Текст книги "Светлые аллеи (сборник)"

Автор книги: Владимир Ладченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Чунга-чанга

(Попытка фельетона)

Мир – это джунгли. Без кокосов и бананов, лишь повсеместно растёт хрен. Закон – тайга. Непрерывно идёт, переходя на бег, естественный отбор. Но выглядит он неестественно. Самые сильные наверху – устроились в ветвях власти. Такие экземпляры дятлов встречаются! Слабые внизу. Это материально вынужденные вегетарианцы питаются корешками и вершками со своих огородиков и, завидуя, грозят кулаками верхним. Но так, чтобы они не видели. Всё тихо – мирно. Иногда всплески радости, когда сверху кто-нибудь падает.

Все делятся на хищников и травоядных, на лохов и кидал. Но в принципе, в каждом из нас живёт хищник и травоядное. А потом с возрастом по логике остаётся один хищник и кости травоядного.

Травоядные делятся на интеллигентов в широком смысле (то есть и без очков тоже) и психически нездоровых в узком. Но те и те вблизи неотличимы. Хищники вообще не делятся – их кредо не деление, а отнимание и сложение у себя в амбарчике. И всё это на фоне разговоров о своей чистой совести. Когда человек начинает говорить о своей кристальной совести и просто исключительной порядочности – держите карманы! Это «кидала», хищник. Санитар, которого природа послала за вами. Сначала приласкают, покормят с рук, а потом «дзынь» ножичком!

Есть, конечно, суды. Судьи есть, нотариус. И всё по закону. Закону больших чисел. А вернее, сумм. Кто больше дал, тот и прав. Всем весело и хорошо, и Магадан в конце концов тоже город. Фуфайку получите по прибытии.

По ночам вылетают «ночные бабочки». С неописуемыми крыльями. Вернее, бабочки – капустницы. Всю ночь летают в поисках «капусты». Паразитируют, откладывают яйца мандавошек, опыляют клофелином… И очень рентабельно. Кусок мыла – затраты на средство производства. Средство производства всегда с собой. Живи и работай. А с первыми лучами солнца сложат крылышки и до вечера спрячутся в толпе.

Повсюду рыщут и разнюхивают стервятники в погонах и многоликие своры шакалов с папками. У них «корочки». И не на обед как у вас, а в кармане. Они при исполнении и уполномочены. Общаться с ними очень накладно. Всё так устроено, что не нарушить невозможно. Ты виноват уже в том, что у тебя есть деньги. Прощай, последние штаны. Их любимые слова «штраф» и «конфискация». И ещё «пройдёмте». Тарифная сетка взяток.

Но на них можно жаловаться. Бога ради! Но только им самим. А с клеветниками у них разговор особый. И этим разговором всё и ограничивается.

И всё по Конституции. Но Конституция – это не закон. Это – реклама. А вся власть – рекламное агентство самой себя. У них ветви власти, у нас же сучья. И не только жизнь.

Но кажется есть утешение. Есть! Радиоволна приятно овевают наши лица. Телевизор есть в каждом доме. Правда, не у каждого есть дом. От газет и журналов пестрит в голове.

СМИ! Но увы, их цель– размазать картинку. Столько деталей, что не ухватываешь суть.

Один канал работает на одного хищника, другой канал на другого. И они воюют и спорят друг с другом, кто из этих хищников более травоядный. Какой-то бред.

СМИ – это клизма для мозгов. После неё обильный словесный понос и ни одной исконно своей мысли. Очищение от своего «я». И вот ты уже исправный гражданин, хотя и недовольно бурчишь. Но это разрешается. Главное, что в нужный момент ты скажешь «да».

Так что, мир – это джунгли. И человек недалеко ушёл от животных. А некоторые никуда и не уходили.

А начнёшь бороться против джунглей – сразу нарушишь их закон и окажешься в другом месте. И потом поймёшь, что мир – это не только джунгли, но ещё и бескрайняя тундра, которая окружает твой лагерь. И больше ничего. Такая вот Чунга-чанга с отрицательным знаком.

