Текст книги "Прозрачный старик и слепая девушка"

Автор книги: Владимир Ленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Лебовера кричал из темного угла:

– Локоть выше! Цепочки должны звенеть!

Софир, танцуя, пересекал пространство, ограниченное факелами.

– Флейта! – рявкнул Лебовера, и послушно засвистела тонкая нота.

– По-моему, очень плохо, – громко объявила та женщина, что вчера была в фиолетовом. Сегодня она явилась почти обнаженной, в наряде из рваной рыбачьей сети, затканной искусственными цветами. Крупные прорехи позволяли видеть ее тело, очень белое, покрытое легким жирком, но мускулистое и крепкое.

Все разом остановилось. Ингалора перевернулась, взмахнув в воздухе ногами, и встала на голову.

– Мне так вовсе не кажется, – объявила она. – Ты пережимаешь. В начале всегда так. Полный разлад. Гармония приходит в процессе.

Лебовера взял персик и запустил им в одну из свечей, горевших на люстре. Промахнулся, взял другой.

– А если попробовать фехтование среди водных струй? – сказал Гальен.

– С другой стороны, – продолжала Ингалора, по-прежнему стоя на голове, – без лепестков вообще ничего не понятно. И не будет понятно. Совсем другая картина. Пусть попробуют с лепестками.

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты прекрасна, о задница Ингалоры? – обратился к девушке Софир, приседая и заглядывая в ее перевернутое лицо.

Она опустилась на пол, перекатилась по спине и села, широко расставив ноги, как игрушечная.

– Я вся прекрасна, – ответила она.

Софир жеманно засмеялся.

Лебовера захлопал в ладоши повелительно и так оглушительно, что не стало слышно арфу. Прибежала девушка в кухонном фартуке, принесла большую корзину с лепестками.

– Бросайте, бросайте! – приказал Лебовера, отходя на шаг.

Лепестки взлетели вверх, зачерпнутые полными горстями. Опять заработали веера, и воздух заполнился шелковистым мельканием: белое, красное, почти черное, почти зеленое... Некоторые попадали Софиру на губы. Он слизывал их и жевал, а один приклеился в углу его рта.

Рессан поймал женщину в рыбачьей сети за кончики пальцев и заставил пробежать вокруг себя, а потом отпустил. Она невозмутимо отошла и, подняв с блюда чей-то недопитый бокал, залпом выпила вино.

Аббана тоже взяла вино. И Гальен. Некоторое время они пили молча, глядя, как то складываются, то рассыпаются неоформленные обрывки танца. Неожиданно Гальен, вдохновившись, сделал резкий, изящный выпад воображаемым мечом. Аббана отпрянула и облилась вином.

– Дурак! – крикнула она неожиданно пронзительным голосом. – Ты что?

– Ничего! – заорал он. – Стоишь тут!

Она застыла, широко раскрыв рот, и только грудь то поднималась, то опускалась. Потом из ее горла вырвалось тихое шипение.

– Твое фехтование – дрянь, – просипела она.

– Твое тоже, – сказал он нарочито спокойно и аккуратно поставил кубок на стол.

Она подлетела к нему и замахнулась, но он перехватил ее руку и начал смеяться.

Ингалора, Рессан и Софир, не сговариваясь, закружили вокруг них в танце. Они то прижимались друг к другу, то отскакивали, их босые ступни уверенно прикладывались к каменному полу, а руки, изламываясь в локтях, то соединялись, то расходились в стороны.

Затем Аббана ощутила сильный толчок в спину. Не прекращая пляски, Рессан ударил ее коленом. Аббана качнулась, схватилась за Гальена, но и он плохо держался на ногах: Софир, подпрыгнув, лягнул его в бок.

– Ай! – вскрикнула Аббана.

Безмолвный танец продолжался. К дробному топоту пяток добавилось ехидное пение арфы: она нарочито фальшивила и тянула ноту за нотой. Потом истерично завизжала флейта.

Прыжки танцующих делались все более безобразными: так лягушки взлетают над раскаленными камнями, на которых их пытается зажарить глупая хозяйка. Старая шутовская пантомима. Рессан, будучи ребенком, зарабатывал ею себе на жизнь.

