Текст книги "Последняя дверь последнего вагона"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Остановившись перед джампером, Гульченко предлагает Дюпону:

– Полезайте первым, Артур… Забирайтесь на заднее сиденье, там вам будет удобнее..

Однако подножка под дверцей расположена слишком высоко для пятилетнего ребенка, и «Ирке» никак не удается взобраться на нее, действуя одной рукой – вторая по-прежнему сжимает коммуникатор-бомбу. Не очень-то церемонясь, Гульченко опускает меня на бетон с явным намерением помочь девчонке, но вместо того, чтобы подсадить ее, делает быстрое движение правой рукой, и до меня доносится знакомый треск парализатора.

С иглой, торчащей между лопаток, «девчонка» валится назад, но Гульченко вовремя подхватывает ее тщедушное тельце и. как пушинку, закидывает его в кабину. Прячет оружие в кобуру под мышкой, зачем-то захлопывает дверцу, по-рабочему отряхивает руки, поворачивается ко мне – и застывает, как будто в него тоже вкатили заряд парализанта.

На крыше раздается топот бегущих ног, и чей-то знакомый голос удивленно спрашивает:

– Что здесь происходит, Володя?

Глава 9. ФИНАЛ

Откуда ни возьмись на крыше оказывается сразу десяток человек. Многих из них я вижу впервые. Из знакомых мне – только Астратов и Слегин.

Держа наготове парализаторы, они окружают джампер, явно не понимая, в чем дело. С их точки зрения, тут действительно сам черт не разберется. Дюпон в кабине им пока не виден, Гульченко для них – свой, я вроде бы тоже не чужой, но почему-то валяюсь, как живой труп, без движения.

– Ребята, – криво улыбаясь, разводит руками Гульченко. – Откуда вы взялись?

– Оттуда, – ухмыляется чернокожая малышка с грубоватыми интонациями Слегина. – Откуда все люди берутся..,

– Дежурный по городскому управлению сообщил, что ты спешно рванул разбираться по звонку какой-то женщины, – сообщает Астратов, убирая в кобуру свой парализатор. Остальные следуют его примеру. – В ее сообщении фигурировало кодовое словечко – Дюпон. И нам захотелось проверить, достоин ли ты лавров первооткрывателя. Хорошо, что у нас на такой случай был припасен сверхзвуковой аэр! Пятнадцать минут – и мы у вас!.. В Центре перехвата ребята четко сработали – дали со спутника наводку прямиком на твой джампер… Правда, по городу пришлось добираться, как всем нормальным людям, – на машинах. Иначе жители в округе остались бы без стекол… Это я так, к слову.

Гульченко молчит.

Тем временем Слегин и еще кто-то из «раскрутчиков» подходят ко мне. и Булат издает удивленный свист, увидев иголку в моей ноге.

– Что это вы здесь не поделили с Ле… с мальчишкой? – спрашивает он у Гульченко и выдергивает иглу из той деревяшки, в которую превращена моя нога. – Зачем ты стрелял в него?

Предатель бледнеет, но проявляет недюжинную изобретательность.

– В том-то и дело! – возбужденно восклицает он. – Я поймал его, ребята!.. Именно он и был Дюпоном! С самого начала!.. Я всегда подозревал, что он – не тот, за кого себя выдает! А сегодня он выдал себя и котел удрать… Ну, я – за ним, а он с крыши собрался сигануть, сука! Пришлось остановить его…

– Саша – Дюпон?! – резко поднимает голову Слегин. – Да ты что, Володь, сдурел, что ли? Он же…

– Постой, постой. Булат. – останавливает его Астратов. – В самом деле… Вспомни, почему мы доверялись ему. Потому что его якобы опознал Шепотин. А что, если Дюпону перед смертью удалось выкачать из Сабурова всю подноготную и после реинкарнации он воспользовался этой информацией? Если так, то он рассчитал очень точно… У нас не было от него никаких тайн – зато он знал все о наших планах! Мы сбивались с ног – а он, наверное, посмеивался втихомолку над нами!..

Что за бред ты несешь, гражданин начальник?!. Эх, жалко, что сейчас язык меня не слушается, а то я сказал бы тебе пару ласковых!., А этот мерзавец-двурушник на что надеется? Не пройдет и часа, как я смогу говорить, а еще через несколько секунд ему придется объясняться и по поводу парализованной девчонки в кабине джампера.

