Текст книги "Вот моя деревня"
Автор книги: Владимир Арро
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Я выбрался на середину
Я выбрался на середину, и сзади меня так затихли все, что можно было подумать, что никого и нет. Я оглянулся на всякий случай, в кулак кашлянул и слышу, кто-то мне шепчет:
– Ну, Антошка, ну!..
Уставился я на девчонку с челкой и говорю:
– Вот, мне даже очень приятно, что вы к нам приехали сюда и всякое такое хозяйство…
Только чувствую, дальше слово никакое не идет, ну, не идет слово!..
Смотрю, председатель колхоза щурится, за папиросами лезет, ждет. И женщины с детьми вперед пионерского строя повылазили, тоже, значит, ждут. И старушки кильковские ждут, а среди них моя бабушка. Оглянулся я на своих, а те стоят притихшие, рты пооткрывали. Ну, думаю, нет мне обратного ходу, надо что-нибудь говорить.
И тут повернулся этак боком, смотрю, а за рекой деревня моя любезная, Равенка, прилегла на горке, аккуратная вся, подобранная, ни одного колышка лишнего не торчит.
Стало мне жарко вдруг, что-то внутри у меня колотнуло, я вперед шагнул и говорю:
– Мы хоть и кидались вчера вениками, а все равно очень рады, что вы к нам приехали сюда. Только это не совсем к нам получается, потому что деревня-то наша: – Равенка, во-он она на горке стоит, а эта деревня Кильково, он кильковский, Шурка-то, который отказался говорить. Как же она, наша Равенка, у вас в картах не обозначена, вот я чего не понимаю, ее обязательно обозначить надо, потому что другой такой деревни нет во всем белом свете, хоть Россию, хоть и Америку возьми! В Кильково, конечно, тоже есть свои преимущества, у них клуб вот, и магазин, и автобусная остановка, но с Равенкой Кильково не сравнится, поскольку у них даже рыба не так хорошо берет и комаров больше, а в Равенке у нас ветерок.
Тут такое кругом поднялось! Кильковские сзади меня загудели, и березницкие, и бреховские, а впереди городские смеются.
Я говорю:
– Вы не смейтесь, не смейтесь, у нас тут с кильковскими из-за этого такая распря выходит, завидуют они нам, иначе зачем бы кильковские трактористы дорогу нашу распахали, разве ж так можно, и куда это председатель глядит!.. Или, скажем, шофер дядя Коля, зачем нас сегодня в крапиву высадил, ведь это нехорошо, больно!..
Хотел я еще про Любу сказать, а также про пастуха дядю Лешу, да тут и так уж слишком много шуму поднялось.
– Ну, а за веники, – говорю, – вы нас, конечно, извините, мы за Шуркой Шаровым охотились, да обозначка вышла. Вот на этом я и заканчиваю, а сейчас вам Евдокия Петровна цифры скажет!..
Евдокия Петровна как крикнет:
– Да полно, Антоша, не буду я никакие цифры говорить!
А на площади – мать честная! – хохот стоит, пионеры до корчи смеются, председатель колхоза аж приседает, не поймешь – не то хохочет, не то кашляет.
Евдокия Петровна кричит:
– Заходите все в клуб!
После этого у нас все тут перемешалось
После этого у нас все тут перемешалось, пионерский строй рассыпался, все повалили в клуб.
Я кричу:
– Федяра, первый ряд занимай, Федяра!..
Но Федяру где-то там притиснули. Я сам чуть не первым в клуб ворвался. Зацепился в торопливости своей за лавку и вместе с лавкою на пол – грох! Но все же успел занять первый ряд для наших, для равенских.
– Равенские! – кричу. – Санька, Ванька, сюда!
Но тут Куканов, который вчера за нами погнался, подбежал и плюхнулся на нашу лавку.
Я говорю:
– Ну, ты чего!
Он говорит:
– А ничего!
Я говорю:
– С нашего места, как с соленого теста!
Куканов сидит и за лавку держится.
– А птичку, – говорит, – видел?
Я говорю:
– Может, на травку выйдем?
Он говорит:
– Выйдем!
А сзади девчонка с челкой сидит.
– Сережа, – говорит, – иди к нам.
Куканов перешагнул во второй ряд и говорит мне:
– Еще встретимся…
Я говорю:
– Встретимся…
– Потолкуем…
– Потолкуем…
– Ну и молчи!