И каждый толчок приближал Аббану и Гальена ближе к двери. Прочие завсегдатаи «Крысы» стояли вдоль стен, точно почетный караул, и хлопали в ладоши. Ритм становился все более быстрым, все громче отражался звук от старых каменных стен. Казалось, даже мятая жестяная посуда – наследие лихого торговца скобяными изделиями – резонирует и звенит в такт. Лебоверы нигде не было видно.

Перед глазами Аббаны все плыло. Ей невыносимо хотелось вырваться и убежать, но ее не выпускали из круга. Рессан крикнул:

– Хей!

И, подскочив особенно высоко, с громким хлопком опустился на пол. Остальные мелко и быстро затопали. Круг распался. Пошатываясь и хватаясь друг за друга, Гальен и Аббана устремились к выходу.

И тотчас все для них исчезло – осыпавшаяся штукатурка стен и тусклый блеск жести, мелькающие растопыренные руки танцоров, багровая неподвижность факельного огня, – осталась только жгучая чернота ночи, и они погрузились в нее.

Незатейливые кабачки в портовой части города распахнули им объятия, и они, точно продажная женщина, послушно переходили из рук в руки, жадных, отбирающих, шарящих по телу и душе в поисках дешевой поживы. От выпитого им становилось только темнее и тяжелее.

Они проснулись возле маленького каменного дома, где-то на окраине Изиохона.

Аббана подняла голову, сквозь муть разглядела равнодушное солнце и вдохнула влажный, тяжелый воздух.

– Мы все еще здесь, – раздался голос Гальена. – В Изиохоне.

Она села и заплакала, зло, остренькими, колючими слезами.

– Мы – не дрянь! Мы – не пустое место! – выталкивала она из груди неловкие слова, но каждое из них норовило застрять.

– Какая разница, – сказал Гальен. – Просто пора все изменить. Навсегда.

Он протянул ей руку и помог подняться. Погладил по лицу. Красивое молодое лицо, передернутое сейчас злостью, но все равно красивое. Аббана никогда не станет тихой, кроткой – в ней всегда будет гореть эта неудержимая тяга к полной, безраздельной свободе. Невероятное ощущение родства захлестнуло Гальена.

– Родная, – сказал он ей.

Она непонимающе глянула на него.

– Ты чего? – спросила Аббана с подозрением.

Он вздохнул.

– Ничего. Мы с тобой – одно и то же. Ты и я. Как брат и сестра. Понимаешь?

Она прищурила глаз, с вызовом бросила:

– Это любовь?

Гальен покачал опущенной головой:

– И да, и нет. В определенном смысле – да, несомненно. Но в другом смысле – нет. Просто родство. Ближе кровного.

Тогда Аббана прижалась растрепанными волосами к его плечу, длинно вздохнула и сказала просто:

– Пойдем, Гальен. Скорее уйдем отсюда.

Эта таверна сильно отличалась от «Тигровой крысы»: она была намного меньше, и народу в нее набивалось существенно больше.

Здесь запросто дозволялось быть никем. Просто сидеть с поникшими плечами и тянуть охлажденное вино или посматривать на женщин, ходящих между двумя длинными столами.

Гальен и Аббана пристрастились проводить остаток вечера именно здесь. Точнее, они приходили сюда уже в четвертый раз и постепенно начали считать свое появление в «Сапогах» традиционным.

Они знали, что не встретят знакомых. В подобном месте – нет, никогда. С каждым разом они выпивали все больше.

В тот вечер «Сапоги» были особенно шумными, но что происходило в полутемном душном помещении – разобраться сразу не удавалось. Друзья, уже сильно навеселе, поначалу и не пытались. Аббана сражалась с третьим кувшином, Гальен наблюдал за ней с пьяным интересом.

Время от времени его посещала мысль об Академии. Через неделю предстоит ехать обратно в Коммарши – их время в Изиохоне подходит к концу. Опять сады, лекции, разговоры об искусстве, о гидропонике, о полетах. Затем начнутся шушуканья: то одному, то другому студенту будут предлагать хорошее место. Прежняя жизнь представлялась теперь Гальену бесконечно далекой. Для того, чтобы вернуться ко всему этому, потребуется сделать над собой невероятное усилие.

И Гальен понимал, что сил совершить этот шаг у него недостанет.