– Нет, здесь что-то не так, – задумчиво говорит Слегин. – Лично я готов дать голову на отсечение, что это был действительно Лен. Одно из двух: либо ты, Володя, ошибся, либо…

Гульченко сокрушенно вздыхает и отворачивается, всем своим видом демонстрируя немое возмущение: мол, ну и скептики же вы, если отказываетесь принять очевидную истину!..

А потом сбивает ударом в лицо одного из стоящих вокруг обезовцев и прыгает в кабину джампера, турбина которого бесшумно работала все это время в режиме «стенд-бай». Через открытую дверцу мне видно, как он судорожно дергает рычаги. Едва не спалив людей на крыше раскаленной струей выхлопа, крылатая машина прыгает вверх, как гигантский кузнечик, на добрый десяток метров и на секунду зависает в воздухе, чтобы ринуться прочь на максимальной скорости.

Кто-то из обезовцев матерится, кто-то в отчаянии палит по джамперу из парализатора, а Астратов принимается отдавать отрывистые распоряжения по коммуникатору. Про меня, естественно, все в этой сутолоке забывают, и мне ничего не остается, кроме как валяться чугунной болванкой, наблюдая, как в замедленной киносъемке, за бело-голубой машиной, почти сливающейся с синим небом…

Мысли мои ползают еле-еле, словно их тоже заморозили парализантом.

Догнать Гульченко вряд ли удастся. Сейчас он включит форсаж и скроется, а потом бросит джампер где-нибудь подальше от города – и ищи-свищи его потом по всем закоулкам Сообщества. По сравнению с обычными преступниками у него есть одно большое преимущество: он знает все приемы охоты…

И тут джампер взрывается.

Его бронированный корпус окрашивается вспышкой яркого пламени и разлетается на куски, и взрывная волна разбрасывает обезовцев по крыше, лишь чудом никого не сбросив вниз, и меня проволакивает голой спиной по бетонной плите, но мне ничуть не больно, а потом с высоты прямо на нас сыплются чадящие обломки, а все то, что осталось от джампера, Гульченко и девочки в синем платьице, рушится куда-то вниз между домами, и я еще успеваю испугаться, не накроет ли прохожих горящая бесформенная масса, как следует второй взрыв, чуть слабее предыдущего, и волна удушливого дыма выплескивается над краем крыши, пачкая безоблачное небо…

* * *

– Ты сам-то ему веришь? – спрашивает Астратов у Слеги на.

Тот молча пожимает плечами и отворачивается.

– Видишь, Лен, – говорит Астратов мне. – Булат не верит… Сказать по правде, я – тоже… Слишком уж все это фантастично.

– А вы – реалисты, да? – говорю я. – Прожженные, махровые реалисты, которые доверяют только фактам… Хорошо. Допустим, Дюпон пудрил мне мозги насчет Иного Мира и его взаимосвязи с нашим… Но он не должен был врать про свое «завещание». Я ведь уже был трупом для него! Да и что нам остается делать, кроме как поверить в это?..

Наш разговор опять протекает в больничной палате – как и тогда, две недели назад… Но уже не во Взрослом Доме, а в специализированной детской клинике. Условия, впрочем, для меня созданы особые: отдельный бокс, до отвращения внимательные врачи и обслуживающий персонал, который, как я подозреваю, на три четверти состоит из штатных сотрудниц ОБЕЗа.

Собственно, особой необходимости в госпитализации не было. Пагубные последствия «заморозки» для моего детского организма давно устранены, и теперь медикам остается лишь колдовать над многочисленными ссадинами, царапинами и ожогами на моем торсе. В остальном я – в полном порядке. Однако меня продолжают держать здесь – подозреваю, не столько ради лечения, сколько для того, чтобы Астратов и Слегин могли беспрепятственно посещать меня. И еще чтобы оградить меня от Татьяны и Виктора Королевых. Им наверняка сказали, что в реанимацию не допускаются даже родители. Конечно, будь на их месте влиятельные особы, этот номер у Астратова не прошел бы. У1Ры подняли бы такой шум!.. А Королевы – люди рядовые, им жаловаться некуда…

– И вообще, – продолжаю я, – скоро мы получим ответы на все наши вопросы. Послезавтра…

– Завтра, – поправляет меня Слегин. – Уже – завтра…

– Разве? – искренне удивляюсь я.

– Да-да, ты не учел, что провалялся без сознания целые сутки.

Астратов тяжко вздыхает.

– Хотелось бы надеяться, что мы успеем принять к сведению эти ответы, – говорит он.

– Страшно? – подмигиваю ему я.

– А тебе – нет? – отвечает вопросом на вопрос «раскрутчик».