– Ну и сам молчи!
А девчонка с челкой:
– Ну, чего это вы, мальчики… А еще такую хорошую речь говорил.
Тут мальчишка черненький вышел на сцену, руки в карманы сунул и говорит:
– Начинаем наш концерт! Первым номером нашей программы…
Сзади ему шепчут:
– Руки, Ломтик, руки!..
Черненький вынул руки и продолжает:
– …выступает пионер третьего отряда Саша Ломтев. Песня, которую он, то есть я, сочинил, называется «Вечерняя лагерная». Ее, правда, надо петь на мотив «Варяга», но я пою очень плохо, поэтому я ее вам прочитаю.
Наверх вы, товарищи,
все по местам.
Еще одна ночь наступает,
Врачу не сдается наш
гордый отряд
И дрыхнуть никто
не желает.
Все городские засмеялись, захлопали и оглянулись на Полину Марковну. А она сзади крикнула:
– Ты что это, Саша, ты что?..
– А я ту песню забыл, Полина Марковна!
– Пусть читает! – закричали все. – Пу-усть!..
И мы на первом ряду закричали:
– Читай, читай!
Тогда черненький сунул руки в карманы и сказал:
Гремит, и шумит, и грохочет кругом,
Подушки летят, как снаряды,
И стал наш бесстрашный и гордый отряд
Подобен кромешному аду.
После каждого куплета мы так смеялись и хлопали, что черненький сам покатывался от хохота и даже не мог читать.
– Руки из карманов, Саша!.. – шептала ему девчонка с челкой, но он уже ничего не слыхал.
Потом вышла долговязая рыжая девочка. Она отвернулась в сторону и запела:
Ви-ижу чу-удное приво-олье…
Ви-ижу ре-еки и леса-а…
Я посмотрел в ту сторону и говорю:
– Где? Где?
Сзади нас засмеялись, а Куканов сказал:
– Эй, ты, не мешай!..
В это время Сашка высунулся из-за кулис и стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
Я говорю:
– Выступать, что ли? Не…
Вдруг сзади меня встала девчонка с челкой, прыгнула на сцену и убежала за кулисы. Оказывается, это он ее звал.
– Выступает Лена Скворцова, – сказал черненький. – Акробатический этюд.
На сцену Лена Скворцова вышла в одном купальнике. Она стала наклоняться в разные стороны и делать всякие движения руками. Позади кто-то засмеялся и засвистел. Я тоже свистнул.
Куканов за моей спиной говорит мне:
– Ты, оратор, кончай!..
Я говорю:
– Я начал, а ты кончи.
Он говорит:
– Схватишь…
Но тут Лена Скворцова встала на стойку, и все в зале захлопали. Потом она сделала мостик и под конец шпагат. Все захлопали сильнее прежнего, а Куканов закричал:
– Би-ис!
А я:
– Головой вни-из!
Он говорит:
– Еще встретимся…
Я говорю:
– Встретимся…
– Потолкуем…
– Потолкуем…
– Ну и молчи!
– Ну и сам молчи!
В это время Сашка высунулся из-за кулис и снова стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
Я говорю:
– Выступать, что ли?.. Не…
Но со второго ряда встал Куканов и пошел на сцену. Оказывается, во втором ряду сидели одни артисты.
– Следующим номером нашей программы, – сказал Сашка, – выступает фокусник Валя Куканов.
– Значит, так, – хмуро сказал Куканов. – Вот у меня в руках шарик от настольного тенниса. Сейчас я его проглочу. Внимание!.. Я его глотаю – хоп! И шарика нет. Ловкость рук и никакого мошенства.
Все захлопали. Федяра говорит:
– Во обманывает! Давайте за ним следить!
Давай-ка, думаю, посмотрим, посмотрим, как это никакого мошенства, и стал во все глаза смотреть, что делает Куканов. Но из-за кулис высунулся Сашка и опять помахал мне рукой. Я оглянулся. На втором ряду позади меня больше никого не было.
Я говорю:
– Ты что, меня?..
Он кивнул. Я говорю Федяре:
– Федяра, раз он так просит, я уж пойду, взгляну, что у них там за кулисами, а ты за фокусником поглядывай.
