Текст книги "Прозрачный старик и слепая девушка"

Автор книги: Владимир Ленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцать четвертая
ДЯДЯ АДОБЕКК

Поместье, куда направлялись Эмери и Ренье, было пожаловано их предку почти семь веков назад за доблесть, проявленную в бою, и с тех пор ни разу не дробилось между наследниками. Когда умер последний потомок мужского рода, оставшийся после легендарного храбреца, поместье отошло к дочери.

Теперь этими землями и замком владели дед и бабка братьев. Их мать давно умерла, и красивая маленькая гробница, где упокоилась Оггуль, встречала каждого, кто въезжал в имение.

В трех десятках миль от моря начинались пологие холмы, которые уже через полдня пути сменялись невысокими лесистыми горами, а к вечеру путники добирались до первой речной долины из четырех, рассекающих эти горы. При спуске в долину на живописном склоне издалека виднелся белый купол, расписанный золотыми звездами, а затем постепенно появлялись и тонкие витые колонны с резными капителями в виде поникших, увядших цветов. Крошечный садик был разбит вокруг этого изящного строения, всегда пестрый и цветущий. За ним всегда тщательно ухаживали.

– Вот и могила Оггуль, – шепнул Ренье, лаская взглядом последнее прибежище матери.

Эмери благоговейно склонил голову.

Братья почти не знали ее. Оггуль ушла из жизни, когда старшему было чуть больше пяти лет, а младшему – чуть меньше. Прекрасное, нежное видение, всегда печальное, с мягкими руками, мать вспоминалась смутно, точно затененная розоватым туманом. От нее пахло цветами – чуть привядшими лилиями. Иногда она пела. У нее был негромкий, низкий голос.

Фоллон спешился первым и поспешил преклонить колени перед гробницей. Братья последовали его примеру. Здесь было тихо и благоуханно.

Затем все трое снова сели на лошадей и проехали еще несколько миль, прежде чем разбить лагерь на ночь в долине.

Возвращение домой взволновало братьев больше, чем они могли предположить. Они не были здесь два года – очень важных два года, за которые мальчики превратились в юношей, избалованные барчуки – в студентов университета. Теперь же, возвращаясь обратно, они как будто вновь обретали самих себя – себя истинных.

Как это всегда случается в годы взросления, братья не только получили новые знания и качества, но и изрядно подрастеряли детские свои достояния, живя среди чужих людей. Каждый шаг по направлению к замку словно бы отдавал им назад частицу их прежнего «я».

Замелькали важные, памятные места. Вот здесь Ренье упал с лошади и повредил ногу, а там они с братом заблудились в двух шагах от дома. Как было стыдно, когда их отыскала кухарка и, браня на чем свет стоит, привела к себе, чтобы умыть! У этого дерева они узнали о смерти матери, которая ушла к феям, прекрасным, как она сама... А за поворотом будет большой белый валун, возле которого Эмери сочинил свою первую мелодию.

Все эти события, большие и крошечные, имели огромное значение для братьев – и больше ни для кого на всем белом свете. Здесь обитала их душа, и сейчас они с особенной остротой ощущали это.

Замок, выстроенный на противоположном берегу небольшой, бурной по весне реки, был виден издалека и казался поначалу совсем небольшим. Стройные башенки, перестроенные совсем недавно, на памяти бабушки покалывали небо, как сказочные веретена, и небо над ним послушно засыпало, подобно заколдованной принцессе, подчиняясь неизбежности старинной сказки. Мутноватое тихое, оно неподвижно зависало над стенами и башнями, и лишь изредка по нему неспешно шествовали упругие белоснежные облака. Замок находился в котловине, над которой редко шли дожди. Обычно осадки выпадали к северу отсюда – именно там находились принадлежавшие замку деревни.

