!
Психь мою разгорячил – хоть бяги к врачу!
А чаво он там мочил, лучше промолчу.
Добяжал ядва-ядва в собствянный сортир…
Вот такая селява. Так устроен мир.
 

Прочитав нам этот стихопус, отнюдь не последний, ИАХ, элегически вздохнув, произнес: «За халяву божью! Опрокидон!», поднял рюмашку и грациозно опрокинул вовнутрь.