Вошел я за кулисы, а там Лена Скворцова стоит, рыжая певица и Сашка. Он говорит:
– Значит, так, тебя как звать?
Я говорю:
– Антоном. А что?
Он говорит:
– Мы тебя сразу наметили.
Я спрашиваю:
– Выступать, что ли?
– Да нет. Вот все сейчас пойдут колхоз смотреть, а мы давайте отколемся.
Я спрашиваю:
– А Куканов пойдет?
– Куканов-то? Куканов куда хочешь пойдет!
Но мне не хотелось, чтобы с нами Куканов пошел. В это время он как раз кончил показывать свои фокусы и подошел к нам.
В зале хлопали.
– Ну, пошли, – говорит Сашка, – тут у вас со сцены есть дверь на улицу, я уже посмотрел.
Куканов говорит:
– Ты поди объяви, что концерт окончен!
А Сашка отвечает:
– Ничего, пусть пока посидят.
Зрители остались
Зрители остались, а мы вышли на улицу позади клуба. Куканов все подальше от меня держится, а я к нему и не очень стремлюсь. Я иду рядом с Леной Скворцовой.
– Понимаешь, чего наша концертная бригада больше всего хочет, – говорит Сашка. – Наша концертная бригада больше всего хочет чего-нибудь такого вашего пожевать! Например, кислой капусты!
– Да! Да! – говорит Лена. – Или соленых огурцов!
– Огурцов можно и свежих! Или еще вот этой… брюквы!
– И репы! И моркови! – кричит Сашка. – И капусты! И турнепса! Чтобы все время грызть, грызть, грызть!..
Я говорю:
– Не кормят вас, что ли?
– Кормить-то кормят, да все такое мягкое, сладкое, перетертое. А мы хотим, чтобы хрустело! Чтобы рот вязало! Вот мы тебя и наметили.
Вдруг за стенкой клуба захлопали, затопали, засвистели.
Сашка говорит:
– Сидят покуда еще, надо бежать!
Я говорю:
– Ну, тогда айда в Равенку!
– Ой, как я хочу в Равенку! – захлопала Лена Скворцова. – Я еще вчера, когда вы на нас напали, в Равенку захотела!
И мы быстро пошли по дороге.
Сашка говорит:
– Знаешь, Антон, я думаю, что я даже стих сочиню про то, как ты любишь свою деревню. Он будет начинаться так: вот моя деревня, вот мой дом родной. То есть, конечно, это твой дом и твоя деревня, но там вместо тебя я буду, это всегда в стихах такая ерунда.
Я говорю:
– Валяй!
Вдруг от клуба закричали:
– Вон они! Вон они!
– Кажется, нас усекли, – говорит Сашка. – Давайте бегом!
Мы побежали, но за нами погнались на велосипедах. Шурка с Тришкой подъехали и говорят:
– Куда это вы? А как же футбол? Евдокия Петровна уже футбол объявила! Это ты их, Антоша, сманиваешь?
– Ничего я не сманиваю!
– Нет уж, если вы к нам приехали сюда, то давайте проводить товарищескую встречу.
Сашка говорит:
– Так разве у нас не товарищеская? И вы товарищи, и они товарищи, и все мы товарищи.
На футбольном поле
На футбольном поле мы, конечно, разделись до трусов. Я оглядел всех наших. Трусы были на всех неплохие, справные. Кильковские к нам подходят и спрашивают:
– Ну, кто у нас будет капитаном сборной?
Я отвернулся от них, а Федяра кричит:
– Как кто, конечно, Антон!
– А почему это Антон, а не Шурка? – спрашивают кильковские.
– Шурка такого авторитету у нас не имеет.
– А у нас Антон, может быть, не имеет авторитету!
– Как так, – кричат, – не имеет, вон он какую речь сгрохал! А Шурка ваш слюни развесил: не хочу да не хочу!..
Я думаю: пусть себе спорят, мне дела нет. Я речь сказал – и ладно. На поле уже Сенька Морозов свистит.
– Команды, – опрашивает, – готовы?
Пионеры кричат:
– Готовы!
– Капитаны, ко мне!
Сенька-то Морозов бросил кривляться, как судьей назначили, сразу стал человеком, порядки наводит, в свисток свистит.