Удачи

Лежу ночью и что-то не спится – прошедшую жизнь вспоминаю. И что-то одни досадные и позорные неудачи на память приходят. Приходят и в голове толпятся, смеются нагло в лицо. Не разгонишь. Было же, думаю, в моей маловразумительной и в целом крайне неудачной жизни что-то хорошее. И даже светлое. Не одни же подляны. Не всё же время мордой об асфальт. Стал вспоминать хорошее. Удачи на жизненном пути. Долго вспоминал. Наконец вспомнил несколько удач. Как Инга меня однажды в темноте с Петькой спутала и я этим быстренько воспользовался. Как мне однажды кассирша лишнюю тыщу рублей по ошибке передала. Или этой весной удача улыбнулась. Выбил в магазине пачку вареников, а продавщица, разгорячённая наплывом в винно-водочный отдел, мне манты дала, а они в три раза дороже. И больше никакие удачи не вспоминаются. Но всё равно, я несколько воспрял духом. Оптимизм дошёл до мозга костей. Но чем больше я размышлял, тем горше мне делалось. Что же это получается? Все мои удачи случались из-за того, что кто-то ошибся. То Инга, то кассирша, то в магазине. А если бы не ошиблись, то и удач-то никаких не было. Значит неудачи в жизни запрограммированы, а удачи из-за того, что где-то сбой. Я так расстроился от этого факта, что так и не уснул, а только курил и грустно ходил по комнате.

Но с тех пор я, когда совершаю ошибку или очередную глупость, стараюсь сильно не огорчаться. Может из-за этого у кого-то случалась удача и ему будет, что вспомнить, как и мне ночью.

Письмецо из осени

Пинком распахнув дверь, как-то резко вернулась в мой мир осень.

Только вчера в рубашках, а сегодня снежинки. Птицы собирают чемоданы. Отпускники их распаковывают. Линяют в красно-жёлтый цвет деревья. И трупы листьев под ногами. На улицах больше небритых людей. Но после обеда трогательно и бессильно светит солнце. И даже не солнце, а солнышко. Сейчас оно кажется застенчивым и безобидным, его прямо хочется погладить, но как я проклинал его летом! Как оно мешало жить!

А осень уже во всём. Даже в мясных отделах рынков пахнет грибами. Суетятся с мешками дачники. Они просыпаются весной, а на зиму снова уходят в спячку, свернувшись калачиком около своих телевизоров. Школьные каникулы кончились и ребятишек опять мордуют в школах. И опять ремнём за двойки. И опять одно ухо больше другого. Изверги!

На каждом столбе предвыборные листовки с фотографиями. Но выходящие из берегов лица кандидатов противоречат тому, что в них написано. Ну не могут быть у человека с таким лицом такие мысли! Бездарная клоунада, но шутки хорошие. Например «От твоего выбора зависит всё!». Не знаю, как вам, а мне симпатично.

Температура за бортом неумолимо падает. Все потихоньку одевают тёплые одёжки и женщины из-за них теряют свой блеск и свою невероятность. Идёт что-то бесполое, обходя свинцовые лужи. Выдаёт лишь косметика и подлая походка. О, женщины! Их хитрожопость меня даже умиляет. И как они целомудренны! И почему-то только со мной.

Всю жизнь притворяюсь, что в них есть что-то интересное, кроме их тела. И нет, не нахожу. Но вернёмся в октябрь.

Когда ноги мокрые, а кашель сухой. Когда начинается демисезонные обострения сюжета наших болезней. Вялотекущая шизофрения начинает течь более бодро и энергично. И может утечь совсем. Открываются язвы, поднимают змеиную голову бронхиты и плевриты, не дремлет спутник жизни – геморрой. А когда ничего не болит, чувствуешь себя не в своей тарелке. Самое умное – не обращать внимания. Наши организмы справятся! А если не справятся, то справятся поминки. Только и всего.

А медицина наша ещё хромает. На все четыре копыта хромает. А какие очереди! И почему-то самые большие у патологоанатома. Чем больше лечат, тем больше у него очередь. Но многие начинают заниматься самолечением и всё это заканчивается белой горячкой. Грустно. Много грустного осенью. Грустная пора свадеб – расплат за летние грехи. Инстинкт продолжения рода оказывается сильнее инстинкта самосохранения. Едет кавалькада неимоверных машин и беспрерывно по просьбе жениха сигналит. Смысла этого я не понимаю. Ну окрутили тебя, захомутали и остался ты в дураках – но зачем же афишировать?