Появление молодых господ не вызвало суматохи. Их ждали, к их прибытию все было готово. Прежние комнаты превращены из уютных детских в достойное обиталище для избалованных и образованных юношей. На кухне подпрыгивает в нетерпении робкое желе, солидно подрагивают пудинги, вальяжно нежится среди тушеных овощей крепко перченое мясо, и у каждой бочки с напитками разной степени крепости откровенно выжидающий вид.

Слуги по очереди приветствуют въезжающих в замок. Ренье улыбался во весь рот, сияя и одаряя каждого частицей своего лучезарного обаяния. Эмери тоже чуть раздвинул губы. Он был взволнован, и симфония, звучавшая в его ушах и слышная пока что ему одному, почти оглушала его. Он ощущал прикосновения рук – слуги хватали его за колени, за сапоги, а когда он спешился и тотчас был лишен коня – за руки, за плечи, даже за волосы.

Ни дед, ни бабушка не вышли к вернувшимся внукам, хотя – и это было известно всем – наблюдали за ними из окна, полностью готовые к встрече. По обычаю, следовало сперва поздороваться со всеми низшими, не пропустив никого, вплоть до дворового пса, а затем, переодевшись, явиться на прием к господам. Братья не намеревались отступать от этого обыкновения.

Они вбежали в свои комнаты, расположенные на втором этаже главной башни дверь в дверь.

Для Эмери слуги приготовили расчерченную нотную бумагу, перо и чернила, а в углу стоял старый клавесин их матери – тот самый, к которому некогда мальчикам запрещали даже прикасаться.

Эмери благоговейно открыл крышку, прикоснулся губами к клавишам. Клавикорды, оставшиеся в Изиохоне, заберут гораздо позднее. Поскольку их с Ренье отъезд должен был оставаться тайным, то с инструментом еще предстоит немало хлопот. Возможно, бабушка сочтет возможным купить его через подставных лиц, когда квартирная хозяйка объявит распродажу оставшихся после жильцов вещей. Нужно будет поговорить об этом с госпожой Ронуэн.

Ренье обнаружил у себя в комнате новые пяльца для вышивания и огромную коробку с нитками восемнадцати цветов – неслыханное богатство! – а также пачку картонов с узорами. До отъезда в Академию вышивание было одним из любимых занятий Ренье: оно, по его мнению, воспитывало художественный вкус, твердый характер и дьявольское терпение.

«Женщина никогда не одолеет мужчину, умеющего вышивать, – заявил он как-то раз своему брату. – Полагаю, именно рукодельничанье делает их такими сильными». Говоря о «сильных женщинах», он имел в виду, конечно, их бабушку, госпожу Ронуэн, которую не могло сломить ничто, даже безвременная кончина дочери, прекрасной Оггуль.

Госпожа Ронуэн ничуть не изменилась за минувшие годы. Когда братья явились к ее руке, бабушка встретила их в зале с камином. По-прежнему величавая, рослая, в темных тяжелых шелках – несмотря на жару, бабушка представлялась братьям скалой, истинной твердыней под стать замку. Дед, стоявший рядом с ней, выглядел немного постаревшим, но все так же свирепо хмурил брови.

– Ваше обучение закончено, – объявила бабушка. – Фехтование, уроки красноречия и танцев, студенческое пьянство и влюбленные белошвейки остались в прошлом. Ваш дядя вам все объяснит.

Господин Адобекк, младший брат госпожи Ронуэн, ворвался в комнату в тот самый мот, когда бабушка завершила свою тираду и простерла руку в сторону двери. Выглядело это эффектно.

Конюший ее величества правящей королевы-матери был высоким, крепким мужчиной лет пятидесяти, с мясистым носом, широким подбородком, сочными губами и небольшими, рассеянными, но на самом деле очень цепкими глазами. Одетый в длинную тяжелую мантию поверх придворного платья, с пышными оборками, похожими на пузыри, на плечах, локтях и коленях, господин Адобекк выглядел устрашающе величественно.

Он зачем-то обтер об одежду руки и, поднеся их к глазам, внимательно осмотрел каждый палец. Это занятие полностью поглотило его на несколько минут.