Смотрю, бежит к центру поля Куканов. Майка на нем красная, а трусы синие. А у меня майка хоть и целая, а цвета не поймешь какого. Вот я и вовсе майку снял.
А наши все с кильковскими спорят: имеет авторитету, не имеет авторитету.
Сенька кричит:
– Долго ли вы будете капитана выбирать?
– Да мы уже выбрали, – кричит Тришка, – только вот они никак не соглашаются!
Тогда Сенька к нам с Шуркой подошел, травинку сорвал и спрашивает:
– Петух или курочка?
Я говорю:
– Петух!
И выпало Шурке быть капитаном сборной команды.
Я плюнул в сторону, майку надел, все равно теперь, какого она цвета.
– Ну, – говорю, – капитан, куда вставать?
Шурка загоношился, забегал.
– Так! – говорит. – Ты в нападение!.. Ты в полузащиту!..
Я спрашиваю:
– Левый край, правый край?
Он говорит:
– Правый!
Я плюнул и говорю:
– Дело твое, конечно, но учти, у меня левая нога сильнее.
И еще раз плюнул. Да ну их совсем! Не понимает Шурка игры, вон Ваньку в ворота поставил, а разве ж, можно его в ворота, разве Саньку с Ванькой можно разлучать?
Я говорю:
– Нельзя их разлучать-то, капитан липовый!
Но тут мне Лена Скворцова рукой помахала.
Я кричу:
– Эй!..
Снял я снова свою майку, завернул вместе с другими одежками в узел. Подбегаю к Лене и говорю:
– Посторожи.
А Лена уже где-то щавеля нарвала, сидит, улыбается и ест.
Я говорю:
– Ты этот кильковский щавель выброси, я тебе после футбола морковок нарву! И огурцов соленых попрошу у бабушки.
А Лена все равно улыбается и ест щавель.
Ну, думаю, я сейчас забью, держитесь, килечки! Тьфу черт, забыл, что мы с ними в одной команде играем. Жалко, нашего Коли Семихина нет!
Вышел я по свистку на мяч, веду прямо на Куканова, а слева Шурка кричит: пас! пас! Подожди, думаю, какой пас, дай мне к воротам вырваться. А тут Сашка из ихней полузащиты набегает, ногой сучит перед самым носом, толкается, но у меня не так легко мяч отобрать.
– Пас! Пас! – кричит откуда-то издалека Шурка, но тут мне и вовсе не до паса, налетели на меня двое городских, чуть с ног не сбили и отобрали-таки, подлые, мяч.
Гляжу я на Лену Скворцову, а она все сидит, улыбается и щавель ест. Возле нее мой узелок лежит с одеждой.
А мяч уже где-то там, у наших ворот, Санька с Ванькой вовсю пыхтят, стараются, эх, думаю, жаль, Коли Семихина нет!
Я мимо Лены пробежал и кричу ей:
– Эх, жаль, нет нашего Коли Семихина! А то бы мы дали!
Только что же это за свалка у наших ворот, что за крик, что за паника? Да никак гол!
Так и есть, забили нам городские гол в результате острой борьбы!
Подлетаю я к Шурке и кричу:
– Ах ты, стукнутый капитан, кого же ты в ворота поставил, разве можно Ваньку, ты Тришку поставь, он все равно правил не знает, а уж умеет мяч ловить, килька ты маринованная!..
А Шурка мне отвечает:
– Ах ты, одиночка кустарная, ты слышал, я тебе кричал «пас», почему же мяч не посылал, а один мотался, как овечий хвост, ничего ты в коллективной игре не понимаешь!
Хотел я ему двинуть, сцепились мы, но тут Сенька со свистком подбежал:
– Фр-р-р!.. Прекратить!
Начали мы с середины поля, ну, думаю, чтоб я тебе мяч дал, никогда не бывать этому. Помчался я по правому краю, а впереди меня Куканов с Шуркой за мяч борются. Оттолкнул я Куканова, Шурке подножку поставил, веду мяч к воротам противника, тут на меня набегают, я обвожу – удар! Мяч уходит на угловой.
Сзади подходит Куканов и говорит:
– Ты чего?
Я говорю:
– А ничего!
– Схватишь!
– Сам схватишь!
– Может, на травку выйдем?
– Пойдем!