Он даже в точности знал, почему. Обида на необъяснимое поведение братьев изглодала его. Они с Аббаной спасли их от толпы «черных». Аббана была – пусть недолгое время – подругой этого мальчишки Ренье. Ренье, между прочим, младше Аббаны на целых два года, но это не помешало девушке снизойти до него.

Гальена не оставляло ощущение, что Эмери властно вмешался в их жизнь. Заставил поступить по-своему, утащил в Изиохон, поселил в уютном домике, показал им море, беспечные танцы на берегу, прохладное вино теплыми, обволакивающими вечерами – а потом попросту бросил. Живите как хотите.

«Аристократы», – подумал Гальен.

И в тот же миг, словно в ответ на его мысли, по питейной прокатился чей-то презрительный хохот:

– Аристократы!

Гальен поднял голову, прислушался. И вдруг он заметил, что Аббаны рядом уже нет. Крепко пьяная, девушка сидела на коленях у какого-то могучего мужчины, одетого, несмотря на жару, в кожаный колет, очень замызганный. Мужчина что-то говорил об аристократах – жалких слабаках, и о настоящих воинах, о свободе, о женщинах из кочевых племен, о лошадях... Время от времени он проводил потной ладонью по растрепанным волосам Аббаны, и тогда она принималась громко хохотать.

Гальен поднялся со своего места и потащился к ней. Смутно он понимал, что тот здоровенный детина не сделает Аббане ничего дурного; однако ему не нравилось, как тот вытирает свои чумазые лапы о ее волосы.

– Гальен! – вскрикнул кто-то прямо над ухом у бывшего студента.

Покачнувшись, Гальен остановился. Прямо перед ним сидел Эгрей. И улыбался от уха до уха – открытой, обаятельной улыбкой.

– Что ты здесь делаешь? – Гальен нашел в себе силы удивиться.

– Я-то? А вон сидит мой сержант. – Эгрей показал на мужчину в кожаном колете. – Видишь? – Он чуть повертелся на скамье, не поднимаясь. И, замечая недоумение на лице бывшего однокашника, засмеялся: – Я солдат! Скоро предстоит дело: кочевники, по слухам, двинулись на Саканьяс. Якобы тамошние горожане отхватили под свои пашни кусок их пастбищ.

– А может, так и есть? – спросил Гальен.

– Дружище, да ведь это неважно! – Эгрей схватил его за руку, и Гальен поразился тому, каким сильным стал он теперь. – Садись! Я наливаю.

– Аббана... – попытался протестовать Гальен. – Слушай, я не хочу, чтобы Аббана...

– Да брось ты, – расслабленно махнул Эгрей. Он мельком глянул в сторону своего сержанта и тотчас отвернулся. – Он хороший парень. С Аббаной ничего не случится. Она ведь женщина.

Гальен сам не понял, как уселся рядом с Эгреем.

– Как же ты сделался солдатом?

– Нет ничего проще. Подошел к сержанту и записался. Люди всегда нужны, а фехтованию нас обучали.

Гальен зажмурился и помотал головой. Эгрей придвинул к нему свою кружку, наполовину полную.

– Выпей.

Гальен послушно приложился. В голове у него шумело.

– Я все-таки не понимаю, – снова заговорил он. – После того... случая... когда погибла Софена... Ты ведь куда-то уехал?

Эгрей чуть погрустнел, и сквозь дурман Гальен увидел мудрую горечь в его глазах.

– Ну да, а ты как думал? Мне было куда ехать, иначе я никогда не бросил бы Академию. Точнее, я был уверен в том, что мне есть, куда податься.

– И куда?

– К графу Кросту. Видишь ли, Гальен, приблизительно за неделю до поединка магистр Даланн остановила меня и сообщила, совершенно конфиденциально, что граф Крост прислал в Академию запрос. Дескать, ему требуется новый управляющий. Место хорошее, платят много, работа интересная – и все такое. Но вот незадача: граф хотел бы выбрать из нескольких кандидатур. Магистр шепнула мне по большой дружбе, что она представит только две кандидатуры: мою и Софены. Но мне, мол, беспокоиться нечего: граф Крост, несомненно, предпочтет мужчину.

– Странно, – пробормотал Гальен. – Зачем ей было сообщать тебе все это?

Эгрей пожал плечами.