– Я велел подать вина и фруктов прямо сюда, – проговорил Адобекк отрывисто. Он обращался непосредственно к внучатым племянникам, не обращая внимания на недовольную гримасу госпожи Ронуэн. – Поговорим сейчас, чтобы у вас было больше времени подумать.

Вино и фрукты немного запоздали, поэтому слуга, их доставивший, удостоился свирепого взора – что, впрочем, не произвело на нерасторопного малого большого впечатления. Он невозмутимо поклонился и покинул комнату.

Вслед за ним вошла полуголая служанка, разрисованная минеральными красками. Желтые и синие растения на ее коже чередовались с волнистыми линиями красного цвета.

При виде этого дикарского великолепия у бабушки Ронуэн перехватило дыхание. Она устремила на своего брата пронзительный взгляд, однако тот и бровью не повел.

Девушка поставила таз для умывания с ароматизированной водой, в которой плавали лепестки, положила рядом вышитое полотенце и робко удалилась вслед за первым слугой.

Братья переглянулись. Дядюшка никогда не упускал случая подразнить суровую Ронуэн. Надо полагать, созерцание негодующего лика старшей сестры входило в число излюбленных удовольствий Адобекка.

Ренье сразу схватил персик и принялся уничтожать его. Эмери рассеянно точил зубами виноградную кисть. Адобекк, ловко управляясь с широченными рукавами, взял бокал с легким, разбавленным вином и заговорил с племянниками вполголоса:

– Что вам известно о Древней Крови?

– То же, что и всем в Королевстве, – ответил Эмери. – Эльсион Лакар, Древняя Кровь, – это эльфы, предки правящей династии. Эльфийское происхождение королевы – основа нашего процветания и благоденствия. Есть что-то еще, что нам следует узнать?

– Дорогой дядя, это похоже на экзамен, – заявил Ренье, чавкая.

– Не умничай, – вмешалась бабушка.

Дед, пользуясь важностью беседы, которая поглотила его родственников, всерьез принялся за кувшин с вином.

Разрисованная служанка опять всунулась в комнату, пристально глянула на Адобекка и почти сразу скрылась.

– А фейерверк вечером будет? – ни с того ни с сего спросил Ренье. – Раньше вы всегда привозили фейерверки из столицы, дядя.

– Мастер, у которого я воровал фейерверки, сейчас слишком занят, – ответил дядя Адобекк. – Впрочем, когда вы окажетесь при дворе, вы увидите их довольно.

– А нам предстоит жить при дворе? – хладнокровно удивился Эмери. – Вот так новость!

Ренье поперхнулся. Нет, конечно, они с братом ожидали, что когда-нибудь это случится. Молодые дворяне, потомки древнего рода, который из поколения в поколение верно служил эльфийской династии, естественно, рано или поздно очутились бы при дворе ее величества королевы. Но так скоро!

Новость произвела впечатление и на Эмери, хотя тот сдерживал чувства куда лучше. Он побледнел и сильно сжал губы.

Дядя Адобекк усмехнулся, наслаждаясь эффектом.

– Да уж, жизнь при дворе – сплошной фейерверк, – повторил он задумчиво и вдруг буквально напал на бабушку: – Дорогая Ронуэн, почему у вас такой кислый вид?

– Ни почему, – отрезала бабушка. – Я думаю о Фекки.

– В такой важный момент, когда решается судьба ваших внуков, думать о Фекки?

– А что? – величественно возмутилась бабушка. – Что в этом дурного? Фекки – весьма важная особа. В конце концов, ей предстоит быть изображенной на моей гробнице, а вы вчера, сразу по прибытии, изволили привязать к ее хвосту медную кружку...

– Это была совсем маленькая кружка, – сказал Адобекк. – Кстати, два года назад Фекки изволила укусить меня за палец.

– Адобекк всегда был злопамятным, – вступил в разговор дед, совершая тем самым большую ошибку, ибо обратил на себя внимание бабушки и был тотчас лишен кувшина с вином.