Но тут выбили мяч. Бросились мы с Кукановым в середину поля, а там уже свалка, Федяру наземь повалили, а он лежит и в руках мяч держит, ну что за бестолковая такая команда! Назначили нам штрафной.
Я кричу Шурке:
– Ты что, не видишь, Федяра руками мяч хватает, его же надо в ворота ставить, сейчас как дам!..
Но тут подали мяч, Куканов взял его с третьего паса и по нашим воротам как вдарит!..
И забили нам еще один гол в результате острой борьбы.
Вот тебе, бестолочь, думаю, так тебе и надо, не понимаешь ты по-хорошему, килька ты безголовая, никакой у тебя тактики нет!
Городские кричат, наши свистят, я кричу Шурке: «Нет у тебя тактики!» Посмотрел я, что там Лена делает, а она смеется и щавель ест.
Ну, думаю, сейчас забью, нет больше терпения, понесусь я к воротам, как ураган, как трактор с прицепом, хватит нашу Равенку позорить, нам дорога наша честь.
Вырвался я вперед, но тут мяч отбили, я за ним, со мной рядом Куканов, Шурка где-то кричит: «Пас! Пас!» Куканов мяч отобрал, отдал Сашке, Сашка мне, я смотрю – в воротах Тришка стоит! Ага-а, святые угодники, вот вам наш равенский привет – бац! Ур-ра, гол! Тришка чего-то орет, с кулаками на меня лезет, ба-а-тюшки, думаю, куда ж я забил!.. Тришка-то за нашу команду играет! Когда ж его в ворота поставили?.. Все орут вокруг меня, кулаками потрясают, а громче всех Шурка кричит.
– Тише! – говорю. – Чего вы раскричались, кильковские подмастерья! Что же вы не предупредили, что Тришку поставили! Не понимаете, что ли, что привык я по вашим воротам бить!..
И пошел я с поля прямиком к Лене Скворцовой.
– С такими занудами, с такими удавленниками, – говорю, – разве можно играть!
Взял я узелок и пошел прочь.
– Я, – говорю, – Лена, сейчас тебе морковки лучше нарву.
А сзади свисток судейский заливается. Шурка кричит: «Пас! Пас!»
Вот, думаю, как дам сейчас в глаз!
Пришел я к бабушке
Пришел я к бабушке, а она сидит на лавочке и смотрит перед собой.
– Ты, – говорит, – чего, Антон Иванович, великомучеником таким ходишь, и узелок под мышкой. Ай обидел кто?
Я говорю:
– Да ну их, бабушка, нет у меня больше мочи терпеть ваших кильковских!
– А ты с худыми ребятами не водись.
– Так они все у вас худые, кого ни возьми, что ты будешь делать!
– Ах, батюшки, – говорит бабушка, – вот ведь на нас какая напасть!
– Я говорю: Федяру в ворота ставьте, а они Ваньку, а ведь Ванька без Саньки все равно что очки без глаз!
– Ах ты, какая напасть, – говорит бабушка.
– А если Тришку ставить, то ведь предупреждать надо, я, может, оттого и перепутал ворота, да тут еще Куканов под ногами все время вертится…
Бабушка говорит:
– Ах ты, какая напасть…
Я говорю:
– Бабушка, я пойду морковки сорву.
– Сорви, сорви, сударь, – отвечает бабушка, – утешься.
Только я хотел идти, смотрю – Слава-киномеханик два ведра воды несет, и прямо бабушке в дом.
Так я и замер. Я говорю:
– Зачем он-то здесь у тебя, бабушка?
А она отвечает:
– Жениться он, голубчик, надумал, а невесту вести некуда, не обзавелся еще, вот в квартиранты ко мне и напросился, пусть живут.
Я говорю:
– Ах вот ты как, бабушка, значит, и вашим, и нашим!..
– И вашим, сударь, и нашим, – отвечает бабушка.
Вот он, думаю, какую старушку нашел одинокую, вот куда Люба-то из Равенки переберется!
А бабушка рада, что не одна в доме будет, знай себе твердит:
– Я и вашим, сударь, и нашим, и всем.
Нарвал я пучок морковки, вышел с огорода прямо на берег, чтобы ополоснуть морковь-то, а с футбольного поля крики несутся. И Лена Скворцова где-то там сидит, Куканову улыбается.
Сел я в траву перед своей деревней Равенкой и, значит, это… заревел.