– Понятия не имею. Однако я нижайше поблагодарил магистра. Под конец она дала мне совет: непременно побить Софену в каком-нибудь диспуте. Я должен убедительно показать, что мои успехи в учебе превосходят достижения бедняжки Софены, которая – будем откровенны! – ничего из себя не представляла.

– Давай не будем дурно говорить о покойнице, – строго предложил Гальен.

Эгрей пожал плечами.

– Да пожалуйста... Мне все равно. Покойники никогда еще меня не тревожили. В отличие от живых...

– Зачем ты убил ее? – спросил Гальен. Он вдруг понял, что Эгрей вот-вот скажет ему правду.

– Чтобы не стояла у меня на пути, – просто ответил Эгрей. – Мне нужно было получить это место. Ну да, а что ты удивляешься? Разве ты не сделал бы то же самое, будь у тебя возможность, не заканчивая курса, сразу получить должность управляющего в богатом имении?

Гальен попытался заглянуть в себя и найти ответ в глубине души, но там зияла удручающая пустота. Он попросту не знал.

– Не знаю, – пробормотал Гальен.

– Я рассчитал все правильно и убил ее в точности так, как предполагал. Меня раскусил только один человек. Проклятье, я не ожидал, что он притащится на этот поединок! Если бы не Элизахар, никто из вас и не догадался бы о моей проделке... Ну да ладно, дело прошлое. – Он похлопал Гальена по руке, а затем улыбка Эгрея сделалась кривой. Он как будто насмехался сам над собой. – Я уехал из Академии и направился прямехонько к графу Кросту.

– И что граф?

Эгрей деревянно расхохотался.

– А ничего! Никто ни сном ни духом не ведал там ни о каком новом поместье. Заявки в Академию они тоже не присылали. Я попытался поговорить с самим графом, настаивал, ссылался на магистра Даланн. Бывает ведь, что слуги ничего не знают.

– И что граф? – снова спросил Гальен.

– Велел поколотить меня палками и выгнать за пределы своей земли, – сказал Эгрей. – На этом моя карьера управляющего завершилась.

Гальен помотал головой.

– Я ничего не понимаю...

– Я пока тоже мало что понимаю. Думаю, магистру Даланн нужно было, чтобы мы с Софеной убили друг друга. Только неясно, зачем.

– У Софены не было ни единого шанса убить тебя, – возразил Гальен. – Магистр Даланн однозначно добивалась того, чтобы ты убил Софену.

– Еще менее понятно. Впрочем, – Эгрей отобрал у приятеля кружку и одним махом прикончил остававшееся в ней вино, – мне это безразлично. Я записался в солдаты, и теперь моя жизнь изменилась.

Их мирную беседу прервал визг Аббаны.

– Ненавижу! – кричала девушка. – Проклятые аристократы! У них – все, они – с рождения все имеют... Они воображают, будто... могут топтать... и достоинство... что угодно – ногами! Им – все, а другим – ничего! Могут жизнь сломать!

– Ого! – выговорил Эгрей, иронически поднимая брови. – Кто это так досадил нашей Аббане?

– Эмери со своим братцем, – хмуро ответил Гальен.

– У Эмери есть брат? Никогда не слышал.

– Младший. Еще сопляк.

Эгрей покачал головой.

– Знаешь что, Гальен? Сдается мне, не одного меня в этой Академии использовали и выбросили. Нам, отбросам общества, следует держаться друг друга.

Гальен схватил его за руку.

– Ты прав! – страстно проговорил он. Теперь ему казалось, что он нашел единственный выход из положения, в котором они с Аббаной очутились. – Коль скоро мы для них – отбросы... Так и будем отбросами!

Эгрей чуть приподнялся и заорал:

– Сержант!

– До сих пор не верю, что мы это сделали, – сказала Аббана.

Они уже сутки шагали вместе с отрядом наемников, удаляясь от Изиохона.

– По-моему, это было здравое решение, – отозвался Гальен.

– Здравое! Принятое в пьяном виде, – фыркнула девушка.

– Ты жалеешь? – спросил Эгрей.

Она покачала головой.

– Мы действительно не могли вернуться в Академию. Она исчерпала себя. Не знаю почему, но мне даже думать об этом месте отвратительно. Особенно после того, что ты рассказал о том, как поступили с Софеной и тобой.