И ещё у всех появляется идея – фикс – щупать батареи. «У нас дали», «У нас нет», «А у нас прорвало», «А у меня чирей», «Ложиться спать, а у мужа 38 с половиной. Да нет, не сантиметра, а градуса». Этими разговорами заполняется наша жизнь. Но как не заполняется, всё равно кажется пустой. Осенью это чувствуется особенно ярко. Тем более наши гундосые футболисты опять облажались. Им уже и деньги дают и допинг, а всё равно не получается у них в кубках. Менталитет видно не тот. Хорошо пинать у нас умеют не мяч, а только другого человека. И на этой тревожной и фальшивой ноте позвольте мне свое послание завершить – заканчивается листочек, на котором пишу. И чтобы взять другой, нужно вставать с дивана. А это сами понимаете… Так что прощайте.

Здоровый образ жизни

Лично я «за» здоровый образ жизни, а вообще против. Что это за образ такой, прости господи? Только работай и ешь. Как лошадь. А по утрам ещё и бегай. Трусцой или галопом. Цок, цок, цок. Тьфу! А лучше возьмёшь бутылочку и такие горизонты вокруг. Даже в небе. Совсем другая картинка. Эпоха возрождения души. И главное не распитие, а разговоры во время. Столько единомышленников и соратников, готовых стать подельниками. Все милые, приятные люди, хотя и в наколках. И женские морды становятся лицами. И ожирение этим лицам даже к лицу. И вот вы уже не Вася Петров, а Дон Жуан с небольшим намёком на Дон Кихота. А также Лобачевский и Есенин. И даже Эйнштейн, хотя по паспорту русский и идиот с детства. И всё ещё впереди. Что-то типа счастья. Небольшого такого огромного счастья. Ведь вы его заслужили всей своей несуразной жизнью. Сколько же можно против ветра. Ну не может всё просто так закончиться смертью! Должно же количество бед перейти в какое-то качество. Ну не может быть так и с вами. Таким единственным среди этого террариума!

Но жизнь продолжает удивлять. Оказывается может. И выясняется это сразу по пробуждении. Головная боль во всём организме. И хочется в туалет, а зачем, оформить для себя не можешь. Ощущение жажды и какого-то тупого стыда.

И опять начинаешь с теплотой думать о здоровом образе жизни. И опять лично «за», хотя вообще против. Он же ничего не даёт этот образ, кроме здоровья и хороших анализов. А здоровье без счастья, хотя бы и пьяного, зачем оно? Это хорошо для лошади. А вы же пока не лошадь. А загнанных людей пока не пристреливают. И иногда об этом невероятно жалеешь.

Автобусное знакомство

Мы ехали с товарищем Геной в автобусе. Даже сидели.

– Да, симпатичное лицо, – вдруг сказал Гена.

Мне стало приятно. Наконец-то заметили. Бывают такие лица, вроде бы и страшненькие, но одновременно симпатичные. Я давно это подозревал за своим лицом. И вот наконец это стали замечать и окружающие. Лучше поздно, чем никогда. Я погладил лицо рукой и сказал как можно пресыщенней:

– Я знаю.

Гена поморщился.

– Да не твоя морда. Вон девушка напротив.

И от этих слов моё лицо сразу превратилось в привычную морду. Я посмотрел напротив – действительно там сидела девушка. В мини-юбке сидела. А её декольте напоминала витрину. Вот что, мол, у нас сегодня в ассортименте. Её потрясающие ляжки облагораживали драное автобусное сиденье. И такие трогательные груди, которые хотелось потрогать. Впрочем ляжки тоже хотелось, но груди как-то сильнее. Но в её лице было что-то хищное и острое, потребительское что-то, хотя оставалось место и для симпатичности.

«Проститутка наверно», – подумал я. Когда я вижу красивую девушку, я всегда так думаю и становится как-то легче переносить, что она не твоя. Проституток у нас в городе неимоверное количество, и я всё надеюсь, что это количество выльётся в какое – то снижение цен. Ан, нет, не происходит. Законы рынка здесь как-то пробуксовывают. Ни весенних скидок, ни дешевых распродаж.