Фекки, забавная собачка с белой волнистой шерстью, самолюбивая и умная, была бабушкиной фавориткой. Поэтому, заблаговременно заказывая себе красивое надгробие, госпожа Ронуэн распорядилась поместить изображение Фекки у себя в ногах. Если собачка переживет хозяйку, то ей предстоит провести последние годы в почете и ласке, а затем упокоиться рядом, в ногах бабушкиной могилы. Фекки как будто знала о важном месте, которое она занимала в завещании почтенной госпожи, и держалась соответственно.

– Судьба моих внуков, как я понимаю, уже решена, – продолжала бабушка, – и мне остается лишь принять ее. Так почему я должна о ней думать? От лишних мыслей на лице появляются лишние морщины.

– К делу! – вскричал дядя Адобекк, обращаясь к племянникам. – Вы нужны при дворе, вы оба. Вы отправляетесь со мной в столицу, соблюдая величайшую секретность. Ну, не величайшую, – тут он стрельнул глазами в сторону Ронуэн, – но существенную. У ее величества правящей королевы есть для вас важное поручение. Для вас обоих.

Глава двадцать пятая
ТАВЕРНА «СЕРДЦЕ И ГВОЗДЬ»

Эмери сидел у открытого окна и быстро записывал ноты, поспевая за оркестром из арф, костяных рожков и низкого женского голоса, похожего на голос их матери. Эта музыка пока что звучала только в его воображении. Женщина пела приглушенно, как бы издалека, а арфы гремели торжествующе и вдруг утихали, словно отступая, и тогда вступали рожки, пронзительные, тревожные.

Грифели ломались в пальцах Эмери, и он стремительно хватал другие. Ноты скакали по линейкам, быстрые крючки обозначали их длительность и силу звука. Эмери давно следовало обзавестись собственным переписчиком, который разбирал бы его странный, нервный нотный почерк. А пока, в ожидании этого кудесника каллиграфии, в папках копились песни, короткие и длинные пьесы – для голоса, клавесина, арфы и других инструментов.

Сегодняшние события взбудоражили Эмери и вызвали из его души совершенно новую музыку. Младший брат знал, чем занят старший, и потому не решался его беспокоить. Он рассеянно бродил по замку и двору, в беседке встретил Фекки и поиграл с ней немного, бросая ей палочку. Фекки снисходительно приносила палочку и вежливо виляла хвостом. В конце концов она удалилась, оставив молодого наследника в одиночестве.

Ренье задумался об Аббане, о Гальене, которых они оставили так стремительно, даже не попрощавшись. Мысль пронеслась рассеянно, в ней не было ни заботы, ни сожаления, словно он вспоминал о розовом кусте, что когда-то рос у них под окном, или о симпатичной молочнице, которая приносила сливки и сметану и всегда ухитрялась так заглянуть в окно, чтобы ее грудь встопорщилась и возможно более открылась взору.

Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...

И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль – о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.

Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.

Служанка всхлипнула.

– Ну, ну, – успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. – Не так уж это было и неприятно.

– Приятно, – вздохнула служанка.

– Госпожа Ронуэн все понимает, – заверил Адобекк. – Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.

– Тогда ладно. – Девушка вдруг совершенно успокоилась. – А вы подарите мне жемчуг?

– Ну, может быть, что-то другое... – начал Адобекк.

– Мы так не договаривались! – Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.

– Молчать! – рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. – Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.

– А, – сказала девушка. – Ну тогда ладно.

Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.

– Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, – сказал он. – Это крайне важно. У вас есть одинаковая?

– Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... – начал Ренье.

Дядя перебил его:

– Отлично! Несколько комплектов. Дорожная – в первую очередь. Затем – для приемов, два или три платья. И домашняя.

– Даже домашняя? – удивился Ренье.

– Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, – продолжал, не слушая его, Адобекк. – А где твой брат? Сочиняет?

– Да.

– Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.

И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.

В столице братья были только один раз, давно – в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье – восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.

Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.

– Ого-го! – орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. – Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!

– Это Адобекк, – сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.

– Ронуэн, кроткая голубка! – надрывался Адобекк снизу.

– Вы пьяны, брат? – осведомилась госпожа Ронуэн.

– Естественно! – Адобекк подпрыгнул и захохотал.

– Я открою вам завтра, – объявила Ронуэн, – не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.

И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.

Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.

Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.

– Я за вами, дети! – заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.

Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.

– Сдавайся! – крикнул он.

Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.

Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:

– Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...

– У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу – вот и вся причина! – сообщил Адобекк, сидя на полу. – Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.

– Клавикорды можно взять? – тотчас спросил Эмери.

Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.

– Несомненно! А ты, дружок? – обратился он к Ренье. – Что возьмешь с собой ты?

– Самое важное, что у меня есть, – это я сам, – сказал Ренье.

– Великолепный ответ! – вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.

И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.

Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал – как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.

А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.

Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.

За первым предместьем начиналось второе, третье – и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше – дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.

Их пропустили беспрепятственно, и они прошли через ворота четырех стен. Прислуга Адобекка, утомленная пьянством, выглядела так, словно дядюшка заставлял несчастных работать на каменоломне и подвергал их там изощренным издевательствам и пыткам. Сам же господин Адобекк, блестящий вельможа, имел возмутительно свежий вид.

Мальчики ехали на крыше кареты, а в самой карете путешествовали клавикорды. Стены ее были обложены подушечками, чтобы не повредить драгоценный инструмент, – впрочем, куда менее драгоценный, чем тот, которым Эмери владел сегодня.

Когда путешественники проходили сквозь пятые ворота, стражники заглянули было в эту карету, желая выяснить, не скрывается ли там злоумышленник. На самом деле они хорошо знали Адобекка и просто любопытствовали – что тащит с собой на сей раз неугомонный шалун. Увиденное превзошло их ожидания, и уже к вечеру по городу ходили новые россказни о великом чудаке королевском конюшем.

Племянники были далеки от этих сплетен.

Их занимало совсем другое. Центральная часть города представляла собой смешение причудливых башен, витых, многоцветных, с розовыми куполами, которые загорались удивительным золотистым огнем в лучах закатного солнца. Каждый дом простоял достаточно долго, чтобы успеть украситься: здесь – водостоком в виде пьяного господина в затруднительном положении, с удивленно вытаращенными глазами и широко разинутым ртом; там – забавным флюгером с громоотводом; где-то по стенам бежали изогнутые, выполненные в виде сложной плетенки пилястры или обвивал окно причудливый наличник.

Некоторые здания имели форму огромных статуй, так что казалось, будто по городу неподвижно бредут задумчивые исполины. Тонкие металлические и каменные винтовые лестницы обвивали их тела: иногда это были длинные локоны, выбившиеся из прически, иногда – ожерелья, гирлянды цветов, водоросли, распущенный пояс...

Королевский дворец стоял на площади – создавалось впечатление, что дома благоговейно расступились, давая дорогу этой красоте. Тонкие башенки, витые и стройные, галереи с аркадами, в просветах которых мелькали зеленые садики, маленькие павильоны с полупрозрачными крышами, похожими на воздушные пузыри, – все это теснилось за высокой стеной. В этой стене было сделано множество больших арок, которые в обычные дни закрывались тяжелыми металлическими воротами. Однако в день праздника все ворота стояли открытыми и стена выглядела ажурной – она как бы отсутствовала, и всякий любопытствующий мог увидеть почти весь дворец целиком.

Весь день братья со своим знатным провожатым гуляли по городу. Они забрались на несколько домов-статуй и полюбовались оттуда панорамой столицы, потом обедали в маленькой таверне, где Адобекка хорошо знали и подавали самые лакомые блюда. Вечером Эмери играл на клавикордах, и несколько музыкантов заплатили ему две серебряные монеты за песенку про синюю ленточку, утонувшую в реке.