Эгрей ухмыльнулся.

– Душенька, зато теперь мы свободны!

Они переглянулись – все трое, а затем, не сговариваясь, прибавили шаг.

Скоро отряд перевалил первую гряду, и для троих бывших студентов Изиохон навсегда остался в прошлом.

Глава двадцать восьмая
ОХОТНИК

Элизахар знал, что Чильбарроэс подсматривает его сны. Но это были неинтересные сны – из числа тех, которые Элизахар разделял с множеством других людей. Сны о том, что нужно срочно ехать, но в последний момент пропала какая-то нужная вещь. Сны о том, что кровать вместе со спящим в ней человеком летит по неинтересному небу, где может встретиться разве что дымовая труба. Сны о том, что все вокруг непомерно огромное (Элизахару объясняли: такие сны означают детские воспоминания, ведь только в детстве стул кажется размером с целого человека, а земля очень близка и играет куда большую роль в твоей жизни, ибо ежеминутно в состоянии больно укусить за колено или треснуть по скуле).

Нет, это были бессодержательные сны. Они ничего не рассказывали ни о самом Элизахаре, ни о том деле, которым он сейчас занимался. Чильбарроэс спокойно мог бы и не подсматривать их.

Иногда солдат чувствовал, как прозрачный старик с двухцветным лицом раздосадованно исчезает из его забытья. Тогда Элизахара охватывало облегчение: с него снимали ответственность за скучные видения, и он мог спокойно отдыхать, оставаясь самим собой, самым обыкновенным человеком. И никто не требовал, чтобы он притягивал к себе прозрения, никто не злился за то, что эти прозрения не приходят.

А затем вновь в его сознании возникал Чильбарроэс, прогневанный, нетерпеливый, и мучения Элизахара возобновлялись.

Однажды Элизахар проснулся от того, что у самого его локтя кто-то развел костер. Пламя мертвенного голубого цвета, точно кормилось дровами из преисподней, стояло почти вертикально на сухих ветках. Желтоватая луна уже зашла, и воздух был мертвенно-синим.

Элизахар не столько увидел, сколько почувствовал, что он больше здесь не один. Рядом находился кто-то еще, и сомнений в том, кем мог быть этот «кто-то», не оставалось.

– Чильбарроэс! – прошептал солдат. – Что ты делаешь в моих снах? Неужели тебе мало подсматривать?

– Это не сон, – отозвался голос из индиговой темноты. – Это почти наяву...

Элизахар уселся.

– Я варил здесь мясо, – предупредил он. – Подбил вчера гуся.

– Знаю, – спокойно отозвался Чильбарроэс. – Расскажи, что здесь происходит. Из твоих снов я ничего не могу понять.

Элизахар сморщился.

– А нельзя сделать так, чтобы ты просто в них не появлялся? Лучше я буду тебе докладывать обо всем наяву.

– Ну вот и докладывай! – фыркнул Чильбарроэс.

– Охраняют ее хорошо, – начал Элизахар. – В одиночку я с ними, ясное дело, не справлюсь, но попробовать стоит. Скоро определюсь с целями и начну.

– Выражайся яснее! Что начнешь?

– Охоту. – Элизахар поморщился: прозвучало слишком самоуверенно, с эдакой наемнической залихватскостью.

Но Чильбарроэс отнесся к этому с явным одобрением.

– Самое естественное намерение, коль скоро мы имеем перед собою охотничий домик и ничто иное.

– Дался тебе этот «охотничий домик»! – проговорил Элизахар с досадой. – Да будь это хоть выгребная яма для бедных, какая разница, как назвать!

Чильбарроэс склонил голову набок, причудливо гоняя тени по всему лицу.

– Да? – отозвался он с непонятной печалью. – Тебе безразлично, как это назвать?

– Именно, – сказал Элизахар, отводя взгляд. – Нет никакой разницы. Важно, что этот дом хорошо охраняется, а Фейнне – там, внутри...

Чильбарроэс вдруг посмотрел прямо на него и, чуть раздувая ноздри, произнес:

– А вдруг она уже умерла? Ты здесь сидишь, греешь задницу о теплые мхи, а она мертва...