– Ну как? – с видом победителя сказал Гена.

– Ничего, – согласился я.

– Ну тогда иди, – сказал Гена – Иди. Видишь, как глазами стрижёт. Ты же любишь чёрненьких.

– А ты чего?

– У меня этого добра навалом, – отмахнулся Гена – У меня за тебя душа болит.

– Да ну, – засомневался я – С моей то мордой. Да и не умею я как-то.

– А чего здесь уметь! – удивился Гена – Подойди, скажи, так, мол, и так. Разрешите вам впендюрить. Иди, не будь дураком.

– Как, говоришь? – спросил я – Разрешите вам впендюрить?

– Да, – сказал Гена – Иди.

От этого «впендюрить» мне стало как-то всё равно и я пошёл. Но заявить ей так сразу в лоб «разрешите вам впендюрить» я, конечно, не решился. Не идиот же я в конце концов. У меня были свои элегантные методы.

– Извините, милая девушка, – начал я, присаживаясь рядом, – У вас случайно верёвочки не найдётся?

– Какой верёвочки? – как и положено удивилась она. Голос у неё был сиплый, но приятный.

– Знакомство с вами завязать, – сказал я дальше по своему методу – Меня Севой зовут. А вас?

Краем глаза я видел, что Гена делает мне ободряющие, хотя и неприличные знаки.

Девушка рассмеялась и сказала:

– Надя.

Пахло от неё очень вкусно. Портвейн не портвейн. Скорее всего вермут. И вблизи её груди выглядели ещё трогательнее. Я прямо еле сдержался. Но надо было что-то говорить ещё и, хотя уже был вечер, я сказал банальное:

– А что вы делаете сегодня вечером? Может как-нибудь встретимся?

– Вообще-то сегодня вечером я замужем – ответила Надя. И по моему как-то грустно.

Я перестал пялиться на её близкие ляжки и сказал:

– Я, конечно, сочувствую, но это – не оправдание.

– Тебе хорошо говорить. Ты не замужем – вздохнула Надя.

– Я не только не замужем, но даже не женат, – осветил я своё семейное положение и начал освещать её – А муж – не шкаф. Его можно отодвинуть на время в сторонку.

– Мой муж знаешь какой «шкаф»? – сказала Надя – Греко-римской борьбой занимается.

«Угрожает», – подумал я, но не отступил, хотя в голове мелькнул кадр-ужастик – я в руках мускулистого мужа и с уже перекрученной шеей.

– Я знаю, – сказал я – Зовут его Ваней, а фамилия Поддубный. Но всё же давай как-нибудь встретимся. Пока он борется.

– А зачем? – тоном дореволюционной курсистки спросила Надя и даже целомудренно поправила юбку.

Такие вопросы меня всегда убивают. А зачем? И всё теряет смысл. – Как фамилия? – Иванов. – А зачем? И всё. Крыть нечем.

– Вопрос конечно идиотский, – не стал скрывать я – но я отвечу. Пообщаемся. Познакомимся друг с другом поближе.

Я прямо сделал нажим на это «поближе», чтобы она поняла.

– Нет, – сказала Надя окрепшим вдруг голосом – Я мужа люблю.

Против этого «люблю» я был бессилен. Если сталкиваешься с этим фактом, то нужно отойти в сторонку и не лезть с грязными ногами.

– Значит никак?

– Значит никак.

– Ну что ж, приятно было не познакомиться, – глупо сказал я и, по инерции улыбаясь, вернулся к Гене.

– Ну чё? – спросил он.

– Ничё. Она мужа любит.

– И ты поверил! А про впендюрить говорил?

– Нет.

– Идиот! – восхищённо сказал Гена – Самое главное и не сказал.

– Иди сам, если такой умный – обиделся я.

– Учишь вас, учишь, – расстроено сказал Гена и молодым, пружинящим барсом пошёл к Наде. Красивый он был этот Гена, обаятельный. И одет хорошо.

О чём он с ней толковал, я не знаю, но через одну остановку они вышли вместе. Гена ещё мне махнул рукой, а Надя даже не посмотрела.