Главный праздник года происходил ровно в полночь дня летнего солнцестояния. Постепенно город наполнялся тысячами горящих светильников. Повсюду вспыхивали факелы, хозяева домов вывешивали перед входом гирлянды из разноцветных фонариков, выставляли на окна глиняные и медные лампы. Горожане ставили перед своими светильниками плошки с водой, чтобы бегали блики. Огонь мерцал повсюду, как будто отражаясь в небе, полном звезд.

На площадях и в раскрытых окнах домов звучала музыка. На празднике запрещалось играть громко, поэтому всякий гуляющий по городу поминутно погружался в новую музыкальную стихию: только что лютня побрякивала о кудрявой девчонке – и вот уже виола тянет задумчивую песню о восходе солнца и проснувшихся птицах, а дальше начинается песенка арфы о прекрасной молодости, но вот шагнешь за угол – и клавикорды приглушенно гремят о любви...

На большой площади перед самым дворцом воздвигли алтарь – древний камень, посеревший от времени, но некогда белоснежный, с простым, грубоватым орнаментом в виде гирлянды цветов. Вокруг установили светильники в высоких поставцах. Масло лучшего качества бездымно пылало в плоских чашах.

Люди собирались вокруг, залезали на крыши, высовывались из окон. Адобекк, пользуясь своим высоким положением, провел мальчиков прямо во дворец и нашел для них хорошее место на стене. Правда, им пришлось стоять, зато все видно было как на ладони.

Из раскрытых дворцовых ворот медленно вышла ее величество королева, сопровождаемая юным наследником. Правящая королева-мать показалась братьям воистину неземным существом. Она не шла, а медленно плыла над землей.

Ее величество была высока и очень стройна. Волосы цвета темной бронзы были убраны в высокую прическу, но несколько прядей свободно вились по обнаженным плечам, позволяя любоваться их красотой. Тонкое сверкающее ожерелье обвивало шею. На спину и грудь спускались ниточки драгоценных камней, которые чуть извивались при каждом ее шаге.

Лицо королевы показалось братьям таким ослепительным, что они не успели как следует разглядеть ее наряд. Тонкие черты, чуть длинноватый нос (должны же быть в этом лице хоть какие-то милые недостатки – иначе ее красота была бы убийственной).

Оба мальчика почему-то обратили внимание на ее губы. Ренье подумал: «Как сладко, должно быть, она целует этими губами!» – и сам испугался столь дерзкой мысли. А Эмери подумал: «Если эти губы когда-нибудь скажут мне доброе слово – клянусь, я умру ради нее!»

Наследный принц заинтересовал мальчиков меньше, хотя он тоже стоил того, чтобы на него взглянули: высокий для своего возраста шестилетний ребенок, с узкими, быстрыми глазами, похожий на дикого хищного зверька, кое-как прирученного и украшающего жизнь государыни. Он хмурился и косился по сторонам, готовый в любое мгновение сбежать в лес или ворваться в курятник и перерезать там всех кур.

Королева приблизилась к алтарю, и вдруг заиграли арфы. Сотни арф ожили в темноте, и по площади разлилась величественная музыка, которая, как вдруг почудилось Эмери, была сродни слушающим с небес звездам.

– Что она будет делать? – спросил Ренье у Адобекка.

Тот нырнул, подставляя ухо детским губам, а после кивнул в знак того, что понял вопрос.

– Ее величество уронит на алтарь каплю своей эльфийской крови в знак единения Эльсион Лакар и нашей земли. Смотри!

Королева протянула руку к сыну, и мальчик вложил ей в пальцы тонкий кинжал, а после чуть отступил назад.

Ренье почувствовал, что готов заплакать. Сейчас он увидит кровь королевы. Кровь эльфов. Кровь женщины. Он зажмурился.

Эмери схватил его за руку.

– Открой глаза! – зашипел старший брат младшему.

– Я не могу, – пробормотал Ренье в смятении.