Я старательно прислушиваюсь к своим ощущениям.

Нет, ни следа от того страха, который преследовал меня во Взрослом Доме. Или это сказываются последствия наркоза?

– Одного не могу понять, – вдруг говорит Слегин. – Володя Гульченко… Я же знаю его… то есть знал… почти двадцать лет, и мы с ним прошли огонь, воду и медные трубы. Он всегда был надежным парнем. До сих пор не могу понять, как он стал предателем…

– Очень просто, – говорю я. – Этого надежного парня Дюпон купил с потрохами, едва очнулся в теле Кеворковой. Он открыл ему тайну своего «завещания» и не только это. Он пообещал ему деньги, много денег – и, возможно, частично сдержал свое обещание. А еще Дюпон открыл Гульченко глаза на то, как можно извлечь выгоду из обладания этой важной информацией. К тому же у Владимира всегда была возможность избежать разоблачений, прикончив в решающий момент своего нового «патрона». Что он и попытался сделать на крыше… Если бы вы не подоспели вовремя, то боюсь, что он расправился бы с нами обоими так, что никто потом и следа нашего не нашел бы. Особой необходимости в подачках Дюпона у него уже не было. Дюпон сам подсказал ему возможный путь приумножения капитала. Достаточно было довести информацию о предстоящем конце света до прессы – разумеется, анонимно, но с предоставлением документальных доказательств, – и в том хаосе, который охватил бы мир, можно было бы провернуть такие финансовые операции, которые сделали бы его одним из самых богатых людей планеты… Лично мне в этой истории с предательством не ясно одно: как Гульченко удалось заставить замолчать своего напарника? Того, вместе с которым он реинкарнировал Дюпона. Он что – убил его? Или по-братски делился с ним «гонорарами» Дюпона?

– Дело в том, что никакого напарника не было, – говорит Астратов. – У нас не всегда хватало людей, чтобы проводить реинкарнацию парами наших сотрудников. И в тот день, когда обработке подверглась Ира Кеворкова, Гульченко работал один. Это я…

– …так, к слову, – насмешливо подхватывает Слегин.

– А файл отчета? – осведомляюсь я. – Вы же сами сказали, что видеозапись велась в автоматическом режиме по каждому факту реинкарнации?

– Володя… то есть Гульченко… он мог подделать запись, – говорит Слегин. – И сделал это очень чисто, комар носа не подточит. Записью сейчас занимаются эксперты…

– Собственно говоря, нам давно надо было прозреть, – говорит Астратов. – А мы слишком верили в наших сотрудников, чтобы допустить мысль о возможности предательства…

– Не зря же компьютерщики считают, что в системе «человек – машина» самым слабым звеном является человек, – говорю я. – Какая именно машина – не столь важно. Интеллектор, воплощающий собой искусственный разум, или простейший часовой механизм… будильник, например… Главное – кто этой машиной пользуется. И как…

В дверь осторожно стучат, и в палату заглядывает молоденькая медсестра с аккуратной прической и, на мой взгляд, в слишком коротком халате.

– Извините, Юрий Семенович, – говорит она, – но там к Саше пришли мужчина и женщина…

– Опять родители, что ли? – осведомляется ворчливо Астратов.

– Не совсем, – мнется девушка.

– Как это? – вскидывает брови «раскрутчик».

– «Не совсем родители» – это что-то новое, – подмигивает мне Слегин. – То же самое, что «почти беременная»…

– Их фамилия – Кеворковы, – упавшим голосом сообщает медсестра.

– Ч-черт! – закатывает глаза к потолку Астратов. – Этого нам сейчас только не хватало!.. Надеюсь, вы объяснили им все как полагается?

Девушка смущенно теребит лакированными коготками полу своего мини-халатика.

– Видите ли… – бормочет она. – Они… они очень настойчивы… Они требуют…

– Да какого хрена?!. – вскидывается Астратов. – «Тре-ебуют»! Кто им дал право чего-то там требовать?!.

– Пустите их ко мне, – перебиваю его я.

– Что? – таращит на меня глаза Астратов. – И что же ты им скажешь?

– Все, – говорю я. – От начала и до конца. Всю правду. Они имеют на это право, Юра.

– Опять ты за свои штучки? – кривится Астратов. – Какую правду? О реинкарнации? О том, что их дочь была носителем для сознания опасного преступника и маньяка?