Они вышли, а я поехал в автобусе дальше. Как всегда один. И как всегда до конца.

Рудольф

Алкоголики – народ тертый и от этого несколько обшарпанный. На фоне всеобщего безволия и несомненной расслабленности населения на них приятно отдыхает глаз. Эти люди имеют цель – выпить, и идут к этой цели по всем правилам. А точнее по седым головам этих правил. И как работают фантазия и смекалка, когда самому не хочется! Отношения с водкой интимнее отношений с женщинами. Один пьёт суровыми запоями, другой понемногу, но каждый световой день. Один любит плотно закусить, другой считает это глупым вложением денег. Ну сами поразмышляйте – пьёшь, чтобы опьянеть, а закусывать, чтобы не опьянеть. И всё это одновременно. Действительно глупо. Третьим нужны компании и разговор с рукопожатиями, четвёртый и самого себя считает более, чем достаточной компанией. А в России отношение человека к водке – это его судьба. Добиваются успеха не те, кто умнее и талантливей, а тот, кто меньше пьёт. А меньше всего пьют обычно разные сволочи и дегенераты. И поэтому именно они делают карьеры, стоят у руля и ветрил, уводят из конюшен чужих жён. Зачем женщине такое трудное счастье житья с алкашом, когда есть более уютные варианты? И ещё, я почему-то убеждён: пьёт человек и в каких литражах или не пьёт вообще, зависит от обмена веществ в структурах его организма, а сила воли здесь, увы, абсолютно ни причём.

Так вот. Значился у меня некоторое время в соседях один пьюха по имени Рудольф. Человек неуёмного прохиндейства и его энергия кипучим прибоем разбивала все хлипкие рамки приличий. Классифицировался он как интеллигент, носил обманчивые очки и занимался литературным трудом. Труд этот заключается в написании стихов, до четырёх погонных метров в день, издавании в собственном издательстве каких-то газет.

В общем Рудольф, как таракан, шуршал в этой жизни и что-то делал.

А потом начинал потихоньку пить, попивать, да добра пропивать. Затем снова следовала завязка и светлый энергичный период, после него опять болезненный срыв и так он жил по кругу, как живут большинство людей.

Каждое исцеление от алкоголизма у Рудольфа ознаменовывалось новой женитьбой. И это немудрено, потому что он всегда женился на врачихах-наркологах. Какая врачиха его вылечит, он на той и женился. Рудольф посвящал новой жене небольшой стихотворный циклик и всё шло прекрасно года три-четыре. Пока в городе не появилась новая незамужняя врачиха. Рудольф заочно начинал тосковать по этому прекрасному далёко и как в дальнее плаванье уходил в запой. Через месяца четыре он шёл к этой врачевательнице на приём, она его быстро приводила в норму и Рудольф в благодарность за спасённую жизнь быстро на ней женился. На внешность и возраст Рудольф не обращал внимания – он был выше этого. Такое вот у человека несуразное либидо.

На терапевтах, окулистах или гельминтологах Рудольф например не женился никогда, хотя эти врачихи его тоже лечили.

Поэт в моём понимании – это человек не от мира сего, неудачник с издёрганными нервами, с душою нежной, как женский клитор. Рудольф был не такой и наверно поэтому стихи он писал абсолютно постные и пресные, как щи в монастыре. Что-то там о заводской проходной, о красном знамени, о любви к родному краю, о дружбе народов, об угнетении негров за океаном, об атомной бомбе в коварных капиталистических руках… И не чувствовалось в стихах ни вкуса, ни дыхания – одна мёртвая словесная плоть. Честно скажу, не каждый так мог написать, чтобы ни одной удачной строчки – тут чувствовалась прирождённая бездарность. Но раньше кропание стихов считалось очень престижным, как например сейчас «Мерседес», вот Рудольф этим и занимался.

Показывал свои стихи он и знатокам. Однажды неизвестным образом Рудольф попал в Переделкино и пил там водку в поэтической среде. Из известных участвовали Белла Ахмадулина и Евтушенко. Ещё молодые и все во славе. И Рудольф, как говорят злые языки, был у них на побегушках за алкоголем.