– Ты должен увидеть кровь, за которую мы умрем, – заявил Эмери. – Мы же дворяне.

И Ренье послушался. Он открыл глаза.

Королева подняла кинжал и поднесла его к своему левому запястью. Спустя миг тонкая красная полоска протянулась от королевской руки к алтарю. В свете пламени она сверкнула, словно отполированный камень. Медленно она оторвалась от запястья королевы и, собравшись в густой шарик, полетела навстречу алчущему камню. А затем растеклась по алтарю и напитала его.

Древний камень вспыхнул густо-красным светом, точно внутри него разложили магический костер. Спустя миг все погасло – и алтарь, и светильники вокруг него. Остался только свет фонариков, развешанных по краю площади.

– Эльсион Лакар! – крикнул глашатай, и толпа подхватила эти слова:

– Эльсион Лакар!

А потом началось всеобщее веселье, и они вместе с дядей Адобекком бросились в самую гущу его, и съели целые горы мороженых фруктов, и даже выпили по бокалу темного вина. После Эмери играл на клавикордах, а Ренье выплясывал вокруг, выкидывая различные коленца. И неизменно повсюду возле них был Адобекк, пьяный и беспечный, но с тревожаще проницательным взглядом. Время от времени Эмери ловил на себе этот взгляд и ежился.

Через два дня после торжества, возвращаясь с племянниками в замок, Адобекк сказал:

– Наша страна, дети, лежит посреди безводной пустыни. За пределами земли, которой управляет ее величество, ничего нет, кроме песков, каких-то колючек и двух-трех видов ящериц, которым безразличны бытовые удобства. Но у нас есть все, и прежде всего – вода.

– А море? – спросил Ренье робко. – Разве там, дальше, нет моря? Оно тоже дает жизнь.

– Морскую воду нельзя пить, – презрительно произнес Эмери. – Она убивает.

– Да, ты прав: там, где заканчивается земля ее величества, тоже есть море, – отозвался Адобекк, – но жизни там почти нет. Эльсион Лакар – вот что дает жизнь нашей земле. Пока ею владеют потомки эльфов, мы будем процветать. Запомните это.

И вот теперь, когда дядя Адобекк свалился на них и утащил с собой в столицу, заставив бросить Академию и беспечное времяпрепровождение в Изиохоне, они вспомнили тот давний разговор и не задавали новых вопросов.

Первый день пути прошел спокойно, хотя в душе у обоих братьев все так и кипело: столица! королева!

Адобекк настоял на том, чтобы Эмери ехал с ним в экипаже, в то время как Ренье верхом на лошади выплясывал рядом и время от времени всовывал голову в окошко. Эмери дремал. Жесткие колеса стучали по выбеленной солнцем дороге. Музыка этого дня была простоватой, однообразной, но довольно веселой: под нее хорошо и работать, и танцевать, и дремать, если она звучит не очень громко.

Солнце приглядывало за путешественниками, но в конце концов утомилось и оно, и когда свет дня начал стремительно гаснуть, впереди показалась таверна.

«Сердце и гвоздь», – объявил Адобекк, выпрямляясь на сиденье экипажа и потягиваясь. – Наконец-то! Здесь и отдохнем. Ренье, ты займешься лошадьми. Эмери пойдет со мной договариваться насчет комнат.

Таверна была старой, весьма почтенной с виду: длинное двухэтажное бревенчатое здание с навесом и хозяйственными пристройками во дворе. Солнце в последний раз метнуло длинный луч, ухватило Ренье за щеку и скрылось.

Адобекк шагнул к порогу, а затем пропустил Эмери вперед себя, остановился на миг и огляделся по сторонам. Затем оба скрылись. Ренье остался в густых сумерках с лошадьми. Запряженная в экипаж пара молча понурилась, а верховая лошадка фыркала и мотала головой, и Ренье рассеянно погладил ее по морде.

Почти тотчас на пороге показался слуга с лампой. Он зажег фонарь над входом, потоптался, высматривая Ренье, а после подошел к нему.