На миг у Элизахара онемели губы и кончики пальцев, но когда этот миг прошел, солдат понял, что Чильбарроэс просто хотел причинить ему боль. Непонятно, чем это было вызвано – доискиваться до причин Элизахар не стал. Обычный каприз, не более.

– Она жива, и я доберусь до нее, – сказал Элизахар очень уверенно, возвращаясь к наемнической лихости.

– Без оружия? – полюбопытствовал старик. – Как интересно! Можно я посмотрю?

Элизахар схватился за голову.

– Когда ты перестанешь меня мучить?

– Когда мне это наскучит.

Элизахар замолчал и опустил веки. Он чувствовал свое бессилие перед этим существом. От него нельзя было уйти, его нельзя было убить или прогнать. Чильбарроэс не позволял даже упросить или уговорить себя. Оставалось подчиняться и ждать.

– Скажи, – заговорил наконец Элизахар, трогая веточку в костре, – почему тебя так заботит судьба Фейнне?

– Не только меня, – хихикнул Чильбарроэс. – Еще герцога Вейенто. Забыл? Обоих нас беспокоит одно обстоятельство. Слепая девушка проявила исключительный талант к левитации. Долгое время считалось, что подниматься по лунным лучам могут только люди, способные различать тончайшие оттенки светового спектра.

– А разве это не так?

Чильбарроэс сморщил свой необъятный нос:

– Разумеется, ты этого не знаешь, солдат, да и большинство преподавателей Академии – тоже... Разве что один сумасшедший старикашка догадывался, но его никто не слушал...

Он снова замолчал. Элизахар не стал торопить собеседника. Ночь предстояла долгая, к тому же Элизахар не вполне понимал, спит он или бодрствует в одном из тех туманных серых миров, по которым водил его Чильбарроэс.

Наконец старик невнятно произнес:

– Левитировать научили людей эльфы. Эльсион Лакар. Для них летать в свете двух лун так же естественно, как ходить по земле. Но для того, чтобы человек смог подражать им, они завязали ему глаза.

– Какой человек? – не понял Элизахар.

Чильбарроэс медленно повернул голову и уставился на солдата так пристально, с таким любопытством, словно увидел его впервые.

– Это был самый первый король, – сказал наконец Чильбарроэс. – Гион. Тот, что привел в наши земли Эльсион Лакар. Возлюбленный Древней Крови. Эльфы завязали ему глаза, и он, не догадываясь о происходящем, поднялся по лунным лучам. Вот как это было. Ты не знал?

– Откуда?

– Теперь будешь знать... Фейнне вернула людям это умение.

– Хочешь сказать, в ее жилах есть эльфийская кровь?

Задавая этот вопрос, Элизахар замер. Если Фейнне действительно происходит от Эльсион Лакар – о чем ни она, ни ее родители могут и не подозревать, – то...

– Боишься, как бы эльфийское происхождение не сделало твою Фейнне подходящей невестой для дофина? – осведомился Чильбарроэс с таким ядовитым ехидством, что Элизахар сжался.

Старик уставился куда-то в пустоту – провожал глазами уходящую ночь. Потом сказал, неожиданно просто и сердечно:

– Нет, Элизахар. Если в жилах Фейнне и есть капля эльфийской крови, этой капли недостаточно, чтобы обновить ежегодную жертву Эльсион Лакар. Хотя, несомненно, вновь открывшееся обстоятельство делает девушку куда более знатной, чем ты привык считать. – Старик назидательно поднял палец. – Но это лишь из области наших предположений. Кроме того, для слепой левитации совершенно не обязательно вести свое происхождение от эльфов. И король Гион тому первое доказательство.

Элизахар молча смотрел на пламя. Синий огонь почти совсем угас и теперь обессиленно ползал по влажному мху.

Неожиданно Чильбарроэс сильно схватил Элизахара за руку.

– И Вейенто, и меня интересует в девушке Фейнне ее высокая одаренность. Скажи, это правда, что она сумела войти в мир, где ее слепота исчезла? Где она могла видеть?

Элизахар перевел взгляд на пальцы старика, которые больно впивались в его запястье. Чильбарроэс, однако, и не думал ослаблять хватку.

– Да, – вымолвил наконец Элизахар. – Она была там. Я думал, что потерял ее... А потом она рассказала обо всем мне и еще одному студенту.