И Ахмадулина ему ужасно понравилась, как женщина понравилась. В то время она всем нравилась.

– Белла, – замирая от предчувствий, спросил Рудольф, – а вы от алкоголизма не лечите?

– Нет, – удивилась Белла и пошутила, – но по утрам я иногда занимаюсь самолечением.

– Жаль, – поскучнел и встал с колен Рудольф и она ему стала нравиться меньше.

Но всё же он ей дал почитать свои вирши. Белла прочитала полтора и закрыла тетрадку. Яйцо ведь не нужно есть целиком, чтобы понять, что оно тухлое. Потом обернулась к столу:

– Ребята, водка у нас есть? – спросила она.

– Убывает, – хором доложили поэты – нужно бежать.

А бежать, кроме Рудольфа было видимо некому. Не Евтушенко же побежит, его же в магазине разорвут на автографы и процесс покупки затянется. И поэтому Белла была очень тактична.

– Рудик, ты пишешь стихи, и это уже огромное счастье, – сказала эта царственная женщина.

И после этого Рудольф рысцой побежал в магазин. Закат резал глаза и несмотря на огромное счастье, он чувствовал себя несчастным. Такая женщина, а от алкоголизма не лечит.

Но основной доход Рудольфу приносили конечно не стихи, а небольшое издательство. В этом издательстве он выпускал семейно-педагогическую газету, писал в ней передовицы, в которых давал советы, как сохранить и преумножить семью и как вести себя с партнёрами по браку. Я знал четыре супружеские пары, которые выписывали эту газету. Стоит ли говорить, что все они распались. Ну и конечно, своя рука – владыка, Рудольф издавал у себя свои поэтические сборники и как-то ухитрялся их сбывать. Эти сборники продавались везде, даже в банях. И это довольно мудро. Человек например покупает стихи Рудольфа, читает их и ему после этого хочется как-то помыться и очиститься, а он уже находиться в бане. Бери билет и мойся. Очень удобно.

Но жулик Рудольф был гениальным. Он и меня однажды объегорил, да так ловко, что я догадался об этом только через полгода. Как все жулики он внушал к себе ощутимое доверие. Всегда при галстуке, правота в глазах и бледность, как у чиновника высокого ранга. Побритые щёчки, лёгкая лысоватость. Это всё как-то внушало.

Пил я с ним всего два раза и это было что-то.

Первый раз мы с ним даже не пили, а так, похмелялись. Я шёл с майского утра за красненькой, а Рудольф сидел у подъезда полумёртвый «с махмура» и не участвующий в этом мире.

В двух шагах от него с нечеловеческими звуками сношались кошки, а Рудольф даже не мог поднять для пинка ногу. На все вопросы он тупо молчал и только отхаркивался. Мы в один подход раздавили среди цветущих кустов мою бутылочку и встал бесперспективный вопрос – что делать дальше? В принципе, что делать дальше, мы знали, не знали только на какие шиши. Дружное отсутствие денег (две копейки не в счёт) как всегда пыталось перечеркнуть громадье наших планов. Но после яблочного винца Рудольф частично воскрес, его глаза наконец увидели солнце, пробило и слух. Он ещё раз отхаркался и, как Моисей евреям, сказал мне: – Пошли. Я знаю куда идти. А водка в те времена устойчиво стоила 3,62. И это 3,62 было как заклинание. Стоило сказать эти цифры и люди начинали мечтательно и стеснительно улыбаться.

И мы пошли. Рудольф, брезгливо обходя токующих голубей, привёл меня в центральный гастроном и, оставив у конфетного отдела, уверенно направился к винному. Там трудилась его знакомая продавщица по имени Люба, этакая бой-баба, как и все продавщицы водки и вина.

Здравствуй Люба, – внятно сказал Рудольф с мягкой улыбкой и поправил галстук.

Люба сразу упёрла руки в свои висячие, как сады Семирамиды, бока и, сощурив наваксенные глазки, страстно задышала:

– A-а, явился? Что, деньги принёс? Ах, опять не принёс? Ни стыда ни совести. Отвороти харю, бесстыжая она у тебя. Отвороти! У-у, глаза собачьи! Тьфу на тебя!