– А что им можете предложить вы, гаранты всеобщей безопасности? – взрываюсь я. – Очередную ложь о том, что их ребенок стал жертвой спятившего сотрудника Раскрутки, который пытался похитить детей, потому что был скрытым маньяком-педофилом? По-вашему, тот факт, что в погоне за спасением планеты вы были вынуждены погубить души многих тысяч детей, должен оставаться тайной для всех?.. – Я осекаюсь, потому что до меня наконец доходит кое-что, а потом продолжаю: – А-а, вот в чем дело!.. В ходе этой чудовищной операции вы усвоили, что отныне в ваших руках появилось новое, поистине волшебное средство… Реинкарнация. И теперь вы намерены пользоваться ею всякий раз, когда, по-вашему, в этом возникнет потребность. Оживлять души умерших – весьма эффективное средство для достижения определенных целей. Потому что теперь никто не может рассчитывать на то, что унесет свои секреты в могилу. Ведь вы достанете его даже на том свете!.. А если учесть, что по мере освоения этого метода вы изучите те закономерности, которые наверняка имеются в переселении душ, то потом вам уже не придется проводить поиск, реинкарнируя всех подряд. Вы будете прибегать к ограниченной выборке, а в конце концов – и к точечному расчету, по конкретным персоналиям… Может быть, сейчас, пока мы тут беседуем, по вашему указанию уже составляются списки детей, которые появились на свет вчера… или позавчера? И через год, два или три можно будет вновь оживить Дюпона, чтобы вытянуть из него все сведения о его преступлениях? А там, глядишь, настанет очередь и Гульченко, который поведает, как и зачем его совратил реинкарнированный террорист..

– Послушай, Лен… – начинает Астратов. – Зачем ты так? Мы вовсе не намерены..

– Может быть, – устало откидываюсь на подушки я. – Охотно верю. Может, вы лично и не собираетесь использовать этот жестокий метод… Но в мире есть другие, которые думают и действуют иначе. Более беспринципные, более хладнокровные, более рациональные. Рано или поздно они займут ваше место… Вот вы опасаетесь завтрашнего дня, потому что не ведаете, что он принесет миру… Напрасно. Мир не погибнет завтра от взрыва бомбы Дюпона. Но он погибнет потом, через энное количество лет. Бомба уже заложена, и ее взрыватель исправно тикает. И эту бомбу нам будет очень . трудно обезвредить, ребята. Потому что мы сами ее заложили…

Астратов и Слегин угрюмо молчат, и трудно понять, согласны они со мной или нет.

В голове у них наверняка крутится один и тот же вопрос: «Чего он от нас хочет?» Что ж, если они его озвучат, то можно ответить красивой цитатой:

Шептал он: «Хочу всего лишь,

чтоб все вы познали счастье

и возлюбили друг друга;

чтоб дети, когда рождались,

детьми становились просто,

не зная про боль и голод,

не глядя на нас так взросло;

и чтоб не погасло солнце

надежды у каждого в сердце»…

А лучше – промолчать. Не по мне это – публично декламировать стихи…

Бедные мои, растерянные прагматики. Они все еще не могут понять, выиграли ли они безумную гонку за спасение человечества. Если выиграли, то почему не чувствуют себя победителями? А если проиграли, то почему я сужу их не за это, а совсем за другое?..

Но мне их все равно жаль. И не потому, что они – мои друзья. Всегда жаль тех, кто искренне старался сделать людям добро, но причинил им лишь боль и страдания, как неопытный стоматолог…

Я встаю с постели и шлепаю босыми ногами по паркету к окну. Забираюсь на стул и смотрю вниз.

Там, на дорожке больничного парка, под проливным дождем, чисто символически укрывшись одним зонтом на двоих, мужчина и женщина оглядывают окна больницы. Судя по их насквозь промокшей одежде, стоят они здесь давно.

Увидев меня, они оживляются и принимаются махать мне в две пары рук. Упавший зонт катится по мокрой траве, как искусственное перекати-поле, и дождь пытается смыть нарочито радостную улыбку с лиц, обращенных ко мне, но ему это не удается, просто щеки супругов Королевых становятся мокрыми – и я подозреваю, что не только от дождя.

Это мои новые родители. Родные – по крови, приемные – по сути. Но, может быть, когда-нибудь я смогу относиться к ним как к полностью родным? И пусть я никогда не смогу воспринять их как настоящих отца и мать. Но разве плохо, если рядом с тобой есть люди, для которых ты – не чужой?

И я поднимаю свою тяжелую от бинтов ручонку, чтобы помахать им в ответ.

Москва, 2002-2003 гг.