– Не равняй себя со студентами, – предупредил Чильбарроэс.

– Попробую...

– Они – почти дети, – продолжал старик. – А ты большой мальчик. Небось, за свою жизнь поубивал кучу народу.

– Мои заслуги перед человечеством сильно преувеличены, – криво улыбнулся Элизахар.

Чильбарроэс наконец разжал пальцы и покровительственно похлопал солдата по руке.

– Не скромничай. Я кое-что о тебе узнал. Самую малость, конечно. Похоже, мать Фейнне была права.

– В чем-то права, а в чем-то заблуждалась. Вопрос лишь в том, в какую сторону повернут меч.

– Прекрасно сказано! – одобрил Чильбарроэс. – Сразу виден академический, стиль. Итак, возвращаюсь к теме изначального диспута. Так это у вас, ученых господ, называется? Узнав о необыкновенных способностях Фейнне, вы побежали к одному из магистров. Я не отклонился от темы?

– Так и было, – признал Элизахар. – Мы отправились к профессору, который преподавал у нас... то есть у них... оптику.

– К Алебранду, – уточнил Чильбарроэс.

– К Алебранду, – повторил Элизахар.

Чильбарроэс чуть откинулся назад, сидя на пятках. Вид у него был победоносный.

– И кому вы подписали тем самым приговор, олухи? – Он приблизил нос к самому лицу Элизахара. – Идиоты! – заорал старик. – Недоумки! Разве можно рассказывать о таких вещах? Вейенто не выпустит девочку из своих лап, пока не дознается, как именно она очутилась там, по ту сторону... Даже если тебе, болвану такому, удастся освободить ее из охотничьего домика, – губы Чильбарроэса покривились, когда он произносил последние слова, – даже в этом случае тебе придется прятать ее от герцога до конца жизни.

– Может быть, сдаться и оставить все как есть? – спросил Элизахар. Его изрядно утомили выходки Чильбарроэса.

– Может быть, – сказал Чильбарроэс и исчез.

В то же мгновение солнце ворвалось под полог леса, и хор птичьих голосов оглушил Элизахара. Синее пламя прижалось еще ниже, а затем погасло. На месте костра осталось бесформенное черное пятно. А посреди этого пятна лежали два метательных кинжала и студенческая шпага.

Уставший за ночь от спутанных, странных видений, Элизахар целый день бродил вокруг охотничьего домика – осматривался, изучал происходящее. Он знал уже, что часовые сменяются каждые три часа. Выставляли их, вероятно, больше для поддержания дисциплины, чем из страха перед возможным нападением. Некому нападать на охотничий домик, принадлежащий ныне герцогу Вейенто. Никто не знает, где находится похищенная девушка. Никто, кроме одного бедного сержанта, который как-то раз сдуру вообразил себя умным. Единственное преимущество Элизахара заключалось в том, что никто в домике даже не подозревал о существовании подобного бедного сержанта.

Он устроил себе логово в трех полетах стрелы от частокола, нахально расположившись почти под самым носом у тех, кого выслеживал. Элизахар не боялся, что его обнаружат: хоть крохотным гарнизоном и командовал, судя по всему, человек опытный, люди чувствовали себя в полной безопасности. Наверняка еще и посмеиваются над командиром. Считают, что тому повсюду мерещится потенциальный противник.

Со старыми вояками подобные вещи случаются сплошь и рядом, и, даже устраиваясь на ночлег в самом обычном придорожном трактире, они принимаются баррикадировать двери, исследуют окна так, словно намереваются в самом ближайшем времени вести обстрел прилегающей территории, а хозяйке, явившейся к новому постояльцу с одеялами и предложением спуститься вниз и пропустить по кружечке, учиняют допрос и обыск под угрозой оружия.

Разумеется, все это смехотворно. Особенно когда речь идет о маленьком охотничьем домике, спрятанном в лесной глуши. О домике, к которому никто не знает дороги.

Какой смысл выставлять часовых? Какой смысл заставлять парней день и ночь обходить частокол с таким видом, будто в необитаемом лесу притаился враг? Да и какой здесь может объявиться враг?