По её приветливому тону чувствовалось, что Рудольф должен ей немало и уже обманывал не раз. А по кинетической силе и искренности плевка, чувствовалось, что и не два. Старушки с бидончиками у молочного отдела сладко внимали скандалу.

Но Рудольфа всё это нисколько не смутило. Встряхнув платочком, как фокусник, он протёр им заплёванные очки и лицо.

– А вот харкаться не хорошо, – дружелюбно сказал он – А ещё передовик советской торговли. Ты вот харкаешься, а я ведь к тебе по делу.

– Ой не надо мне от тебя никакой статьи в газете! Ой, не надо – гордо заявила Люба.

– Ну статья-то почти готова. И деньги, эти 14 рублей я тебе верну.

– 15! – сказала Люба.

– Ну 15, – не стал спорить Рудольф. – Но мне сейчас не хватает на бутылку всего две копейки. Всего две, понимаешь? А 3,60 у меня есть – и он со значением потрогал свой карман.

«Какие 3,60? – изумился я – Что он несёт? У нас с ним всего по копейке на брата».

Сначала Люба была ни в какую. Видимо из принципа. Но Рудольф был настойчивым, и постепенно её уболтал, без конца показывая два пальца.

– Ну ладно уж – махнула она пухлой дланью. – Иди уж пробивай. Действительно, чего уж тут из-за двух копеек-то.

И Рудольф пошёл к кассе и, конечно, никаких денег у него не было.

– Бутылочку водки с собой – доверительно сказал он кассирше.

– А деньги-то где? – оторопела кассирша, разглядывая пустое блюдце.

– А я с Любой договорился, – тихо объяснил Рудольф.

– Люба! – заорала кассирша через весь зал – Очкастый с тобой договаривался?

– Договаривался, договаривался… – подтвердила отходчивая Люба – Пробивай!

И кассирша пробила чек, мы его у Любы обналичили и с изумрудной бутылкой водки вышли на сверкающую маем улицу.

– Учись, пока я жив, – сдержанно посоветовал Рудольф.

Я, потрясённый простотой обмана, молчал.

Но не всё в его жизни было так безоблачно. Вторая выпивка это подтвердила.

Мы с ним случайно встретились в центре, а была зима и мы из-за озверелого мороза стали как-то пить, чтобы как-то согреться. Сначала пили в студии звукозаписи у моих друзей, потом в опорном пункте милиции с ментами – уже знакомыми Рудольфа. Помню, между ментами разгорелся спор – брать или не брать взятки? И даже не так. Все были за то, чтобы брать взятки. Спорили о том, хорошо это или плохо? Все считали, что это хорошо и даже полезно, и майор, и капитан и два лейтенанта. Против был только один сержант – племянник майора, малый с бандитской внешностью, только что из деревни переведённый в город.

– Дурак ты, парень! – кипятился капитан. – В милиции таким не место!

– Да я тебя, падлу… За идеалы! – пытался расстегнуть кобуру майор и застрелить сержанта на правах родного дяди. Лейтенанты его вяло отговаривали. Все были вусмерть пьяные. Потом и у Рудольфа что-то перемкнуло и он стал убеждать ментов, что он – вор и «обнёс» уже две квартиры в 4-ом микрорайоне. Менты тоже убеждали Рудольфа, что 4-ый микрорайон – это Промышленный райотдел, а значит не их, а какого-то Федюкова, и так этому Федюкову, козлу и надо.

– Давайте лучше выпьем за первую любовь, – сказал наконец майор, разглядывая на свет бутылку.

Мы немедля выпили и майор сунул мне в ладонь кусочек сала с прилипшей газеткой. Я стал её отлипать.

– Ешь с бумажкой, сынок – сказал майор и объяснил – С бумажкой оно сытнее.

– Да? – удивился я и съел с бумажкой.

Потом мы снова оказались с Рудольфом на улице на визжащем снегу, среди непонятных городских огней. Идти домой он категорически не хотел.

– Такой серьёзный мороз! Нам просто необходимо выпить ещё – убеждал он меня и счастливо смеялся.

– Так ведь деньги… – ежась, начал я.

– Найдём! – заверил Рудольф.