Ах ты, косить как взялись
Ах ты, косить как взялись, я проснулся только, а кильковские трактористы уже почти весь луг располосовали! Стрекот стоит за рекой, воронье летает, а солнце вон как жарит, может, завтра будут стога метать. Выйдут все, у кого вилы из рук не валятся, весело будет, нас хоть и не позовут, а мы тоже пойдем. Будем квас пить из большой бадьи, со стогов будем в сено прыгать, а в обед, может, лектора привезут, про международную политику читать.
Только что-то гложет меня, подраться с кем-нибудь хочется, уж так гложет. Куда, думаю, девать себя, глаза куда прислонить. На амбулаторию глянешь – там Люба, за реку – там Кильково, направо – там пастух дядя Леша, а налево поглядишь, то совсем плохо – там дорога, по ней городские пионеры два дня назад уехали, а память свою оставили, особенно Лена Скворцова, как она морковку ела и рукой мне махала, мол, прощай.
Федяра свистит за изгородью, меня к себе манит, Санька с Ванькой, слышно, как перед домом с моей собачкой играют, а я в огороде сижу, зарылся в горох, стручки глодаю, а меня гложет тоска. И понял я, что мне ехать надо – Митю искать.
Коля таратайку смастерил
Коля таратайку смастерил взамен тех носилок, теперь издали слышно, как он Вовку везет. Скрипит колесо, задевает раму на каждом обороте, а ничего таратайка, неплохая, Вовка доволен, только бабка Тарариха на Колю ругается:
– Колька-а, не ехай так шибко, не ехай, убьешь ребенка! Вот погоди, скажу матери-то!..
И Вовку прилащивает:
– Поди сюды, желанный, разучат эти атаманы тебя ногами-то ходить.
А Коле того и надо, подкатил он таратайку к бабке, ходи, Вовка, ногами, пасись возле бабки! А мы пустых бутылок дома взяли и пошли в магазин.
Пришли к магазину, а на нем три замка навешено. Николай Сизиков, который ближе всех живет к магазину, кричит нам:
– Не ждите, эй, равенские! Она картошку окучивает!..
Видишь, нашла время картошку окучивать. А тут и автобус уже по кильковской дороге трясется, расписание выдерживает, это хорошо, что он выдерживает расписание, а как же с деньгами быть?
Встал автобус, дверца нараспашку, дядя Коля пошел в сельсовет напиться воды. Хоть бы, думаю, кильковские нас не заметили.
Я кричу:
– Ты не говори, Сизиков!..
– Чего не говорить?
– Ты не говори, что мы в Красную Гору поехали!
– Мое дело маленькое, – отвечает Сизиков, – чего это мне говорить.
Влезли мы в автобус, уселись все на заднее сиденье. А чего уж, рисковать, так рисковать.
В автобусе народу немного: почтальонка веселая, две студентки, зоотехник в пиджаке и три тетки.
У почтальонки место свое, переднее боковое, она тут как хозяйка, в автобусе.
– Что, – говорит, – женки, в город?
– Да, – отвечают тетки, – кой-чего надо закупить…
Пришел дядя Коля.
– Ну, все сели? – спрашивает.
Почтальонка говорит:
– Я здесь, значит все, ха-ха-ха-ха-ха!
Вдруг он нас заметил. А мы притихшие сидим, в диван так и вдавились.
– А эт-то еще куда? – спрашивает дядя Коля. – Обратно в крапиву захотели?
А я-то знаю, что бояться особо нечего, по этой канаве крапива не растет.
– Нет, дядя Коля, – говорю, – нам в Красную Гору надо! Мы заплатим!
– А ну обилечивайтесь!
– А у нас бутылки!
Дядя Коля как увидел наши бутылки, так и загоготал:
– Ну что ты, – говорит, – будешь с этой публикой делать!
– Мы сдадим в Красной Горе, – кричу, – дядя Коля, наша-то продавщица картошку окучивает, кто ж ее знал!
Почтальонка говорит:
– Николай, что-то у тебя задний диван сильно колотится, пыль только подымает, пусть они на нем посидят, ха-ха-ха-ха-ха!
– Ну сидите, – говорит дядя Коля. – Только не баловать.
Заерзали мы на сидении от радости, затискали друг друга!
Зачем мы будем баловать, мы и так посидим.