Тем не менее рука у этого командира, надо полагать, твердая, потому что солдаты хоть и ворчали, но четко выполняли приказ. После нескольких дней наблюдения Элизахар решил, что лично ему это только упрощает задачу: кое-какие вещи были совершенно предсказуемы.

Он успел сосчитать солдат. Четырнадцать человек. Пятнадцатый – командир, этого Элизахар видел только издали. И в самом домике, кроме Фейнне, есть еще кто-то, Наяву Элизахар их не встречал – те ни разу не выходили наружу, – однако во сне, который показывал ему Чильбарроэс, было несколько человек, которые не являлись солдатами. Двое или трое.

Элизахар старался не слишком глубоко погружаться в воспоминания о том видении. У него начинала кружиться голова, и мысли мутились и путались. Лучше уж полагаться на то, что он видел собственными глазами.

Из охотничьего домика никто ни разу не выезжал на охоту. По всей вероятности, продукты сюда привозят. Стоило выждать несколько дней – вдруг часть солдат отправят на север с телегами за продовольствием? Это существенно облегчило бы Элизахару его задачу.

Он просидел в своей засаде еще несколько дней. Ничего не происходило, ничто не менялось. Элизахар начал уходить далеко в лес, чтобы подстрелить там кролика или птицу, если повезет, и изжарить мясо на углях.

В голове у него было пусто. Он мог часами ни о чем не думать, просто смотреть на частокол, подсчитывать шаги часовых, прикидывать, где ловчее можно войти за ограду: ворваться в ворота или перелезть с помощью веревки. И ни одно воспоминание не приходило к нему в эти дни. Академия, студенты и преподаватели, бедная глупая Софена и гаденыш Эгрей, странный парень Эмери, то веселый и дружелюбный, то высокомерный и замкнутый, сумасшедший старичок Хессицион, уроки танцев и фехтования, даже Фейнне и ее старушка-няня – все это отошло в какую-то плотную серую тень, куда не проникал взгляд человека.

Здесь, в лесу, не было ничего, кроме частокола, пятнадцати солдат и еще нескольких врагов внутри домика. И Элизахар тщательно изучал их. Он давал им имена по собственному усмотрению. Большинство из тех, за кем он наблюдал, были похожи на других людей – на тех людей, которых он знал когда-то, поэтому имена подбирались в соответствии с этим сходством.

В таком подходе заключалась определенная опасность: внешнее сходство могло оказаться ошибочным, и какой-нибудь «Квинт» запросто отреагирует совершенно иначе, чем это сделал бы реальный Квинт. Но, насколько знал Элизахар, все же в большинстве случаев люди ведут себя в точном соответствии с собственным типажем. Поэтому Элизахар не слишком беспокоился о возможной ошибке.

Он ждал, когда на вахту заступят «Дексим» и «Глабрио» – эти двое вели себя особенно беспечно. Судя по замашкам, им довелось поучаствовать в какой-то кампании, но в настоящих переделках они не были. Поэтому они считали себя достаточно опытными, чтобы выполнять работу небрежно.

«На месте командира я проверял бы их каждые полчаса, – думал Элизахар. – Но даже самый подозрительный и бдительный монстр должен когда-то спать...»

Элизахар решил напасть на часовых днем. В лесу постоянно клубился туман, а среди деревьев и кустов имелось предостаточно укрытий. Элизахар не любил ночь и темноту: когда садилось солнце и свет становился тусклым и рассеянным, он гораздо хуже видел. Он полагал, что это нечто вроде «птичьей слепоты». Кроме того, ночью часовые, по мнению Элизахара, были более внимательны: чтобы не заснуть, поневоле будешь прислушиваться и присматриваться.

Он затаился в ямке сразу за кустом, ближе всего к ограждению, и стал ждать. В какой-то момент часовые расходились и на несколько минут теряли друг друга из виду. В эти самые минуты Элизахар выскочил из укрытия и метнулся к «Дексиму», мгновенно перерезал ему горло и уложил на траву. Когда он выпрямился, «Глабрио» уже появлялся с другой стороны частокола. Нож, прилетевший оттуда, где должен был стоять «Дексим», вонзился в грудь второму часовому. Одним прыжком Элизахар подскочил к упавшему «Глабрио» и зажал ему рот. Умирающий успел все же тихо вскрикнуть, однако за частоколом его, похоже, не слышали.