И он повёл меня в ресторан «Колос», самое бомондное место нашего города. По словам Рудольфа, его там знает каждая собака и каждый будет безумно рад его видеть. Настолько безумно, что с удовольствием подкинет нам деньжат или даже пригласит за свой столик. Одним словом, говорил что-то нереальное.

Мы открыли тяжёлую стеклянную дверь и вошли. У гардероба, искрящегося норкой и соболями, сидел и грыз ногти заслуженный швейцар. Сверху бухала музыка, молодецкий голос пел про город Одессу и преступно пахло шашлыками. Мне даже показалось, что я слышу счастливое чавканье.

А Рудольф достал свой неизменный платочек и начал протирать запотевшие очки и это их спасло. Сверху сошёл какой-то лоснящийся, разгорячённый мясной пищей мужчина и, задумчиво расстегивая ширинку, направился в сторону туалета. И вдруг, увидя Рудольфа, остановился. Лицо его озарила изумлённая улыбка и он действительно очень обрадовался.

– Рудольф Иванович! Вот так встреча! – ликующе закричал мужчина. С этими словами он подошёл к нам и с восторгом два раза ударил Рудольфа по морде. Глаза Рудольфа подёрнулись туманцем.

Я тоже оторопел. «Эй! Эй! Чего вы там?» – закричал швейцар.

– Ничего, всё в порядке, дядя Миша – сказал мужчина и, пообещав – сейчас поссу и продолжим, – он ушёл в туалет.

Тут вышли ещё два мужика с продажными барышнями и тоже обрадовались встрече с Рудольфом, и тоже дали ему по многострадальной морде.

– Деньги где?! – трясли они Рудольфа, как осеннюю яблоню.

– Не успел я… Машина сломалась – хнычаще объяснил он.

Мы со швейцаром их кое-как оттащили, хотя барышни советовали оторвать Рудольфу яйца. А одна из них даже пыталась это осуществить.

– Пошли отсюда – сказал я – А то щас этот, из туалета выйдет.

И мы ушли восвояси. Дорогой молчали. Я из деликатности, Рудольф из-за стыда.

А потом я услышал, что Рудольфа положили в психушку.

И это была не тривиальная и обыденная белая горячка – профессиональная болезнь алкоголиков, а что-то похуже. Оттуда он выписался с инвалидностью II группы.

Последний раз я его видел на хоккее с мячом. Культивируется такая интересная игра в нашем городе. Стояла оглушительная оттепель, а Рудольф пришёл на хоккей в чабанском полушубке и тяжёлых сторожевых валенках – видимо не мог осмыслить погоду.

Он смотрел на меня кротким взглядом больного на голову человека. Заторможенный такой, с равнодушными, как у святого, глазами.

Началась игра, начались финты и пробросы мяча. Рудольф вёл себя неадекватно. Он не впопад вскрикивал и тихо радовался, когда нашим ребятам забивали гол. К концу первого тайма выяснилось, что перепутав формы, он болеет за команду противника.

– Наши же синие! – сказал я ему.

– А я думал белые, – застенчиво ответил Рудольф.

Я старался не лезть к нему в душу, но невоспитанность пересилила.

– Ну и как там в психушке? – спросил я.

– Нормально. Только главврач – псих – печально отозвался Рудольф.

– Кормят-то хорошо?

– Да, таблеток много – неопределённо отвечал Рудольф.

Мы поговорили ещё. Все врачихи – наркологи бросили его, переключившись на более цветущих мужчин, а у Рудольфа, как я догадался, кроме носков уже ничего не стояло. Жил он под присмотром мамы.

Не пил, не курил, стихов не писал. И от всех дел в связи с болезнью отошёл. Его газету о семейных отношениях ушлые люди перепрограммировали в порнографический вестник, поющий гимны блуду.

Издательство закрылось. Обо всём этом Рудольф рассказывал равнодушно, как о жизни на Марсе. И выглядел он, как огурчик, то есть как овощ. Ни мысли, ни страсти – ничего. Врачи ли его залечили, а может сказались многочисленные кодирования и антиалкогольные гипнозы? Не знаю.

Наконец игра закончилась. Наши ребята позорно проиграли задолго до финального свистка. Вточь-вточь как Рудольф.

Больше я его не видел.